Рукотворные озера Камагуэя

Впереди едет автофургон серебристого цвета. Он притормаживает и сворачивает на гравий, направляясь к группе легких строений в окружении пальм, расположенных в километре от шоссе. По борту автофургона — синяя полоса и буквы ICP: сокращение от «Институтс кубано де песка» — Кубинский институт рыболовства. Такие машины десятками видишь каждый день в Гаване, особенно в районе порта. Но что «Институтс де песка» делает здесь, далеко от моря, в поселке животноводов провинции Камагуэй?

 

 

Автофургон окружают женщины. Короткий оживленный разговор с водителем, взрывы смеха, и вот уже довольные домохозяйки расходятся по домам. В руках у каждой — прозрачный пакет со свежей рыбой.

— Тилапия! Ох и вкусна! — комментирует наш всезнающий и потому незаменимый водитель Гильермо. Высунувшись в окно, он пылко бросает вдогонку дородной мулатке, величаво шествующей мимо:

— Королева! Если ты так же здорово стряпаешь, как ступаешь по земле...

Настоящий кубинец, Гильермо не может оставить женщину без комплимента.

Царство тилапии оказалось близко — водохранилище Химагуайю, рукотворное озеро площадью почти 190 гектаров. Закатав по колено штанины, я лезу в лодку рыбаков Ховито Сиснероса и Армандо Камачо. Сидящий на веслах Армандо — веселый белозубый парень в выгоревшем армейском кепи — плавно гребет туда, где качающиеся на волнах пластиковые шары-поплавки обозначают верхний край сети. Там уже стоят несколько лодок, хлопочут рыбаки.

Вода под нами густого зеленого цвета. Скорее угадываешь, чем видишь: колышущиеся темные пятна на глубине — это скопления водорослей. Местами они подступают к самой поверхности, и, когда лодка наползает на бурую массу, раздается мягкое шуршание. Непонятно откуда слышится «кроак-кроак» — звук, очень похожий на кваканье «рана торо» — лягушки-быка.

— Это пасется тилапия,— вносит ясность Армандо. Он студент-заочник, учится на гидрографа. А промыслом пресноводной рыбы занялся потому, что, во-первых, это дело на Кубе новое, во-вторых, работа поможет ему изучить режим рек и озер родной провинции Камагуэй.

...Кое-где из воды торчат верхушки полузатопленных деревьев. Их протянутые к небу серые безжизненные ветки — как раскрытые ладони. В сезон дождей, когда объем водохранилища увеличивается до 80 миллионов кубических метров и уровень повышается, вершины мертвых деревьев скрываются под водой.

Неподалеку на шапке жухлой травы сидит серая птица. Она снимается с места и, крича, проносится над нашими головами.

— Баклан,— говорит с кормы Ховито, рыбак постарше.— Повадились воровать рыбу из сетей, да сами в них и попадаются.

Кроме бакланов, на озере постоянно живут утки-ягуасы, пеликаны, зимородки, а осенью прилетает множество пернатых с севера.

Слегка сдвинув сомбреро на затылок, так что на лбу обозначается полоска не тронутой солнцем кожи, Ховито смотрит вверх.

— Ну и печет! Жарит в самое темечко! А вода вот-вот закипит!

Улов из сетей вынимают трижды в сутки: рано утром, днем и ночью. Иначе нельзя: потребитель должен получать рыбу свежей. Особенно достается рыбакам ночью — работать приходится с карбидными лампами, и на свет слетаются москиты со всей округи.

— Жалят — спасу нет! — морщится Армандо.— И сквозь одежду, и сквозь перчатки!

Лодка выходит на широкую гладь. Рыбаки неторопливо перебирают сеть, извлекая запутавшихся в ячейках тилапии. В лодках растут сверкающие чешуей, шевелящиеся груды.

— Эй, Моро, брось-ка нам одну!— Ховито прижимает босой ногой шлепнувшуюся на дно нашей лодки горбатую рыбину.— Смотри, какая красавица! — Он протягивает мне крупную тилапию. У рыбы длинный и острый спинной плавник, на коричневатом боку — поперечные полоски.— В любом виде хороша!

