"Нещасныя приключения Василия Баранщикова"

История странствий нижегородского мещанина Баранщикова началась после того, как его обокрали на Ростовской ярмарке. Этот печальный факт вынудил незадачливого 24-летнего торговца принять отчаянное решение, ставшее поворотным во всей его последующей жизни. Деньги на торговлю Баранщиков занимал, их надо было возвращать, причем поскорее: просрочившихся должников в России в те времена ссылали работать на соляные варни, где большинство из них заканчивали свои дни. Василий продал двух своих лошадей, на вырученные деньги взял извозчика до Санкт-Петербурга, а там нанялся матросом на корабль, идущий во Францию. Платить обещали по десять рублей в месяц, и Баранщиков решил заработать за рейс необходимую сумму, чтобы потом спокойно вернуться домой...

 

 

И вот 12 декабря 1780 года, когда корабль встал на рейде в Копенгагенском порту, Василий вместе с остальными матросами был отпущен на берег. Возвращаясь в порт, он «зашел в питейный дом под вечер, как свойственно русскому человеку, выпить пива». Там двое датчан, изъясняясь с ним жестами, «с чрезвычайной ласкою просили его пить водку и пиво, и он у них пил». Потом к их компании присоединился «нарядный плут», чисто говорящий по-русски. Посреди ночи они вчетвером, уже изрядно выпив, поехали в гости на корабль к датчанам, где Баранщикова сразу же отвели в трюм и приковали за ногу к стене корабля.

На следующий день явился «плут» и сказал: «Не бойся, тебя везут в Америку, и будет житье доброе, весьма много там алмазов и яхонтов, и не опасайся ничего».

Было Василию в то время 24 года…

В трюме было еще шестеро прикованных: один швед и пятеро немцев. Когда корабль вышел в море и миновал датские военные сторожевые суда, всех их расковали, выдали матросскую одежду и велели «отправлять должность матросов».

Корабль шел через Атлантику более пяти месяцев, и Баранщиков снова увидел землю только в июне следующего года. Его привезли на принадлежавший тогда датской короне остров Сент-Томас в группе Виргинских островов «и поверстали его, Баранщикова, в солдаты». На этом, собственно, вся история могла бы и закончиться: Василий незаметно дожил бы свой век на островах Карибского моря, и никто в России не узнал бы о его горемычной судьбе. Но сложилось все совершенно иначе.

К военной службе Баранщиков, или, как окрестили его датчане, Мишель Николаев, оказался непригоден. Хоть и платили ему каждый день жалованья по 24 копейки на российские деньги, поили «кофием», кормили кокосовыми орехами и «бананой», все это впрок не шло — никак он «не мог приобыкнуть к датскому языку и сделался непонятен в учении ружьем». По этой причине через два месяца его променяли испанскому генералу с Пуэрто-Рико на двух негров.

У испанцев Баранщикова «пометили» — сделали ему на левой руке порохом девять татуировок, среди прочего — его инициалы, Святую Марию, корабль, солнце, звезды и полумесяц. Служить его определили при генеральской кухне — колоть дрова, таскать воду и чистить котлы. Даже при желании вряд ли Василию удалось бы куда-нибудь бежать с Пуэрто-Рико, свободу он получил благодаря случаю. Через полтора года, когда он уже сносно говорил по-испански, генеральская жена спросила, есть ли у него мать с отцом и жена. Оценив момент, Баранщиков бухнулся ей в ноги и, заливаясь слезами, отвечал, что не только родители с женой, но и трое малых детушек дома его дожидаются. «Великодушная госпожа» над Василием сжалилась и упросила мужа его освободить.

Баранщикову выдали «пашпорт печатный на гишпанском языке» на имя москвитянина Мишеля Николаева, и с этим документом он устроился матросом на итальянское судно, следующее в Венецию. Получив в пути от капитана итальянский паспорт, он смог жить и работать в Венеции и поначалу даже не думал возвращаться на родину. Но через некоторое время жизнь его снова резко изменилась: все началось с того, что Василий нанялся матросом к трем купцам, которые отправлялись поклониться Гробу Господню.

В Иерусалиме ему, как и остальным 28 матросам, «определенным от тамошнего патриарха греком приложены были клейма к правой руке — распятие и солнце». Три дня Баранщиков обходил иерусалимские церкви и молился в них, но поклониться Гробу Господню ни его, ни его спутников не допустила султанская стража, так как они не смогли уплатить положенную за это подать.

