Оливер Кромвель. Долгий парламент и первая гражданская война

Когда, отказавшись от рыцарского звания, джентльмен из Кембриджшира Оливер Кромвель поздней осенью 1640 г. вошел в палату общин, он отнюдь не был тем неотесанным, деревенским сквайром, тем типичным заднескамеечником, каким его рисуют враждебно к нему настроенные современники и некоторые следующие за ними позднейшие его биографы. Вот каким его, например, запечатлел роялист и придворный Карла I сэр Филипп Уорик: «Однажды утром я вошел в палату... и увидел говорившего джентльмена, которого не знал. Он был очень скромно одет, в простой суконный костюм, сшитый, по всей видимости, плохим деревенским портным, его белье было из простого полотна и не очень чистым...

 

 

лицо его было одутловатое и красное, голос — резкий и неприятный, но его речь была полна пыла...»
Но те, кто судил о Кромвеле не по покрою костюма и не по тому, как повязана лента на шляпе, а по характеру и силе его убеждений, с самого начала прозревали в нем в высшей степени ценные умственные и волевые качества. Так, на вопрос, кто такой этот «неряшливый сэр», один из признанных лидеров оппозиции, Джон Гемпден, ответил: «Этот неряшливый человек, которого видите перед нами, лишенный красноречия... если мы не дай бог дойдем до разрыва с королем... в этом случае будет одним из величайших людей в Англии». Это предсказание Гемпдена на деле основывалось на опыте прошлых лет, в течение которых Кромвель своими столкновениями с королем в Гентингдоне и Кембридже и, что не менее показательно, отказом принять рыцарское звание, равно как и платить «корабельные деньги», доказал свою приверженность делу парламента. Но кроме всего прочего в среде руководящей прослойки в палате общин Кромвель был хорошо известен и в личном плане. Он приходился кузеном Гемпдену, Сент- Джонсу, Уоллеру, Гэммомондам и ряду других ее деятелей. В Долгом парламенте у него насчитывалось 11 кузенов и 6 более далеких родственников. Таким образом, это был тесно сплоченный не только политическим единомыслием, но и родственными узами круг ведущих членов Долгого парламента. К нему принадлежал и Оливер Кромвель.
Хотя в седле Кромвель, по-видимому, чувствовал себя гораздо лучше, чем в роли парламентского оратора, и шпагой владел явно искуснее, чем словом, тем не менее остается только поразиться его энергии парламентского деятеля. Не без умысла лидеров оппозиции, и прежде всего Джона Пима, его назначали членом многочисленных парламентских комитетов, а в палате общин поощрялись его выступления по самым острым вопросам политической борьбы. Проиллюстрируем на ряде примеров характер политической деятельности Кромвеля в парламенте в этот «мирный» (конституционный) период революции.
В тот день, когда сэр Филипп впервые увидел в палате общин незнакомца — «плохо одетого» сельского джентльмена — и услышал его столь неблагозвучную, «скрипучую» речь, Кромвель поднялся с места, чтобы привлечь внимание присутствующих к судьбе лондонского торгового ученика Джона Лильберна, в будущем его непримиримого противника, заточенного по приговору Звездной палаты в тюрьму (на срок, «какой королю заблагорассудится») за распространение крамольных пуританских памфлетов. И если для столь пылкой речи Кромвеля повод, по мнению Уорика, был слишком ничтожным, то заточению Лильберна он «придал столь важное значение, что можно было подумать, что ... в большой опасности оказалось само государство». В его глазах дело Лильберна действительно приобретало государственную важность, так как символизировало, до каких пределов доходили в период правления Карла I без парламента произвол и жестокость лондонских властей, и прежде всего в преследовании пуритан.
Точно так же не без антироялистского умысла Кромвель продолжал в качестве члена парламента защиту общинников, ставших жертвами узурпации, чинившихся осушителями болот. В частности, он выступил на стороне общинников виллы Сомерсхэм, близ Сент-Айвса, разрушивших изгороди, возведенные вокруг 1000 акров в прошлом общинной земли и проданной затем графу Манчестеру.
Известие о восстании в Ирландии круто изменило политическую ситуацию в Лондоне. Опасность вторжения армии католиков-мятежников в Англию еще более обострила здесь антикатолические настроения. В то же время сбор средств на снаряжение военной экспедиции для подавления мятежа поставил в повестку дня вопрос: кто будет осуществлять контроль над нею? Если поручить ее королю, то не исключено, что это войско будет использовано для усмирения не Ирландии, а взбунтовавшегося парламента в Лондоне.