— Как и многие другие кубинцы старшего поколения,— говорит Ховито,— я стал приверженцем рыбной кухни совсем недавно. Это все они придумали, молодежь,— кивает он в сторону Армандо, разливающего черный как деготь кофе из литрового термоса. Наша беседа продолжается на берегу, под навесом. Зажаренная в кипящем масле тилапия действительно оказалась превосходной на вкус.

— Парадокс,— включается в разговор Армандо.— На Кубе, где все за милую душу уплетают лягушачьи лапки, пресноводная рыба до последнего времени считалась совершенно неудобоваримой — чем-то вроде червя. Трудно было справиться с таким предрассудком.

— Что верно, то верно,— вторит Ховито.— Рыбу не ели и не ловили. Да и какая она была, в наших-то речушках?! Действительно — червяки в чешуе...

— Ты сам видел,— говорит Армандо Камачо,— реки у нас недлинные и маловодные. В сезон ливней они переполняются и быстро уносят в море влагу, в сухой период мелеют, многие вообще пересыхают. Да еще промышленные стоки... Так что те немногие рыбы, что здесь водились, ползали, можно сказать, в иле. В болоте жили — болотом и пахли.

Действительно, когда в 1962 году специальная комиссия только что созданной Академии наук Кубы по поручению революционного правительства изучила состояние природных ресурсов острова, картина открылась малоутешительная. Из-за хищнического сведения лесов в колониальный период и возросшего потребления пресной воды запасы пригодной для питья влаги катастрофически сокращались, реки и озера мелели и все больше загрязнялись промышленными отходами. Это, естественно, отразилось и на пресноводной фауне. Но, самое главное,— урожай кубинских крестьян полностью зависел от капризов природы. Всегда была опасность, что он погибнет от засухи, а налетит тропический ураган — так от наводнения.

В конце 60-х годов мой знакомый москвич Рамон Солива, выпускник МЭИ, возил меня на строительство плотины Пасо-Секо под Гаваной. Рамон, выросший в Советском Союзе и с детских лет впитавший дух интернациональной солидарности (его отец сражался против Франко за Испанскую республику), вызвался поехать на далекий остров в Карибском море, чтобы помочь кубинской революции.

Рамон строил плотину с нулевого цикла. Он был свидетелем, как на пустынной площадке заурчал первый советский бульдозер, как по рыжей извилистой дороге поползла вереница гигантских МАЗов с бетонными блоками.

Мы стояли с Рамоном на двадцатиметровой насыпи. Перед нами как на ладони открывался котлован будущего водохранилища. На противоположном склоне еще трудились машины, но уже начиналось заполнение, и на дне синело, постепенно расширяясь, блюдечко воды. «Года через три,— говорил тогда Рамон,— мы заполним водохранилище, соберем в него всю выпадающую в сезон ливней воду. И сможем оросить все окрестные плантации и пастбища...»

Так уж мне везло на Кубе, что почти в каждый свой приезд на остров я попадал на открытия новых водохранилищ. В начале 70-х присутствовал на торжественном вводе в эксплуатацию водохранилища «Ла-Хувентуд» в провинции Пинар-дель-Рио, строившегося с помощью советских и болгарских специалистов. Еще через несколько лет видел, как рождалось искусственное озеро Химагуайю...

— Пресноводное рыбоводство,— прерывает мои воспоминания Армандо,— возникло у нас в шестидесятых годах. В водоемы, созданные руками кубинцев, были выпущены миллионы мальков карпа, сазана, белого амура, линя. Они отлично прижились на Кубе. Недавно видел по телевизору: в одном из водохранилищ выловили линя весом сорок пять килограммов! Хорошо чувствует себя у нас и тилапия, рыба африканского происхождения, которую начали разводить в последнее время. Она нерестится пять раз в году!

Армандо обсасывает хребет рыбы и собирает кости тилапии в пластиковый пакет. Он великий аккуратист: не терпит никакого мусора на берегу водохранилища. И в лодке у него всегда чисто, словно Армандо не рыбу ловит, а катает туристов.

— Короче,— подводит он итог,— только теперь многие кубинцы старшего поколения распробовали вкус пресноводной рыбы. Ховито вон всю жизнь считал, что нет лучше угощения, чем чичарронес, подсоленные свиные шкварки, и рис, сваренный с черной фасолью. Скажи, разве не прав, старина?

— Ты забыл про пиво со льда,— прищуривается, улыбаясь, Ховито.— Чичарронес с пивом — первое дело!

