Именем Святой Татианы

Указ об открытии Московского университета был подписан императрицей Елизаветой Петровной 12 января 1755 года, в день святой Татианы. Именно этот день стал отмечаться как день рождения университета, а святая, когда-то в далеком Древнем Риме противостоявшая жестокости язычников, была объявлена покровительницей студентов и профессоров. В Татьянин день все, молодые и старые, заслуженные и сбившиеся с пути, баловни судьбы и неудачники, вновь получали возможность окунуться в неповторимую атмосферу университетского единства.

...Известно, что на празднование Татьянина дня выпускники университета нередко съезжались с самых разных уголков страны, отложив ненадолго свои дела и проблемы. Заканчивался праздник, по неизбывной русской традиции, шумным застольем.

 

 

Публицист и писатель Н.Д. Телешов вспоминал: «Вся Москва знала, что 12 января старого стиля, в так называемый Татьянин день — день основания первого российского университета в Москве — будет шумный праздник университетской молодежи, пожилых и старых университетских деятелей, уважаемых профессоров и бывших питомцев московской «альма-матер» — врачей, адвокатов, учителей и прочей интеллигенции. Этот день ежегодно начинался торжественной обедней в университетской церкви. Много-много лет праздник этот справлялся по заведенному порядку: сначала обедня, потом молебен, потом в актовом зале традиционная речь ректора или одного из почетнейших профессоров… А затем…

Затем толпы молодежи шли «завтракать» в ресторан «Эрмитаж», где к этому завтраку ресторан приготовлялся заблаговременно: со столов снимали скатерти, из залов убирались вазы, растения в горшках и все бьющееся и не необходимое. Здесь до вечерних часов длился этот «завтрак» — чем позже, тем шумней и восторженней. …Под утро швейцары «Стрельны» и «Яра» нередко надписывали мелом на спинах молодежи адреса, и их развозили по домам «уцелевшие» товарищи». Веселье порой бывало столь бурным, что в 1898 году Л.Н. Толстой обратился с призывом опомниться и не превращать праздник науки в банальную попойку...

Попытки открыть высшее учебное заведение общегосударственного масштаба активно предпринимались в России с конца XVII века. В 1687 году в Москве была основана Славяно-греко-латинская академия, своего рода прообраз высшего учебного заведения. Открыта она была для людей «всякого чина, сана и возраста» и готовила высшее духовенство, чиновников государственной службы, переводчиков, преподавателей для немногочисленных школ. Образование по тем временам было достаточно широким, преподавались славянский, древнегреческий, а позже и латинский языки, русская грамматика, поэтика, философия, риторика, физика, богословие и ряд других предметов. Именно здесь обучался М.В. Ломоносов, попавший сюда лишь с помощью обмана — несмотря на объявленную первоначально всесословность заведения, в 1728 году указом Синода было предписано «…крестьянских детей… впредь не принимать», и будущему основателю Московского университета пришлось объявить себя сыном холмогорского дворянина.

Три начала

К середине XVIII века в России создались все условия для открытия университета — настоящего, самостоятельного, не связанного с академией, построенного с учетом западных традиций, но на свой лад. У истоков Московского университета стояли три выдающиеся личности — императрица Елизавета Петровна, граф Иван Иванович Шувалов и Михаил Васильевич Ломоносов.

«Дщерь Петрова», как называли Елизавету современники, более всего памятна балами, фаворитами, страстью к модной одежде и развлечениям. Однако одно только основание Московского университета является достойным вкладом императрицы в наведение «порядка» в стране. Не случайно крайне критически настроенный по отношению к правителям России Николай Тургенев, один из первых русских «невозвращенцев», оставшийся в Европе, куда он выехал для лечения в 1824 году, отмечал: «Не побоюсь сказать, что никогда и нигде ни одно учреждение не принесло столько пользы и добра, как это создание Елизаветы или ее фаворита».

В России инициатива в области образования почти всегда шла сверху, и открытие университета было бы невозможно без активной поддержки правительства. Не говоря уже о финансировании и даровании особых привилегий, которые получил Московский университет при основании. Традиция эта сохранялась и дальше.

Иван Иванович Шувалов, фаворит Елизаветы, первый куратор университета, был, безусловно, человеком незаурядным, хотя и не исключительным для своей эпохи. Открывшиеся для России в XVIII веке новые возможности развития просвещения, культуры и науки нашли горячий отклик в его душе.

Разносторонне образованный, обладавший природным чутьем к прекрасному, страстный коллекционер и собиратель — картин, статуй, идей, талантливых людей — всего, что представляло ценность для страны и удовлетворяло его изысканный вкус, Шувалов был именно тем человеком, который должен был увлечься идеей открытия университета. Он разработал проект и программу открытия, смог убедить императрицу в необходимости столь важного, но дорогостоящего и хлопотного начинания.

Если Шувалов являлся личностью незаурядной, то Михайло Ломоносов был личностью гениальной, обладавшей удивительной энергией, талантами, научной и человеческой храбростью. Кратковременное пребывание в качестве студента и долговременное — в качестве профессора в академическом университете в Петербурге дало ему возможность хорошо понять проблемы этого учебного заведения. Стажировка в Германии в Университете города Марбурга позволила ему изучить систему университетского образования в Европе. Проект Ломоносова, направленный на реорганизацию Петербургского университета и не реализованный в нем, во многом схож с тем, который был положен в основание Московского. Его общение и дружеские отношения с Шуваловым дали последнему мощный и недостающий характеру графа стимул к активной деятельности по открытию университета в Москве.

Безусловно, только сочетание всех трех начал: энергии и страсти Ломоносова, практичности и просвещенности Шувалова, готовности и разумности правительства, создало идеальные условия для открытия в 1755 году первого российского университета.