В Яффе Баранщиков взял расчет, простился с венецианскими купцами и нанялся матросом на греческий корабль, идущий в Константинополь. Там он явился в дом российского посланника Булгакова, рассчитывая с его помощью вернуться на родину. Однако Булгакова дома не оказалось, он уехал из города, подальше от разыгравшейся там эпидемии моровой язвы. А его домоправитель прогнал Баранщикова с порога со словами: «Много вас таких бродяг, и все вы сказываете, что нуждою отурчали».

Василий более месяца перебивался, работая в порту, постоянно ходил на российский гостиный двор, пытаясь выяснить, как теперь вернуться домой, но никто не помог ему там ни словом, ни делом. Состояние Баранщикова было бедственным: зарабатываемых денег едва хватало на жизнь. Но однажды он познакомился на улице с двумя русскими в турецкой одежде. Оказалось, что на турецкой службе живется им очень даже неплохо, у одного даже был в Константинополе свой дом и три жены. Он-то, видимо, и уговорил Василия принять ислам, а потом помог устроиться на службу янычаром.

В казармах Баранщиков прожил только неделю, после чего женился и переехал в дом к тестю. Около десяти месяцев после этого он исправно нес службу, стоял в караулах у ворот султанского дворца при двух пистолетах и кривом кинжале, причем нередко видел самого султана, в сопровождении роскошной свиты выезжавшего по пятницам в соборную мечеть. В то же время Василий научился шить сапоги, получал от этого к своему янычарскому жалованью значительную прибавку и жил безбедно. Но такая жизнь недолго устраивала Баранщикова: его сильно притесняли жена с тестем, поражала жестокость турецких нравов, и особенно беспокоило приближение войны с Россией. Поэтому он решился на опасное и сложное путешествие на родину. Дорогу до российской границы ему удалось выяснить у случайно встреченного курьера из Санкт-Петербурга, после чего, выбрав подходящий момент, Баранщиков ушел из дому, прихватив помимо денег испанский и венецианский паспорта.

Переодевшись в греческую одежду, он через турецкие, молдавские и польские земли пришел пешком к российской границе на Васильковский форпост близ Киева, где и поведал свою историю и предъявил свои паспорта. Из Киева Василия направили в Нижний Новгород. Там он нашел жену свою, которая его еле узнала, и детей в крайне бедственном положении. Вернувшись домой после шести лет скитаний, Баранщиков был «радушно» встречен городскими властями. По настоянию городового магистрата его сразу же взяли под стражу и держали так полтора месяца, требуя с него, купца второй гильдии, уплаты пошлины за шесть лет. Когда Василия наконец освободили, его атаковали кредиторы, требуя уплаты долгов, которых за ним скопилось 230 рублей. Баранщиков продал свой дом и уплатил все вырученные с этого деньги, а оставшуюся сумму, по постановлению городового магистрата, должен был семь лет отрабатывать на соляных варницах.

Только по настоянию генерал-губернатора Ребиндера, заинтересовавшегося его приключениями, магистрат выдал Василию пропуск до Санкт-Петербурга. Там он вначале явился в Александро-Невский монастырь, где после десятидневного покаяния был приобщен святых Христовых тайн, а после этого стал «являться у многих знатных особ», пересказывая историю своих «несчастных приключений». В конце концов Баранщикову удалось найти благодетелей, которые выплатили его долг, освободив его тем самым от семи лет каторги. В том же 1787 году Василий издал книгу о своих злоключениях: отчасти, чтобы заработать денег, а отчасти, чтобы отблагодарить «высоких особ, ему благодетельствовавших», чьи имена он перечислил на последней странице.

Правда, в своем сочинении Баранщиков довольно часто привирает, сведения из его книги противоречат сохранившейся записи показаний, данных Василием сразу после возвращения на допросе в нижегородском наместничьем правлении. Например, чтобы скрыть факт добровольного принятия ислама при поступлении в турецкую службу и вызвать сострадание читателей, он выдумал историю о том, что, возвращаясь из Америки в Европу, попал в плен к тунисским пиратам, был насильно обрезан и полтора года протомился в рабстве в доме их капитана. Не все ясно и с его пребыванием на Пуэрто-Рико: зачем потребовалось столько татуировок-«клейм», что они обозначали, сколько у него в действительности было хозяев, и чем он занимался, находясь у них в услужении?