Безмолвный мир Акакуса

В столице Ливии Триполи я оказался надолго: работал в посольстве. А в свободное время знакомился с достопримечательностями. Недавно открыли Музей Джамахирии — таково официальное название страны. И вот, как-то бродя по его залам, я наткнулся на копии и фотографии загадочно красивых петроглифов — изображений на скалах. Особенно меня заинтересовало то, что нарисованы были удивительные для пустынной Ливии животные — слоны, носороги, львы, бегемоты.

 

 

На мой вопрос, откуда это, смотритель музея отвечал:
— Мой господин, это — в центре Сахары, в Акакусе. Там их целые галереи. Загадочное место. Очень советую съездить туда.

Дома отыскал в справочнике, что Акакус — это часть горного массива Тассили-Аджер, расположен к югу от Гата, поблизости от границы с Алжиром, в районе, населенном преимущественно туарегами. Это еще больше подогрело мой вспыхнувший интерес: на улицах ливийских городов можно увидеть этих людей пустыни в длинных одеждах, с закрытыми покрывалами лицами, выделяющихся прямой осанкой и величественной походкой, а главное — спокойной отрешенностью от кипящей вокруг них городской жизни. Правда, встречаются они очень редко.

И вот в майские праздники четыре свободных дня мы провели в Акакусе. «Мы» — это трое сотрудников российского посольства в Ливии и автомобиль «тойота-лендкрузер». Однако без проводников забираться в пустыню слишком рискованно. Проводником обеспечивает находящаяся в Гате туристическая компания «Акакус». Начались длительные попытки связаться с ними: то испорчена телефонная линия, то телефон в Гате не отвечает. А то мудира (директора) нет на месте, а клерки ничего решить не могут.

В общем, в действии классическое для Востока правило «ИБМ», что означает «иншалла» («если на то будет воля Аллаха»), «букра» («завтра») и «малеш» («ничего»). За долгие годы работы в арабских странах мы к этому привыкли и отнеслись как к обычному бытовому неудобству. В конце концов терпение оказалось вознаграждено. Итак, вперед, в Акакус!

30 апреля, выехав после обеда из Триполи и преодолев 1300 километров, глубокой ночью мы добрались до Гата. Утром у офиса «Акакуса» нас уже ждали. Нам представили проводника: человека высокого роста, одетого в длинную, доходящую до икр гандуру. На голове — платок, концы которого замотаны вокруг лица. Видны лишь черные, пронзительные глаза и верхняя часть тонкого носа. Таков туарег Яхья, с которым нам предстоит провести все эти дни. Я отметил про себя, что гандура его голубого цвета. Голубые одежды у туарегов носят «имхары» — благородные, знать, племенная верхушка. Когда-то они образовывали касту вождей, воинов, судей.

Неожиданно выясняется, что нужно оформить пропуска в погранзону: граница с Алжиром, как я говорил, совсем рядом. Хотя, казалось бы, какая тут может быть граница! Вокруг безбрежные просторы, двигайся куда захочешь, и никто тебя не остановит. Наверняка для местных жителей такое понятие, как граница, более чем условно. Но порядок есть порядок, и мы, отдав свои паспорта сотрудникам «Акакуса», отправились тем временем осмотреть Гат.

На узких улочках довольно много людей. Бросаются в глаза открытые лица женщин, их независимая манера держаться. Это —тоже часть традиционного уклада жизни туарегов. В их обществе женщины всегда были самостоятельны: они играли в семье равную с мужчинами роль, их не могли выдать замуж без их согласия. Кстати, у туарегов — даже после того, как они приняли ислам — так и не привилось многоженство.

Еще в толпе множество чернокожих женщин в ярких одеждах. Это тубу — народность, живущая на юге Ливии. Они очень живописны и миловидны, но снять их не удается: завидев в наших руках фотоаппараты, они тут же скрываются.

Среди домов города не видно ни одной пальмы. Зато с юга Гат охвачен полукольцом плантаций, настоящим пальмовым лесом. За ними начинается безбрежная пустыня. Где-то в ней и затерялся Акакус.

На улице нас и настиг приветливо улыбающийся Яхья.
— Ваше превосходительство, — обращается он ко мне, — пропуска получены, можем трогаться в путь.

Последние приготовления к путешествию. Под горловину заливаем бензобаки, берем канистры с бензином и водой.
Впереди «лендровер» проводников, их двое, за ним — наш «лендкрузер». Грунтовая дорога, действительно, пролегает вплотную к границе, обозначенной белыми камнями. С другой стороны совсем близко подступает стена барханов.