Место жительства

Нестоличный в ту пору город, «отвергнутая Петром» Москва, вдруг, по решению правительства, становился университетским центром. Безусловно, это было неожиданно. Настолько неожиданно, что в указе об открытии университета этому вопросу уделено особое внимание. Вот какие причины размещения университета в Москве там приводятся:

«1) великое число в ней живущих дворян и разночинцов;
2) положение оной среди Российскаго государства, куда из округ лежащих мест способно приехать можно;
3) содержание всякаго не стоит многаго иждивения;
4) почти всякой у себя имеет родственников или знакомых, где себя квартирою и пищею содержать может;
5) великое число в Москве у помещиков на дорогом содержании учителей, из которых большая часть не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют…»

Все это звучит разумно и логично. Но были, конечно, и другие причины. Наверное, сказались и личные склонности императрицы, сочетавшей любовь к французской моде с приверженностью к патриархальному русскому быту и традициям. Важно также было подчеркнуть национальные начала нового учебного заведения: Петербург строился и жил как европейская столица, Москва же была продолжательницей русской традиции.

Первоначально университет помещался в здании у Воскресенских ворот (в народе их называли «Курятные ворота»), рядом с Красной площадью. Современники шутили: «Можно сказать, хоша на курячьих лапках куратор основал, да слава Богу, хорошо. Жаль, что тесно. Благородное общество для ученья отдают детей, и в тесноте обучаются».

Сложностей на первых порах было множество. Отсутствие должного числа профессоров — большая часть их первоначально выписывалась из-за границы, что затрудняло процесс обучения русских студентов. Неустроенный быт — выделенное здание мало подходило для учебы, к тому же оно скоро пришло в аварийное состояние, так что случались порой катастрофы, например «однажды стена в Латинском классе учителя Фрязина чувствительно треснула, а как начали чинить ее, то ускорили ея разрушение». Были и финансовые затруднения — порой преподаватели месяцами не получали жалованья. К тому же, как отмечалось, многие профессора боялись вечерами возвращаться домой после лекций, так как «подвергались опасности ночью быть или съеденными собаками, или ограбленными ворами». Но, несмотря на это, университет рос, набирал силу и авторитет, расстраивался, занимая значительное пространство в самом центре Москвы, налаживал быт и обзаводился традициями.

Правила жизни

Первоначально обучение в Московском университете велось на 3 факультетах: юридическом, медицинском и философском. На юридическом факультете преподавали всеобщую и российскую юриспруденцию, а также «политику» — международное право и историю международных отношений. В образовательную программу медицинского факультета входила не только сама медицина, но и другие естественные науки — физическая и аптекарская химия, натуральная история и анатомия. На философском факультете изучались такие дисциплины, как логика, метафизика, нравоучение, экспериментальная и теоретическая физика, ораторское искусство, поэзия, всеобщая и российская история «с выделением древностей и геральдики». Обязательным для всех студентов было трехгодичное обучение на философском факультете, который можно считать общеобразовательным, подготовительным к поступлению на другие факультеты. За эти три года студент должен был преуспеть в словесности, русском, латинском, греческом и одном из новейших языков, а также в географии, истории, мифологии, математике, физике и логике. Преподавание каждого курса лекций было разделено на полугодия. После университетской реформы начала XIX века были образованы 4 факультета — нравственных и политических наук (философский), физических и математических наук, медицинский, словесности. В 1849 году преподавание философии запретили, а философский факультет преобразовали в два факультета — историко-филологический и физико-математический.

Московский университет, создававшийся по образу и подобию европейских, тем не менее не во всем следовал правилам классического университета. Так почти на протяжении полувека Московский университет не имел выборного ректора. Возглавлял учебное заведение директор, назначенный правительством. Он не был выходцем из научной среды, а являлся чиновником довольно высокого ранга, его жалованье в 2—3 раза превосходило оплату работы профессоров. Управляя университетом, директор должен был лишь совещаться с профессорами по вопросам внутриуниверситетской жизни. Первым директором Московского университета стал А.М. Аргамаков, коллежский советник член Комиссии по пересмотру законов. Он недолго пробыл на посту директора, скоропостижно скончавшись в 1757 году, но успел оставить по себе добрую память, как человек, неустанно заботившийся о благополучии первого высшего учебного заведения России. Директор становился посредником между университетом и куратором, который назначался из числа «знатнейших особ государства». Куратор во многом единолично определял все правила, по которым жил университет, назначал преподавателей, утверждал программы лекционных курсов. С момента основания университета и на протяжении следующих 42 лет куратором университета являлся И.И. Шувалов. Среди людей, впоследствии курировавших Московский университет, было немало ярких, неординарных личностей. Достаточно назвать лишь имена М.М. Хераскова — поэта, драматурга и основателя знаменитого университетского театра и М.Н. Муравьева — автора реформы университета 1803 года, благодаря которой он стал превращаться в «ученую республику» и обрел первого избранного ректора. Им стал профессор Х.А. Чеботарев, историк и географ. В разное время пост ректора занимали такие выдающиеся личности, как академик М.Т. Каченовский (1837—1842 годы), академик С.М. Соловьев (1871—1877 годы), доктор философии князь С.Н. Трубецкой (1905 год).

Важной особенностью Московского университета была его автономность — он подчинялся Сенату, а «принадлежащие университету чины» освобождались от полицейских повинностей и были подвластны лишь университетскому суду.

Дух демократизма

С самого момента основания Московского университета в его деятельности наметились важные тенденции, получившие дальнейшее развитие и сохранившиеся в том или ином виде до сегодняшнего дня. Уже в подписанном императрицей Елизаветой Петровной указе были намечены основные вехи, определившие характер и суть российского университета.

