Ветры всех широт

Ночной экспресс

Ночной экспресс Лондон — Эдинбург, сверкающий двухэтажный автобус, мчался по дорогам Шотландии, разрывая тьму. Кругом все спали. Спал в кресле рядом со мной японец. Два шведа напротив сидели неподвижно, уставясь в одну точку. А мне не спалось, и в голове вертелась одна-единственная мысль: «Не успею...

 

 

опоздаю... они уже уйдут...»

Экспресс то и дело останавливался в маленьких городках, люди выходили и входили, шумно рассаживались, пили пиво и засыпали. А я смотрел на часы и дергался.

Бессонные ночи в Москве у английского консульства, бесконечные очереди жаждуюших получить визу, попытки проникнуть через какой-нибудь никому не ведомый вход и упрашивать, и доказывать, что без тебя все сорвется... Дали визу. Остался один день... А потом этот проливной дождь... Зачем же я засунул в карман рубашки загранпаспорт?! Страницы разбухли, фотография отклеилась, виза потекла...

И вот, наконец, аэропорт Хитроу. Длинный хвост пассажиров у контрольных стоек. Ах, как долго и придирчиво проверяют русские паспорта! Какого бы сэра выбрать попокладистее? Или, может, вот ту чернокожую даму с кобурой на бедре? Но выбирать не пришлось — вон он, машет мне, седой и строгий джентльмен в огромных очках.

Чиновник внимательно смотрит на меня, потом листает мой подмоченный паспорт. Старых виз много, он подолгу рассматривает их, потом добирается до британской.

— Ваша профессия?
— Журналист. Из «Вокруг света».
— Вокруг че-е-го?
— О-о, сэр, это такой русский журнал путешествий... старейший... ему, знаете, сэр, уже больше ста лет... «Вокруг света».
— Но зачем вам в Лондон? О чем вы собираетесь писать?
— О «Катти Сарк», сэр. Тут у него глаза вылезли из-под очков:
— О виски «Катти Сарк»?
— Виски? Нет, сэр, не о виски, хотя это тоже интересно, но... И я, путаясь и сбиваясь, стал ему объяснять, что в Лондоне пробуду недолго, мне надо в Шотландию, в Эдинбург, а точнее, в порт Лит, где 15 июля, то есть завтра утром, — я так спешу, сэр, — рано утром будет старт большой парусной регаты «Катти Сарк». Вы, сэр, конечно, знаете об этом? Принц Филипп ее почетный попечитель...

И тут он сердито обрывает меня:
— А почему вы будете писать об английских кораблях?
— Нет, не только об английских! Там соберутся парусники со всего света. Tall ships — высокие корабли.

Я взмахиваю руками, изображая паруса. Он поднимает очки на лоб, и что-то странное появляется в его взгляде:
— И в Эдинбург придет русский парусник? В России есть парусные корабли?
«Да еще побольше чем в Англии!» — думаю я про себя, а ему говорю:
— Да, сэр! У нас самый большой в мире парусник «Крузенштерн»!

Барк... и четырехмачтовый барк. Высота мачт...

Но он уже не слушает меня. Он ничего не слышит! С ним происходит нечто невообразимое. Он снимает очки, расстегивает ворот рубашки, сдвигает в сторону галстук и ни с того ни с сего заливается смехом, ворошит волосы, давится от смеха — и вот передо мной совсем другой человек, веселый краснорожий шотландец, который, путаясь и сбиваясь, точно, как я, начинает мне рассказывать что-то про дедушку из Глазго, какой он был крутой парусный мастер, сам строил яхту, брал с собой внука, то есть его, в море... И они попали в шторм! У-у, какая красота в шторм у скал Шотландии! Он хлопает меня по плечу: «Ты не боишься шторма, а-а?!»

А я краем глаза вижу, как он другой рукой уже что-то чиркает в желтой карточке, шлепает печать в мой паспорт и протягивает мне, дескать, «все о-кей, парень, полный вперед! Попутного ветра!» Или как там у англичан?

И вот я уже качу тележку с чемоданом, набитым фотоаппаратурой и книгами, по каким-то длинным тоннелям, выхожу на улицу.

Солнышко, синее небо, облака плывут, ветренно — ах, какой славный ветер для старта! Мелькают красные двухэтажные автобусы, снуют черные старомодные такси, дробью рассыпается английская речь... Лондон! Good morning!

И, напевая — «еще немного, еще чуть-чуть...», качу тележку ко входу в метро. Ага, по синей линии до Green park и хвостик по голубой до Victoria. Там вокзал, там меня ждет друг Саня, коллега. С билетом до Эдинбурга. Сейчас всего час дня, и к ночи я уж точно буду на корабле!

