Я искал не птицу киви

С востока на запад

Вместе с Джорджем Джонсом, с которым я подружился в Антарктиде, мне удалось пересечь Южный остров и посетить Хоки-Тика, где учитель Тревор, наш общий знакомый, возобновил после зимовки на «Базе Скотта» работу в школе Поездка эта оказалась очень поучительной.

Итак, мы выехали рано утром с восточного побережья острова из города Крайстчерч и отправились в глубь страны. Дорога проходила по равнине, через возделанные поля пшеницы, но очень скоро появились зеленые холмы, разделенные проволочными загородками на небольшие квадратики,— там паслись овцы и коровы. Чем дальше мы отдалялись от города, тем гуще становились заросли дрока, идущие вдоль дороги. Кусты были сплошь покрыты яркими желтыми цветами.

 

 

— Как красивы эти заросли,— похвалил я. И тут же почувствовал, что совершил ошибку.
— Красивы?— вспыхнул Джордж. — Поменьше бы такой красоты. Совсем недавно какой-то негодяй привез это растение сюда из Англии. Тоже считал, что нам не хватает красоты. И вот результат. Вся страна зарастает сейчас этими кустами. Их вырубают, выжигают, травят, но пока ничего не помогает. Все больше полей зарастает дроком, который не может есть даже овца.

Джордж долго потом сопел, обиженный за Новую Зеландию, с которой Европа сыграла такую злую шутку. А я уже лез в новую ловушку. Время от времени мы проезжали мимо больших, но, как сказал мой попутчик, мелководных озер, похожих берегов на болота. Середины озер были темными от стай каких-то черных птиц и я поинтересовался, что это за птицы и почему они не подплывают к берегам.

— Как? Ты и этого не знаешь? — обрушился на меня Джонс. — Это еще один бич страны. Черные лебеди. Их здесь так много, и вред они приносят такой, что охота на них разрешается круглый год. Вот они и сидят на озерах.

Машина вильнула. Это Джонс сделал резкий поворот рулем и проехал по кошке, сбитой, по видимому, предыдущей машиной. Я внутренне вздрогнул но промолчат. А пейзаж опять начал меняться горы стали выше, речушки, которые мы переезжали,— быстрее. Снова встретилась сбитая кошка и опять Джордж рывком перевел руль машины так, что мы переехали ее. Теперь я успел разглядеть пушистый и толстый хвост — в темно-коричневых поперечных полосах. И тут я не удержался и спросил. В глазах Джорджа блеснул жесткий, стальной огонек.

— Зачем их давлю? Да их сто раз давить не жалко. Ведь это же опоссумы. — И увидев что я все еще не понимаю начал терпеливо и подробно, как маленькому, разъяснять. — Опоссумов привезли из Америки. Маленький зверек лазает по деревьям, ест листья, неприхотлив, мех хороший. Но им так понравились наши деревья, особенно верхушки их что там, где живут опоссумы, уже нельзя получить хорошей древесины. Леса просто гибнут. Страна несет огромные убытки. Опоссумов сажают в клетки, травят, но они все еще растут в числе. Да что деревья — они нам всю энергетику, всю связь испортили! Забираются на верхушки телеграфных столбов и — любимое их развлечение — качаются на проводах, да так что передними лапами держатся за один провод, а отталкиваются от другого. Сколько обрывов, сколько коротких замыканий. Ничего не помогает.

Он безнадежно махнул рукой на один из столбов, мимо которых мы проезжали. И тут я понял почему столбы выглядели странновато. Нижняя половина их метра на три четыре была полностью обита со всех сторон кровельным железом, чтобы помешать опоссумам забираться на верхушку.

Как только мы достигли перевала и начали спускаться на другую сторону острова, пошел очень теплый дождь. Я знал, что полные влаги тучи которые подходят к острову с запада и юга, выливаются именно здесь. Поэтому климат этой части острова не только дождливый, но и очень теплый. Кругом росли какие-то огромные папоротникообразные пальмы.

Хоки-Тика располагалась на сравнительно ровном зеленом склоне холма вблизи моря, среди песчаных отвалов заброшенных карьеров, из которых добывался золотой песок. От «золотой лихорадки» осталась лишь ржавая драга, одиноко мокнущая под дождем.

