Проклятие засухи

Слева от дороги появилась небольшая рощица. Табличка у опушки гордо гласила: «Булонский лес», значит, вольтийская столица Уагадугу недалеко. Чуть позже справа засверкало озеро, а потом — цепь водохранилищ, разделенных тремя плотинами. С изумлением я увидел, что шоссе взбегает на плотину, через которую переливаются потоки воды. Автомобили, мотоциклы, велосипеды, прохожие движутся по этой странной дороге.

 

 

Вода несется поперек асфальтового шоссе и отвесно падает в водохранилище.

День клонится к вечеру. У плотины скопилось множество людей: купаются, стирают, моют машины, ловят рыбу. Вдруг издалека донесся шум и рев, и по плотине промчался мотоциклист, а за ним, несколько отстав, полицейская машина. Мчащиеся на огромной скорости, они, подняв фонтаны брызг, залили прохожих с ног до головы. Толпа хохотала, люди в мокрой одежде прыгали, ныряли в озеро, танцевали, пели. Потом все стихло. Через десять минут одни снова спокойно ловили рыбу, другие мыли машины.

Прекрасная страна Верхняя Вольта — там, где есть вода. Если есть...

Доктор Конате

Но большая часть страны совсем другая: бедная, неразвитая, с нездоровым климатом.

Широкая авеню Независимости ведет к президентскому дворцу и комплексу министерских зданий. Здесь чисто, ухоженные деревца. В боковых улочках — открытые сточные канавы, птицы-стервятники смотрят с крыш мазанок. Едва кончается столица, начинается мертвое пространство: выжженная безжалостным солнцем красноватая пустая земля. Земля, привыкшая к жажде. И все же такой многолетней засухи, какая обрушилась на прилегающие к Сахаре страны — их называют страны Сахеля — в 1972—1976 годах, даже здесь еще не бывало.

Сложности усугубляются еще и тем, что во всей Верхней Вольте всего шесть собственных врачей, два архитектора и двести инженеров, из которых лишь у одного высшее образование.

Иностранные специалисты — а международные организации послали их немало — считают, что засуха в Сахеле имеет черты бесконечной катастрофы. Нужно как можно скорее переходить к новым формам помощи. Недаром говорят в Африке: «Если дашь голодному рыбу, он проживет день. Если научишь его ловить рыбу — научишь жить».

Международным комитетом по борьбе с засухой в странах Сахеля руководит доктор Ибрахима Конате. Резиденция этой организации находится в Уагадугу. Шесть государств подписали совместную конвенцию: Верхняя Вольта, Мали, Мавритания, Нигер, Сенегал и Чад. Позднее к ним добавилась Гамбия.

Доктор Конате — малиец. Он один из тех немногих образованных, интеллигентных и деятельных людей, которые так нужны Африке.

— Пять лет прошло с тех пор, но последствия засухи только-только начали ликвидироваться. Людские потери огромны, хотя, вообще-то, зарубежная печать их несколько преувеличивала. Нам еще не обойтись без иностранной помощи, но лучше как можно быстрее становиться на собственные ноги. Люди не должны привыкать к тому, что можно жить не работая и получать пайки. Впрочем, к счастью, мы не привыкли нахлебничать: здесь, в Сахеле, манна никогда не падала с неба. Необходимо повышать культуру обработки земли, сажать леса. У нас говорят: «Сажаешь дерево — притягиваешь дождь». Одна беда — все знают эту поговорку, но, к сожалению, мало кто ею руководствуется. Поэтому наша организация прежде всего внимательно следит за проведением в жизнь алжирского проекта «зеленой плотины». Не слышали? В северной части Сахары должна возникнуть — в двадцать километров шириной — полоса леса. Она протянется на полторы тысячи километров.

У затянувшейся катастрофы страшные социальные последствия. Разрушились семьи: мужчины ушли в поисках пищи или работы, и часть их не вернулась. В итоге легион покинутых жен, десятки тысяч сирот.