Я доехал по синей линии до Грин Парк, пересел на голубую до станции Виктория. Вот вхожу в огромный зал... Но почему здесь так пусто? Где мой друг Саня? Где поезд до Эдинбурга?

Ставлю чемодан на мраморный пол, закуриваю и чувствую, как что-то уже дрожит внутри. Как вестник судьбы, появляется Саня.

— Саня, привет! Все о-кей? — спрашиваю я с надеждой, а Саня растерянно:
— Извини, я тут уже час бегаю, не знаю, что делать...
— Нет билетов?
— Ни билетов, ни поездов. Забастовка. Поезда пойдут только завтра.

Что такое завтра? Зачем мне завтра? Завтра они уйдут. До Эдинбурга почти полтысячи миль...

Единственное, что мы смогли сделать, — это взять билет на ночной автобус.

Времени теперь было хоть отбавляй, мы выпили черного пива, перекусили. И тогда оптимист Саня сказал:
— Слушай, напишешь ты про свою «Катти Сарк»! Она тут рядом стоит, в Гринвиче. Давай еще по пиву — и в Гринвич.

«Катти Сарк»

Вдоль Темзы, мимо Тауэра, через Бридж-Тауэр мы из Лондона едем в его пригород — Гринвич. И раз уж мы в Англии, поговорим об англичанах. Они считают, что всех людей можно поделить на три типа. По их «эстетическому отношению к действительности», как сказал бы наш Чернышевский.
а) это те, которые считают, что на свете нет ничего красивее женщин;
б) другие считают, что нет ничего на свете красивее скачущих лошадей;
в) и те, кто, вслед за поэтом Джоном Мейсфилдом, повторяют: «Корабль в море с наполненными ветром парусами — что может быть прекраснее!»

Последние считают себя счастливчиками, если им удалось увидеть «Золотую Лань», судно «железного пирата», великого мореплавателя, открывателя новых земель и вод Френсиса Дрейка. Точная копия «Золотой Лани» стоит на Темзе, в Лондоне.

Или «Викторию» — флагманский корабль адмирала Горация Нельсона, который под Трафальгаром разбил флот Франции и Испании. И битва, и корабль принесли ему славу и смерть.

Или маленькую «Джипси Мот» — «О-о, неужели на этой скорлупке сэр Френсис Чичестер в одиночку обогнул земной шар?!» — великую «Джипси Мот», покинувшую моря, чтобы стать памятником мужества человека в борьбе со стихией и самим собой. Она стоит в Гринвиче, рядом с самым знаменитым клипером романтической эпохи «чайных гонок» красавицей «Катти Сарк».

Эта та самая «Катти Сарк», подумайте только! Расстояние в тысячу миль прошла за три дня! Обошла чудо-корабль «Фермопилы»! На океанах она не знала равных! — под моросящим дождем на открытой палубе «Катти Сарк» один знаток втолковывает другому.

Здесь только третий тип англичан. Они знают названия всех знаменитых парусников, все верфи, где их строили, всех капитанов, что вели их через океаны. Знают все — рекорды, скорости, грузы.

— А как же, сэр! — толстяк с достоинством кивает головой. — «Старая Белая Шляпа» знал, что строить... И! — Толстяк вздымает палец к небу: — Корабли были деревянными, а люди — железными!

Вот и мы с Саней ходим по потемневшей от времени тиковой палубе «Катти Сарк», спускаемся вниз, в твиндек. Укрытые рогожей сундуки с чаем, тугие тюки с австралийской шерстью — это был основной, генеральный груз клипера. Еще ниже -22-местный кубрик, низкий и темный, освещавшийся лишь керосиновыми лампами. В кормовой части — выставка: модели, чертежи, документы, мореходные инструменты, личные вещи капитанов. В трюме клипера — раскрашенные резные носовые фигуры кораблей ушедших веков из коллекции знаменитого капитана Камберса.

Здесь, на «Катти Сарк», и воздух пропитан той романтической эпохой, когда подгоняемые ветрами всех широт, срезая гребни волн, бороздили океаны красавцы-клипера.

Под форштевнем вскипала пена, тянулась вдоль бортов, сливалась с кильватерной струей. След тянулся на много миль, растворяясь в бесконечности океана. Из Европы в Китай и Австралию и обратно — с грузом чая или шерсти — клипера должны были штормовать вдоль Атлантики и поперек Индийского океана, дважды обогнуть мыс Доброй Надежды, бороться с тайфунами Китайского и Яванского морей, держать курс в штиль. Капитаны и матросы боготворили свои корабли. Капитан Бургонь говаривал о своем клипере: «Делает все, как разумный, только разговаривать не умеет». О «Фермопилах» слагались легенды: «Этот клипер делает семь узлов при таком слабом ветре, который не задувает пламени вынесенной на палубу свечи!»