Нас встретили Тревор и вся его семья жена и куча ребятишек, не спускавших глаз с «живого русского». Мы пообедали, поговорили и тронулись в обратный путь. Когда добрались до перевала, уже наступила ночь, и вдруг стало ясно, что опоссумов здесь действительно много. Из темноты сверкали необычным фиолетовым огнем глаза зверьков, в которых отражался свет фар. По-видимому, опоссумы были ночными животными, они все время перебегали шоссе, и Джордж снова вилял машиной, чтобы ударить их.

Я вспоминал об этой поездке с Джонсом, об учителе Треворе и думал, что было бы хорошо переехать из госпиталя к одному из этих «антарктических киви», но все они жили сейчас далеко от Крайстчерча и были недоступны мне.

Киви новой окраски

А вот еще один мой «антарктический киви». Высокий, худой, застенчивый, похожий на Дон-Кихота человек. Зовут его Манфред Хокштейн. Он еще не очень хорошо говорит по-английски, так как недавно переехал со всей семьей из Западной Германии на постоянное жительство в Новую Зеландию. Обосновался в пригороде столицы страны. По профессии физик, он стал заниматься геофизикой. Еще в Антарктиде мы подружились: я иногда чувствовал себя одиноко, и он тоже. Нам обоим еще не хватало знания языка и обычаев страны, с жителями которой мы общались.

Детство Манфреда прошло в маленьком городке под Мюнхеном. В конце войны пришли американцы, началась неразбериха, старые порядки рухнули, новые еще не родились.

«В дома возвращались солдаты,— с грустью рассказывал Манфред,— изломанные поражением, отрешенные от всех домашних дел. Они доставали где-то бутылки шнапса или самогона, садились в кружок, напивались, спорили, пели песни. А потом снова и снова обсуждались ступени поражения. Они не могли понять, как же так все получилось?» Жизнь была тяжелой, голодной, неопределенной. Манфред и его сверстники целые дни проводили на рынке, обменивая с американскими солдатами домашние старинные безделушки на сигареты, ну а уж американские сигареты тогда были главной недевальвируемой валютой.

Потом Манфред окончил школу, университет, женился. Но чувство неустроенности, неуверенности осталось. И вот теперь он с женой и двумя дочерьми стал новозеландцем, работает в Новозеландской антарктической программе. Я был у него в гостях, в пригороде Веллингтона. Уютный домик, маленький садик. Травяная площадка для детей. Встретили меня жена Манфреда — Гретхен, дети. Оба восторженные, рады показать, как хорошо наконец живут.

В гости, кроме меня, пришли две молодые женщины — учительницы, почти девочки. Ужин неожиданно удивил. Так много всего на столе: сосиски, колбасы, отварная картошка. Отвык я уже здесь от такого. Ведь в Новой Зеландии в понятие гостеприимства «много хорошей еды» не включается. И я сказал, что это очень по-русски, что Манфред, наверное, знает наш обычай — встречать гостя богатым угощением. И вдруг Манфред и его жена Гретхен рассмеялись.

— Нет, Игорь,— сказал Манфред,— это теперь наш немецкий обычай.
И он начал рассказывать, что у них в Германии такого до войны не было. Но в конце войны и сразу после нее они пережили очень голодные времена, когда в Мюнхене за буханку хлеба могли убить. Вот и появился обычай — угощать гостей сытной едой.

И вдруг я увидел, как притихли девочки-учительницы, боясь спугнуть разговор немца с русским. Каждый из нас вспоминал сейчас спокойно свое, но между слов сквозило какая ужасная вещь — война.

Потом мы развеселились Манфред сел за виолончель, и под ее аккомпанемент вся его семья пела разные песни, потом играли в крокет на кусочке лужайки которой Манфред так гордился.

— Счастливого пути, Игорь,— сказал он мне на прощание,— передай привет Европе. Я уже не вернусь туда. Я хочу остаться здесь навсегда Я буду киви, пусть мои дети тоже называют себя киви.
Да, если бы Манфред был в Крайстчерче, у меня не было бы никаких проблем.