Доктор Конате задумывается.

— Не забывайте еще одну из тяжелейших проблем — кочевников. Во всех наших государствах. Их нужно вовлечь в общественную жизнь. Они должны начать производить, перестав быть только потребителями. И тут нам надо использовать всякую возможность, ведь речь идет об очень важном деле. Иногда говорят, что, если туареги и другие кочевники осядут, Сахара опустеет. Но ведь когда их скот уничтожает растительность, наступает пустыня. Мы считаем, что включение кочевников в общество — это прежде всего просвещение. Мы посылаем к ним учителей. Случается, что ночью, когда учитель заснет, кочевники потихоньку сворачивают палатки и уходят. Поэтому мы стали готовить учителей-туарегов. Выход один — пусть школа кочует вместе с учениками.

Засуха была везде страшной, но больше всех пострадали Мавритания, Чад и Нигер. Ведь большая часть их территории покрыта песком. Я вам советую: посмотрите на нашу работу в Нигере, там скопилось больше всего кочевников, а потом вернитесь в Вольту.

Засыпанные песком

Нельзя сказать об этой стране, что она превратилась в пустыню. Она всегда была пустыней. Каждый пятый житель Нигера — кочевник. Наверное, ни в одной столице Сахеля — разве что в Нуакшоте, в Мавритании — не ощущается так остро дыхание пустыни, как в Ниамее. При северном ветре песок засыпает глаза, солнце скрывается в непрозрачном мареве, и день превращается в ночь.

В столице Нигера и ее окрестностях собрались тысячи туарегов. Их пригнали сюда голод и жажда.

О кочевниках не скажешь, что они похожи на беженцев. Они не утратили ни достоинства, ни гордой осанки. Их присутствие превратило Ниамей в уголок Сахары.

Столица — небольшой город, тысяч сто жителей. В один прекрасный день — точнее, несколько дней — в город группами и поодиночке стали въезжать туареги на конях и верблюдах. Это были всего лишь передовые отряды многотысячной армии кочевников Сахары. Всадники были голодны, измучены дорогой, угнетены и подавлены. Те, что послабее, женщины и дети, брели за ними, останавливаясь на пути в специально созданных для них лагерях, которые здесь стыдливо назвали лазаретами.

Вскоре туареги образовали в Ниамее группу самой низко оплачиваемой рабочей силы. Многие пошли в ночные сторожа. Они жгли костры перед домами и виллами, неподвижно лежа в темноте и время от времени переговариваясь на непонятном своем языке.

Жилые палатки разбили на окраине. Впервые за сотни лет повелители пустыни, спокон веку наводившие ужас на Северную Африку, перешли на оседлый образ жизни.

Нигерские власти отнеслись к проблеме кочевников серьезно, оказывали им помощь. Но настал момент, когда государство не смогло больше тащить на себе столь тяжкий груз.

После нескольких лет ожидания наконец-то выпали дожди. Началась кампания под девизом «Назад в деревню!». Правительство выдало беженцам грузовики и снабдило небольшим количеством продовольствия. Волна переселенцев покатилась обратно — в родные места. Для кочевников это означало возвращение в пустыню. Но проблему усложняло то, что кочевники могут возвратиться к прежнему образу жизни, только если у них снова будет скот. Большая часть туарегов осталось в Ниамее. Одни боялись возвращаться на север, другие — прежде всего молодежь — решили порвать с пустыней и остаться в городе. Пришлось сохранять несколько лагерей, в частности, большой лазарет в сорока километрах к северу от Ниамея.

...За городком Филинге нужно свернуть на красную проселочную дорогу. Через несколько минут езды по бездорожью появляются первые палатки из полотна и шкур. Дальше — больше, словно дети вылепили бесчисленные куличики из песка. В центре несколько бараков, на мачте вьется флаг Красного Креста. Никакой проволоки, ограждений, ворот. Огромное, разбросанное среди кустарников и бурелома селение.