Из этих страхов в парламенте родился исторически важный документ, известный под названием «Великая ремонстрация». В ней, как мы уже знаем, содержались всеобъемлющий перечень злоупотреблений королевской власти в годы так называемого беспарламентского правления (1629—1640) и требования, сводившиеся в конечном счете к тому, чтобы король избавился от «порочных советников» и заменил их теми, кого одобрит парламент.
После острейших дебатов, длившихся непрерывно 15 часов, в ночь с 22 на 23 ноября «Великая ремонстрация» была принята большинством всего лишь в 11 голосов (159— «за», 148— «против»). Во время голосования был момент, когда члены палаты общин взялись за шпаги. Уже на рассвете, расходясь по домам, Кромвель будто бы сказал своему соседу знаменитую фразу: «Если бы «Ремонстрация» была отвергнута, я на следующее же утро продал бы все, чем владею, и больше никогда не увидел бы Англии», т. е. навсегда покинул бы ее.
В эту ночь с былым единодушием в палате было покончено. Изначально умеренно настроенные реформаторы постепенно, по мере радикализации ее намерений, переходили на сторону короля. Примером подобной эволюции может служить Эдуард Гайд, в будущем граф Кларендон. «Никакая Реформация не стоит тягот гражданской войны»,— писал он впоследствии. Ему вторил поэт Эндрю Марвелл: «...дело (парламента) было чрезмерно благим, чтобы из-за него понадобилось сражаться». Такие члены парламента, как Эдмунд Ледлоу или Ричард Бакстер, были потрясены тем, что находились люди, «готовые сражаться против короля».
В обстановке все более глубокого размежевания сил в парламенте и в стране Карл I покинул отказавшую ему в повиновении столицу и отправился на север страны, где надеялся найти поддержку все еще влиятельных феодальных лордов и шотландцев. Вслед за ним Лондон покинули 4/5 состава палаты лордов и около половины членов палаты общин.
Англия оказалась на пороге гражданской войны. Ее близость напугала одних, охладила пыл других. И в этот критический момент среди немногих наиболее стойких защитников завоеваний конституционного периода революции Кромвель оказался наиболее деятельным, причем не только в парламенте, но и за его стенами — в графствах, где происходило размежевание сил. И это не потому, что он стремился поскорее пустить в ход свое искусство меча, а в силу того, что яснее других понимал неизбежность гражданской войны и делал все от него зависящее, чтобы парламент не был застигнут событиями врасплох. Активность Кромвеля после отъезда короля на север было бы точнее назвать уже военно-политической. В эти месяцы весны и лета 1642 г. Кромвель обнаружил завидную энергию. В качестве члена многочисленных парламентских комитетов он рассматривал массу дел, выполняя многократные поручения палаты общин — передать лордам послания и обращения,— миссии, требовавшие помимо всего прочего и таланта убеждения слушателей.
В преддверии открытого военного столкновения оба лагеря — король и парламент — собирали силы и средства, состязались в привлечении на свою сторону территориальной милиции отдельных графств, городов, крепостей, арсеналов и флота. Кромвеля тревожили степень верности парламенту лорда-мэра Лондона, готовность гарнизона Тауэра. В январе 1642 г., также по его предложению, был создан комитет, в задачу которого входило рассмотрение вопроса о готовности страны к обороне. 12 июля было принято постановление о создании армии «для безопасности личности короля и защиты королевств». Командующим ее назначался граф Эссекс. По инициативе Кромвеля общины потребовали от корпорации оружейных дел мастеров еженедельных сведений о том, сколько мушкетов и другого оружия, а также седел ими было произведено и кем они были куплены. Как член парламента от Кембриджа, Кромвель по собственной инициативе предпринял шаги с целью помешать королю завладеть столовым серебром, хранившимся в колледжах города. Вооружив на собственные средства два отряда волонтеров и расположив их в городе, он стал дожидаться развития событий. Когда же стало известно, что эти драгоценности подготовлены для отправки королю, Кромвель этому помешал и взял их под свою охрану. В результате король лишился драгоценностей на сумму в 20 тыс. ф. ст.
