Оливер Кромвель. Вторая гражданская война

Когда вспыхнула вторая гражданская война, Совет офицеров принял на себя торжественное обязательство: «призвать короля к ответу за пролитую им кровь». Это означало уверенность в военной победе и политическую решимость поступить в духе требований левеллеров.
Вторая гражданская война имела свою специфику: наряду с локальными очагами роялистских мятежей на западе и юго- востоке Англии она включала военную интервенцию в Англию шотландской армии, целью которой было восстановление Карла I на английском престоле. Если роялистские восстания на юго-западе были относительно легко и быстро подавлены Кромвелем, то военное столкновение с Шотландией не обещало легких побед. В начале июля шотландская армия под командованием герцога Гамильтона вторглась в пределы Англии.

 

 

Однако численность этой армии оказалась наполовину меньше в сравнении с той, которая воевала на стороне парламента в первой гражданской войне. Эта армия не имела таких опытных военачальников, как Ливен и Лесли. К тому же она была наспех набрана, плохо обучена и еще хуже снаряжена. Наконец, отсутствие в ней короля (он в те дни находился в заключении в замке Карисбрук на острове Уайт), с одной стороны, и неоправдавшиеся расчеты на массовую поддержку ее похода английскими пресвитерианами (этому помимо всего прочего помешало подозрительное отношение последних к намерениям шотландцев после победы) — с другой, не очень вдохновляли эту армию на самоотверженность.
Переход сил Кромвеля с юго-запада на север страны был по тем временам быстрым. За 27 дней они преодолели 260 миль. 12 августа они соединились с войсками парламента на севере, уже сражавшимися с шотландцами. Всего под началом Кромвеля оказалось 8500 человек, т. е. немного более одной трети численности войск Гамильтона. И тем не менее Кромвель решил вступить в генеральное сражение немедленно, поскольку их дальнейшее продвижение в глубь Англии могло только активизировать все еще тлевшие очаги роялистского мятежа или зажечь новые. Сражение состоялось 17 августа близ Престона. К этому времени шотландские войска настолько растянулись, что оказались разделенными на три обособленные друг от друга части. К тому же их разведывательная служба была столь плохо поставлена, что Гамильтон даже не подозревал о приближении Кромвеля. Когда же последний, прикрываясь густым предрассветным туманом, с марша атаковал пехоту Гамильтона, тот, оставив арьергард для защиты Престона, поспешил с основными силами вдогонку своей кавалерии, далеко ушедшей вперед. Началось преследование кромвелевскими «железнобокими» плохо дисциплинированных и увязавших в грязи шотландских пехотинцев.
Сложилось, таким образом, довольно странное положение: вместо того чтобы парламентские войска преградили Гамильтону путь на Лондон, они теперь, наоборот, сами оказались севернее шотландцев, как бы открыв им пути на столицу. Но, нарушив, казалось, требования элементарной логики, Кромвель как нельзя лучше учитывал соотношение сил: вместо того чтобы дожидаться на каком-либо рубеже, пока шотландцы соберутся в один кулак, он решил сражаться с ними на марше. Между тем у шотландцев произошло нечто совершенно непредвиденное: догонявший собственную кавалерию, оторвавшуюся от основных сил пехоты на приличное расстояние, Гамильтон с нею разминулся; когда он появился наконец С измотанной и обессиленной пехотой в ее лагере, ее там не оказалось. В свою очередь командующий кавалерией Мидлтон, услышав о появлении Кромвеля, поспешил обратно на помощь Гамильтону, но, разминувшись с ним, натолкнулся на кавалерию Кромвеля. На протяжении трех дней Кромвель почти безнаказанно сокрушал порознь совершенно выбившиеся из сил полки и бригады шотландцев. Их поражение было катастрофическим: 10 тыс. человек сложили оружие. Находившийся на севере пятитысячный отряд шотландцев с примкнувшими к ним англичанами-роялистами бежал к границе. Эта крупная победа «железнобоких» была ими завоевана малой кровью, и Кромвель снова оказался в ореоле непобедимого генерала.
К концу августа вторая гражданская война фактически закончилась. Могло казаться, что бесславный для роялистов ее конец чему-нибудь научит партию пресвитериан в парламенте и всех, кто явно и тайно сочувствовал мятежникам. Однако ничуть не бывало. Они повели себя более вызывающе, чем когда-либо до этого. Члены палаты лордов даже отказались объявить шотландцев врагами, а пресвитериане палаты общин повели себя столь вызывающе, как будто победу одержал не Кромвель и индепенденты, а они и их союзники. В палату были возвращены 10 вожаков пресвитерианского большинства, ранее из нее удаленных по требованию армии. 24 августа палата отменила принятое постановление о перерыве сношений с королем и направила к нему на остров Уайт депутацию в составе 15 человек для возобновления переговоров.