А какие им давали имена: «Властелин морей», «Вестник рассвета», «Пылающий крест», «Утренняя фея»... Но история сохранила нам лишь этот — с коротким и резким именем «Катти Сарк».

«Катти Сарк» — «Короткая Рубашка». Почему дал это имя своему чудо-клиперу лондонский судовладелец Джон Уиллс, — не знают даже старые моряки. Может быть, потому, что это имя героини поэмы Роберта Бернса? А Роберт Бернс родился в Шотландии, и в Шотландии же, в маленьком городе Думбартон, близ Глазго, был построен корабль...

Но точно известно: Джон Уиллс задумал построить такой клипер, которому не будет равных на всех океанах. И построил. С помощью молодого гениального конструктора Геркулеса Линтона.

Необычайно острый корпус. Ширина смещена не в нос, как у старых кораблей, а от миделя на корму — мощная корма будет защищать от попутных штормовых волн. Мачты — ниже. Реи — длиннее. Больше прямых парусов, чтобы легче справляться матросам. Корпус обит деревом, но остов корпуса — железный. Под острым форштевнем — резная фигура — ведьма Ненни с вытянутой рукой преследует удирающего Тома О'Шентера, как в поэме Бернса «Том О'Шентер».

Новому клиперу предстоял нелегкий путь — 16 000 миль до Шанхая. Джон Уиллс стоял на берегу и смотрел вверх, на мачты высокого корабля. Он не проронил ни слова, только смотрел в небо, где белые паруса обгоняли быстро бегущие облака. На нем был безукоризненно белый новый костюм и ослепительно белый старый цилиндр, который Джон никогда не снимал, за что и был прозван «Старой Белой Шляпой».

Но Джон Уиллс не был «шляпой», хотя и построил парусник в то время, когда высокотрубые паровые бриги и барки, извергая клубы черного дыма, завоевывали океанские просторы, вытесняя «пленников ветра». Да, Джон Уиллс принадлежал к тому тину англичан, что без ума от парусных кораблей. Он ненавидел «коптивших небо». И еще. Он знал простую истину: за океанский ветер не надо платить!

«Катти Сарк» ушла в свой первый, «девичий», как говорят англичане, рейс в 1870 году, а вернулась на Темзу, в Гринвич, на свою «вечную стоянку» 10 декабря 1954 года.

Сколько раз за свои восемьдесят с лишком лет гордый клипер обошел земной шар! Сколько раз терял паруса, разорванные штормами, тайфунами, ураганами! Сколько раз проигрывал чайные гонки и сколько раз побеждал! А какие знаменитые капитаны стояли на его мостике — капитан Мьюди, капитан Мур, старый морской волк Ричард Вуджет. Под командованием Вуджета, который между морскими делами спокойно изобретал... велосипед оригинальной конструкции, «Катти Сарк» обошла своего вечного соперника — клипер «Фермопилы».

25 июня 1957 года королева Англии открыла на «Катти Сарк» Музей парусного флота. На стене сухого дока были выбиты слова: «Здесь сохраняется «Катти Сарк» как памятник своего времени, как дань уважения людям и кораблям эпохи Паруса».

Эдинбург. Порт Лит

Да, странная вещь — путешествие. Вот только что мы штормовали с другом Саней на «Катти Сарк» в ревущих сороковых, а уже и Лондон далеко позади, и тянется придорожная Шотландия. За окном довольно унылый пейзаж, и я достал блокнот, чтобы записать что-то о «Катти Сарк», но провалился в сон. И тогда появился старик Вуджет. Он сказал мне: «Слушай, приятель, путешествовать в прошлом ничуть не хуже, чем в настоящем...» Когда проснулся и посмотрел в окно, глазам своим не поверил: не сон ли это? Передо мной плыла... скала! Нет, сказочная гора, поросшая лесом, на темной вершине которой стоял замок, окруженный каменной стеной. А внизу скакали железные всадники меж сине-белых облаков. И этот замок, и гора были как бы в центре площади, в центре города, по улицам которого медленно двигался наш автобус. И солнце стояло высоко. Я понял, что мы в Эдинбурге, но который же час?! Был полдень. И это вместо восьми часов по расписанию?! А вдруг они не ушли?! Я рванул на улицу, взял такси и стал лихорадочно искать глазами: где высокие мачты? где парусные корабли?

— «Порт Лит», — прохрипел водила...

Вокруг были красивые каменные дома-крепости с резными башнями, были очаровательные романтические пивнушки, были даже мужчины в клетчатых юбках, и не было только высоких мачт. Я поставил чемодан на булыжный тротуар и закурил. Что же делать? Побродить по Эдинбургу, купить путеводитель и передуть оттуда для «Вокруг света» парочку исторических анекдотов с отсечением головы Марии Стюарт, несчастнейшей из королев?