Получить представление о том, какое место занимал Кромвель в делах Долгого парламента еще задолго до начала гражданской войны, нам поможет одно свидетельство: когда в парламент поступила петиция из Монмаута, содержавшая жалобу на его опасную близость к ирландскому мятежу и на угрозу, которую в этих условиях представляют католики- рекюзанты, в приложенном к ней меморандуме значилось: «Послать мистеру Кромвелю». О том, как остро реагировал Кромвель на подобную ситуацию, было хорошо известно в кругу лидеров парламента.
И тем не менее сельский сквайр Оливер Кромвель стал историческим Кромвелем прежде всего не на ниве парламентского красноречия и не в ухищрениях дипломатии, а на полях военных сражений в ходе гражданской войны. Кромвель-генерал сперва затмил в нем талант политика как будто только для того, чтобы затем, когда шпага уже была вложена в ножны, он проявил такие грани политического искусства, которые повергли в изумление современных ему и искушенных политиков внутри и вне Англии.
Итак, 22 августа 1642 г. Карл I поднял свой штандарт в Ноттингеме, что означало официальное объявление войны парламенту в Лондоне, а 29 августа Оливер Кромвель приступил к формированию отряда кавалерии на рыночной площади Гентингдона. При всей очевидной несопоставимости и несоизмеримости этих двух событий — государственного акта именем суверена-короля и совершенно незначительного и сугубо частного начинания провинциального сквайра в маленьком Гентингдоне — они тем не менее символизировали характер общественных сил, которым вскоре предстояло столкнуться в открытом бою.
Последовавшие вскоре военные успехи Кромвеля поражали воображение современников и позднейших историков: ведь они принадлежали человеку, полностью лишенному военного опыта не то что командующего, а рядового солдата. Между тем речь должна идти об успехах в деле ведения не обычной, а революционной войны, каноны которой формируются прежде всего в сфере убеждений. И здесь Кромвель, как мы видели, прошел основательную школу первого, конституционного этапа революции. Именно это обстоятельство упускают из виду военные историки революции середины XVII века. Хотя роль Кромвеля в первой крупной битве гражданской войны при Эджхилле (23 октября 1642 г.), закончившейся, как известно, упущенной парламентским генералом Эссексом победой, остается неясной, зато нет сомнений в том, что именно он извлек из неудач парламента в начальный период гражданской войны наиболее глубокие военные и политические уроки. Если в военном отношении эти неудачи убедили Кромвеля в том, что без сильной кавалерии парламент никогда не одержит победы над роялистами, сила которых заключалась прежде всего в кавалерии, то, вероятнее всего, более важными по своему характеру были извлеченные им из нее политические уроки. Парламенту нужны не солдаты-наемники, равнодушные к делу, за которое сражались, выходившие из подчинения и превращавшиеся в банды грабителей, а солдаты, дравшиеся по убеждению, придающему им смелость и стойкость.
Вместе с тем было бы ошибочно полагать, что Кромвель, как это воочию раскрылось на другом этапе революции, не сознавал угрозу, исходившую от взявшихся за оружие народных низов, и прежде всего нерушимости того «распределения собственности и свободы», на котором основывалось господство его класса. Но как человек, который последовательно решал каждую задачу только по мере ее назревания, он и в этом случае ставил на первое место угрозу военной победы короля и поэтому до тех пор, пока именно эта угроза существовала как прямая и непосредственная, он полностью пренебрегал угрозой более отдаленной. Именно поэтому он широко открыл доступ в свою кавалерию тем, от кого она потенциально исходила, если только они в данный момент по убеждению стремились к военной победе над «кавалерами», причем доступ не только в рядовой состав, но и на офицерские посты.
Согласимся, Кромвель достиг широты взглядов, просто немыслимых для ординарных представителей его сословия в ординарное время того века. И хотя, как станет ясно из последующего, это была широта лишь тактическая, временная, обусловленная требованиями момента и в конечном счете отражавшая военные интересы все того же буржуазно-дворянского блока, тем не менее согласимся, что даже для этого требовался и ум недюжинный, и воля несокрушимая. Что же удивительного в том, что за год с небольшим открытых военных действий между королем и парламентом Кромвель, не имевший до этого понятия об искусстве ведения регулярной войны, проделал путь от капитана кавалерийского отряда до генерал-лейтенанта армии Восточной ассоциации, формально воевавшей под началом графа Манчестера. Быстрота, с которой он открывал для себя и овладевал законами ведения революционной войны, поражала воображение современников именно потому, что они не учли решающего факта — Кромвель почти с самого начала разгадал ее глубочайшую тайну: победоносной эта война могла стать, только превратившись в войну народную. Военный долг в его отрядах ценился превыше всего. О личном же мужестве Кромвеля красноречиво свидетельствует следующий эпизод в битве при Уинсби в октябре 1643 г. Кромвель командовал кавалерией; во время атаки под ним была убита лошадь, Кромвель упал, но быстро встал на ноги, однако падающая лошадь снова его повалила... Когда же он снова поднялся, ему подвели запасного коня, и он нашел в себе силы быстро вскочить в седло. Враг не выдержал атаки и бежал с поля боя.