Складывалось впечатление, что пресвитериане явно спешили воспользоваться удаленностью Кромвеля от столицы. 4 декабря армия вступила в Лондон. После затянувшегося торга с королем палата общин 5 декабря постановила, что ответные предложения короля (передать парламенту на 20 лет контроль над милицией и установить на три года пресвитерианское церковное устройство) могут служить основанием для соглашения с ним. Над страной нависла реальная угроза совершенно «мирной» победы контрреволюции. В этот критический для грандов момент Кромвель пошел на решительное (снова-таки только тактическое) сближение с левеллерами. Столь пугавший и ожесточивший его антимонархизм левеллеров, проявленный ими на конференции в Пэтни; стал теперь его единственным спасением.
Неизвестно, однако, как развивались бы дальнейшие события, если бы король не находился под стражей верных Кромвелю людей. Напомним, что комендантом замка Карисбрук, в котором содержался пленный Карл I, являлся кузен Кромвеля полковник Роберт Геммонд. С целью «укрепления духа» своего кузена, положение которого было в те дни ключевым, Кромвель направил ему 6 ноября характерное письмо: «Вы утверждаете: власти установлены богом, поэтому им следует активно или пассивно подчиняться. В Англии эта власть воплощена в парламенте. Согласен, власть от бога, однако тот или другой род ее является установлением человеческим и ограниченным: некоторые (формы)—с более широкими, другие — с более узкими границами. Поэтому я не думаю, что, хотя власти могут делать все, что им заблагорассудится, обязанность им подчиняться остается. Все согласны с тем, что имеются случаи, при которых сопротивление им является законным». Вопрос, таким образом, заключался только в том, являлась ли данная конкретная ситуация таким случаем.
В поисках ответа на него Кромвель предлагал своему кузену рассмотреть: «...во-первых, является ли принцип «Salus populi» (благо народа) здравой позицией? Во-вторых, обеспечивается ли она нынешним развитием событий, или все плоды войны окажутся утерянными и все вернется к прежнему или еще худшему состоянию? В-третьих, не является ли армия законной властью, призванной противостоять и сражаться против короля на основе провозглашенных (парламентом) принципов?..» Очевидно, что все содержание письма клонилось к тому, чтобы Геммонд зорче стерег короля и не подчинялся приказам роялистски настроенного парламента. И в заключение этих столь, казалось бы, нехарактерных для умонастроения Кромвеля-политика деклараций следовало еще одно немаловажное замечание: «Не думаешь ли ты, что страх перед левеллерами (которых нечего бояться), будто бы грозящими уничтожить знать, заставил многих согласиться на заключение этого лицемерного и гибельного соглашения с королем? Но если это произойдет, они сами его навлекут на себя».
Рассеивая страх Геммонда перед левеллерами (опасностью, от них исходящей, могли пугать его пресвитериане, склоняя его к измене индепендентам, опиравшимся в те дни на союз с левеллерами), Кромвель как бы прозрел — он не только сам избавился от этого страха, но и принялся удивительным образом в благоприятном смысле разъяснять их позицию. Так, по его словам, интересы «народа божьего» некоторыми (имея в виду пресвитериан) забыты вопреки тому, что они являются «справедливыми и честными». «Народ божий» вправе тем или иным путем получить столько же или больше блага, ему обещанного, и естественно, что его нельзя ожидать от короля, против которого «свидетельствовал столь убедительно господь». И если даже учесть, что содержание понятия «народ божий» в толковании Кромвеля должно было значительно отличаться от того, которое вкладывали в него левеллеры, то сам по себе факт восприятия Кромвелем элементов левеллерской риторики, не правда ли, знаменателен! Таким был диапазон тактической гибкости этого джентльмена, который в каждой ситуации безошибочно улавливал то одно-единственное решение, которое приводило к победе его линии в революции.
