Светлеют избы над водой

«Нашему областному краеведческому музею исполнилось 200 лет. А не так давно открылся его филиал на берегу реки Ангары. Там выросла целая деревня из изб, свезенных со всего края энтузиастами-этнографами. Если можно, расскажите о ней читателям...»
Михаил Лавров, студент Иркутск

Этнографы не забыли моей просьбы и собрали пухлый конверт снимков. Я раскрыл его, и на стол выскользнули фотографии, на которых люди шли деревенскими проселками; плыли в лодке по речным перекатам; рассматривали деревянные сохи, бороны, посуду.

 

 

На одном из них пожилая женщина трепала лен. Я бережно взял любительский снимок и долго всматривался в изрезанное морщинами лицо. Так вот она какая, Домна Федоровна... Всю жизнь не знали покоя ее руки, и сфотографировали-то ее за многотрудной, каждодневной крестьянской работой. Этнографы встретились с Домной Федоровной Гурской в одной из своих экспедиций. Она, как и многие другие отзывчивые люди сибирских сел, помогла работникам Иркутского краеведческого музея в создании заповедной этнографической деревни.

— Решение о создании этнографической деревни состоялось еще в 1966 году. При строительстве каскада гидроэлектростанций на Ангаре многие села попадали в обширную зону затопления. Необходимо было спасти предметы быта и труда русского населения Приангарья. Такое достояние культуры народа не должно было пропасть,— взволнованно говорит Полина Иннокентьевна Тугарина, заведующая архитектурно-этнографическим филиалом краеведческого музея. Посетители, которых становится все больше, называют этот филиал музеем деревянной архитектуры и быта.

...Мы идем вдоль Ангары. На воде чуть движется рыбачья лодка. На другом, далеком из-за широкого разлива берегу реки клубится в распадках туман, обрывки облаков ползут по ощетинившимся хвойным лесом склонам сопок. Неохватная взглядом сибирская даль, разлитый в воздухе резкий запах черемухи, чистый посвист птиц — здесь покой охватывает душу...

В этих местах попало под затопление старинное село Тальцы, где в XVIII веке основал стекольный завод академик Петербургской академии наук, естествоиспытатель и путешественник Эрик Лаксман, швед по национальности, именовавшийся россиянами Кириллом Густавовичем. Истинный патриот России, исследователь Восточной Сибири и Алтая, он здесь на практике выверял новую технологию стеклоделия. Он же основал Иркутский краеведческий музей...

На берегу видны сползающие по склону огороды, несколько жилых домов и щучьи тела перевернутых у воды лодок. А выше по-над берегом вытянулись избы однорядной, плотной застройки. Леса, стремительная, богатая рыбой река — такие места выбирали для своего жилья сибиряки. Но долог и труден был путь иркутских этнографов к этой новой деревне из старых изб, выросшей на крутом берегу Ангары...

— Больше всего я боялась, что скоро затопят деревни и, торопясь, поначалу отправлялась одна в экспедиции по районам. Как-то даже поехала в декабре, в 40-градусные морозы, — рассказывает Тугарина, — но без помощи сельского народа мало чего удалось бы собрать...

В городе Нижнеилимске первым помощником стал Иван Калинович Ступин, местный старожил. Много лет он сам собирал предметы крестьянского труда и культуры, ездил по окрестным деревням. Передал музею деревянную соху, прялку, особенно гордился плетеной бороной, которую отыскал в лесу. Такие вроде бы уже ненужные в деревенском обиходе вещи подбирали ребятишки, приносили в свои школьные музеи. Жители по-доброму относились к собирателям, показывали все во дворе, зазывали в дом, усаживали чаевничать.

Однажды Тугарина уже заканчивала обход по дворам в поселке Верхоленске, как к ней, несколько смущаясь, подошел молодой инженер и предложил:
— Вы бы к моему деду заехали, он всякую рухлядь бережет...

Внук хотя и торопился по делам, но сам сел за руль «газика». Машина рванула по лесной дороге, и не успела Полина Иннокентьевна оглянуться, как «газик» уже взлетел на взгорок, и перед глазами в распадке оказалась вся деревня Белоусово, вытянувшаяся вдоль дороги на несколько километров. Подвернули к добротному дому, высившемуся на подклети. В углу ухоженного двора тюкал топором моложавый еще дед. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — дед с характером.

Так оно и оказалось, как только разговор зашел о старой утвари.
— В роду Хабардиных полезную вещь не бросали, берегли пуще глаза, — пользуясь случаем, наставлял внука дед. — Ты говоришь, отдай! Тебе все трын-трава, а может, эту борону еще мой отец вязал, поле свое бороновал, да и сейчас она для участка хороша. Нет, не расстанусь с ею...

