9.00.
Будильник заверещал, повизгивая и тявкая, точно новорожденный щенок. Ника приподняла голову, пробормотала в пустоту утренней комнаты: «Пять минут», - и упала носом в подушку. Будильник потявкал и затих. Прошло полчаса. Ника блаженно потянулась, хотела улыбнуться, но тут… проснулась память.
- Репетиция!!! – выдохнула она. И рывком запустила будильником в стену. Тот, разбившись, дернул стрелками, недоуменно тявкнул и умер. Ника со вздохом поднялась, устало подошла, склонилась к верному другу, погладила треснувшее стекло, подумала: «Бедненький», - а вслух проворчала:
- Зануда, у меня нет денег на твою починку.
После душа ей стало чуть лучше. Она взглянула в зеркало. Красные белки глаз, а вокруг черноватая синь. Губы иссохли, потрескались. С волос сходит краска. Виднеются темные корни, но не везде. У нее появилась седина! Ника всхлипнула, ткнувшись носом в полотенце, и поплелась в комнату. Ручные часы показывали без 20-ти двенадцать. Репетиция шла уже час сорок.
Ника села к трюмо. Косметика ложилась неважно. Следы прошедшей ночи лишь частично стирались гигиеническими салфетками. Опять захотелось расплакаться. Она промокнула уголком носового платка краешки слезящихся глаз. «Господи, только бы тушь не потекла».
Зазвонил телефон. Ника медленно дотянулась до трубки.
- Алло.
- Где ты шляешься?! Тебе пять раз звонили… - прошуршал вкрадчиво злой голос. Это был Артур, режиссер театра, из которого Нику сегодня уволят.
- Сейчас приеду, - вяло пообещала она.
Облачившись в узкие черные брючки, водолазку того же цвета, короткие промокаемые сапожки на высоком каблучке, черную с красными вставками шаль и короткую песцовую шубку, Ника замерла перед зеркалом.
…«Болит голова». Вслепую она нашла на туалетном столике пузырек с таблетками, опрокинула в ладонь. Две таблетки, лучше три. Пусть будет пять – больше не осталось. Приняла. Запила сомнительной жидкостью, которая белела в стакане, сохранившем память о прошедшем вечере. Передернувшись, обрела стремительность. И ринулась в полусказочный, зимний, ноябрьский город.
На эскалаторе в метро она с неописуемой радостью ощутила, что хлюпает. Ну да. Представьте, хлюпает! Первый снежок, чудеснейшим образом пробравшись сквозь подошвы, растаял. И в каждом ее промокаемом сапожке разместилось по лужице. Сапожкам недавно исполнилось три недельки… со дня покупки. Стоили они по меркам незнаменитой, невысоко оплачиваемой актрисы невероятных денег. И за последние три недели принесли ей двадцать одну неприятность в виде сорока двух лужиц. Ежедневно по одной на сапожек.
Деловито прохлюпав в сапожках по перрону, Ника поняла, что у нее есть три выхода:
1. Выкинуть сапожки и купить новые, предварительно обзаведясь еще одной невероятной денежной суммой.
2. Выкинуть сапожки и ходить всю зиму в кроссовках, обзаведясь тяжелой и неизлечимой простудой.
3. Помчаться в магазин и заставить продавца всю зиму проходить в этих сапожках, а себе купить пар двадцать получше на деньги, выигранные у магазина через суд.
Ника вздохнула. Эта мысль приходила к ней уже двадцать один раз. И уходила, вытесненная другими ненужными мыслями. О спектаклях, сценах, порванных колготках, тараканьих яйцах на кухне, осыпавшейся побелке потолка, звонках Павла, которых не было ровно двадцать два дня, кофточке, которую очень хочется, но не на что.
Продолжая хлюпать, она вошла в вагон. Втиснувшись на место между толстым мужчиной, от которого пахло сыром, и ссохшейся женщиной, источавшей аромат старости «от Диор», она смежила веки и притворилась спящей. Поезд с гулом мчался сквозь темноту, но время тянулось следом, отставая минут на пятнадцать. И Ника задремала.
- Вуаля! Явилась! – воскликнул Артур, ударив в ладоши. – Не соблаговолите ли, досточтимая сеньора, известить нас о причине вашего отсутствия?!
- Я плохо себя чувствую, - уныло пробормотала Ника.
- А я при смерти! Если ты не будешь работать, ты не будешь хорошо играть.
