Цвет надежды

Архитектор Ти Яо

Даже сейчас, в начале сухого сезона, Пномпень сохранил зеленый наряд. Верхушки кокосовых пальм поднялись выше третьих этажей, коренастые кросанги роняют кисловатые плоды на потрескавшийся асфальт; пальмы арека и манговые деревья, хоть и потеряли зимой часть своей листвы, пышно колышутся.

Зелень словно хочет укрыть раны города. А лечат эти раны люди.

Полпотовская клика испытывала просто яростную ненависть к кинотеатрам, больницам, рынкам, банкам и другим общественным зданиям.

 

 

Банк был взорван изнутри огромным зарядом динамита. Искореженные стены, провалившаяся крыша, разбитые скульптуры, украшавшие некогда парадный вход,— немые свидетели преступления одного из самых варварских режимов в истории человечества.

Сильно повреждена гостиница «Сукхалай». На проспекте Сон Нгок Мина, который пересекает безупречно прямой восьмикилометровой линией весь город, разрушены десятки жилых домов.

Город лечит раны. В отремонтированные дома вселяются люди, на фронтонах восстановленных кинотеатров появились афиши, открываются ресторанчики и кафе, красные вывески снова украшают булочные.

В ближайшее время советские строители, которые помогают пномпеньцам восстанавливать город, приступят к возведению нового здания Национального банка, при этом они постараются сохранить его прежний архитектурный облик, созданный известным архитектором Ван Моливаном.

Буйные шапки дерев, струящиеся плети плющей и лиан не скрывают уже ожившие здания. Они отступают там, где бамбуковая решетка строительных лесов врезается в кущи, где светятся свежей побелкой стены восстановленного жилья.

У заместителя народно-революционного комитета города Пномпеня, архитектора Ти Яо, дел — десятки, все неотложные, а тут нужно выкроить хотя бы полчаса — пришли корреспонденты.

Худенькая девочка лет семи робко остановилась у дверей.

— Дочка,— поясняет Ти Яо, и глаза его наполняются нежностью.— Я ведь на работе до поздней ночи, из дому ухожу в пять утра. Вот и видимся только здесь. Она не помешает?

В 1963 году Ти Яо приехал учиться градостроительству в Москву. В 1970 вернулся на родину, работал в отделе архитектуры министерства общественных работ, был деканом архитектурного факультета Пномпеньско-го университета искусств...

— В 1975 году мне пришлось сменить профессию. Нас выселили в провинцию Кратьэх и заставили рыть каналы.

Многие мои товарищи были убиты, а я затерялся среди незнакомых людей, которые не знали, что я учился в Советском Союзе. Если бы проведала об этом полпотовская охранка, вряд ли мы могли бы сегодня разговаривать здесь...

Вернулся он в Пномпень в январе 1979 года, сразу же после освобожденния. Город напоминал разоренный муравейник. Сотни домов стояли в руинах, улицы были завалены мусором. Полновластными хозяевами столицы были крысы, голод, болезни.

Население истреблено или выселено, учреждения разрушены или разграблены. С чего начать восстановление? Когда стали возвращаться люди, прежде всего необходимо было обеспечить еду, жилье, работу, медицинскую помощь. Это казалось тогда почти невыполнимым. Сейчас, два года спустя, в Пномпене около четырехсот тысяч жителей, работают десятки школ, больниц, открыты магазины, восемь кинотеатров. Работают многие промышленные предприятия...

— Мы не только восстанавливали здания. В пригородной зоне, в городских садах, парках выращивали овощи, выхаживали плодовые деревья. Народ наш умеет все, нужно лишь было дать ему надежду, вернуть веру в завтра, в саму жизнь. Собрали уцелевших мастеров, наладили промыслы. На данном этапе это насущная необходимость: нужны одежда, еда, хозяйственная утварь. Конечно, огромную помощь оказывали нам Советский Союз, Вьетнам, другие социалистические страны.

