Кирщики

Недавно я приехал в Баку, город моего детства, и на одной из старых улиц увидел знакомую картину: на крыше невысокого дома работали кирщики. Кирщики!.. Оказывается, эта древняя профессия — ее знал еще Вавилон, знал старый Баку — жива и в сегодняшнем Баку, современном, многоэтажном...
Мне вспомнилось детство.

Раннее летнее утро.

 

 

Рассвет. Над моей головой глухой стук.
— Мама, кто это? — спрашиваю я сквозь сон.
— Это кирщики, спи, — отвечает мать, укрывая меня простыней.

Кирщики! Я мигом слетаю с кровати, выскакиваю на веранду. Деревянная лестница. Скорее на крышу!
— Куда? — кричит мне вслед мама.
— Смотреть! — кричу я в ответ, взбираясь по лестнице. Как же пропустить момент, когда рабочие будут крыть крышу киром — мягким асфальтом?

Трое мужчин в брюках с пятнами мазута и черных от сажи рубахах ломами отдирают от крыши асфальт и волокут пласты его к краю, к карнизу. Сейчас будут сбрасывать.

А внизу, в нашем узком, как колодец, дворе, стоит котел с остатками застывшего кира на дне, валяются ведра, лопаты, веревки, ворот. Рядом с котлом нижний кирщик рубит дрова.
— Хай! — вступив на карниз, кричит во двор верхний кирщик.
— Давай! — бросив топор, машет нижний и отбегает в сторону.
И пласт асфальта летит во двор, шарахается оземь...

От грохота просыпается весь дом. Из окон высовываются соседи.
— Что случилось? — кричит, задрав голову, женщина в халате.
— Кирщики, — отвечает сосед в полосатой пижаме.

Кажется, наверх поднимается папа — трясется лестница. Вот показалась над крышей его голова, плечи в синей спецовке, вот он сам — перекинул через барьер ноги и сел. Смотрит по сторонам. Меня ищет. А я потихоньку стою за кирпичной трубой и жду, когда он пройдет.
— Вы нашу крышу потолще залейте, — слышу я его голос. — А то течет.

Я выглядываю. Отец стоит в углу крыши.
— Биригадиру говори, — отвечают кирщики, отдирая от досок пласты в сетках трещин.

Бригадир сбрасывает с карниза кир.
— Как везде, так и вам, — говорит он отцу. — Три сантиметра. Два пальца. Закон.

Отец не сдается:
— Слушай, как дождь, по всей комнате тазы ставим. Везде дыры. С потолка штукатурка летит. Ты спустись, сам посмотри...
— Значит, мастер плохой был,— отвечает отцу бригадир. — Соли мало давал. Соль кладешь — трещин нет. В позапрошлом году кто варил? Надо было смотреть.
— Я недавно вернулся...
— С войны? Фронтовик? — садится на барьер бригадир. Внимательно глядя в лицо отца, достает пачку папирос, встряхивает ею, протягивает отцу. — Кури. Я — стройбат. Харьков был. Курск, Орел...
— У меня Сталинград и Берлин. Я — связист, — отвечает отец. Достает не спеша папиросу. Молчат.
— Надо, слушай, работать, — говорит бригадир.
— А сам-то откуда?
— С Хызов. Кирщики — с гор, все даглинцы. Потому любим крыши.— Бригадир, улыбаясь, переводит взгляд на ребят. Те стоят у барьера и смотрят на бухту. Ах, какой день! Как светит солнце! Как блещет бухта!..

Отец поднимается.
— Надо идти.
— Соль принеси. Десять пачек, да-а?