«Лендровер» неожиданно тормозит, и Яхья подводит нас к каким-то разложенным на земле предметам. Да ведь это каменные орудия! Крупные, обтесанные с обеих сторон ядра, изящно обработанные наконечники стрел, ступки для растирания зерна... Я поднял один из предметов. Похоже на топор, сделанный из куска кремня, края которого стесаны, с одной стороны — заострен. Припоминаю, что видел такой же в Музее Джамахирии с табличкой: «Возраст — 60 тысяч лет». Неужели и этому столько же? Проводники говорят, что такого добра здесь не счесть: нагибайся и бери.

Песчаное плато неожиданно обрывается крутым двухсотметровым спуском. Перед нами Акакус! Черные ступенчатые стены метров в четыреста высотой тянутся на сто километров. Отвесные скалы, нависающие утесы, отдельно стоящие выветренные горы... Между ними текут ярко-желтые и красные песчаные реки, впадающие в покрытую песком ровную долину. Это действительно река и ее притоки, только текли они здесь более десяти тысяч
лет назад. Абсолютно сухой прозрачный воздух придает далям мягкий лазоревый оттенок.

Спуск по обрыву проходит благополучно, хотя и дается непросто: песок течет под колесами машины, стремится развернуть ее, положить на бок. Натужно ревя двигателем, «тойота» медленно сползает по песчаному обрыву. С удивлением замечаю, что мои спутники, решившие спуститься пешком, без труда обгоняют едва ползущую машину. Наконец, все позади, и я с облегчением вновь ощущаю под колесами ровную и достаточно твердую поверхность.

Тут и подошло время первой ночевки в Акакусе. Тщательно осматриваем выбранное для нее место — не видно ли следов змей? У нас, правда, есть с собою сыворотка, но ведь надо успеть еще сделать укол: сахарские змеи — не подмосковные гадюки. Проводники готовят кускус — блюдо из крошечных, как крупа, катышков теста с мясом и овощами. За чаем завязалась неторопливая беседа. Оба наших проводника живут в Гате, довольны городской жизнью («есть электричество, газ, водопровод, телевизор, дети ходят в школу, вечером можно пойти в кафе или кино»), но при этом тоскуют по пустыне, радуются, когда удается попасть туда. После ужина, когда все разошлись но палаткам, я еще какое-то время посидел у тлеющих углей, вслушиваясь в абсолютную тишину и любуясь черным силуэтом гор, проецирующихся на усыпанное звездами небо...

Последующие дни мы двигались по руслу реки, иногда углубляясь к ее притоки. Вокруг нас — мертвая молчаливая пустыня. Днем температура воздуха достигает 45-49° в тени.

В машине спасает включенный на полную мощность кондиционер. Но стоит только выйти из нее, как попадаешь под лучи солнца, огненным шаром висящего над головой. От раскаленных черных скал пышет жаром. Но и про жару забываешь при виде сотен, тысяч наскальных рисунков — немых свидетельств кипевшей здесь когда-то жизни...

Здесь и миниатюры, как будто перенесенные из музея, и наскоро сделанные наброски, и рисунки гигантских размеров, и целые панно с изображением сцен повседневной жизни, охоты, празднеств. Кое-где попадаются надписи туарегским алфавитом — тифинагом. Яхья перевести их не может: они на древнетуарегском языке, который так и не удалось расшифровать, даже с помощью компьютера.

Впрочем, многое понятно и без объяснений. Самые древние — рисунки, относящиеся к «эпохе охотников»: животные, которым требуется много воды — слоны, носороги, бегемоты, крокодилы, либо хищники: львы, пантеры, дикие кошки. Странно видеть их посреди нынешнего выжженного солнцем мертвого мира.

Поражает реалистичность петроглифов — большинство зверей изображено в беге, до того жизненно, что кажется, они вот-вот сорвутся со скал и умчатся вдаль. Проводники подводят нас к изображению разгневанного слона: уши растопырены, бивни выставлены вперед, хобот вытянут. На кого же он так разозлился? А, все понятно, напротив слона — носорог, замерший в боевой стойке, но в то же время явно пребывающий в нерешительности, опасающийся своего противника. На некоторых петроглифах попадаются и люди — с сетями, дубинами, копьями в руках. У многих надо лбом головы зверей. Яхья поясняет, что так маскировались, чтобы во время охоты проще было приблизиться к преследуемому животному. На более поздних рисунках преобладают животные саванны: начались изменения климата. По-прежнему много изображений слонов, но с ними уже соседствуют жирафы, антилопы, страусы. Много и домашних животных, особенно буйволов. Люди — охотники, вооруженные луками и стрелами, но уже встречаются и пастухи. На одной картине сцена охоты: выразительные фигурки длинноногих людей с изящными телами и круглыми головами. Они преследуют дичь и стреляют на бегу из луков. Один из них истратил все стрелы, но продолжает бежать вперед вместе с остальными. Вот только кожа у них не белая, как у коренных жителей Ливии — берберов, а черная.