В XVIII веке традиционным языком преподавания в европейских университетах была латынь, свободное владение ею придавало характер некоей кастовости университетским профессорам и студентам. Но не только отказ от исключительности латинского языка был важен. Важно было избавиться и от других иностранных языков, прежде всего немецкого, господствовавших в то время в российской науке благодаря обилию профессоров-немцев — из-за нехватки собственных кадров поначалу университетских преподавателей пригашали из-за границы, но именно создание российской науки было задачей первого российского университета. На первой лекции, прочитанной в университете, ученик М.В. Ломоносова, один из первых профессоров-россиян Н.Н. Поповский, заявил: «Нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было невозможно». В то время это надо было доказывать. Интересно, что окончательно вопрос о языке преподавания решила немка Екатерина II, издавшая в 1768 году указ, предписывавший читать лекции «природными россиянами на российском зыке».

В России университет изначально носил светский характер, что существенно отразилось на системе образования, направленной на развитие светской науки. На нем отсутствовали богословский факультет, церковная цензура, вмешательство Синода. Безусловно, такие предметы, как закон Божий, занимали значительное место в учебной программе, но несли в себе не столько образовательную, сколько воспитательную функцию.

С самого начала университетское образование носило демократичный характер, к обучению не принимали лишь крепостных крестьян, все же остальные могли стать студентами и становились. Во второй половине XVIII века из 26 профессоров только 3 были из дворянского сословия. Что же касается студентов, то еще при жизни Ломоносова 30 студентов и 100 гимназистов университетской гимназии находились на казенном содержании. И в дальнейшем так называемые казеннокоштные студенты содержались за счет государства.

Вот как вспоминал свои «казенные» студенческие годы, пришедшиеся на 1830-е годы, профессор Московского университета, выдающийся русский филолог Ф.И. Буслаев: «…мы были во всем обеспечены и, не заботясь ни о чем, без копейки в кармане, учились, читали и веселились вдоволь… Все было казенное, начиная от одежды и книг… и до сальных свечей, писчей бумаги, карандашей, чернил и перьев с перочинным ножичком… Без нашего ведома нам менялось белье, чистилось платье и сапоги, пришивалась недостающая пуговица на вицмундире… Кормили нас недурно. Мы любили казенные щи и кашу, но говяжьи котлеты казались нам сомнительного достоинства, хотя и были приправлены бурой болтушкой с корицей, гвоздикой и лавровым листом». Все студенты, находившиеся на государственном содержании, должны были отработать по окончании университета определенное количество лет в местах, назначенных им правительством, чаще всего отдаленных.

Демократичный характер носили и студенческие отношения в университете. Еще Ломоносов писал: «В университете тот студент почетнее, кто больше научился, а чей он сын — в том нет нужды». И эти слова оправдались. Разночинцы и дворяне, знатные и незнатные, находившиеся на казенном содержании и оплачивавшие свое обучение — все они становились равны в университетских стенах, и только знания и авторитет среди товарищей определяли их место в университетской жизни. Вот два свидетельства совершенно разных людей. Славянофил К.С. Аксаков вспоминал: «Спасительны эти товарищеские отношения, в которых только слышна молодость человека, и этот человек здесь не аристократ и плебей, не богатый и не бедный, а просто человек. Такое чувство равенства, в силу человеческого имени, давалось университетом и званием студента». О том же писал западник А.И. Герцен: «Общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах. Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от «воды и огня», замучен товарищами».

Корпорация единомышленников

История возникновения университетов восходит к временам Средневековья. Все большая урбанизация Европы, формирование городской экономики, развитие культуры и искусств создали потребность в значительном количестве образованных людей. Первые высшие школы появились в Италии в XI веке. Болонская правовая школа получила статус университета в 1158 году. Одними из старейших считаются университеты Франции — Парижский, дата основания которого 1215 год, и Моннелье, ведущий свою историю с 1289-го. Не менее древние университетские традиции Англии, где в 1209 году появился Кембриджский университет, а в 1249 году — Оксфордский. Полное латинское название этих учебных заведений — Universitas magistrorum et scolarium — корпорация учителей и учеников, в значительной мере объясняет сам смысл такого понятия как «университет». Первые университеты обладали определенной степенью юридической и административной автономии, имели свои, строго регламентирующие жизнь уставы, преподаватели и студенты жили в колледжах, своего рода общежитиях, где проводились и занятия. Преподавание велось на четырех факультетах, из которых один — артистический (со временем названный философским) считался подготовительным, на нем изучали грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Высшие факультеты представляли такие отрасли знания, как медицина, право и богословие. Языком всех университетов вне зависимости от их национальной принадлежности была латынь. Обучение строилось в форме лекций и диспутов. Московский университет, создававшийся на полтысячелетия позже европейских, по своей структуре, по форме преподавания и даже по образу жизни преподавателей и студентов во многом стал преемником лучших университетских традиций, которые были восприняты и переработаны с учетом собственного опыта и уклада.

Открытый для всех

Важной составляющей университетской жизни стали открытость и стремление передать знания как можно большему числу людей — вот что отличало университет во все времена. На следующий год после основания университета при нем открывается типография и книжная лавка — «ради успешного распространения знаний на пользу общую». Библиотека Московского университета долгие годы оставалась единственной общедоступной библиотекой в Москве. При университете возникают Музей натуральной истории, Зоологический музей и Зоологический сад, Ботанический сад, открытые для всех.