Однако политика Кромвеля, возглавившего в ходе гражданской войны индепендентское крыло в лагере парламента и стремившегося к скорой и убедительной военной победе над королем, встречала активное сопротивление со стороны пресвитериан, т. е. «умеренных», главным образом титулованных дворян и крупного купечества, которые не только не стремились к военной победе, но и откровенно страшились подобного исхода гражданской войны. Эту тенденцию в армии ярко воплощала и военная тактика графа Эссекса, неоднократно уклонявшегося от возможной победы над силами короля, равно как и нарочитая пассивность, которую проявлял главнокомандующий армией Восточной ассоциации граф Манчестер; в самом же парламенте ее выражала «партия» пресвитериан (которой принадлежало большинство в палате общин), предпочитавшая с самого начала гражданской войны переговоры с королем сражениям с ним.
Давно назревавший конфликт между пресвитерианами и индепендентами — главными выразителями указанных противоборствовавших военно-политических тенденций в армии и парламенте — прорвался наружу после битвы при Марстон-Муре (2 июля 1644 г.). Находившийся на левом фланге парламентской армии Кромвель со своей кавалерией должен был принять на себя натиск главной ударной силы короля — кавалерии принца Руперта. Но он не стал его дожидаться и начал атаку первым. С пением псалмов кавалерия Кромвеля двинулась сомкнутым строем вперед — двинулась вперед и кавалерия Руперта. Две лавины, сверкая мечами и пиками, сближались с нарастающей быстротой. Удар был бешеным. С изумлением Руперт обнаружил, что «парламентский сброд» не рассеялся перед ними, не побежал, как это бывало раньше, а лишь несколько подался назад. Раненный в шею Кромвель быстро перестроил ряды и повел их во вторую атаку, и прославленная кавалерия Руперта не выдержала — она повернула назад и бросилась наутек. Однако успех был пока частичным, так как кавалерия правого фланга парламентской армии была опрокинута, а пехота в центре едва держалась под натиском «белокафтанников» Ньюкасла.
Положение спас Кромвель, применивший фланговый маневр. Направив часть кавалерии для преследования Руперта, он с основным ее ядром ударил по оставшемуся без кавалерийского прикрытия флангу пехоты роялистов. Этот удар и решил исход битвы. «Кавалеры» побежали, бросив знамена и оружие. Победа парламента была полной. Из 18 тыс. роялистов 3 тыс. погибли, 1600 были взяты в плен, захвачено 10 знамен, 16 орудий и 6 тыс. мушкетов. По своему обыкновению Кромвель объяснит победу «расположением всевышнего»: «Отнесите славу, всю славу господу; он — наша сила и в нем наша надежда». И это было искренне. Что же касается его собственных заслуг, то он только скажет: «Я надеюсь показать себя честным и чистосердечным человеком». Впрочем, именно в последнем — после окончания гражданской войны — усомнились не только его враги, но и те, кто в этом был убежден в ходе ее.
Однако эта победа на севере Англии была почти сведена на нет поражением парламента в других сражениях. Карл I едва не уничтожил армию Уоллера на юге и погнался за Эссексом, шедшим на запад. Кромвель горел желанием идти на выручку Эссекса, однако Манчестер наотрез отказался двигаться. Он не желал встречи с королем на поле брани, не то что победы над ним. В результате в начале сентября пехота Эссекса сложила оружие, и сам он едва спасся бегством. Свою тактику Манчестер объяснил просто: «Если мы разобьем короля девяносто девять раз, он все-таки останется королем, как и его потомки после него. Если же король разобьет нас хотя бы один раз, всех нас повесят».