И тут мой глаз, усиленный двумя с половиной диоптриями, увидел... о-о, милые сердцу белые форменки с голубыми гюйсами!

Я бросился к ним.
— Ребята! Вы с «Крузенштерна»?
Они как-то недоверчиво посмотрели на меня, но заговорили по-русски:
— Не-е-а... Мы из Мурманска. Пришли на «Седове».
— И «Седов» здесь?! Мне же сказали, он на ремонте.
— Не-е-а... Мы уже три дня здесь стоим.
— А где «Крузенштерн» стоит?
— Рядом с нами. Отсюда с километр...

Вливаюсь в поток людей и уже знаю — он течет к большим кораблям, высоким кораблям, тол шип — и ничто теперь не собьет меня с курса.

Взрослые, дети, с рюкзаками, с кучей фотоаппаратов, на велосипедах, коляски с немощными, нарядные дамы, шуты, клоуны; сувениры, модели парусников, морские фуражки, мороженое, пиво; вот дама в костюме адмирала с черной повязкой на глазу, вот пираты танцуют джигу и учат детей кататься на бочке, вот уже слышны звуки оркестра — шотландского! — я слышу, как дышит волынка... А вот и они, мачты высоких кораблей!

Раз в году, в один из портов мира — в Нью-Йорк, Киль, Плимут или, вот как сейчас, в Эдинбург — слетаются эти остроклювые птицы ушедших веков, чтобы люди верили в мечту, чтобы знали — живы еще «пленители моря», «глотатели широт», «бегущие облака» — барки, фрегаты, бригантины... И событие это названо в честь блистательного клипера «Катти Сарк». «CUTTY SARK» — TALL SHIPS` PACES». — «Пути Высоких Кораблей».

Судьбы кораблей, пожалуй, еще более причудливы, чем судьбы людей. Все мы, или почти все, всю жизнь носим данное нам при рождении имя. Корабли же... Вот португальский «Сагреш», рожденный в Гамбурге на знаменитой верфи Блом энд Босс, он же немецкий «Альберт Лео Шлагетер», он же «Гуанабара» из Бразилии, трехмачтовый барк. Он пришел сюда, обогнув всю Европу, красуясь парусами с алыми крестами, как память об эпохе «Непобедимой Армады».

Почти уткнувшись в корму «Сагреша», стоит наш «Седов», на котором из холодного Баренцова моря, огибая Скандинавию, пришли курсанты Мурманской морской академии. Это четырехмачтовый барк, огромный, почти 60 метров высотой, стальной, самый большой в мире (экскьюз ми, милый романтик из аэропорта Хитроу, я тогда торопился, я маленько соврал тебе — «Крузенштерн» чуть-чуть пониже и поуже «Седова»). Барк построен в Киле в 1921 году, и его «девичье» имя «Коммодор Йонзен».

Вот и он, наш красавец «Крузенштерн», черный как смоль, с белыми полосами вдоль бортов и белыми обводами вдоль несуществующих портиков пушек. Он стройнее «Седова», тот чуть раздался в ширину, но ведь «Седов» и строили уже с двигателем. А «Крузенштерн» строили как классическое парусное грузовое судно, это уже позже поставили машины. Но, погодите минутку, я все расскажу о нем, дайте только подняться по трапу и обосноваться на борту. Я подхожу к трапу.

Вахтенный матрос (курсант Балтийской морской академии, потом выяснится — просто Миша) говорит по-английски. Меня на трап не пускает.

Извините, в данное время «Крузенштерн» закрыт для приема посетителей.

Пираты — не последние люди на празднике моря.
«Право на борт!»
— Я — не посетитель, — отвечаю нахально, ощущая на плечах тяжелый груз прожитых дней.
— А кто? — спрашивает вахтенный, растерявшись от того, что ему отвечают по-русски.
— Я — из «Вокруг света».
— Тогда я позову вахтенного помощника. — Берет радиотелефон:
«Алло! Тут вот пришел «Вокруг света»...

Появляется ладненький, выутюженный, при параде молоденький штурман.
— Здравствуйте. Капитан у себя в каюте. Пойдемте.
Когда мы вошли, капитан сидел за письменным столом и что-то писал.
— Входите, — сказал он, не поднимая головы. — Извините, минутку.

Я стою перед ним, он дописывает, встает, протягивает руку:
— Добрый день! Капитан Геннадий Васильевич Коломенский...

Теперь, конечно, Геннадий Васильевич. А тогда, на регате 74-го года — третий помощник капитана Гена Коломенский. То же полноватое лицо, те же усы, только теперь седые, но та же великолепная улыбка...