Замечательным событием в жизни Москвы стали открытые публичные лекции, которые читали профессора университета. Лекции эти собирали множество самого разного народа. Самыми знаменитыми публичными лекциями стали выступления в середине XIX века историка Т.Н. Грановского, обладавшего исключительным даром лектора. Интересно, что каких-либо выдающихся исследований Грановский после себя не оставил, но память о его феерических выступлениях жива в воспоминаниях его современников. Лекции Грановского по всеобщей истории собирали сотни людей, университетская большая аудитория была всегда переполнена, люди стояли в проходах и дверях, его речь прерывалась аплодисментами, которые по ее завершении превращались в овацию.

Вторая родина

Однако самым важным для университета всегда оставалась его внутренняя жизнь. Нельзя говорить об университете и не упомянуть о профессорах и студентах, составлявших его суть.

О высоких требованиях, предъявляемых к профессорам и преподавателям университета, упоминается уже в первом коллективном труде «Способ учения» (1771), опубликованном в Московском университете. Первый пункт «Способа учения» гласил: «Никто, не имеющий воспитания сам, других воспитывать не может, и учитель, не показывающий собою примеров честности, добродетели, непорочности нравов и благоразумия, больше вреда, нежели пользы, приносит воспитываемым». Звание профессора Московского университета всегда было почетной и ответственной обязанностью. Хотя это вовсе не значит, что все профессора и преподаватели университета были идеальными. Д.И. Фонвизин, учившийся в университете вскоре после его открытия, вспоминал, что учение было не слишком эффективным, так как «Арифметический наш учитель пил смертную чашу; латинского языка учитель был пример злонравия, пьянства и всех подлых пороков…». А юный С.Р. Воронцов в письме к отцу от 1759 года умолял его забрать из университета, так как знаний никаких он не получает и «учителя — пьяницы, а ученики самые подлые поступки имеют»…

Впрочем, постепенно, по мере выпуска специалистов из стен самого университета, профессорско-преподавательский состав претерпевал заметные улучшения. Правительство всячески заботилось об этом — время от времени повышало чины выпускников, учителей и профессуры, что заметно поднимало их престиж в обществе; отправляло их для повышения уровня преподавания на стажировки за границу, в отдельные периоды они даже были обязательными; поддерживало и увеличивало их привилегии.

В XIX веке уже складывается настоящая плеяда университетских профессоров, общение которых со студентами не ограничивается только лекциями. Б.Н. Чичерин вспоминал, как в 1840-е годы студенты часто собирались у профессоров дома, разговаривали, спорили, пользовались их библиотеками, обсуждали прочитанное, а иногда оставались и пообедать. Много позже и в совершенно иную эпоху, в 1905 году, известный историк В.О. Ключевский отмечал: «Студенты ценили профессоров, профессора понимали студентов: те и другие гордились своим университетом, тех и других уважало общество».

Не менее важными были и складывавшиеся в стенах университета отношения между студентами, особое студенческое братство, которое стало важной составляющей университетской жизни. Воспоминания бывших студентов Московского университета, независимо от политических, общественных и гражданских позиций авторов, едины в одном — пребывание в университете стало временем удивительных человеческих отношений, в нем царил особый, ни с чем не сравнимый дух единения, сохранявшийся в его выпускниках до конца жизни. Свидетельств того более чем достаточно. Историк и юрист Б. Н. Чичерин считал, что товарищеские отношения между студентами «составляют одну из главных прелестей университетской жизни и которые сохраняются навсегда, как одна из самых крепких связей между людьми». Поэт М. Дмитриев также отдавал должное этим особым чувствам, охватывающим каждого, кто приобщался к студенческой жизни: «Здесь вступил я, так сказать, в новое семейство студентов университета; здесь сделал новые, самые приятные знакомства; здесь узнал дружбу, продолжавшуюся до старости. Студенты университета и в мое время, и ныне сохраняют к Московскому университету какое-то родственное чувство, сладостное и в самой старости. Московский университет — это наша вторая родина!» Подобных цитат можно привести великое множество.

Студенческая жизнь всегда строилась по единым законам — лекции, занятия, домашние задания, экзамены, с одной стороны, и общение, дружеские встречи, прогулки и вечеринки — с другой. Хорошо известно также, что в студенческие годы время движется медленно и не спеша, так что потом кажется невероятным, что эти годы смогли вместить в себя столько событий, чувств и переживаний. Студенты Московского университета всегда жили по общим правилам.

Вот учеба, начало XIX века: «Все жило в тесноте, теперешнему уму непостижимой, и все жило ладно. Лекции начинались зимой при свечах желтых, сальных, вонючих; утренние кончались в 12 часов, возобновлялись тотчас после обеда казенных студентов в 2 ч. и продолжались до 6 ч., и это всякий день, к неописанному нашему удовольствию». Лекции посещались исправно. Еще в елизаветинском уставе отмечалось, что студент, пропустивший месяц занятий, будет отчислен.

Свободное время проводили всегда оживленнее, в этом все студенты похожи друг на друга. Так, известный хирург Н.И. Пирогов вспоминал свои студенческие годы: «Вот и настало первое число месяца. Получено жалованье. Нумер накопляется. Дверь то и дело хлопает… Яков является со штофом под черной печатью за пазухой, в руках несет колбасу и паюсную икру. Печать со штофа срывается… Начинается попойка».

Студенческие годы заканчивались, и наступал выпуск. Большая часть бывших студентов отправлялась на государственную службу. Звание выпускника Московского университета само по себе являлось хорошей рекомендацией в жизни. Крайне скептически оценивавший российскую действительность Н. Тургенев писал, что «Даже теперь редко встретишь человека, правильно пишущего на своем языке и при этом не вышедшего из стен Московского университета. Все воспитанники этого особенного учебного заведения счастливо отличаются от выпускников иных учреждений; на государственной службе они проявляют благородство характера, честность и человеколюбие — качества, весьма редкие в сей сфере деятельности».