- Я играю нормально, - бросила она.
- Нормально! – вскрикнул Артур. – Нормально - это ничто! Можно быть нормальным дворником, нормальной торговкой, но нормальной актрисой… Нет. Люди идут к великолепной швее, потому что прекрасно выглядят в ее костюмах, к отличному повару, потому что хотят насладить желудок чудесной пищей… И к актрисе, к настоящей актрисе, которая заставляет их плакать, смеяться, чувствовать, жить. А поскольку ты не Сара Бернар пока, нужно адски работать.
Артур вылился в своем воззвании, иссяк и, плюхнувшись в кресло, закурил. Актеры, не покидая ранее занятых позиций, ждали следующей реплики вулканического Маэстро. Пауза затягивалась.
- Я твержу этот монолог третий месяц, - тихо сказала Ника. – Сколько можно повторять один и тот же бред?
- Пока не поймешь, не прочувствуешь, не проживешь. Ты должна стать Роной, - нервно выкрикнул Артур, наклонившись вперед быстро, точно в броске. – Где сила?! Сила любви, страсти! Где негодование оскорбленной женщины?! Где энергия? Где яркость, эмоции?! Где? Ты пассивна, играешь вяло, пришибленно. Ты унижена, но безвольна. Не мстишь, не ненавидишь и не любишь. Где Рона?!
- Чушь. Откуда тебе знать, что она чувствует. Она скучная, ноющая баба, которая мается бездельем. У нее нет проблем. У нее есть только мужик, на котором свет клином сошелся. И она ноет. Мне надоело, - монотонно произнесла Ника.
- Ты не актриса. Она любит. Ты должна играть силу, страсть, любовь. Это ты ноешь, а не Рона! - прокричал Артур.
- Как можно любить Массальского. У нашего Поля первый признак импотенции - слишком прямые ноги, - хмыкнул чей-то голос.
Артур метнул угрожающий взгляд в кучку актеров. Ни один из оказавшихся под угрозой не дрогнул мускулом окаменелого лица. Только Массальский состроил гримасу Пьеро, отвергнутого Мальвиной, и расщедрился на скупую слезу. Артур гневно передернул ртом и перевел взгляд на Нику. «Ваша реплика, досточтимая сеньора».
- Я не могу играть то, чего не вижу. Я устала, Артур. Возьми другую актрису, - Ника отвернулась
- Ты просто ни на что не способна, - резюмировал Артур, откинувшись на спинку кресла.
- Наверное, ты прав, - согласилась Ника. И медленно пошла в гримерную.
Она вошла, повалилась на табурет и закурила. Из зала раздавался голос ее сценического супруга Стаса Массальского.
- А что я могу? – возмущенно оправдывался Стас. – Чем я виноват, что не возбуждаю нашу примадонну! Ну не хочет она меня.
Стас хмыкнул. Он не мог представить, что кто-то способен не возжелать его.
- Все вы лентяи и бездари! - надрывался Артур. – Вам лишь бы попасть в теле-шоу «Прочитай слово по буквам», получить капусту на халяву, водкой похрустеть да в поножовщину влезть. Вот набор ваших развлечений. Другого не знаете. И никогда не узнаете. Бездари!
- У каждого придурка свои радости, мэтр, - с задумчивым глубокомыслием изрек комик Пафнутьев. – Кому-то капуста на халяву, кому-то… наша Вероника на ложе.
Артур внимательно посмотрел на него, заглотил остывший кофе, рывком поднялся и вылетел из зала.
- Вот взвился, - усмехнулся Стас. – А что он хотел?! За такие-то деньги?! Вот Пафнутьич трезвым бывает раз в месяц… Когда за-арплату получает. На него собак не спускают, а мы завсегда есть виноваты. Таково наше пижонское селяви.
- Скажу я тебе сказку, мой маленький дружок, - голосом пьяненького сказочника проворковал Пафнутьев. – Жил–был мальчик, красивый, пригожий, но дурак и импотент. Жалко мальчика, побили мальчика. Потому что забыл старую еврейскую истину, что позволено Абраму, за то конец отрезали Ивану.
Стас нервно расхохотался.
- Ты бы лучше рассказал, почему от тебя Нелли сбежала. Перпендикуляр от мужского конца к женскому началу провести не мог?
Пафнутьев изобразил самолетик и, повторяя: «Я «Боинг», я «Боинг», - отлетел в сторону. Стас победоносно оскалился.