Дед уперся — и все тут. Внуку неудобно, готов сквозь землю провалиться. Он и уговаривал деда, даже воды навозил для огорода. Но тот ни в какую не соглашается.
— Дед Дмитрий, да распашу я твой огород и пробороную, только не срами ты меня перед хорошим человеком, — взмолился наконец внук.

А дед лишь головой мотает. Тогда стали перед ним рисовать заманчивую картину, как на его борону в музее тысячи людей будут любоваться; нарочно издалека приедут, чтобы посмотреть да понять, как род Хабардиных на земле трудился.

Только тогда наконец согласился дед Дмитрий отдать дорогую его сердцу борону.

За эту поездку Тугарина насобирала много разной посуды, деревянной и берестяной, приглядела и более громоздкий крестьянский инвентарь. Были и деревянные сохи с железными наконечниками. Первые поселенцы в XVII веке получали от казны, придя на сибирские земли, помощь: зерно на посев, косы-горбуши, топоры, серпы и железные сошники.

Такого добра набралось много, а как вывозить все?! Полина Иннокентьевна кинулась за помощью к лесоустроителям. Машины были заняты. Пришлось объяснять, какое большое дело затеял музей... Машину все-таки выделили, и Тугарина заполнила своими экспонатами на железнодорожной станции целый контейнер.

Когда о первых поездках по деревням зашел разговор с другим научным сотрудником музея, Верой Станевич, то она, сама участник последующих групповых экспедиций, подтвердила, что просто трудно себе представить сейчас, как это Тугарина отправлялась в села одна да еще успевала столько всего насобирать и переправить в Иркутск.

— Моя первая экспедиция тоже на всю жизнь запомнится, очень тяжело тогда пришлось, хоть и не одна я была, — рассказывает Вера. — Отправились мы на север области по реке Лене. Втроем поплыли на лодке, только еще собаки не хватало, а приключений было хоть отбавляй. Лодка попалась с плохим мотором. Он часто глох, и мы садились на мель: летом вода в Лене сильно падает. Случалось, вещички из лодки на берег перетаскивали и волоком ее тянули, случалось, и переворачивались. Да еще заладили дожди, но, несмотря на все эти обстоятельства, работали, и находки интересные встречались...

Как-то в Жигаловском районе этнографов направили в одну лесную деревушку: там, мол, полезный для вас человек проживает. У этого деревенского жителя был целый шкафчик деревянной и стеклянной посуды, сохранившейся от предков. Он все отдал музею.

А вот в другой деревне пожалели отдать телегу. Еще крепкая, на деревянном ходу, она была единственная в районе. Не захотели расставаться с такой красавицей. Пришлось потом, на месте мастерить ее подобие, подбирая старые колеса. Но этот случай был исключением. Большинство людей относились по-доброму к собирателям, старались помочь как могли...

Так подружились этнографы в Тулунском районе, где много жило переселенцев из Белоруссии, с Домной Федоровной Гурской. Белорусские женщины — все прекрасные ткачихи, но только одна Домна Федоровна выписала себе семян льна с родной Гомельщины и высеяла их прямо на огороде. На диво всем лен взошел, озарив округу голубым цветом; хозяйка теребила его, собственноручно мяла, трепала и выткала из этой льняной пряжи покрывало, подарив его музею.

Эту историю мне рассказали в одной из изб деревни на Ангаре, где в горнице красуется покрывало Гурской. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да дело двигается куда как не спеша, так было и со строительством этнографической деревни.

Снова пришли на помощь музейным работникам сельские мастеровые люди, потомки первых русских переселенцев с российского Севера. Плотники из поселка Большая Речка, что всего в километрах шести от выбранного под этнографическую деревню места, до сих пор работают в музее: рубят избы на берегу. Многие из них всю жизнь с топором не расстаются, такие, к примеру, как Михаил Иннокентьевич Горбунов, дядя Миша или Анатолий Александров. Уже лет десять они трудятся здесь. Приезжали и иркутские рабочие, внеся свой вклад в строительство, ибо дело это непростое, и проблемы стали возникать с первых шагов...

В прежние времена избы ставили без фундамента — клали прямо стволы лиственницы на землю. Но без фундамента век короче... Решили ставить с фундаментом, а опыт заготовки деревьев использовали прежний. Хозяин, бывало, заранее метил добрые стволы, но валил их осенью или ранней весной, чтоб не было сокодвижения. Стволы разом ошкуривали и сразу же просушивали: не то могли завестись в древесине жучки.