Устроившись поудобней, он рассказывает:

— Всю жизнь я был вакеро, пас скот. Какую только работу не делал: и доил, и роды у коров принимал, и бычков выхаживал. А нужно было — седлал лошадь, брал винтовку — мачете-то у крестьянина всегда на боку — ив патруль: наша крестьянская милиция немало диверсантов выловила. А как же иначе? Революцию надо защищать.

Революцию, которая прогнала латифундистов и наделила правами таких, как он, мелких землевладельцев, Ховито принял сразу и безоговорочно. Народная власть поддержала крестьянские кооперативы, дала им ссуды и кредиты, помогла машинами и семенами, провела дороги, установила стабильные цены на продукцию. Ховито и его жена научились читать и писать, их дети получили образование и работу.

— Много скота прошло через мои руки,— Ховито стискивает узловатые натруженные пальцы в крепкие, увесистые кулаки.— И вот этими же руками я уничтожал то, что выращено ценой стольких усилий и пота. Им-то,— он энергично кивает в сторону северного берега, имея в виду американцев,— хотелось бы поставить нас на колени, вернуть старые порядки, вновь сосать кровь из кубинцев. Не выйдет!

Понятен гнев крестьянина. Несколько лет назад на Кубе вспыхнула эпизоотия африканской чумы, нанесшей огромный вред свиноводству. Чтобы предотвратить распространение заразной болезни, в отдельных районах уничтожали всех свиней до единой. Ховито тогда вступил в один из отрядов борьбы с эпизоотией. Стиснув зубы, еле сдерживая слезы, он расстреливал несчастных животных из автомата и закапывал, закапывал, закапывал трупы... Как выяснилось позже, вирус чумы был занесен на Кубу агентами Центрального разведывательного управления США. Отражение этой диверсии было одним из боев на фронте необъявленной химической и бактериологической войны, которую ведет ЦРУ с целью дестабилизации социализма на Кубе.

За три года на плантациях сахарного тростника и табака пять раз свирепствовали серьезные вирусные заболевания растений, что нанесло ощутимый удар по кубинской экономике: ведь сахар и табак — главные экспортные культуры страны. Впоследствии правительство Кубы собрало доказательства того, что и в этих случаях вирусы были занесены диверсионным путем.

С приходом в Белый дом администрации Рейгана американские спецслужбы получили полную свободу действий. В прошлом году на Кубу был занесен вирус лихорадки денге. Это опасное заболевание — его возбудителей переносят комары — сопровождается высокой температурой и кровотечениями изо рта и ушей. За короткий срок заболели 350 тысяч человек. Сто пятьдесят шесть погибли, причем девяносто девять умерших — дети. Когда кубинцы справились с этой эпидемией, на острове разразилась другая — геморрагический конъюнктивит.

В то время как Куба боролась с эпидемиями, США и подконтрольные им международные фармакологические компании сделали все, чтобы она не могла приобрести на мировом рынке необходимые препараты.

ЦРУ пытается вести еще одно наступление на Кубу — метеорологическое. Особая служба обрабатывает тучи химикатами с тем, чтобы они проливались дождями, не достигнув берегов острова,— таким образом на Кубе провоцируется засуха...

«Кон ла гуардиа эн альто!» — «Всегда начеку!» — такой лозунг можно увидеть и услышать на Кубе повсюду.

— Кон ла гуардиа эн альто! — в голос воскликнули Армандо и Ховито, когда я стал прощаться с ними и пожелал успехов.

— Нас никому не удастся запугать,— добавил Армандо.— А что касается планов метеорологической блокады...— Он посмотрел на безоблачное вечернее небо. — Да, раньше такое можно было прочитать только в фантастических романах. Ужасно, когда достижения человеческого разума — власть над погодой! — используются в злодейских целях. Впрочем, мы не боимся. И своей водой мы теперь управляем сами. Знаете, сколько водохранилищ было на Кубе в 1959 году? Всего три. А за двадцать лет революционной власти их создано 147! Наши искусственные водоемы могут принять 6 миллиардов кубических метров воды — это я вам как гидрограф говорю. Угрозы засухи больше не существует, как бы там ни бились «пожиратели туч».

...Пока машина не скрылась за поворотом дороги, Армандо и Ховито все махали и махали мне вслед. Две фигурки на берегу рукотворного озера Химагуайю.