- Да ладно, закройтесь! – бросила Нелли. Ее амплуа именовалось тонко - «роковая женщина». Возмущение Артура сегодня ее миновало, и Нелли ощутила в теле приятную гибкость... Словно кошка на раскаленной крыше.
- Я лично иду в буфет, - сообщила она. И удаляясь, подарила Пафнутьеву осторожно-приглашающий взгляд. Пафнутьев принял взгляд, но отверг приглашение. И, раскурив сигарету, уткнулся в свежий выпуск «Коммерсанта».
Зашуршали разговоры, потянулся сигаретный смол, прожекторы погасли, а вместе с ними и репетиция.
Ника сидела, страдальчески скорчившись. Ее мучила ослепляющая боль. Стучало в висках. Хотелось выть.
Дверь бесшумно открылась, на ее плечи опустились чьи-то руки. Она содрогнулась и выпустила зажатый в горле стон.
- Деточка, тебе, правда, плохо? – тихо спросил Артур.
- Я не могу играть, - прошептала Ника.
- Что? Скорую вызвать?
- Нет. Я не могу играть…
- Конечно, можешь, можешь, - Артур поглаживал ее по волосам, повторяя «Деточка, малышка». Ника вздохнула, закрыла глаза и как наяву увидела сцену.
Это должно быть не так. В постель. Под толстые одеяла. Пусть будет душно. Ощутить гладь кожи подушечками пальцев. Впиться ногтями в его спину. И его губы. Такие чувствительные тонкие губы. Жадно пить их. До боли. Пусть будет больно. И ему. Ему тоже. И слово «режиссер», написанное в его бледно-серых глазах, растворится. И нет больше театра. Есть только тела. Хочу твое тело. И ненавижу душу. Эта душа, как орден, носит имя РЕЖИССЕР. А я кукла, которая приносит тебе деньги. Ты дергаешь, дергаешь за нужные ниточки.
- Нет! - вскрикнула Ника и рванулась из его рук.
- Деточка, деточка, - проговорил он, прижимая ее к груди. - Что тебе показалось? Нужно отдохнуть, отдохнуть… До спектакля четыре часа. Тебе нужно отдохнуть, и ты все сможешь.
- Артур, мне плохо, очень плохо… - она застонала, расплакалась, заметалась. «Ника!» Губы скользнули по ее лицу, испещряя кожу мелкими поцелуями. «Любимая моя девочка». Закрыл глаза и бормочет. С дрожью, с придыханием. Вошел в роль, мерзавец.
Ответом послужила звонкая пощечина.
Он криво улыбнулся. И вычеркнул предыдущую строчку из пьесы.
- Спать, нужно спать, - зашептал гипнотизирующий голос. – И все пройдет. Ты успокоишься, нужно спать.
Он перенес ее на истертый, но мягкий диванчик и снова повторил: «Спи, моя деточка». Ника беспомощно поморщилась. Мысль потекла болезненная…
«Театр – это ложь. Начиная с училища. С первого курса до сегодняшнего дня! У тебя было пять лет, чтобы понять, нужна я тебе или нет. Но ты повторяешь «деточка». И гонишь меня на сцену. А после спектакля: «До завтра». Как ни в чем не бывало. «До завтра». И улыбка. «До завтра». А моя жизнь проходит. До завтра, до завтра, до завтра! Вот моя жизнь. И больше ничего. Ничего! И так будет всегда».
Последние штрихи сценического макияжа. Волосы завиты, уложены крупными локонами. Блестящее черное платье с прозрачными рукавами стянуло тело. Забытая сигарета дымится в пепельнице. Ника, бледная, с кровавыми губами и огромными густо-зелеными глазами, смотрит на себя из зеркала. Замерзшие руки дрожат.
Вокруг снуют люди, говорят, смеются, курят. Кое-кто успел «в тихую» приложиться к спиртному. Обсуждают какой-то предстоящий банкет, роман новой билетерши и Вершинина, ведущего актера. Кажется, он хочет жениться. Входит Вершинин. Все умолкают и сразу же вспоминают о мартовских гастролях в Штатах. В субботу тусовка на даче у Турбина. Будет почти вся труппа.
- Ника, ты с нами? - подлетела Нелли.
- Да… Конечно, - слабый кивок.
- Стас возьмет гитару. Ты споешь?
- Конечно.
С каждым звуком горло слабеет, руки становятся ватными, кружится голова.