Ти Яо говорил о развитии системы образования, о завтрашнем дне столицы, о возрождении всей страны. И о своих мечтах и делах в этом трудном и прекрасном процессе.

Стук в дверь: в кабинет архитектора вошли два парня с рулонами ватмана. Развернули на столе листы эскизов плакатов. На одном — призыв поддерживать чистоту в городе, другой посвящен кампании по ликвидации неграмотности, третий призывает пномпеньцев на выборы.

Ти Яо рассматривает плакаты, делает замечания художникам, что-то говорит девочке, которая пристроилась в уголке кабинета с тетрадкой для рисования, потом, спохватившись, вспоминает о нас и улыбается...

Мальчишки на Ват Пноме

Был март, середина сухого сезона, когда все цепенеет в ожидании дождей, а уровень воды в реке Тонлесап падает на несколько метров. И лишь на обнажившихся от воды берегах зеленеют огороды, которым суждено будет через три-четыре месяца снова уйти под воду.

Днем ртуть поднималась до сорокаградусной отметки; вода в тазу, вынесенном на крышу нашего дома, прогревалась настолько, что вполне годилась для стирки. Полуденная дрема часа на три окутывала город. И только на городских рынках продолжалась ленивая торговля.

В тот знойный мартовский день я забрел на Ват Пном — Храмовый Холм. С ним связано предание о некой благочестивой и богатой вдове Пень. Однажды во время разлива, рассказывает легенда, к ее дому прибило дерево. В дупле его вдовица обнаружила четыре бронзовые статуи Будды и каменную статую какого-то божества. Госпожа Пень позвала соседей и сказала им, что надлежит сложить молитвенный холм на западе от ее дома. Соседи помогли ей воздвигнуть холм, потом распилили дерево, сделали из него алтарь, который и водрузили на самой вершине рукотворной горы. Там и поставила вдова Пень четыре бронзовые фигурки. А каменную статую установили у восточного подножия горы. Позже на холме построили пагоду Ват Пном Дон Пень — Храм на горе госпожи Пень,— а местность вокруг холма назвали Пномпень. Произошло все это шестьсот лет назад...

Сейчас на ступеньках пагоды сидели два пожилых буддийских монаха и безмолвно смотрели в жаркую мартовскую даль.

— Полпотовцы не щадили никого и ничего,— с горечью рассказывал мне архитектор Ти Яо.— Ват Пном не избежал разрушения. В руинах многие строения на холме, разворованы священные статуи. Мы пытаемся спасти и сохранить уцелевшие.

Ват Пном сейчас лишен буйной тропической зелени. Она расцветет с началом сезона дождей. Среди руин чудом уцелевшая пагода, но и она требует серьезного ремонта.

В туристских проспектах, который выпускала пресс-служба Сианука, Ват Пном был другим. Красивым и неосязаемым.

И я вдруг представил себе туристов, увешанных кино- и фотоаппаратами. Я представил себе этих туристов, отщелкивающих свою порцию буддийской экзотики, и тут вспомнил о поселке Кандальстыонг, где мы снимали телевизионный очерк о преступлениях полпотовского режима.

Было это два года назад, когда жилось кампучийцам еще трудно, когда решалась судьба первого полноценного урожая риса, когда не хватало продовольствия и народные власти распределяли между крестьянами продукты, полученные по каналам международной помощи. . ...

Вместе с нами в Кандальстыонг приехали несколько американских, канадских и английских журналистов.

Работали они в прямом смысле слова в поте лица: щелкали затворами, снимая крупным планом изможденные лица крестьян, банки с кукурузным маслом, мешки с рисом, молодых ребят из отряда народной милиции, наблюдавших за порядком при распределении...

Некоторые фотографии я встречал потом в журналах и газетах. Среди тех журналистов нашлось несколько честных, которые написали правду.

А остальные?

Их профессионально сделанные снимки сопровождались комментариями, из которых вытекало, что голод завершит истребление нации, что страна стоит на краю гибели и что виноваты во всем народно-революционные власти и вьетнамцы.