Семья Менерингов

Я перебирал в голове моих знакомых и отбрасывал одного за другим, пока не остановился на имени Гай Менеринг. «Он-то живет здесь, в Крайстчерче!» — чуть не крикнул я.

Первый раз я встретил его в 1965 году. Мы вместе летели из Крайстчерча в Антарктиду. Он — на «Базу Скотта», я — на зимовку в Мак Мердо. Гай Менеринг был в то время на вершине славы. Альпинист, путешественник, первую свою известность он получил благодаря фильму который снял во время плавания нескольких моторных лодок по Большому каньону реки Колорадо. Впервые тогда люди проплыли по всей реке, зажатой между отвесными скалами. Несколько моторных лодок с водометными двигателями и десяток смельчаков, возглавляемых изобретателем и создателем этих лодок Джоном Гамильтоном, тоже из Крайстчерча, прошли этот, казалось, непроходимый маршрут.

Гай был в этом походе кинооператором и фотографом. Его фильм обошел весь мир. Потом Гай поехал в Антарктиду. Результатом поездки явилась книга художественных фотографий из жизни Антарктики под названием. «Этот Юг». Когда мы познакомились, Гай летел за новыми снимками к новой книге. Мы как-то сразу сошлись, но оба отнеслись к этому как к дорожному знакомству без продолжения.

Через год мы снова встретились. Я возвращался домой после зимовки. Мой английский за это время стал уже вполне сносным. У меня появилось много друзей, и вот однажды один из них предложил поехать покататься на моторной лодке своего приятеля. Когда мы приехали на место встречи, оказалось, что приятелем этим был Гай Менеринг. Поездка получилась интересной для меня, так как дала возможность познакомиться с реками Новой Зеландии. Эти горные реки очень многоводны в нижнем течении из-за обилия осадков. Там, где мы спускали на воду с колес свои моторные лодки, река была похожа на нашу Кубань в среднем ее течении сильная, холодная, мутная, быстрая. Мы собрались не просто покататься, а половить лососей. Оказалось, что в реках Новой Зеландии лосося ловят на спиннинг.

Лодки сверху выглядели как обычные, но в нижней их части не было выступающих ниже днища винтов. Вместо этого в днище имелась дыра, куда засасывалась вода. Затем эта вода выбрасывалась под большим давлением и с большой скоростью назад. Получался как бы реактивный двигатель, толкающий лодку вперед. Струя могла выбрасываться в любом направлении, заменяя руль и придавая лодке большую маневренность. Но всю удивительность таких посудин я понял лишь тогда, когда их спустили на воду, моторы заработали — и эти большие лодки понеслись по бурунам, над подводными камнями, чуть ли не торчащими из воды.

Гай слишком много внимания уделял гостям, показывал, рассказывал, его уже не хватало на рыбалку. Мы уже думали, что разговоры о лососях — только разговоры, но, когда к вечеру вернулись к остальным, увидели в лодке у Джона Гамильтона и его компаньона несколько прекрасных рыб. Ну а нам, хотя и не удалось поймать рыбу, зато повезло в другом: Гай, увидев на склоне у берега оленя, быстро достал винтовку, причалил к каменистому пляжу и побежал вверх по камням. Через некоторое время раздался выстрел, а еще через полчаса появился сам Гай, который волок небольшого безрогого оленя. Я думал, что это браконьерство, но оказалось, что здесь и олень считается вредным животным. Настолько вредным, что его разрешают стрелять в любое время года, больше того, хозяин земли, на которой убит олень, должен дать охотнику приличное вознаграждение.

На следующий день, в воскресенье, с утра мы снова собрались в доме Гая. Гай жил на берегу небольшой чистой речки. Его домик был окружен с трех сторон деревьями, и я впервые по-настоящему увидел, что делают теплое солнце плюс колоссальное количество осадков. Обычная ольха превратилась в великана с толщиной ствола в три обхвата. Стала она такой лет за тридцать-сорок. Рядом с ольхой соседствовала роща бамбука, росли какие-то удивительные деревья, сплошь покрытые красными цветами. Я познакомился с женой Гая, ее звали Мегги. Невысокая худенькая женщина с лицом королевы Елизаветы с почтовой марки, Мегги занималась тем, что у нас называется домашним хозяйством. Мегги ижена Джона Гамильтона — Хелен умело приготовили оленя, и вторая половина воскресенья прошла весело и непринужденно.