И снова контрреволюционному заговору парламента противостояла армия, в которой благодаря заигрыванию грандов с левеллерами восстановилось единство. 18 ноября Совет офицеров после горячих дискуссий утвердил «Ремонстрацию», содержавшую требование — привлечь делинквентов, т. е. сражавшихся на стороне короля, к суду и объявлявшую, что, поскольку Карл I повинен в кровопролитии в первой и второй гражданских войнах, он больше не заслуживает доверия. 27 ноября Геммонд был смещен со своего поста коменданта замка Карисбрук. Его заменил полковник Иуэр, в прошлом слуга, известный своими радикальными воззрениями. 4 декабря армия заняла Вестминстер, зримо напоминая парламенту о своем присутствии. Когда же 5 декабря палата общин проголосовала за принятие последних предложений короля в качестве основы мирного устройства королевства, медлить дальше было нельзя, и армия перешла к действиям.
6 декабря утром полковник Прайд (в прошлом ломовой извозчик) без ведома склонявшегося к пресвитерианам, но остававшегося формально главнокомандующим армией Ферфакса занял входы в парламент и по заготовленному списку задерживал членов парламента, известных своим враждебным отношением к армии (одних отсылал домой, других отправлял в тюрьму). Это была знаменитая «Прайдова чистка» парламента. Всего было задержано 140 членов парламента. В результате индепенденты получили в парламенте твердое большинство. Кромвель прибыл в Лондон в тот же день, только вечером, когда «грязная работа» уже была завершена. По своему обыкновению он заявил, что он не был осведомлен об этом плане, но поскольку это уже случилось, то он рад и постарается его поддержать. Перед нами образчик излюбленной, в отличие от военной, политической тактики Кромвеля — руководить событиями, оставаясь в тени до того времени, когда желанный плод созрел, чтобы его сорвать. Трудно поверить, что акт, подобный «Прайдовой чистке», был предпринят без его ведома. Он как будто только и ждал его, чтобы в тот же день прибыть в столицу. Так или иначе, но дело было сделано: на следующий день «очищенная» палата общин начала свою работу с единодушного выражения благодарности генералу Кромвелю за его заслуги во второй гражданской войне. Хотя привлечению Карла I к суду теперь уже ничто не мешало, Кромвель в последний момент заколебался и сделал еще одну, последнюю попытку спасти королю жизнь. Как сообщает епископ Барнет, на организации суда над королем настаивал Айртон, «Кромвель был в сомнении». По сообщению одного из агентов короля, Кромвель не был согласен с радикальной частью армии, требовавшей казни короля: «Меня заверили, что Кромвель не согласен с ними. Его намерения и их планы несовместимы, как огонь и вода. Они стремятся к чистой демократии, он же — к олигархии». Даже на Армейском совете 25 декабря Кромвель заявил: если король согласится на условия, ему предложенные, то его жизнь следует спасти в чисто политических целях. По-видимому, только несговорчивость короля, с одной стороны, и настойчивость армейских радикалов — с другой, заставили его на следующий день согласиться на организацию суда над Карлом I. Такова была политическая прелюдия суда над королем.
Рассмотрим юридическую сторону вопроса. Первым о ней заговорил король. Узник, заключенный в высившийся на голых скалах угрюмый средневековый замок, в помещениях которого и летом веяло неистребимой сыростью и ледяным холодом, не оставлял радужных надежд. Даже недалекий и спесивый Карл I начал постепенно сознавать новизну ситуации. Она рисовалась ему чрезвычайно мрачной. Он наконец сбросил обычную маску отчужденности и заговорил. Карл хорошо изучил требования армейского ультиматума о свершении правосудия над ним и теперь в беседах с начальником охраны то и дело стремился их парировать. В конечном счете это был простейший способ довести до сведения парламента свои аргументы, и Карл им пользовался. «Нет таких законов,— настаивал он,— на основании которых король может быть привлечен к суду своими подданными». «Король выше закона, ибо он — его источник». Парламент не может законодательствовать без согласия короля, а если это так, то он и не может создать законным путем трибунал для суда над королем, все же другие суды — ниже короля. Если же Карл будет умерщвлен без суда, то Сити, т. е. финансовые воротилы Англии, откажет парламенту в повиновении (в том числе и в кредитах), иностранные государи не потерпят его казни и вторгнутся в Англию, то же сделают ирландские роялисты-католики, страх перед которыми в среде протестантов был особенно велик. Король продуманно запугивал парламент юридическими намеками и одновременно укреплял себя в несбыточных надеждах.