Последний из «Летающей линии Пи»

Мы стояли на ремонте в Германии, — сказал капитан, — и там, для испытаний корпуса на износ срезали пробы стали. У «Крузенштерна» сталь крупповская, какая-то особая, с секретом. Я в воду бросил гвоздь и эту пробу стали. Гвоздь уже проржавел и развалился, а этот, смотри, блестит как новенький .— И он протянул мне стакан с водой, на дне которого лежали железки.

Так начался наш разговор о «винджаммерах» — «выжимателях» ветра, которые строились до конца двадцатых годов нашего века и к которым принадлежал «Крузенштерн».

...Последний романтик парусного флота и крупный владелец земель в Южной Африке одновременно — Фердинанд Иоганн Лайеш, как и его английский коллега Джон Уилле — «Старая Белая Шляпа», — ненавидел «коптивших небо». Он первым предложил строить стальные парусные гиганты. Хороший ход и вместительные трюмы — все, что требовалось от них.

Все моря видели развевающийся на ветру голубой вымпел с инициалами судовладельца-романтика — «FL». Но моряки в портовых кабачках, за кружкой эля или рюмкой шнапса убеждали друг друга, что эти буквы означают ничто иное, как «flaying-p-line» — «Летающая линия Пи». Так прозвали компанию Лайеша, все барки которой носили названия, начинающиеся с буквы «пи».

Дул попутный ветер, парусник, действительно, летел, а моряки, после тяжелой вахты устраивали перекур на полубаке и поговаривали: «Ну, гамбургские потаскушки уже выстраиваются в колонны»! И все-таки век был неумолим. Один за другим стальные барки покидали моря — одни разбивались о скалы, другие, попадая в жестокий шторм, теряли управление, переворачивались и шли на дно.

Четырехмачтовый барк «Памир» — краса и гордость «Летающей линии Пи» — шел из Буэнос-Айреса в Гамбург. На борту — 86 человек экипажа, из них — 54 кадета. В трюмах — 4000 тон ячменя. Ячмень не упаковали в мешки, просто ссыпали в трюмы, потому что торопились с выходом в море — наступала пора ураганов.

21 сентября 1957 года, на рассвете судно попало в жестокий шторм. Его настиг ураган «Кэри».

Команда еще пыталась убрать верхние марселя, но ветер не позволил даже опустить марса-реи. Не удалась попытка и срезать паруса ножами. События нарастали с ужасающей быстротой. К полудню ураган вырвал все передние паруса. Судно стало ложиться на левый борт, планширь ушел в воду, а через сорванные заглушки вентиляторов и капы трапов вода хлынула в жилые помещения.

Все попытки устранить крен были безуспешны — вскоре он достиг 40 градусов. Зерно в трюмах ссыпалось на один борт. В 15 часов 3 минуты был дан последний сигнал «SOS». Через несколько минут «Памир» опрокинулся вверх килем и ушел в бурлящую пучину... «Памир» погиб. От «Летающей линии Пи» остался лишь барк «Падуя», он же — «Крузенштерн».

В шестьдесят первом году мы еще не знали, что вот-вот наступит Карибский кризис, но военные уже готовились к самому страшному... Тогда к нам на кафедру океанологии МГУ приехал капитан I ранга Митрофанов Петр Сергеевич и отобрал на практику ребят, собиравшихся заниматься акустикой океана. И вот мы вчетвером —.Славка, Костя, Андрей и я — отправились в еще разрушенный Кенигсберг, ставший Калининградом, потом в закрытый порт Балтийск, где у причала уже готовились к походу два парусника под военно-морскими флагами «Седов» и «Крузенштерн». Мы все попали на «Крузен». Полгода проторчали в Бермудском треугольнике, хотя в то время еще не знали, что он такой таинственный. У нас секреты были свои — на «Седове» взрывали, на «Крузене» слушали и писали звук.

Но больше я вам секретов выдавать не буду, хотя тогда американцы все знали, они над нами кружили с утра до вечера на своих «Каталинах» и однажды даже сбросили тюк с ветчиной (перехватили нашу связь и узнали, что с едой у нас туговато). А потом на Бермудах мы с ними играли в футбол, а губернатором острова был дядя королевы. Я с ним здоровался за ручку, так что с английским двором у меня большие связи. И еще не секретное: в Атлантике тогда бушевали один за другим ураганы с ласковыми женскими именами, и мы все время убегали от них, а потом в один все-таки вляпались, но ничего, обошлось. Правда, свиньи в загородке на носу отчаянно визжали, а потом мы их съели. А еще у нас на «Крузене» был песик Поплавок, который любил во время авралов гоняться за матросами, но только на палубе, на мачту не лез. И еще он любил фотографироваться рядом с акулами, вытащенными на борт. Потом песик исчез... Во время шторма. Не уследили. Я уже многих с «Крузена» позабыл, а Поплавка помню. Странная это вещь — путешествие в прошлое...