- …Как давно я не пела. Я любила петь.
Все путается в голове. Трудно думать, искать ответы на вопросы. В теле изможденная слабость. Только бы все ушли. Остаться бы одной, лечь, закутаться во что-то теплое, выпить чего-нибудь горячего, заплакать и тихо заснуть. Но не позволят.
В театре считают, что Артур испытывает к Нике какую-то странную нежность. Но не так. Он дал бы ей отдохнуть, отменил бы спектакль. Этот ненавистный спектакль. Но ему нет дела до ее состояния, ее чувств. Ее пользуют. Она должна приносить пользу.
Зачем она стала актрисой? Она думала, это красиво, это праздник. Но ее жизнь - сплошное однообразие, пустота, одиночество, холод. Одни и те же роли, неблагодарная публика, Артур, твердящий, что нужно работать, работать и работать, как батарейка «энерджайзер». У тебя есть способности, нужно совершенствоваться, доводить до идеала, сотни раз твердить глупую сцену. А зачем? Безголосого не научишь петь. А Робертино Лоретти споет несмотря ни на что. Остальное посредственно, а значит, не нужно.
Она потеряла веру. Потеряла себя среди этих ролей. Нет. Она не актриса, она не хочет всю жизнь твердить чужие слова. Ей хотелось сказать свои. Она ведь любила петь, писала песни. Неплохие будто бы песни.
Был продюсер по имени Максим. Он не прослушал ни одной пленки. Не успел. Все пытался соблазнить привлекательную актрисочку. Но соблазнить не получилось, и время вышло.
Роли, роли… Чужие роли. А Ника… Что она любит? Что она может? Где она сама? Она не видит завтра. Все бесполезно. Нет сил, чтобы выбраться из засасывающей трясины. Нет сил. Раньше лишь казалось, что они есть. Но иллюзии утекают с годами.
Она не может даже как Нелли. Расставлять ноги перед каждым скотом, у которого в кошельке водятся зеленые. И ждать, что однажды случится чудо, скот окажется благородным животным и предложит ей руку, сердце, «Мерседес», двухэтажный особняк и кучу детей. Нет веры. Ни во что.
- Что-то кислая ты… - Нелли пожала плечами и убежала легкомысленным шагом семнадцатилетней дурочки. О таких будто бы всегда хотят заботиться.
Пока захотел только Пафнутьев. Но в материальном плане его забота была недостаточно продуктивна. И Нелли побежала дальше, бросая ему жалобные взгляды в хмельном угаре театральных попоек. И на грани безысходности кидаясь в очередную постель. А Пафнутьев просто запил… Напивается, падает в буфете и лежит камнем до утра. Попробуй подними…
В зале гул. Третий звонок. Гаснет свет. Гул умолкает, постепенно доходит до шипения и затухает. Начинается увертюра. Подбегает Стас.
- Как я выгляжу? – извечный кокетливый вопрос. Молоденький красавчик мечтал о славе. Думал, роли будут сыпаться, как поцелуи, на его милую мордашку. Но слава сбилась с пути. Наверное, до сих пор где-то ищет его.
- Прическу надо сменить. Все собираюсь к парикмахеру. Вот тут надо бы покороче, а, бэйби, как думаешь? Грим наложили неровно, с… селяви, мое селяви. Сегодня без изменений?
Ника молча кивнула.
- Окей! Ни пуха, бэйб, скоро увидимся… Я точно выгляжу хотя бы на тысячу баксов?
Ника опять кивнула, и Стас смерчем умчался. Она криво усмехнулась. Ему тридцать семь. Лицо отекает. Он уже не может играть, не пропустив стаканчик–другой. Но отчаянно пытается верить. Однажды ему предложат роль в кино, такую, где он сможет показать себя. И что-то изменится. Что-то… Хоть что-то.
Продолжение следует
Материал является оригинальным авторским произведением. Все права защищены. All rights recerved.
Автор: Светлана Блохина
Статья о интимных отношениях получена: www.myJane.ru
Противовирусные препараты: за и против
Добро пожаловать в Армению. Знакомство с Арменией
Крыша из сэндвич панелей для индивидуального строительства
Возможно ли отменить договор купли-продажи квартиры, если он был уже подписан
Как выбрать блеск для губ
Чего боятся мужчины
Как побороть страх перед неизвестностью
Газон на участке своими руками
Как правильно стирать шторы
Как просто бросить курить
- 2119 -