Между тем в Уайтхолле, бывшем королевском дворце, где теперь расположился Военный совет, «дело короля» волновало и пугало не меньше, чем самого Карла. Сложность заключалась в следующем: с одной стороны, среди членов Военного совета преобладало мнение, что король обязательно должен быть судим, и судим публично; с другой — что суд должен быть создан и функционировать, хотя бы по видимости, в рамках существующих законов. Последнее требование рассматривалось не столько как мера пресечения роялистской пропаганды, сколько как барьер против пришедших в движение народных низов, открыто презиравших и ниспровергавших «королевские законы» Англии. К тому же среди армейской верхушки было немало скрытых сторонников монархии.
Формально Армейский совет возглавлял главнокомандующий парламентской армией генерал Томас Ферфакс. Наследник крупного поместья на севере Англии лорд Ферфакс был профессиональным военным. Командующий армией «нового образца», он делал свое солдатское дело тщательно и добросовестно. Но всем складом характера он был далек от политики, тем более политики революционной, и, сражаясь против короля, он в глубине души, как показали дальнейшие события, оставался роялистом. Самое большее, что он в событиях революции усвоил,— это то, что «короля нужно проучить». Но при этом Ферфакс вряд ли представлял, как далеко следует заходить в этой «учебе». Председательствуя по должности на заседаниях Военного совета, Ферфакс, как правило, хранил «мудрое молчание». Где-то в недрах совета кипели политические страсти, от имени армии составлялись петиции парламенту; он по необходимости все это подписывал, формально требовал ответа, но у него были свои заботы: жалованье армии, постой солдат, снаряжение.
Одним словом, Ферфакс возглавлял армию, но определенные политические силы в совете руководили все эти годы Ферфаксом. Вся мера его политического консерватизма раскрылась в дни суда над королем. Напрасно оглашалось его имя — в зале суда он отсутствовал. Приговор королю Ферфакс так и не подписал, но главнокомандующим армией он остался и после казни Карла.
«Главным цареубийцей» в историю революции вошел Оливер Кромвель — «второй человек» по должности в парламентской армии, а на деле ее подлинный предводитель, ее гений. Столь же консервативный в социальном плане, как и Ферфакс, лендлорд, и, как вскоре обнаружится, ненавистник анархии «черни», Кромвель вопреки своим явным монархическим симпатиям в отличие от Ферфакса был, однако, тонким политиком, не только осознававшим игру сил, но и твердо направлявшим ее в наиболее выгодное их общему сословию русло. В дни подготовки суда и еще больше в ходе процесса Кромвель, как мы увидим ниже, был поистине душой событий. Но не потому, повторим еще раз, что он вдруг стал республиканцем. Скорее по неотвратимой политической необходимости. И дело не только в «несговорчивости» Карла I, но и в настроении армии тех дней: требование суда и казни короля было в ее рядах столь единодушным, что ему не смог не внять тот, кто творил политику от ее имени и чей вес в политике определялся весом в армии. Следует отдать должное Кромвелю: пока соотношение сил было неясным, он мог выжидать, лавировать, уклоняться от решения, но, коль скоро ход событий становился неотвратимым, колебаниям не оставалось места. Он шел до конца.
Среди тех, кто наиболее деятельно готовил суд над королем, был и зять Кромвеля — полковник Генри Айртон. Если Кромвель олицетворял «практическую политику» индепендентов, то Айртон воплощал в себе ее мозг и «движущий дух». Его большая квадратная голова, обрамленная черными курчавыми волосами, сразу же бросалась в глаза на заседании Армейского совета. Обычно остававшийся в тени, Айртон выступал на первый план, когда требовалось изложить общие принципы, разделяемые высшими офицерами армии. Его юридически вышколенный ум не допускал туманностей в выражениях, он формулировал политические воззрения наподобие статей закона. Открытый сторонник «правления собственников» и «традиционного права», Айртон, как и Кромвель, стал республиканцем по «необходимости». Но, убедившись в невозможности иначе утвердить «власть» и «авторитет» индепендентского джентри в стране, Айртон преследовал свою цель до конца. Это он был составителем армейского ультиматума парламенту, содержавшего требование немедленного суда над королем; это он был непосредственным организатором «Прайдовой чистки», сделавшей этот суд возможным. Когда же суд стал фактом, Айртон наряду с Кромвелем был его членом и цементирующей силой. Наконец, среди организаторов суда над королем нельзя не упомянуть Генри Мартина — единственного убежденного республиканца среди сколько- нибудь известных членов суда, чьи ум, красноречие и ловкость неоднократно выручали из трудных положений Кромвеля и его окружение.

Статья получена: www.world-history.ru