Избу хозяин старался поставить за один световой день. Рубили избу в лапу или в обло, с остатком. Крышу крыли тесом или драньем и, как весь дом, делали без единого гвоздя. Покоилась она на повалах и курицах (вырубали еловые слеги, а корень ели вытесывался в виде головы курицы). Тес крепился толстым бревном — охлупнем, — его надевали желобом на стык досок. Так строили и в музейной деревне — по старинке, соблюдая все тонкости народного зодчества.

Мало-помалу, но росла эта необычная деревенская улица на берегу Ангары, по которой мы сейчас прогуливаемся с Полиной Иннокентьевной Тугариной.

— Да, старались все без фальши воссоздать, например, первая усадьба из старого бревна построена без гвоздей. Есть усадьба зажиточного крестьянина, есть и середняка, а вот изба гончара. Там и гончарный круг стоит. На нем вручную изготовлялась посуда, отличавшаяся простотой формы, обжигалась посуда в печи. Давайте зайдем хотя бы в этот дом, — гостеприимно приглашает Полина Иннокентьевна.

В большом дворе, вымощенном деревянными плахами, — чистота и порядок. Замыкают двор одно-двухъярусные амбары, простенок между которыми забран крышей, так что получается навес. Под ним стоял верстак, лежали столярные инструменты. Из чистого двора переходим в хозяйственный. Тут под навесом-завозней хранятся телеги, сани-розвальни, дровни, сохи и выездная праздничная кошевка, обитая коровьей шкурой. Здесь же бочки, схваченные еловыми обручами сверху донизу, — предназначены для засолки огурцов и грибов.

— Видите, дом на связи, то есть две избы соединяются сенями, — это характерно для сибирской деревни, — показывает Тугарина. — Обычно вначале строили жилую часть дома для всей семьи, а затем уже для молодых пристраивалась вторая половина дома. Изба делилась на две части: на куть и горницу.

Наклонившись, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, вхожу в куть вслед за Полиной Иннокентьевной, которая почему-то улыбается.
— Вот и поклонились домовому — такие низкие двери специально делались. Через них и волоковое окно над полатями выходил дым. Ведь до XIX века избы отапливались по-черному. В кути была печь из глины — глину забивали между досками. Потом опалубку снаружи разбирали, а изнутри все доски прогорали. Чтобы тепло не уходило, оконца делали маленькими и затягивали бычьим пузырем или слюдой. Так вот и жили...

Разглядываю в кути на полках-воронцах разнообразную посуду: глиняную, деревянную, берестяную. Деревянную изготовляли из цельного куска древесины, обычно капа — нароста на березе. Столы здесь не застилались (скатерти я увидел только в горницах), а скоблились ножом до белизны.

Выходя со двора, заметил баньку.
— Это зимняя. Под дверь нарочно наметали сугроб, чтобы нырять, напарившись, в снег. А в проулок выходило оконце, через которое парни высматривали себе невест, — смеется Тугарина. — Летние же бани строили над рекой: попарился — и сразу с пару-жару в воду бросился.

Увлекаясь, Полина Иннокентьевна говорит о музейной деревне совсем как о живой. Такой ее и представляют себе этнографы.

Здесь проводятся детские фольклорные праздники с хороводами, песнями, народными играми (лаптой и бабками), русскими качелями. Сюда на смотры фольклорных коллективов съезжаются певуньи и певцы со всей области. Звучат над рекой старинные песни, обрядовые и игровые.

Музейная деревня разрастется на десятки гектаров. Кроме жилых построек, реставрируются сейчас водяная мельница, церквушка XVII века, проезжие ворота с башенкой и смотровой площадкой наверху. Много экспонатов собрано для восстановления промыслов: ткацкого, кузнечного, рыболовного. Есть старинные инструменты, станки, лодки-долбленки. Из мест затопления вывезены бурятские и эвенкийские чумы, так что в ближайшем будущем деревня разрастется еще больше...

Мы идем по улице — весело поблескивают оконца на совесть срубленных домов. Тугарина мне рассказывала, как опасалась поначалу, что здесь не поселятся ласточки. А и вот они, чиркают крыльями из-под крыши, выносясь в голубое полуденное небо. Слепили ласточки гнезда, выводят птенцов — совсем ожила деревня.

В сочной зелени желтеют жарки и выглядывают белые шапки диких пионов. Все вокруг дышит запахами трав и цветущих кустарников. Солнце съело туман, и распахнулась светлая речная гладь. Бесконечные зеленые волны лесов переваливали через холмы и уходили к горизонту.
Не хотелось уезжать с этого высокого берега Ангары, из этой деревни, так напомнившей деревню моего детства.