Потом я на материале «Крузена» писал дипломную работу. Секретную. А сейчас посмотрел, хотел что-нибудь для «Вокруг света» взять, да только ничего не понял. А с Карибским кризисом, как известно, все обошлось.

Но я что-то опять попал в два измерения, вот стучу ночью на пишущей машинке, а ведь на самом деле я на Крузенштерне», в порту Лит, и в Шотландии уже вечер.

Принца Филиппа не было, но была принцесса Анна

В Москве меня неверно информировали: говорили, что старт утром 15-го июля. А на самом деле уходим мы из Эдинбурга 18-го, и нас будет провожать принцесса Анна. Принца Филиппа не будет. Я уже знаю, что у меня осталось два дня, чтобы все обегать, разузнать и кое-что даже сфотографировать. Поэтому я еще немного расскажу о том, что творилось в те дни в Эдинбурге.

...Уже вечер, облака, нависшие над мачтами кораблей, почти черные. И вдруг они загорелись по краям от лучей заходящего солнца, вспыхнули, погасли и провалились во тьму. А потом вспыхнул порт Лит — это на всех парусниках зажглись гирлянды лампочек, огни бежали от вершин мачт на бушприт и корму, зажглись огни на всех реях, огни падали в воду, и на черной воде покачивались светящиеся силуэты кораблей...

На какое-то мгновение замер, застыл весь порт, затих шотландский оркестр, а потом разорвал тишину торжественным маршем, и, перекрывая марш, загремели залпы салюта -- палили пушки маленького корабля в глубине темной гавани. И в ночном шотландском небе разорвался салют, ослепительный клубок, и над морем, над парусниками, над всем городом повисли ветви золотистого небесного сада, осветив все, что называлось «Катти Сарк» тол шип рейс». Пушки палили и палили, и разрывались бутоны — красные, оранжевые, зеленые...

Два дня бесконечного праздника Паруса. Команда «Сван фан Маккума», вырядившись в подданных морского царства, несла на плечах юную русалку-королеву; кадеты «Белль Пуль», французской яхты, поливали хохочущих шотландцев из водяных пистолетов, а в черные мундиры военных кадетов с «Сагреша» летели бомбы с мукой; и танцевали, и плясали, и кружились феи шотландских сказок, шли за колонной колонны веселых юных моряков — по Принцесс-стрит, через Лейт-стрит и исчезали в растворяющемся блеске праздника... И в ночи светилась огромная скала-остров. Внизу лежал Эдинбург, удивительный город с улицами, уходящими в небо...

Замолкли пушки, кончился марш. В ночи заревел мощный гудок буксира, уводившего португальский «Сагреш» в море. Потом все корабли, участники Регаты, гудками провожали «Седова»; потом медленно поплыл в ночь, в море и наш «Крузенштерн».

Утро следующего дня словно сошло с акварели. В голубой дымке мимо скалистых зеленых берегов с забытыми каменными замками один за другим, подгоняемые легким ветром, прошли вдоль королевского корабля «Куин Элизабет-II», с которого принцесса Анна приветствовала участников Регаты, барки, бриги, яхты, йолы...

Старт гонок высоких кораблей был назначен на 18.00.

«Все наверх паруса ставить!»

Уже за час до старта все парусники лавировали близ полуторамильной невидимой линии, протянувшейся между двумя военными кораблями. Вся палубная команда и курсанты по авралу построены на палубе. До старта остается пятнадцать минут — отданы косые паруса. Но... ветра нет. Полный штиль, ровное, как зеркало, море. В штурманской рубке капитан и все помощники ведут переговоры по радио. Старт отложен до 20.00. Через полтора-два часа метеорологи береговой службы обещают хороший попутный ветер. Но кто верит метеорологам?! Да и откуда прилетит ветер за два часа? Но с палубы никто не уходит — а вдруг?