Воды нет. Между лагерем и оазисом Хамдалла курсируют четыре цистерны. Они доставляют в лагерь по три литра воды на человека в день.

В лагере есть пункт раздачи продовольствия, небольшая больница. Желающие могут обрабатывать землю — часть полей засеяна. Школьного здания нет, и юные кочевники учатся на открытом воздухе, под редкими деревьями.

Этот лагерь фигурирует под номером 2 в отличие от прежнего, недавно еще разбитого в нескольких километрах от столицы. К чему такое перемещение с места на место? Говорят, это сделано для того, чтобы освободить землю для владельца, снова пожелавшего ее обрабатывать. А может быть, хотели изолировать беженцев от города — двух случаев холеры было бы достаточно, чтобы в Ниамее вспыхнула эпидемия.

Переселенцы не хотели покидать лагерь.

— Мы уже начали привыкать, — говорят они,— городская жизнь не такая уж плохая.

Кто-то добавил, что первый раз в жизни был в кино...

Голода жители лазарета-2 сейчас не испытывают.

В лесу, который окружает палатки, видны солдатские мундиры. Лагерь находится под опекой армии.

Лейтенант, командир роты, хорошо знает туарегов:

— Главная беда в том, что людям нечем себя занять. Неправда, что кочевники не хотят работать. В лагере строят дорогу, но для всех работы все равно не хватит. Я думаю, что они прекрасно бы трудились на юге страны, на лесопосадках.

Туареги пришли в Ниамей по необходимости, от отчаяния. Выдержав в песках четыре, даже пять, абсолютно сухих лет, на шестой год они сдались. Уровень грунтовых вод настолько снизился, что вода стала недоступна. Большинство известных им колодцев высохло. И они признали себя побежденными.

Туареги оказались в чуждом мире, где существует абсурдная, с их точки зрения, денежная система, где они должны подчиняться нелепым, непонятным, суровым и часто смешным законам.

Когда я спросил, где легче жить, в городе или в пустыне, туареги громко рассмеялись:

— Ясно, в Сахаре. Оседлых людей трудно понять.

Во время нашего разговора один из туарегов (тот, что работает сторожем в городе) обращается к своему соплеменнику и что-то ему приказывает.

— В чем дело?

— А, этот человек — бузу, невольник. Его господин приказал ему принести воды...

В Ниамее душно. Солнце зашло, но земля и воздух не остывают. Поднимается ветер, он дует сильными и горячими порывами. Собирается песчаная буря.

Старый туарег, поплотнее закутавшийся в плащ-тагильмуст, говорит:

— Песок. Я всегда дышал им, ел его и пил. Сейчас он все чаще добирается сюда. Это потому, что мы сюда пришли. Со временем он засыплет все...

Первые деревья

Верхняя Вольта — одна из самых густонаселенных стран Африки. Но население ее живет не там, где климат наиболее благоприятен и земля плодородна: эти места зачастую поражены речной слепотой, мухой цеце. Люди борются, пока могут, с этими бедствиями, но чаще предпочитают спасаться бегством. На десятки километров вокруг Уагадугу тянется блекло-желтая саванна, кое-где виднеются островки леса. Вдоль главных дорог время от времени попадаются кучки хибар, гордо именующие себя деревнями, а то и городами. Основной вид строения в Верхней Вольте, как и в соседних странах,— глиняное островерхие хижины без окон.

Я еду в деревню Салоне; здесь на площади в пятьдесят гектаров сажают по проекту лес. Лесополоса должна протянуться от Сапоне до Линогхина.

Мы долго шли сквозь хилую рощицу акаций. Некоторые деревца вытянулись на высоту человеческого роста, другие едва дышат. С момента начала посадок прошло всего два года. За это время посажено тридцать тысяч деревьев. Работа тяжелая и трудоемкая. Прежде чем начать сажать деревья, нужно было уничтожить траву и сорняки. Молодые деревца необходимо неустанно поливать и защищать от вредителей. Всем этим в Сапоне занимаются пятьдесят человек.