От пяти до шести

Все последующие дни я проводил одинаково. С утра писал отчет о работе на базе, а вечерами бывал у Менерингов. Возвращался домой, в гостиницу, обычно поздно. Мы делили комнату с моим товарищем по зимовке в Антарктиде — американцем, у которого тоже были дела в Крайстчерче. Гостиница засыпала в то время рано. Ведь в ресторан после семи часов вечера посетителей уже не пускали, так как начинал действовать «ночной сухой закон». Вся продажа спиртного, даже пива, прекращалась не только в магазинах, но и в кафе, ресторанах и даже пивнушках — «пабах» — в шесть часов вечера. Говорят, что власти сделали это под давлением избирательниц-женщин, которые не хотели, чтобы их мужчины сидели весь вечер в пивнушках... «Понимаешь, Игорь,— жаловался мне один киви,— у этих женщин совсем нет понимания. Ведь раньше я приходил с работы домой, сидел с женой и детьми часа два-три, занимался хозяйством, а потом шел в паб пропустить, кружечку-другую пива с друзьями. А сейчас со всех ног с работы бегу в паб, прежде чем он закроется. И пью уже не две кружки. Надо, чтобы на весь вечер хватило...»

И действительно, в пивных до шести вечера было полно народу. Время от времени в зале раздавался громкий удар колокола, шум на секунду умолкал, и в тишине бармен объявлял: «Джентльмены, до последнего удара осталось пять минут...» Бармен имел в виду удар колокола. Потом снова удар: «Осталось три минуты...» Наконец еще удар, но оставалась одна минута, в которую каждый мог еще заказать и оплатить хоть десяток кружек и допивать их потом целый час. И вдруг — бом, бом, бом, бом!— «Ласт колл! Ласт колл!» — «Последний удар! Последний удар!» — и все кончалось. После этого действительно не продавалось ни кружки...

Опять Менеринги

Следующий раз я прилетел в Новую Зеландию почти через десять лет. На аэродроме меня встречал лысеющий, седой Гай с еще более похудевшей Мегги. Гай к тому времени был бизнесменом средней руки, одним из тех, которых много в этой стране. У Гая было два пути, чтобы выжить. Или всемерно увеличивать свое «дело», расширять фотолабораторию, ставить производство, продукции на поток или пойти по пути сохранения небольшого предприятия с очень высоким качеством работы.

— До сих пор я удерживаюсь на этом уровне,— говорил Гай, устало улыбаясь.

Каких только разговоров мы не вели с Гаем, каких проблем не обсуждали!.. Оказалось, что последние годы в Новой Зеландии происходит постоянный отток белого населения. Гай считает, что европейцы начинают бояться увеличения веса коренного населения страны — маорийцев, которые становятся все более независимыми и требуют большего участия в управлении страной. Да и процент маорийцев в стране растет. Ведь семьи у них многодетные...

Сам Гай из коренных новозеландцев. Сюда приехал его дед. Он был адвокатом, а все свободное время посвящал путешествиям по новой для него стране, написал о Новой Зеландии несколько книг. Один из высоких пиков Южного острова назван в честь деда Гая горой Менеринга.

«Если только Менеринги в Крайстчерче, то они приедут за мной»,— думал я, когда в стеклянных дверях, соединяющих нашу палату с улицей, появился спортивного вида седой человек, а за ним женщина, которую почти не было видно за огромным букетом цветов.

Это были Гай и Мегги.
— О, дир Игорь! О, дорогой Игорь! Как прекрасно, что мы снова встретились! — запела Мегги...

Тут надо сказать, что английский язык, на котором говорят английские женщины, сильно отличается по конструкции и по произношению от языка, на котором говорят английские мужчины. Он отличается и по ударениям, и по интонациям: «О, дорогой... О, как прекрасно...» Это воспитывается еще в школах, и восклицания, может быть, даже не имеют отношения к реальным переживаниям, но это делает женщину, как сами англичане говорят, так похожей на леди.