И опять трясется лестница.
В то лето, помню, я часто бегал на бульвар, где за стволами деревьев просвечивала вода. Петляя, шел между ними и выходил к морю. Передо мною сверкал весь залив. Бухта млела от зноя. Остро пах прибитый к берегу мазут, превращаясь под солнцем в кир, усыхая, мумифицировались в нем погибшие рыбы, листочки, стрекозы, мухи. Взрослые рассказывали мне, что миллион лет назад недалеко от Баку было огромное озеро. К нему приходили напиться носороги и львы. Но вода была покрыта пленкой нефти, и животные плыли к чистой воде, на глубину. Иногда, захлебнувшись, они опускались на дно и попадали в мазут. Озеро то давно высохло, на берегу его, словно кристаллики соли, выступило селение, жители которого с незапамятных времен добывали кир. Селение называлось Бинагады. Киром топили печи или, расплавив, покрывали крыши. Кое-где, замурованные в пластах, попадались какие-то странные кости — тогда приезжали ученые и вымывали скелеты бензином. Так спустя время вновь появились на свет саблезубые тигры, хвостатые ящеры и безоаровые козлы. Найдены они в Кировых отложениях Бинагады.
Я стоял у жаркой, растопленной бухты и думал, как мне кажется сейчас, о том, как движется время...

...С берега бухты бегу домой.
— Хай! — увидев меня, кричит кирщик.— Давай уходи! Кир голова попадет!
Я прячусь под лестницу в угол двора. Но вот наконец сброшен с крыши весь кир, пластами забит котел, горят в топке дрова, и из трубы вылетают хлопья копоти. Осторожно, чтобы меня не прогнали, приближаюсь к котлу.

Пласты кира в котле начинают уже оседать, размягчаться. Сейчас его надо мешать, чтобы он не горел. Кирщик вонзает в вязкое тесто асфальта лом и повисает на нем, медленно оседая вниз. Мешать одному очень трудно, вся бригада спускается помогать. Чтобы лом входил легко, конец его нагревают в топке, и нагретый лом с голубым дымком входит в расплавленный кир.
— Гой бура су! — кричит бригадир. И в котел бухают пять ведер воды.

Варка кира напоминает мне какой-то древний танец. В центре котел с пышущим жаром асфальтом, в асфальт, словно копья, воткнуты трубы и ломы, на концах виснут черные, как и сам кир, фигуры кирщиков и медленно оседают вниз, перемешивая вязкое варево, которое начинает уже пыхтеть, как доходящая каша. Кир нагрелся, стал жиже, теперь идут в ход лопаты и доски.

— Сонра, — говорит бригадир, — дуз лазымдыр. Потом соль надо... — И подмигивает мне. — Твой папа просил сделать ему хорошо...
И в котел сыплют соль.
— Инди мазут вер! — приказывает бригадир. И поверх жижи кира выливают мазут. Кир расплавился и стекает с лопаты тягучий, как мед. На черной кипящей поверхности его тут и там открываются ротики, пыхают облачком пара и закрываются вновь.

Двое взяли веревку, полезли наверх. Высунули над карнизом журавль с роликом на конце. Держась за журавль, на фоне неба появляется бригадир:
— Давай!

Помятыми черными ведрами кирщики зачерпывают из котла горячую жижу, щепкой проводят по краю ведра, снимая свисающие ошметки, и бегом, в каждой руке по ведру, приседая от тяжести, спешат к спущенной с крыши веревке. Вот зацепили ведро крючком. Поплевав на руки, кирщик подпрыгивает и хватает веревку над головой — раз! И ведро, оторвавшись от пола, начинает свой путь наверх.

Теперь кто быстрее на крышу — оно или я? Кирщик тянет азартно, ведро летит вверх толчками, цепляясь за белые стены, и метит их черными кляксами.

Ведро поднято, дужка его упирается в ролик.
— Уста! — кричит кирщик, наступив на веревку, не давая ведру съехать вниз. — Ятма! Не спи!

Наверху протянулась рука, сняла с крюка ведро. Бегом по присыпанным пылью доскам бригадир несет его в самый угол крыши и там опрокидывает; кир растекается блином, слоем в два пальца, изумрудно-черный от разводов мазута. Его поливают водой, мажут по доскам деревянной лопатой. Кир остро пахнет под жарким бакинским солнцем, и запах его — и съедобен и вкусен. Вот залита уже вся наша крыша, мастера перешли на другую. А я, загорелый мальчишка в сатиновых трусиках, сижу на карнизе и смотрю на нее, нашу крышу, ровную, как черное стекло, и борюсь с искушением спрыгнуть, пройти босиком и навечно оставить следы своих ног на ее глянцевитой поверхности.