На первый взгляд масштабы работ пока скромны. Но для здешних людей нет ничего более важного, чем лес, земля и вода, потому что речь идет о жизни. Деревенька Сапоне выглядит точно так же, как тысячи других в Верхней Вольте: редко разбросанные домики-ульи с нахлобученными островерхими крышами, несколько загонов для скота, обнесенных заборами, с козами и овцами, среди которых возятся голые ребятишки. По всем углам во дворе и в домах стоят пузатые глиняные горшки и кувшины — местные кладовые и амбары. Сколько я ни заглядывал внутрь — пусто.

Засуха!

В Линогхине бывает много специалистов-иностранцев. Деревню построили недавно. Здесь живут люди, ушедшие из перенаселенных мест. Неподалеку расположена деревня, в которой живут люди, бежавшие из района, пораженного речной слепотой. В других местах выросли селения для кочевников, покинувших районы засухи, пограничные с Мали.

Молодой староста деревеньки Линогхин, по имени Робер, у которого мы спросили, хорошо ли уживаются между собой беженцы из разных концов страны, сказал:

— Люди всюду одинаковы. Бывают трудности с языком. И все. Земля, вот беда...

Недавно в районе Ку, расположенном неподалеку от города Бобо-Диулассо, построили канал длиной в пятнадцать километров, оросивший тысячу двести гектаров земли. Впервые в истории страны правительство разделило эти земли между крестьянами из различных племен. Проживающие в Ку девятьсот семей — десять тысяч человек — начали выращивать рис.

Робер знает об этом. И все же дело обстоит гораздо серьезнее, чем это кажется на первый взгляд.

— Люди у нас скорее научатся ездить на мотоцикле, чем пахать землю на волах.

— А на чем здесь пашут?

— На чем придется.

— Волов не хватает?

— Люди их боятся.

— А кто занимается коровами и овцами, ведь в Верхней Вольте много скота?

— Кочевники-фульбе. Крестьяне отдают им своих животных в обмен на молоко и мясо. Треть переходит в собственность того, кто пасет и доит скот. Две трети остаются собственностью их владельца, а фульбе пасет их.

Единственный сельскохозяйственный инструмент, который здесь используют для полевых работ,— короткая мотыга. Обрабатывается лишь самый верхний слой земли. Пара волов и плуг — и каждая семья могла бы возделать по пять гектаров. Земли хватает. Но люди не привыкли запрягать волов. А с одного гектара десять ртов прокормить трудно.

— Лес мы сажаем, потому что нам помогают и армия с машинами, и специалисты,— говорит Робер.— Люди у нас трудолюбивы, земля хорошая. Если бы у нас было достаточно воды и техники, если бы мы еще умели с ней обращаться...

Да, в стране еще мало современных орудий производства, не используются тягловые животные, не применяются искусственные удобрения, и, что хуже всего, на нее то и дело обрушиваются стихийные бедствия. Вот почему вольтийцы так часто эмигрируют. Их всюду ценят за трудолюбие и честность, охотно берут на работу — на плантациях и в городах. Сто тысяч людей ежегодно покидают родину и уходят на заработки. Только часть из них возвращается через несколько лет.

Страшные стихийные бедствия последних лет: засуха, голод, болезни — вызвали невиданное ранее перемещение населения.

Деревня Линогхин и возникла-то из-за этих бедствий. Но традиционных вождей здесь заменил молодой староста Робер. В этом поселении нет «сукала» — обособленных и огороженных крестьянских дворов, в которых живут большие семьи. Здесь разместилось единое сообщество, к которому принадлежат члены разных племен и семей.

А вокруг тянутся к небу молодые рощи акаций.