Это была тактика «войны без победы!», за которой скрывался замысел, далеко идущий и крайне опасный для дела парламента. Бесконечное затягивание гражданской войны и связанных с нею бедствий (тяжелые налоги, солдатские постои, реквизиции и грабежи) должно было восстановить против парламента его опору — народные низы. Это хорошо понимал Кромвель, заявивший Манчестеру: «Милорд, если это действительно так, то зачем же нам было браться за оружие?.. Если это так, то заключим мир, сколь бы унизительными ни были его условия». И, обращаясь к парламенту: «Без более быстрого, энергичного и эффективного ведения войны... страна устанет от нас и возненавидит имя парламента».
Однако помимо столкновения двух принципиально отличных тактик на войне в конфликте Кромвеля с Манчестером важную роль играли вопросы церковного устройства Англии. Дело в том, что в июне 1643 г. парламентским ордонансом было созвано Собрание богословов — синод, на который приглашена была делегация шотландских клириков. На нем было решено, что управление церковью посредством епископов и архиепископов должно быть отменено. Взамен его большинство склонялось к введению пресвитерианского управления (по образцу шотландского), требовавшего в свою очередь строгого единообразия. Однако окончательное решение было по настоянию индепендентов передано парламенту. Победа Кромвеля при Марстон-Муре, с одной стороны, и поражение Эссекса — с другой, резко усилили влияние индепендентов в парламенте и в армии. В результате Комитет обеих палат парламента распорядился, «принимая во внимание различие мнений членов собрания (богословов) по вопросу о церковном управлении... пытаться найти способ, каким образом те, кто не может во всех вещах подчиниться общему правилу, которое будет установлено, могут быть терпимы в своих отклонениях сообразно слову (божьему)». Не будем обманываться — в этом столкновении между сторонниками строгого церковного единообразия и сторонниками, признающими за верующим право на отклонение от него (за ним вдалеке маячила легализация принципа свободы совести!), проявилась снова-таки не только религиозная, но и социально-политическая проблема: терпеть ли в армии во имя ее единства и революционного энтузиазма заведомых противников единообразия в делах веры, так называемых «сектантов», т. е. главным образом представителей тех низов, само обладание оружием которыми приводило в содрогание лордов маноров в деревне и толстосумов в городе. Кромвель же, как мы помним, был готов не только закрывать глаза на религиозные убеждения своих солдат, если только они не щадили себя на войне с королем, более того, он предпочитал, как мы видели преданного делу «сектанта» бездарному джентльмену. Именно на этом основании и с целью представить Кромвеля едва ли не «врагом знати» Манчестер передавал будто бы им сказанные слова: он надеется «дожить до того времени, чтобы никогда больше не увидеть знатного в Англии», что он больше всего расположен к тем, кто «не любит лордов». Нас не должно удивлять то обстоятельство, что «умеренные» в лагере парламента не без умысла истолковывали вынужденную военными обстоятельствами политику Кромвеля как политику, продиктованную его религиозными убеждениями, а его «терпимость» к социально «опасным» сектантам — как исходящую от него угрозу существованию знати. На самом же деле, как уже отмечалось, Кромвель, по его собственному признанию, не только считал себя джентльменом по рождению, но и, как показало время, разделял предубеждения этого сословия. От противников- пресвитериан его в действительности отличали не только более гибкий ум, но и дальновидность, он отчетливо сознавал, что в ходе гражданской войны именно с целью сохранения столь лелеемого его сословием мирского порядка следует одержать над королем решительную военную победу, иначе его абсолютистские притязания не сломить. Средство же для достижения этой цели он усмотрел в том, чтобы строить армию не на сословных принципах, а на принципах бессословных, на самоотверженности и даровитости воинов. Характерным примером этой политики может служить вторичное вмешательство Кромвеля в судьбу Джона Лильберна, хотя и являвшегося младшим сыном джентльмена, но занимавшего радикальные позиции в вопросах церковного и государственного устройства. Узнав, что граф Манчестер грозит ему повешением за то, что в нарушение приказа он «самовольно» занял роялистский замок, Кромвель выступил в его защиту так же, как он защищал изгнанного из армии генералом Крауфордом подполковника только за то, что тот отказывался признать принудительный характер пресвитерианской ортодоксии. Именно эту политику развязывания инициативы «простонародья» ему не могли простить пресвитериане.