Накануне

XX век изменил весь ход русской истории. Но какой-то особый университетский мир в совершенно новое время и в новых исторических условиях остался, как это ни странно, прежним и невредимым, сохранив себя для новых поколений.

Университет по-прежнему оставался центром московской и российской жизни. Революция 1905 года привела к закрытию университета и фактической отмене празднования 150-летнего юбилея. Во всех дальнейших революционных событиях Московский университет с молодежным задором принимал самое активное участие. Интересно, что чаще всего пишут о революционной активности университета, и это справедливо. Вместе с тем сохранялась группа студентов-академистов, ставящих образование выше политики, о них, как правило, умалчивают. В 1911 году, в разгар очередного кризиса, они обратились с воззванием ко всем университетским сотрудникам: «Русские университеты переживают тяжелое время, они перестали быть храмом науки, аудитории обращены в центры незаконных сборищ, наши университеты погибают. Студенчество катится по наклонной плоскости, подталкиваемое всевозможными подпольными коалиционными комитетами, устрашающими студентов и питающими их едкой политикой… мы поднимаем свой голос, призывая студенчество присоединиться к девизу: «Родина, честь, наука. Долой забастовку!» И все же у большинства тех, кто учился в университете, настроения были прямо противоположные. Грядущий 1917-й год готовился принести университету, быть может, самые серьезные испытания, в череде которых сгинули сотни его выпускников, преподавателей и студентов…

Архитектура образования

Поскольку университет изначально находился под «высочайшею протекциею» и управлялся куратором из «знатнейших особ государства», то и его местопребывание должно было соответствовать статусу главного учебного заведения страны, благополучие которого прирастало монаршей милостью. Поэтому университет предпочли разместить в самом средоточии исторической, государственной и торговой жизни старой столицы — у Воскресенских ворот, недалеко от Монетного двора и собора Казанской Божией Матери, на пересечении Красной площади и Никольской — улицы просвещения и книжности со времен Средневековья.

Указом императрицы от 8 августа 1754 года создаваемому университету был передан «Аптекарский дом» — здание Главной аптеки, созданное в лучших традициях нарышкинского барокко. Состоявшие из множества клетей 2-этажные корпуса замыкали двор, центральная башня завершалась шпилем с двуглавым орлом наверху, а в верхнем ярусе был звон, и в 12 часов играла музыка. Это здание, выстроенное по указу Петра I, успело сменить нескольких хозяев и изрядно обветшало. Пожар 1737 года уничтожил помещения Главной аптеки, которая была переведена на Моховую. Некоторое время здание пустовало, а к моменту передачи университету в нем размещались Ревизион-коллегия, Главный комиссариат и Провиантская контора, которые пришлось срочно переселять. Кроме того, в «Аптекарском доме» хранилось на 3 млн. рублей медных денег, весом более 100 тысяч пудов. Задача спешной реконструкции здания под нужды учебного заведения легла на плечи талантливого московского зодчего князя Д.В. Ухтомского. Несмотря на то что ремонтные работы шли исключительно быстро, окончание реконструкции затягивалось — здание, как выяснилось, требовало капитального ремонта, который был завершен лишь в конце декабря 1754 года, а 26 апреля следующего года состоялась инаугурация — торжественное открытие университета. Университетское здание осветилось причудливой иллюминацией: она изображала гору Парнас, на которой Минерва водружала обелиск во славу императрицы. «Вокруг Университетского дому народа было несчетное число чрез весь день даже до четвертого часа до полуночи» — писали «Санкт-Петербургские ведомости».

«Аптекарский дом» вместил лекционные аудитории, общежитие для казеннокоштных (находящихся на содержании казны студентов), помещения администрации, «физическую камеру», анатомический театр, минералогический кабинет, химическую лабораторию, обсерваторию, типографию. С 1756 года начала действовать книжная лавка. Находившаяся в этом же здании университетская библиотека была открыта «для любителей науки и охотников чтения каждую среду и субботу с двух до пяти часов». Однако, пожалуй, самым популярным новшеством оказался общедоступный университетский театр, где играли профессионалы и любители.

Первое университетское здание было тесно изначально, с увеличением числа студентов и преумножением коллекций неудобство становилось невыносимым. Уже в 1756 году для университета наняли, а затем купили трехэтажный дом князя Репнина на углу Моховой и Никитской улиц. Строительство новых помещений было неизбежным. Профессора ратовали за расположение построек поблизости, но вне стен Москвы. Однако выбор места и архитектора строительства университетских зданий принадлежал императрице. В «архитектурном театре» Москвы, запечатленном в «Прожектированном плане» 1775 года, Моховая и проектируемая площадь перед Кремлем — важнейшая сцена, а здание университета — один из ведущих актеров. Сегодня редко кто вспоминает, что проект нового университета сначала представил В.И. Баженов. Однако его предложение было отвергнуто, а разработку проекта университетских зданий поручили знаменитому М.Ф. Казакову. Подготовительные работы начались в 1770-е годы, а поиск окончательного архитектурного решения продолжался до 1786 года. Зодчим было создано 3 проекта — они отразили общую эволюцию классицизма к предельной строгости и обобщенности форм. В 1782—1784 годах возвели боковые крылья. С 1786 года велось строительство центральной части комплекса. Необходимый кирпич доставлялся с принадлежащего куратору университета М.М. Хераскову завода у Воробьевых гор, белый камень — из села Мячкова, а щебенку — из района современного Гоголевского бульвара, где разбирали стену Белого города. Торжественное открытие университетского дома состоялось 12 августа 1793 года.