Клевета, чудовищная по мысли, была для этих газет заурядной. Им ничего не стоило обвинить людей, спасших свою страну и народ от полного уничтожения, людей, поднявших знамя борьбы и изгнавших убийц из Кампучии, в неспособности руководить государством. Им ничего не стоило — а вернее, за это здорово платили — обвинить братский народ Вьетнама, с которым кампучийцев связывают долгие годы совместной борьбы против французских колонизаторов и американской агрессии, в интервенции.

Ложь сопровождалась воплями о трагедии Кампучии. Но они не захотели вспомнить о трагедии, разыгравшейся с приходом к власти пропекинскои клики, бросившей страну на грань гибели. Теперь они редко приезжают в Кампучию. Голода нет, лица у людей открытые и веселые.

...Мальчишеский смех вернул меня на лестничную площадку Ват Пнома. Пномпеньским мальчишкам, озорным, юрким, общительным, как все мальчишки мира, видно, тоже не спалось в полуденную жару. Они пришли сюда посмотреть на змею.

— Какую змею? — переспросил я.

— Большую, как Наг,— сказал самый бойкий.

— Черную,— тихо добавил другой. Глаза у них блестели от ужаса и восторга.

Обойдя пагоду и затаив дыхание, мы заглянули в высохший колодец. На дне его лежала крупная кобра. Змея зашипела и уползла в щель между камнями. Ребятишки сокрушенно цокали языками, что выражало крайнюю степень огорчения, и через мгновение рассыпались по склону холма.

Монахи все так же отрешенно сидели на ступеньках храма, когда пришли несколько женщин с дарами — рисом, бананами, ананасами...

Было три часа пополудни, и солнце уже не так палило. Город просыпался. Кто возвращался на работу после обеденного перерыва, кто шел на рынок; продавцы сигарет, сладостей, уличные кулинары уже выставили на тротуарах свои лотки. Тяжелые грузовики и канареечные «Лады», крестьянские повозки, велорикши и велосипедисты катили по проспекту Сон Нгок Мина. Пестрота, шум, пульсирующая жизнь.

И множество детей — на руках или на бедре у матери или семенящих следом. Они родились и сделали первые шаги на освобожденной, оживающей земле.

Я неспешно шел по широкому тротуару проспекта, мне улыбались, я улыбался, здоровался со знакомыми.

Рыбаки Чран Чомреса

Рынка в столице никак не миновать. Сначала ездишь туда просто купить фруктов и овощей. Постепенно рынок все больше привлекает яркостью красок, гаммой запахов, многообразием лиц. И начинаешь пристальнее вглядываться в его не сразу понятную жизнь.

В годы полпотовского лихолетья рынки были уничтожены. Плоды труда крестьян, рыбаков, кустарей, охотников присваивались теми, кто превзошел своих пекинских учителей в масштабах «культурной революции». Порою и сейчас люди, потерявшие друг друга в изгнании, встречают здесь родных или знакомых, от которых узнают о судьбе пропавших.

Рынки стали возникать по всей стране сразу же после свержения пропекинской клики. Тогда еще не была введена денежная система и торговля была меновая. Основой обмена был рис. Его меняли на рыбу, овощи, фрукты, кусок ткани для саронга, сорочку или сандалии.

Когда народно-революционные власти ввели в обращение риели народной Кампучии, торговля значительно оживилась. На укреплении позиций возрождающейся экономики страны благотворно сказался хороший урожай риса, собранный в сухой сезон 1981 года. Рыночная цена риса приблизилась к государственной.

Говорят, по потреблению рыбы на душу населения кхмеры занимают одно из первых мест в мире. В рыбных рядах чего только не увидишь. В тазу извиваются угри, рядом в корзинке трепещет мелкая рыбешка — из нее хозяйки изготовляют пахучий рыбный соус. Полутораметровая рыбина, пойманная в реке Тонлесап, соседствует с кучкой «туполобиков», выловленных в жидкой грязи на рисовых полях. Крабы, креветки утреннего улова копошатся на лотках и в ящиках.