Так, еще в начале 1641 г., когда в парламенте готовился билль «О корнях и ветвях» (об уничтожении института епископата), сэр Джон Стрэнждуэйс предупреждал: «Если мы введем равенство в церкви, мы должны будем прийти к равенству в государстве». Той же по сути тактики в войне, что и граф Манчестер, сознательно придерживался и граф Эссекс, командовавший парламентской армией на юге страны. «Потомки,— заявил он в парламенте,— будут говорить, что для того, чтобы освободить их от ига короля, их подчинили игу простого народа». И чтобы этого не случилось, он обещал впредь «посвятить свою жизнь» усмирению его «дерзости». Итак, к концу 1644 г. у генерала Кромвеля — победителя при Марстон-Муре — накопилось много фактов, свидетельствовавших о том, что занимавшие командные посты в армии пресвитериане, и в частности граф Манчестер, принципиально не желают довести войну до победы, так как считают для себя «невыгодным» «чрезмерно унизить короля».
9 декабря 1644 г. Кромвель поднялся со своего места в палате общин и впервые заговорил языком государственного деятеля, пекущегося о судьбах страны и народа Англии. «Настало время говорить,— заявил он,— или навсегда сомкнуть уста. Речь идет о спасении нации от кровопролития и — более того — от гибельных условий. Что говорят о нас враги? Что говорят о нас даже те, кто являлись при открытии данного парламента нашими друзьями? Они говорят, что члены обеих палат заняли видные посты и благодаря своим связям в парламенте и влиянию в армии стремятся до бесконечности продлить свое высокое положение и не дают быстро закончиться войне из опасения, как бы вместе с нею не пришел конец и их собственной власти... Если армия не будет устроена иным образом и война не будет вестись более энергично, народ не сможет дольше нести ее бремя и принудит вас к позорному миру».
Однако пафос этой речи заключался не столько в том, чтобы изобличить пресвитерианское руководство войной, прибегавшее к тактике бесконечных проволочек и уклонений от победы над королем, сколько в подготовке палаты к восприятию предложения, столь же далеко идущего, сколь и дипломатически изощренно выраженного. С этой целью Кромвель завершил свою первую в этот день речь выражением уверенности в том, что члены обеих палат готовы на деле доказать, что ими движет не честолюбие и своекорыстие, так как интересы общего блага они ставят выше частных интересов.
«Я надеюсь, мы обладаем столь истинно английскими сердцами и столь горячей заинтересованностью в благополучии матери-родины, что ни один член, будь то верхней или нижней палаты, не остановится перед тем, чтобы пренебречь собой и собственными частными интересами во имя общего блага». Кромвель явно провоцировал своих противников-пресвитериан, давно мечтавших об удалении его из армии. И расчет его полностью оправдался. Они готовы были покинуть командные посты в армии, лишь бы из нее ушел Кромвель. Не успел Кромвель вернуться на место, как тотчас его призывом воспользовался пресвитерианин Цуш Тейт, внесший на голосование палаты общин предложение, чтобы «на время этой войны ни один член парламента не обладал и не отправлял какой-либо командной должности — военной или гражданской, дарованной или порученной обеими или одной из палат парламента». Именно этого индепенденты и ожидали.
Первый «пример» добровольного следования этому предложению показал индепендент сэр Генри Вэн, заявивший, что готов сложить с себя полномочия казначея флота. Вслед за ним и Кромвель заявил, что он готов отказаться от своей должности в армии, добавив при этом, что солдаты, находившиеся под его командованием, сражаются не за него, а за парламент, «они боготворят не меня, а цель, за которую сражаются» и поэтому будут выполнять свой долг под любым командованием. Так был выработан знаменитый «Ордонанс о самоотречении», согласно которому все члены парламента, следовательно и Кромвель, должны были покинуть армию. Однако Кромвель знал, что делает: он добился удаления из армии членов парламента — пресвитериан, и прежде всего Манчестера и Эссекса.
И как можно было ожидать, боевые заслуги Кромвеля были уже настолько общепризнанными, а военное положение парламента столь сложным, если не критическим, что последний продолжал давать ему вначале «временные» военные полномочия, практически сделав единственно для него исключение из общего правила. Впрочем, временные полномочия вскоре превратились в постоянную должность. 15 февраля палата общин приняла постановление создать вместо прежнего территориального ополчения, собираемого по графствам и нередко не желавшего воевать за пределами родного графства, новую регулярную армию, финансируемую из общегосударственных средств. Это и была армия «нового образца» (или «новой модели»), впоследствии включившая и другие парламентские формирования. Ее главнокомандующим был назначен Томас Ферфакс, отличившийся в войне с роялистами на севере страны. Место его заместителя, т. е. генерал-лейтенанта, оставили не без умысла вакантным. Ядром кавалерии этой армии стали кавалерийские полки Кромвеля, давно уже за мужество заслужившие славу железнобоких. Шотландский полководец Лесли, имевший опыт сражений Тридцатилетней войны, отозвался о них так: «Европа не имела лучших солдат». Едва ли не самой замечательной особенностью этой армии явился отказ от традиционного принципа, согласно которому офицерскую должность мог занимать только «благородный», джентльмен.