Реалии того времени требовали совмещения в одном комплексе учебных, жилых и обслуживающих их хозяйственных помещений. Этому лучше всего соответствовала усадебная схема: здание «покоем», главный дом в глубине парадного двора («курдонера»), симметричные флигели с двух сторон, практичный тыльный двор со входами в главное здание и в крылья. Как «казенный дом ее императорского величества» университет должен был иметь все дворцовые атрибуты: монументальное здание, подчиняющее себе окружающую среду, доведено почти до идеальной симметрии планировки, центральные залы бельэтажа выстроены парадной анфиладой и предназначены для торжественных светских церемоний. Назначение же университета — быть хранилищем наук и просвещения — делало постройку символичной, воплощающей представление о получении образования как о долге и служении. Центром композиции, своего рода алтарем, стал Актовый зал (Большая аудитория). Он занимал два этажа (хоры выходили на 4-й) и был обрамлен ионической колоннадой. Две боковые двери вели в большие двусветные залы с галереями: библиотеку справа и кабинет естественной истории слева. В Актовом зале не устраивали ни спектаклей, ни маскарадов, ни танцев. Здесь произносили торжественные речи на Татьянин день, раздавали шпаги произведенным в студенты, награждали лучших медалями и книгами с приглашением всех «охотников до наук». Положение зала Казаков выделил плоским куполом, а на фасаде — 8-колонным ионическим портиком. Во внешних углах здания архитектор расположил малые круглые залы. На втором этаже находились 16 маленьких «камер» и одна большая «казарма», в каждой помещалось студентов «числом по стольку, по скольку было окошек в покое». Здесь же были столовые, в них устраивались танцы по праздникам и маскарады. На втором этаже находился и протяженный вестибюль парадной лестницы, именно он образовывал собой сцену и партер для театральных представлений.

Классицизм отводил функции подчиненное место, к удобствам относилось лишь одно принципиальное новшество — расположение комнат по обе стороны коридора, что позволяло рациональнее использовать внутреннее пространство. Однако за день ученик должен был не менее 14 раз пройти двором и не менее 4 раз взбежать по лестнице. Сами аудитории имели вид обычных классов с грифельными досками, скамьи стояли по обе стороны от длинных столов, впереди стола ставились кресла для преподавателей. Только одна «физическая зала» была устроена амфитеатром.

Университетский дом стал частью жизни города и вместе с городом пережил 1812 год. Почти все университетские постройки сгорели во время пожара. И хотя в августе 1813 года было объявлено о начале занятий, из-за масштабов разрушения к восстановлению университетского дома приступили только через 5 лет. Работами руководил Д. Жилярди. 5 июля 1819 года состоялось торжественное открытие реконструированного здания.

Жилярди сохранил композиционно-планировочное решение М.Ф. Казакова. Парадные фасады получили формы московского ампира. Карнизы, тяги, стены стали гладкими, активно использовался декор (работы скульптора Г.Т. Замараева), варьирующий тему военной победы и покровительства императора. Главный портик получил дорический ордер. Купол был повышен на 6,5 м.

Помещения в целом были сохранены, хотя и с некоторыми изменениями. После пожара не восстанавливалась в казаковском здании церковь. Изменились пропорции колонн Актового зала, выше стали арочные окна. С той поры сохранились росписи зала, сделанные по рисункам Жилярди, прославляющие науки и искусства, где аллегории соседствуют со знаковыми фигурами античности.

С восстановлением дома на Моховой получает новую жизнь университетский квартал Москвы — постепенно возводятся новые корпуса. На Моховой (ныне дом № 9) усадьба Пашковых в 1830-е годы перестраивается под руководством архитектора Е.Д. Тюрина под Аудиторный корпус, в 1904—1905 годах он был реконструирован К.М. Быковским.

Во второй половине XIX — начале XX века продолжали возникать новые учебные, научные, жилые постройки. Всего до недавнего времени насчитывалось до 20 зданий. Самые яркие из них — Фундаментальная библиотека (Моховая, 8), построенная к 1905 году по проекту К.М. Быковского в «неоренессансном» стиле. По проекту того же архитектора в 1898—1902 годах были возведены здания ботанического факультета и Зоологического музея (Большая Никитская, 4—6), отличительной особенностью их стал «ботанический» и «зоологический» декор. Наиболее стройным и строгим стало здание Геологического музея (Моховая, 11) 1912—1918 годов. Научная сторона проекта разрабатывалась А.П. Павловым и В.И. Вернадским в 1905—1907 годах, а архитектурное решение принадлежит Р.И. Клейну.

В начале XIX века университет шагнул за пределы окрестностей Моховой. В 1805 году Аптекарский огород на 1-й Мещанской превратился в университетский ботанический сад. С 1831 года действует обсерватория на Пресне. В 1887—1897 годах был создан уникальный по тем временам комплекс клиник на Девичьем поле. В 1912 году на Волхонке открылся Музей изящных искусств, созданный по инициативе профессора теории и истории изящных искусств Московского университета И.В. Цветаева.

От семинаристов до студентов

Первые кандидаты в студенты по приказу Синода были набраны из числа слушателей Славяно-греко-латинской академии и семинарий, знавших латинский и славянский языки, а также знакомых с основами литературы и арифметики. После устного экзамена, который, пользуясь современной терминологией, можно назвать собеседованием, двое претендентов из Белгородской семинарии были отосланы назад, с указанием прислать других — «самоохотных, а не с принуждением»… Таким образом, к обучению было допущено 25 человек. История сохранила для нас имена тех, кому предстояло первыми войти в университетские аудитории. 25 мая 1755 года из Московской духовной Заиконоспасской академии для обучения прибыли 6 человек: Петр Дмитриев (Вениаминов), Семен Герасимов (Зыбелин), Данила Яковлев (Ястребов), Петр Семенов, Василий Алексеев (Троепольский), Иван Алексеев. Остальные 19 в стенах университета появились немногим позже.