Я бы не поверил, если бы не видел собственными глазами: через час зеркало моря потемнело, солнце закрыла тучка, из-за горизонта приплыли другие, по воде побежала рябь, а потом возникли волны. И вдруг потянул ветер — хороший свежий ветер, и все, словно подгоняемые этим ветром, забегали по палубе. Боцмана мачт схватились за свои рупоры, палубные матросы задрали головы, а курсанты бросились к своим мачтам, к гитовым и горденям. Словно рыбаки, готовят снасти, чтобы закинуть невод в море и поймать кита. И все корабли потянулись к стартовой линии, как будто ведомые силой магнита. Капитан Коломенский ходил взад-вперед по мостику, то смотрел вверх на реи, то в бинокль на суетящиеся корабли и все что-то кричал своим помощникам. Это потом он раскрыл свой секрет, свой замысел, выношенный в многочисленных гонках, — нужно при этом ветре, силой в 4-5 баллов, занять позицию севернее «Седова», основного соперника в классе самых больших парусников. И это ему удалось... бы! Если бы один из пассажиров, которых взяли в Эдинбурге на борт, некстати не запросился на берег... домой. Ему уже наскучило это море! Он сыт по горло! Он замучил всю штурманскую рубку, умолял радиста вызвать катер патрульной службы. «Я не видел, — сказал потом капитан, — но, говорят, он плакал». Минут через пятнадцать подвалил катер, спустили трап, и по нему счастливый неудавшийся мореход перебрался и объятия дюжих шотландцев. Он помахал приветливо ручкой, и катер исчез. Грохнули пушки старт! А «Крузенштерн» так и не забрался севернее «Седова». Северное море уже покрылось белыми парусами. И лишь один был зеленый — все три мачты с зелеными парусами — немец «Александр фон Гумбольдт». Нет, он не был «зеленым», любителем экологии, это был «генеральный» цвет пивной фирмы «Бек», патрона парусника.

И все-таки правы англичане — нет ничего прекраснее парусного корабля!
— Аврал! Все наверх паруса ставить!
— Пошел наверх отдавать паруса!
— Веселее, веселее выбирать!
— Фор-стень-стаксель, бизань ставить! — орали в рупоры боцмана мачт.

Этот день не забудется никогда. Да, Северное море все-таки подарило нам свежий попутный ветер. Внезапно барк стал напоминать гигантский растревоженный муравейник — переплетение мачт, реев, вант и маленькие черные точки — курсанты, снующие на огромной высоте, шум ветра, крики команд. Качнулся свод небес — и в мире больше ничего не существует, кроме этого сильного ветра, этой огромной высоты, этих упругих канатов. Все разговоры будут потом. А сейчас — только уходящие из-под ног реи, только рвущиеся из рук паруса.

Паруса отданы. Ветер наполняет их, они набухают, оживают, трепещут, дышат — серебристые, дакроновые, легкие. Судно вздрагивает, прибавляя ход, острый бушприт рассекает воздух, и пенный след уже тянется за кормой...

Теперь день за днем — ставить одни паруса, убирать другие, ловить ветер. Все теперь решает ветер. И опыт капитана, и точность его помощников, и слаженность всей команды. И азарт! Азарт борьбы. Правы старые капитаны — моряк начинается с паруса. Молодые парни, будущие капитаны, должны чувствовать каждый порыв ветра, каждое движение моря — море остается суровым и подчас жестоким, и ты не должен бояться ничего, должен быть готов в любую минуту — ночью, в шторм, когда нет ни неба, ни воды, а одна лишь гудящая, слепящая стихия, — ты должен мчаться на самый верх мачты, на самый конец падающего в бездну рея, чтобы твое судно уверенно шло через океан...

И лишь когда на море опустится ночь, когда на мачтах зажгутся ходовые огни, а на небе — звезды, когда в темном углу полубака засветятся огоньки сигарет, — ты поймешь, как это лихо с небес спускаться на палубу...

— Слу-у-шай, а как дунуло там, наверху... И вдруг рей перпендикулярно стоит! Ну, думаю, смэ-э-рть.
— Старый, а, старый, а там красота какая! Говорил же боцман: «Океан можно увидеть только с бом-брам-рея!»

Светятся огоньки сигарет и исчезают все разом — курсанты бросились к борту. Темный силуэт парусника выплывал из темноты и уходил за корму «Крузенштерна». У нас скорость больше?!

— Кого это мы делаем?! Старый, ты видишь?
— Да это поляк, «Дар млодзежи»!

«Мы вас сделаем!» Это наши ребята орут английскую песенку, хит альбома «Куин», орут и топают в такт ногами: «Мы вас сделали».

На польском барке свистки, крики команд, и все это проваливается в темноту. «Мы вас сделали».

А из штурманской рубки самые последние координаты «Седова» — он нас «сделал» уже на восемь миль!

Ко мне подбегает курсант Миша:
— Вы слышали? «Седов» нас...
— Да слышал, слышал.

Кто выиграет гонку?

Невидимая линия пересекает вход в Гельголандскую бухту — ворота немецкого города Бремсрхавсн. Это линия финиша, к которой бросились наперегонки все двести парусников. 21-го июля 1995 года, в 11 часов 46 минут по Гринвичу русский мурманский барк «Седов» первым из всех больших и малых кораблей пересечет эту линию. «Крузенштерну» в этот момент останется пройти еще шесть с половиной морских миль. В этот же день, в 13 часов 46 минут 46 секунд, «Крузенштерн» пересечет линию финиша. И тогда с берега, из официальной службы гонок сообщат, что...