«Новая модель», состоявшая главным образом из йоменов и выходцев из городских низов, дисциплинированных (одна из статей ее устава гласила: «Воровство или грабеж караются смертью») и охваченных стремлением быстрее довести войну до победы, эта армия была первым в истории Европы образцом регулярной революционной армии. Прежде чем эта армия могла выступить, следовало заполнить должность генерал-лейтенанта. От своего имени и от лица Военного совета Ферфакс обратился к парламенту с просьбой назначить на нее Кромвеля. Он писал: «Всеобщее уважение и любовь, которыми он пользуется среди офицеров и солдат всей армии, его личные достоинства и способности... его большая заботливость и прилежание, храбрость и верность, проявленные на службе парламента, совместно с божьим благословением, неизменно сопутствующим ему,— все это делает нашу просьбу о его назначении нашей обязанностью по отношению к вам и народу».
10 июня Кромвель был назначен генерал-лейтенантом «Новой модели», 13 июня он прибыл в ее расположение, а 14 июня 1645 г. произошла решающая битва гражданской войны при Несби. Кавалерией на левом фланге «Новой модели» командовал Айртон, на правом же фланге стояла кавалерия Кромвеля. Удар кавалерии роялистов под командованием уже упоминавшегося принца Руперта пришелся по левому флангу, и он был опрокинут. В центре королевская пехота все более теснила пехоту «круглоголовых».
Таким образом, исход боя снова полностью зависел от того, как развернется сражение на правом фланге. Кромвель не стал дожидаться нападения врага и первым повел свою кавалерию в атаку на левый фланг «кавалеров». Впоследствии он писал: «Когда я увидел, как неприятель выстраивается и идет на нас в блестящем порядке, и когда я подумал, что мы только сборище невежественных людей... то я улыбнулся и вознес благодарение богу, так как был уверен, что он посрамит «кавалеров»». После короткой схватки кавалерия роялистов обратилась в бегство. Но Кромвель учился на ошибках Руперта (который в такой степени увлекся преследованием опрокинутой на левом фланге кавалерии «круглоголовых», что фактически оставил поле боя): он только часть своей кавалерии направил на преследование кавалерии роялистов, а с основными силами обрушился на тыл и фланг вражеской пехоты. В этих условиях ей ничего не оставалось, как либо погибнуть, либо сложить оружие. Многие избрали первое, но еще больше оказалось в плену. Когда Руперт вернулся на поле боя, все уже было кончено. Пять тысяч роялистов сложили оружие, они потеряли всю артиллерию, был захвачен кабинет короля с секретной перепиской. Был момент, когда Карл I хотел сам броситься в атаку во главе небольшого резерва, но кто-то схватил под уздцы его лошадь и умчал его с поля боя. С этих пор остатки армии «кавалеров», полностью деморализованные, недисциплинированные, потерявшие всякие надежды на успех, были способны только на сопротивление в укрепленных замках, главным образом на западе страны, и в сохранившихся в их руках городах, которые брались «круглоголовыми» один за другим после осады и нередко в результате бескровной капитуляции осажденных. Сдачей Оксфорда 24 июня 1646 г. закончилась первая гражданская война — первый акт исторической драмы — революции середины XVII века. При Несби, как и в предшествовавших и в последующих сражениях, военное искусство Кромвеля было продемонстрировано с такой убедительностью, что даже палата лордов должна была признать его в армии незаменимым. И хотя предложение о присвоении ему титула барона было отклонено, ему за большие заслуги были переданы конфискованные владения маркизы Вустерской.
После капитуляции Оксфорда Кромвель перевез семью в Лондон; в ней произошли перемены: его сын Оливер погиб на службе в армии парламента, его дочери Бриджет и Элизабет вышли замуж — первая за генерал-комиссара «Новой модели» Генри Айртона, вторая — за норсемптонширского сквайра Джона Клейпола.

Статья получена: www.world-history.ru