Студенты, находившиеся на казенном содержании, получали 40 рублей в год. Преподавательский состав представляли 10 профессоров, из которых 8 пригласили из-за границы. Их основной обязанностью было чтение лекций 6 дней в неделю «по крайней мере, два часа в день, выключая воскресные и в табели предписанные праздничные дни». Для первых студентов лекции читали профессор Н.Н. Поповский — по основам красноречия и стиля латинского и российского языков, профессор И.Г. Фроманн — по метафизике и нравственной философии, профессор А.А. Барсов — по арифметике и геометрии, доктор Ф.Г. Дильтей — по всеобщей истории и праву. По прослушанным курсам студенты должны были представить своим профессорам специальные работы.

Если на первых порах при поступлении в университет достаточно было выдержать «собеседование», то уже в начале XIX века требовался аттестат об окончании какого-либо учебного заведения. Тем, кто его не имел, предстояло держать экзамен перед комиссией, назначенной ректором. Это правило, безусловное для разночинцев, не часто применялось по отношению к молодым дворянам, вопрос о приеме которых в университет обычно решался приватно. Сохранилось воспоминание одного студента-дворянина В.И. Лыкошина, иллюстрирующее вполне типичную для начала XIX века процедуру «зачисления» в университет. «В назначенный день съехались к нам к обеду профессора: Гейм, Баузе, Рейнгард, Маттеи… За десертом и распивая кофе профессора были так любезны, что предложили Моберу (гувернеру Лыкошиных. — Прим. ред.) сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами, с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет». Для так называемого реформированного университета (в 1804 году был принят его новый Устав) столь ранний прием в число студентов был делом обычным — для юных дворян поступление в университет означало автоматическое причисление сразу же к 14му классу (согласно Табели о рангах), а окончание этого учебного заведения — к 12-му. В 1812 году по причине массового наплыва желающих учиться в Московском университете ректор вознамерился ужесточить правила приема, но на деле практика зачисления для разночинцев и дворян существенно не менялась. В число студентов также принимались выпускники университетской гимназии, для которых выпускные экзамены становились пропуском в аудитории университета.

Численность как студентов, так и преподавателей сильно менялась от года к году. Например, в 1760 году в университете обучалось 30 человек, в 1787-м — 82, в 1800 году на 16 профессоров приходилось 68 студентов, три года спустя число студентов достигло 100 человек. Постепенно возрастало и количество преподавателей. Например, в 1884 году университет располагал 73 профессорами и 15 приват-доцентами, а уже в 1894 году в его стенах преподавали и вели научную работу 93 профессора и 120 приват-доцентов. К исходу XIX столетия университет посещали почти 4 тыс. студентов, в 1907 году эта цифра возросла до более чем 9 тыс. человек (примерно в это же время, в 1908 году, в университете работали 88 профессоров и 324 приват-доцента), а накануне революции в университете учились 2 150 студентов. Надо сказать, что жалованье профессоров никогда не было особенно впечатляющим, многие из них вынуждены были пополнять свой бюджет различными побочными заработками. В начале XIX века годовой доход профессора университета составлял 2 000 рублей.

«Мы учились как должно, шалили как можно»

Повседневная жизнь студентов университета была строго регламентирована. При зачислении в университет молодой человек, подняв правую руку, давал присягу. В ней перечислялись обязанности студента. Тому, кто учился в Московском университете, предписывалось благочестие, прилежание к наукам, благородное поведение. Запрещались пьянство, азартные игры, шумные сборища, дуэли и секундантство, женитьба без разрешения начальства, также нельзя было делать долги и продавать свое имущество. Студенты, особенно состоящие на государственном обеспечении, находились под пристальным вниманием и опекой университетского начальства. За казенный счет они обеспечивались питанием, одеждой, обувью, лекарствами. Студенты были обязаны соблюдать распорядок дня, не находиться в своих комнатах во время лекций и не покидать университет без письменного разрешения инспектора. За выполнением последнего правила следил выставленный возле университетских ворот караул. После отбоя, который наступал в 10 вечера, все студенты должны были ночевать в своих комнатах — каждый вечер обход по помещениям совершал урядник. Один из студентов, лучшего поведения и прилежания, назначался старшим по комнате. Его обязанностью было следить за порядком и тишиной в комнате. Впрочем, помогало это мало, и основным ревнителем дисциплины был один из профессоров.

Лекции читались как утром, с 8 до 12 часов, так и вечером, с 14 до 18 часов. Каждая лекция длилась один час. Кроме того некоторые профессора еще устраивали у себя на квартирах приватные занятия. Интересно, что, например, в начале XIX века такое понятие, как «учебный план», было довольно расплывчатым — студенты зачастую сами составляли себе список профессоров, занятия которых они собирались посещать. Поэтому большинство студентов, за исключением медиков, слушали лекции сразу на нескольких факультетах.

Несмотря на разного рода строгости и периодические попытки ужесточить университетскую дисциплину, студенты всегда стремились обойти запреты. Обычной причиной отлучек была необходимость обедать и покупать продукты вне университета. Студентов невозможно было изолировать от жизни города, где было немало соблазнов — одних только трактиров и питейных заведений в Белом городе, по описаниям конца XVIII века, насчитывалось более 30. Особое неудовольствие университетского начальства вызывали кулачные бои, проходившие на Неглинной, в которых студенты регулярно сражались стенка на стенку с бурсаками духовной академии. Все провинности студентов рассматривала профессорская Конференция, которая могла отчислить из университета на определенное время или даже навсегда.