— Игорь! — продолжала ворковать без перебоя Мегги.— Нам сообщили, что тебе было бы хорошо погостить где-нибудь, пожить несколько дней среди любящих тебя людей... Когда мы узнали об этом, решили: наша дочь уже замужем, и поэтому дом пуст. Пожалуйста, Игорь, соглашайся... Мы будем так счастливы...

Я согласился и вскоре уже лежал на кожаной кушетке в большой гостиной Менерингов. Почти каждый вечер приходили гости посмотреть на живого советского человека, который пролетом из далекой Антарктики в еще более далекую Россию остановился здесь на время. Я был для них диковинной птицей, случайно залетевшей и задержавшейся здесь с подбитым крылом.

Новая Зеландия — такая маленькая страна, и расположена она так далеко от мест, где в мире происходят основные события, что киви всегда ощущают какой-то голод на причастность к событиям международного масштаба. И видно, одно присутствие русского создавало эффект такой причастности.

По утрам Гай уезжал на работу, а Мегги отправлялась за покупками. Возвращалась она к обеду.
— Игорь,— сказала она однажды,— мой зеленщик спросил сегодня: «Ты не боишься оставаться одна на весь день в доме с этим русским коммунистом?» И я ответила ему: «Если все русские коммунисты такие же, я готова поехать в Россию хоть сегодня же...»

«Рыбьи яйца»

Наступил день когда из госпиталя мне прислали костыли и сказали, что я могу ходить. С утра я выбирался в садик, разглядывал маленькие странные цветы на подстриженной лужайке, трава которой была, пожалуй, скорее не травой, а плотным мхом так было здесь влажно. Часам к пяти приезжал Гай. Он спускал легкую, похожую на каноэ лодку в реку на берегу которой стоял наш домик. Меня затаскивали в лодку и мы плавали по ней вверх-вниз по спокойной, но быстрой прозрачной воде. Впереди нас и по бортам, сторонясь лодки, разбегались и взлетали дикие утки, пробиваясь через деревья и кусты, обступившие реку со всех сторон. А у дна прозрачной реки стояли, шевеля плавниками и хвостами, ряды длинных темных рыб.

— Что это за рыба? — спросил я
— Форель,— небрежно ответил Гай.
— Форель? Слушай, Гай, достань мне удочку, и я буду ловить тебе к ужину кучу форели.

Гай долго хохотал в ответ и, когда успокоился, сказал:
— Рыбу в ручьях и реках в черте города ловят только женщины и дети. Мужчины могут делать это лишь за городом. И рыба отлично понимает это, так же как и дикие утки, посмотри, как много их в городе,— ничего не боятся. Никто не тронет ни их, ни утят. Другое дело на пустынном озере или реке в горах.

Наконец пришел долгожданный для Гая конец недели. Он и Джон Гамильтон отправились на рыбалку. К вечеру Гай вернулся с десятью большими, весом килограммов по восемь, лососями. В этот же вечер я молча, во все глаза, смотрел, как разделывают рыбу по-новозеландски. Несколько смелых ударов тесака — и огромная голова вместе с передними плавниками летит в корзину для мусора. Туда же летят хвост, другие плавники с их мышцами, кожа, содранная с рыбы. Остающаяся средняя часть тушки отсоединяется от костей и разрезается на добротные плоские куски. Их заворачивают в вощеную бумагу и складывают в морозилку — про запас. На столе осталась солидная красно золотистая горка икры.

— Что будем делать с рыбьими яйцами? — нерешительно спросил Гай.
Так же, как и любой европеец, Гай много слышал о знаменитой, баснословно дорогой русской черной и красной икре, которая называется по-английски «кевиар». Всякая другая рыбья икра в том числе и великолепная крупная икра лососей и осетровых рыб, не приготовленная каким-то таинственным образом русскими, называется «фиш эгс». То есть «рыбьи яйца». И если в русском языке одинаковое название приготовленной и сырой икры подсказывает, что это две близкие вещи то в английском между «кевиар» и «фиш эгс» огромная разница.