Но до этого еще двое с половиной суток, наполненных изменчивыми ветрами Северного моря.

«Доброе утро! — говорит радио в каюте голосом третьего штурмана. — Судовое время 7 часов, ноль минут. Сегодня 19 июля, вторник... Судно следует курсом...»

Я выбегаю на палубу. Солнце, ветерок слабенький, но есть. Нижние паруса убраны, они только мешают при таком ветре. Заглядываю в штурманскую рубку — «Седов» ушел вперед на 12 миль, скорость у него на два узла больше. Плетусь завтракать, сижу рядом с капитаном. Молчу. Он попивает чай и смеется:
— Так и должно быть. При таком ветре у него всегда скорость больше.
— Почему?
— А, долго объяснять. Тут и конструкция, и то что его сразу строили с двигателем, а мы же — классическое парусное судно, нас переоборудовывали, двигатели поставили потом. Я даже велел воду перекачать...

Вдруг капитан к чему-то прислушивается и убегает из кают-компании. Я за ним.

Он бегает по палубе, приседает, смотрит туда, смотрит сюда, зовет боцмана первого грота, что-то тому показывает, боцман хватается за рупор, кричит: «Курсанты на гитовы и гордени!» Вам понятно? Мне тоже. Но «Крузенштерн» прибавляет скорость. И так целый день.

«Доброе утро. Судовое время 7 часов ноль минут. Сегодня 20 июля, среда. Судно следует курсом 115 градусов. Пройдено 160 морских миль до линии финиша 166 миль. Идем со скоростью 5,2 узла...»

Ветер... ветер... ветер... Одни лишь разговоры о ветре.

«Доброе утро. 21 июля...»

Захожу в штурманскую рубку. «Седов» за ночь оторвался уже на 66 миль. Его догоняет новенький легкий «Сван фан Маккум». Это те ребята, что на Эдинбургском параде носили на плечах русалку. Через полчаса опять бегу в рубку. Вахтенный штурман смеется взахлеб вместе с радистом Андрюшей. По радиотелефону «Сван» дал срочное сообщение: «Слушать всем судам!» Что случилось?

«Сван»: «Официально заявляем. Нам надоело гоняться». Возмущенные голоса в эфире, а «Сван» продолжает: «Мы выходим из гонок. Мы хотим пить пиво!» Эфир смеется. «И мы к вам идем пить пиво!» «Сван»: «Выставляем ящик пива тому, кто первым подойдет к нам». Другие суда: «Идем, идем!»

Регата регатой, но должно быть весело — вот лозунг датчан.

К обеду нам оставалось 23 мили, и скорость была 6 узлов. Хорошо. А где «Седов»? «Седов» всего в пятнадцати милях от нас! «Что случилось?» — спрашиваю у капитана. Он смеется: «Это у них надо спросить».

Штурман, который принял ошеломляющие координаты, — герой дня. А этот «пивной» «Сван», оказывается, уже финишировал, но его результат не засчитан. Странны дела твои, Регата! И я решил пошутить.

— Говорят, мы выиграли гонку, — говорю капитану.
— Кто сказал?
— Капитан Коломенский.
— Я ничего не знаю.
Он покружил на месте и шмыгнул в штурманскую рубку. Потом снова появился на палубе с ухмылкой во все лицо:
— А я и не знал, что это я сказал. Действительно, мы выиграли гонку! Я хотел было попросить объяснить все тонкости гонок, но тут он произнес:
— Чтобы выиграть гонку, не обязательно прийти первым.
— Где-то они прозевали, проспали на «Седове», — сказал мне потом капитан. — Я же вам говорил, что надо за всем следить непрерывно.

Мы как 17 числа вышли, я даже не разбирал койку. А могли руки опуститься. «Седов» же еще вчера был всего в тридцати милях от финиша.

Всего! Они, как на старте оторвались, так и расслабились — соперников-то не видно. Конечно, коэффициент нам помог, но дело разве только в коэффициенте?

Полночь... Лоцман ведет наш «Крузенштерн» в узкости близ Бремерхавена.

Сначала накрапывал дождь, а лотом хлынул ливень, и случилась странная гроза — сплошные облака, стрел молний за ними не видно, и только где-то вспыхивает ослепительный призрачный свет, и тогда в небо врезаются черные кресты мачт и реев, и корабль плывет во вспыхивающей сфере. Странно устроена земля — то день, то ночь, то солнце, то ливень, чистая вода и льды, песок и камни...

Самое милое дело в такую ночь почистить трубку, набить ее табаком и пустить кольца душистого дыма...

Ушел этот прекрасный день. Ему не крикнуть: «Постой! Остановись!» И, только ощутив шум ветра, шум времени, уносящий корабли в бесконечный мир, мы поймем, почему так привязаны к берегу и так хотим уйти от него.