В то время, поясняет Яхья, — здесь жили совершенно другие люди. Их называют «сахарскими эфиопами». Они были чернокожими. Но это были не негры. Совсем другая раса. А потом все они исчезли.

Изображения выполнены краской. И сохранились столько тысячелетий?
— Краску делали из растертых камней, — говорят проводники.
В доказательство Яхья находит на земле один такой «красящий камень» и проводит на скале несколько линии.

За восемь тысяч лет до новой эры начался новый период — «эпоха скотоводов». На рисунках масса бытовых сцен: женщины, занятые приготовлением пищи у соломенных хижин, мужчины с топорами, готовящиеся к рубке деревьев, дети, спящие на земле под покрывалами, группа сидящих кружком и беседующих людей. Вглядываемся в эти изображения со странным чувством сопричастности к тому, что происходило здесь много тысяч лет назад. С удивлением рассматриваю рисунок одной из собак — точная копия моей немецкой овчарки, оставшейся в Триполи.

3а две тысячи лет до н. э. на смену саванне приходит степь, а еще через тысячу лет — пустыня. На рисунках появляются повозки, лошади, а затем и верблюды. По-прежнему преобладают бытовые сцены — человек опустил свой лук на землю и снаряжает стрелы, еще один стрижет волосы другому, трое женщин занимаются укладкой причесок, воины собираются в поход, колдун с рогами на голове и приделанным сзади хвостом исполняет ритуальный танец. На одном из рисунков — поющие женщины.

— Смотрите, — говорит проводник, — они играют на тех же музыкальных инструментах, что и мы!
Но что это? Некоторые петроглифы замазаны, на других — контуры обведены мелом, на третьих — подтеки, оставленные минеральной водой.
Работа современных варваров?
Именно: некоторые рисунки даже украдены. Как объясняет Яхья, для этого на изображение накладывают материю, пропитанную специальным химическим составом, и картинка переходит со скалы на нее. С грустью думаю о том, что наскальные рисунки становятся добычей туристов. Ливийцы, естественно, борются с этим, и, как мне позже рассказали в Главном народном комитете по внешним связям и международному сотрудничеству, часть украденных изображений удалось с помощью Интерпола разыскать и вернуть.

Оказывается, нынешние варвары не только крадут. На одной из скал обнаруживаем изображения винтовых самолетов и старомодных вездеходов.

Проходим несколько шагов к очередным петроглифам и рядом с ними видим... изображение «летающей тарелки». Около нее стоит космонавт в скафандре, а перед ним упал ниц первобытный человек. Правда, сделан рисунок не краской, а «красящим камнем», да и стиль, отличный от стиля петроглифов, выдает его недавнее происхождение.

Впрочем, с некоторыми таинственными вещами мы действительно столкнулись. Скажем, изображение двух странных сумчатых животных с короткими передними лапами, длинными задними и мощным хвостом. Яхья утверждает, что это — кенгуру.
— Ой-ли? — сомневаемся мы.

Животные и впрямь похожи на кенгуру, но держатся почему-то не вертикально, а горизонтально.
— В Сахаре много загадочных животных. Например, в водоемах Тассили и Ахаггара я сам видел крокодилов вот таких размеров, — Яхья разводит руки сантиметров на сорок. — Но это — самые настоящие крокодилы с зубами, лапами, хвостом.

Признаться, я ему не поверил, но затем уже в Москве в книге профессора Алжирского университета Р. Капо-Рея с удивлением прочел, что, действительно, в озерах алжирской Сахары водятся карликовые крокодилы, сумевшие приспособиться к изменившемуся климату. На привале проводники рассказывают:

— К северу от Акакуса находится горный массив Идинен. Это — обитель духов. Однажды одно из наших племен проникло туда, но исчезло бесследно. Исчезли все — мужчины, которые были смелыми воинами, женщины, дети, верблюды. С тех пор туареги не поднимаются на Идинен. Они знают, что духи этого не простят.
Мы с недоверчивым интересом выслушиваем сказку. Позже в городе узнали, что в 1850 году немецкий путешественник О. Барт, забравшийся в эти горы — куда проводники отказались его сопровождать, — заблудился и чуть не погиб от жажды.