Еще в предыдущий свой приезд сюда мы с моим товарищем обещали Менерингам узнать «русский секрет» приготовления «кевиар». Дома навели справки, и вот хозяева благоговейно следили за процессом превращения «рыбьих яиц» в благородный «кевиар». Когда на другой день пришли гости, сэр Джон и леди Гамильтон, на столе, кроме запеченного мяса оленя и отбивных из лосося, была и тарелка с отличной малосольной красной икрой.

Однажды Мегги вернулась из города с какой то очень энергичной черноволосой худенькой женщиной. Из за обилия помады и пудры на лице трудно было судить о ее возрасте.

— Игорь, это моя приятельница по вечернему университету, ее зовут Соня. Она изучает русский язык и литературу и хотела бы поговорить с настоящим русским, если ты не возражаешь,— несколько скованно проговорила Мегги.

Соня решительно подоила ко мне и заговорила на хорошем, без акцента, русском языке. Она рассказала, как они с мужем решили бросить Америку и как в поисках места, куда переехать, вдруг обнаружили существование Новой Зеландии, в которой когда то бывал один из их родственников. Она рассказала, что они перебрались сюда из Нью-Йорка с двумя детьми, мальчиком и девочкой, потому что жить в Нью-Йорке с детьми было невозможно Город начинал развращать их: наркомания, преступность. «Как вспомню соседний с нами квартал, так до сих пор мурашки по коже бегают. И конечно же,— продолжала Соня,— мы купили здесь, в Крайстчерче, пре красный участок земли и решили строить дом сами. Настоящий современный американский дом. Ведь вы, новозеландцы, не умеете строить домов,— вежливо кивнула она Гаю и снова пустилась в рассуждения. — Дело в том, что мой муж архитектор, и он решил начать заново свою карьеру здесь. Но разве есть работа для американского архитектора в такой маленькой и примитивной дыре, как ваша страна, Гай?..» Гай медленно закипал, а Соня все трещала. «Мои дети пошли здесь в школу. Девочка прижилась, а мальчика начали травить. Мой сын — настоящий американский мальчик. Он твердо знает, что может во всем быть первым, и старался быть им. Это прекрасное чувство быть уверенным, что ты из тех, кто должен быть первым. Но ваши дети, Гай,— они, по видимому, завидовали моему мальчику,— избивали его каждый день. Он ходил все время с синяками. А учителя не понимали его свободного мышления. Ведь ваши школы такие старомодные. Поэтому ему ставили низкие отметки. Сейчас мой мальчик вернулся в США и записался добровольцем в военно-морской флот. Ах, Игорь, моему мальчику так идет форма матроса флота США. Он в ней просто иллюстрация к рекламному плакату «Вступайте в ряды нашего флота!» Мы с Гаем переглянулись а Соня уже щебета та о том как из США в Крайстчерч идет контейнер за контейнером с мебелью холодильниками, настоящими американскими коврами другой домашней утварью «Ведь у вас, Гай, не умеют делать ничего хорошего кроме баранины и шерсти»,— она снова кивнула хозяину.

Я почувствовал, что если она не замолчит Гай забудет, что он хозяин и даст ей в глаз, как это делали здесь с ее сыном. Чувствовалось, что и Мегги уже не слушает подругу, а в основном с тревогой следит за мужем, чтобы во время остановить взрыв.

— Соня, а кто вы по национальности? — нашлась она, меняя предмет разговора.
— Я? Конечно американка. Но мои предки — выходцы из Сицилии и Ирландии. А муж, хотя тоже американец, но родился в Голландии.

Мы с Мегги поняли что на этот раз гроза прошла стороной.

Необычный отъезд

Выздоровление пришло внезапно. Неожиданно почти пропала боль и я начал хоть и хромая но ходить. И все. Пора было двигаться дальше. Улетал я из Новой Зеландии так же необычно как и въехал в нее. Дело в том что, прежде чем вернуться домой, я должен был лететь в США через Гавайские острова. За день до вылета обнаружилось, что мой паспорт до сих пор лежит в американском посольстве в Веллингтоне для получения визы. После часа оживленных переговоров по телефону посольство заверило, что паспорт будет в аэропорту Крайстчерча к моменту отлета экспедиционного самолета. Привезет его туда специальный гонец.