Началом учебного года считалось 17 августа, окончанием — 28 июня. Летом и зимой, от рождественских до крещенских праздников, студенты расходились на каникулы, а профессора уезжали инспектировать училища своего учебного округа. По окончании занятий проходили публичные экзамены и торжественный акт. В ту пору публичные экзамены не имели для студентов никаких последствий. Это была своего рода форма отчета профессуры перед московской публикой. Действительно серьезным испытанием считался экзамен на ученую степень кандидата — к нему начинали готовиться года за полтора. Для успешной сдачи этого экзамена необходимо было продемонстрировать знания всех дисциплин своего отделения и написать диссертацию на тему, заданную Советом факультета.

На протяжении довольно длительного времени после открытия университета студенты должны были в конце каждого полугодия проводить публичные диспуты. А самая первая экзаменационная сессия состоялась летом 1766 года по распоряжению куратора университета В.Е. Ададурова, который таким образом исполнял указ Екатерины II о ежегодных отчетах об успехах студентов. Экзамен проводился для всех студентов по изучаемым ими дисциплинам. Куратор лично в присутствии профессоров намеревался испытывать знания обучавшихся в университете. Ради удобства Ададурова, который должен был присутствовать на заседании в Сенате, экзамен был назначен на 6 часов утра.

Учебный год по традиции завершался заседанием Совета университета — торжественным актом, который являлся праздничным событием для всего московского общества. В этот день в Большую университетскую аудиторию приглашались весь цвет московской знати, представители древних дворянских фамилий, все, кто был неравнодушен к судьбе университета. Публику развлекали музыканты, лучшие усадебные капеллы, университетский хор, которым аккомпанировал орган. С речами к собравшимся обращались профессора, в торжественной обстановке оглашались имена тех, кому присваивались звания докторов, магистров, кандидатов, награждались лучшие студенты и гимназисты, вновь испеченные студенты получали шпаги.

Форма и содержание

Все, кто учился и работал в Московском университете, всегда составляли особую касту. Так повелось с самых первых лет существования университета, когда принадлежность к этому учебному заведению подчеркивалась мундиром — его носили преподаватели, студенты и хозяйственный персонал. Университетские мундиры были сшиты из сукна темно-зеленого цвета с красными воротниками, обшлагами и подбоем. Посеребренные пуговицы мундира украшались государственным гербом. Кроме того, студентам и учащимся университетской гимназии предписывалось носить напудренный парик и шляпу. Мундир был не только одним из корпоративных признаков, он уравнивал имущественные различия между студентами, способствуя формированию особой атмосферы университетского братства. Еще одним важным событием для каждого молодого человека, принятого в Московский университет, была выдача шпаги при производстве в студенты. И пусть мундир и шпага имели лишь символическое значение, но они демонстрировали благородство просвещенных, возводили образование в ранг одной из самых важных ценностей государства. Конечно, в повседневной жизни далеко не все студенты, особенно выходцы из богатых дворянских семей, придерживались правила носить мундир и шпагу, но подобное облачение было непременным атрибутом всех торжественных университетских мероприятий.

В огне

Война 1812 года принесла страшное разорение Московскому университету. Умерло несколько профессоров, не вынесших тягот эвакуации и дороги, в пожаре погибли не только практически все университетские здания, но и уникальные коллекции, собрания книг, лабораторное оборудование и приборы. Виновниками этой катастрофы с полным правом можно назвать главнокомандующего Москвы графа Ф.В. Ростопчина и попечителя университета П.И. Голенищева-Кутузова, не предпринявших сколько-нибудь серьезных усилий для своевременной эвакуации главного учебного заведения России. Главнокомандующий Москвы видел в университете лишь оплот якобинства, а профессоров, среди которых было немало иностранцев, прямо называл пособниками французов, дожидающимися удобного момента, чтобы перейти на сторону врага.

Море огня, охватившее Москву в страшную ночь с 3 на 4 сентября 1812 года, пощадило университет, но наутро, когда пылал уже весь центр города, пожар подступил вплотную к университетским корпусам, уничтожив часть из них. Следующей ночью огонь добрался до главного здания университета. По этому поводу профессор Штельцер, остававшийся в городе, позднее писал: «Когда я хотел идти в главное строение, которое между тем было в безопасности, то в половину 2го часа ночи увидел деревянную обсерваторию на оном находящуюся, горящей, вероятно от пролетевших головень. 4 человека могли бы спасти строение, но я ни одного призвать не мог, ибо все, опасаясь дурных поступков, с робостью скрывались». Наутро от университетских зданий остались лишь стены, кладовые и погреба были разграблены, погибли архив, библиотеки и коллекции.

Первый цензор

Сегодня трудно себе представить, что когда-то, на заре своей истории, Московский университет ведал цензурой. Как это ни парадоксально, но в XVIII веке роль цензоров в Москве исполняли университетские профессора. В ту пору само понятие «цензура» еще не сформировалось и зачастую отождествлялось с критикой литературного или научного сочинения. Пока не вполне сознавалась сила печатного слова и цензура не превратилась в одно из мощных орудий государственной власти, не было и тех строгостей в книгоиздательском деле, которыми так изобиловали век XIX и XX. Тем не менее в указе о продаже книг «против закона», который вышел в 1763 году, говорилось: «И тако надлежит приказать наикрепчайшим образом Академии наук иметь смотрение, дабы в ея книжной лавке такие непорядки не происходили, а прочим книгопродавцам приказать ежегодно реестры посылать в Академию наук и университет московский, какие книги они намерены выписывать, а оным местам вычеркивать в тех реестрах такие книги, которые против закона, доброго нрава и нас».