Удивительно: Идинен (он виден с шоссе Себха — Гат) — относительно небольшой массив и невозможно представить, как там можно заблудиться. Ведь даже если у Барта вышел из строя компас, он мог ориентироваться по солнцу, сияющему на всегда безоблачном небе. Но вот же — заблудился...

И еще одна странная вещь. Утром после первой ночевки в пустыне вижу, что оба моих спутника проснулись какими-то отрешенными, погруженными в свои мысли. Разговор за завтраком явно не клеится. Наконец, самый молодой из нас — Воропаев говорит, что ему всю ночь снились огромные деревья, полноводные реки, долины, покрытые высокой травой.

— Странно, — отвечает ему второй член нашей экспедиции — Власов, — я ведь видел во сне то же самое.
Приходится признаться, что и у меня были аналогичные сновидения. На последующих стоянках все повторяется: днем солнце разгоняет видения, но с его заходом они возвращаются. В чем здесь дело, мы так и не поняли. То ли это естественная для нас, северян, реакция на пустынные ландшафты или просто не имеющее значения совпадение. А может быть, это влияние ауры Акакуса, и мы во сне видим его таким, каким он был когда-то?

На одном из рисунков обнаруживаем группу идущих гуськом людей в белых плащах, обутых в сандалии, со страусовыми перьями на головах. Неужели, это..? Огибаем уступ и останавливаемся пораженные. На скале изображена колесница. Распластавшаяся в беге четверка коней, возница, хлещущий их кнутом; задние колеса повозки, быстро набирающей скорость, оторвались от земли. Сомнений не остается. Да, это — гараманты, жители загадочной Гарамантиды — царства, прекратившего свое существование более тысячи лет тому назад.

Происхождение гарамантов неизвестно, но, видимо, они были одним из таинственных «народов моря», вторгавшихся в Северную Африку в XV - XII веках до н. э. В VIII веке гараманты объединили под своей властью весь Феццан и часть Триполитании, основав государство, превышавшее по площади Римскую империю. Через Гарамантиду проходили караванные пути, связывающие Северную Африку с Тропической. От сборов с караванов, налогов на пальмы, соль и на торговлю на рынках, а также от государственных монополий царство ежегодно получало средства, сравнимые с бюджетом некоторых из современных африканских государств. Ни персы, ни греки, ни карфагеняне не смогли покорить гарамантов, обладавших сильной, специально приспособленной для действий в пустыне армией, сформированной из кавалерии и колесниц. В ее состав входили отряды следопытов, инженерные подразделения, обученные засыпать колодцы; части, предназначенные для действий в тылу противника. Лишь римляне, да и то после войны, продолжавшейся почти сто лет, смогли в 21 году до н. э. занять столицу царства — Гараму. После этого Гарамантида признала себя вассалом Рима. Однако в IV веке — уже нашей эры — после гибели Римской империи она вновь обрела независимость. Но на короткое время, пав в VII веке под ударами вторгнувшихся в Феццан арабов. Оттесненные на юг гараманты смешались затем с берберами и стали родоначальниками туарегов кель-аджер. К этому племени, между прочим, принадлежат и наши проводники.

Развалины Гарамы, что около оазиса Джерма, сохранились плохо: как ни редко идут в Сахаре дожди, они за тысячу лет размыли глинобитный город.
Обогнув Акакус с юга, наши машины поворачивают на север. Мы разбиваем палатки у подножия гор.

Перед нами расстилается бесконечная, молчаливая, грозная Сахара — три тысячи километров до самого Нила. Три тысячи километров эргов, хамад, камней, песка, горных массивов. Простор и безмолвие. А мы песчинки, затерянные в бесконечности.

На следующий день на горизонте возникает радующее глаза зеленое пятно — оазис Увейнат. После черно-желтого безмолвия наслаждаемся видом пальм, высоких деревьев, шорохом листьев и пением птиц. Пришло время прощаться с проводниками. Мы делили с ними радости и тяготы поездки, вместе вытаскивали застрявшие машины, разбивали палатки, готовили пишу. Мы свыклись друг с другом, и нам не хочется расставаться. Но наши пути расходятся. Им предстоит вернуться в Гат, а нам — в Триполи, к повседневной работе. Неожиданно Яхья засовывает руку в карман своей гандуры и протягивает мне каменный наконечник стрелы.

...Глядя на него, я теперь каждый раз вспоминаю залитый ярким солнцем мертвый мир Акакуса. Я тоскую по феерическим пейзажам Сахары.
Я отведал дурмана пустыни — манящей и затягивающей в глубину как бездонный омут.