На другой день выяснилось, что самолет улетел без нас со срочным грузом, а мы через сутки вылетим другим самолетом. Выяснилось также, что моего паспорта по прежнему нет. Снова телефонные переговоры. Оказалось, паспорт отослан в Крайстчерч со специальным курьером — сержантом морской пехоты из охраны посольства. Когда курьер с моим паспортом при летел в Крайстчерч, он, вместо того чтобы пойти в штаб антарктических операций, справился о вылете экспедиционного самолета антарктической экспедиции у диспетчера аэропорта. Ему ответили что самолет улетел час назад, на несколько часов раньше, чем предполагалось. «Ага — решил сержант,— раз так хозяин паспорта уже летит сейчас в сторону Гавайских островов. Но ведь Гавайи — это уже Америка. И первый вопрос, который там зададут каждому: «Покажите ваш паспорт». А это значит — он, сержант морской пехоты США, не выполнил задания». Сержант не размышлял долго — лишь спросил диспетчера когда вылетает ближайший рейсовый самолет в Америку и попросил билет на рейс от Крайстчерча до Гонолулу. «И отнесите стоимость билета на счет американского посольства в Веллингтоне».

Гонец знал что рейсовые «боинги» летают значительно быстрее чем тихоходные экспедиционные грузовые самолеты. И за десять часов полета «боинг» обгонит тихоход. Так и произошло, и когда самолет экспедиции садится на базе Хиким рядом с международным аэропортом. Гонолулу довольный сержант уже поджидал его заранее предвкушая как все будут рады его оперативности. Можно представить себе его удивление когда он узнал что все пассажиры которые собирались лететь в Америку остались в Новой Зеландии. «А русский ученый?» — спросил он с надеждой. «И русский тоже» — был ответ. И тут только сержант понял что в логичной цепи рассуждений, которые привели его сейчас на Гавайи он забыл подумать об одном как можно улететь из такой хорошо охраняемой пограничным и таможенным контролем страны как Новая Зеландия без паспорта. Тут только гонец решил что он, пожалуй поторопился и принял на себя стишком много оперативных решений. И он послал в свое посольство и нам в Крайстчерч телеграмму примерно такого содержания: «Прилетел Крайстчерч с опозданием самолет в Америку уже улетел Купил счет посольства билет первый рейсовый самолет Гонолулу чтобы привезти туда паспорт Зотикова Нахожусь Гонолулу базе Хиким Выяснил Зотиков сейчас Новой Зеландии его паспорт у меня, жду указаний что делать паспортом Зотикова куда и как лететь мне самому».

Посольство ответило сразу и тоже в два адреса примерно так: «Подождите прилета Зотикова в Гонолулу и ни в коем случае не летите обратно рейсовым самолетом за счет посольства». Я представлял как болят сейчас головы у работников американского посольства, ведь им надо будет писать объяснение о необходимости полета сержанта в Гонолулу, чтобы списать деньги, потраченные на билет. Но мне было не до смеха. Как улететь из Новой Зеландии, если твой паспорт находится в Америке и между вами около десяти тысяч километров океана? И вот тут я увидел, как работают американцы — мои друзья из антарктической программы США. За несколько часов оставшихся до моего отлета они сделали так, что в далеком Гонолулу мой паспорт просмотрел и списал с него основные данные консул Новой Зеландии, официальный чиновник МИДа который, по счастью там оказался. Когда он телетайпом прислал в пограничную службу Крайстчерча все данные — это был почти новый паспорт.

Почти, но не совсем — не хватало фотографии и образца подписи чтобы пограничникам было ясно что я — это я. Но тут было уже проще. Те же друзья письменно поручились что я тот, за кого себя выдаю. Таможенный офицер Новой Зеландии пожал мне руку, пожелал счастливого пути, и я снова оказался в салоне самолета летящего далеко-далеко на север — на Гавайские острова.

На память об этом эпизоде в моем международном паспорте количество пограничных штампов о въезде в Новую Зеландию на один больше чем количество штампов о выезде из нее.