Рыбой богаты реки и каналы, пруды и озера, среди которых первое место в промысле занимает Великое озеро Сап.

На улицах поселка Чран Чомрес, что на окраине Пномпеня, по утрам народу и не видно. Все население на реке. В начале сухого сезона путина в разгаре: в это время воды Тонлесапа текут обратно в Меконг, с ними приходит и рыба из Великого озера.

Долбленки, катамараны снуют меж неподвижных плотов. Плоты заякорены посреди реки. На них лебедки да легкие навесы. Несколько раз в день вытаскивают невода. Улов поскорее доставляют на берег, какую-то часть обрабатывают здесь же, но большую часть отправляют в Пномпень. На берегу молодые женщины под руководством двух стариков чинят сети. Расположились они у просторного строения — навес и одна стена. В провинциях под такими же навесами располагаются деревенские кузницы, сельские школы. Население поселка — чамы — одно из национальных меньшинств, которое исповедует ислам, и навес в Чран Чомресе — мечеть.

Из обвинения Народно-революционного трибунала, вынесшего смертный приговор палачам:

«Пол Пот — Иенг Сари намеревались уничтожить мусульман. Проводя политику насильственной ассимиляции, они организовали преследования и убийства ряда видных деятелей ислама. Почти 90 процентов мусульманского населения было уничтожено... Все 114 мечетей были разорены и разрушены. Некоторые из них взорваны динамитом, снесены бульдозерами».

В Чран Чомресе навес служит и школьным помещением. Уцелевшие чамы после освобождения вернулись в родные места. Вернулись к привычному своему занятию — рыбной ловле.

Во время всеобщих выборов в местные органы народной власти, проведенных в Кампучии в марте 1981 года, мечеть в Чран Чомресе стала избирательным участком. Первыми голосовали старики — им здесь уважение и почет.

Рыболовецкая артель получает кредиты от государства на приобретение снастей, моторов для лодок, рис по государственным ценам, соль, некоторые промышленные товары. Расплачиваются рыбаки частью своего улова, остальное везут на рынок.

Жених и невеста с улицы Самдех Пан

Всю ночь шел дождь. Странно было видеть сине-голубое пномпеньское небо посеревшим.

На улице голые малыши плескались в разлившейся после ночного дождя луже, где-то горланил петух, проспавший из-за дождя утро.

И тут приехал Сомарин.

...Когда мы только приступали к съемкам телерепортажей, утром в гостиницу явился смуглый молодой человек в рубашке, брюках цвета хаки, в сандалиях из автомобильных покрышек. Он назвал свое имя — Сомарин и сказал, что нас ждут в школе Сантомо.

По дороге в школу молодой человек был сдержан, озабочен и беспрестанно писал в своем блокноте французские фразы: как я понял, он всерьез учил этот язык.

Полдня мы снимали и записывали в школе Сантомо. Рассказы учителей, рисунки школьников, которые сохранили эпизоды пережитой трагедии, школьные классы, еще полупустые, лица ребят, их не по годам серьезные глаза. Все, с чем мы столкнулись в то утро, потрясло нас. Наш гид был незаменим: быстро и точно переводил, помогал...

Снимали мы много, и Ук Сомарин как-то незаметно стал членом нашей группы.

Вместе мы исколесили больше половины провинций Кампучии и съели не один фунт соли. Впрочем, о соли позже.

Итак, этим пасмурным утром прикатил на велосипеде Сомарин.

— Мой друг сегодня женится,— сказал Сомарин после обычных приветствий и расспросов о житье-бытье.— И он очень хочет, чтобы ты пришел на его свадьбу.

И мы отправились на одну из многочисленных улочек, веером расходящихся от центрального рынка.

Перед домом, украшенным гирляндами и цветными фонариками, собрались детвора, соседи, просто прохожие.

Из-за угла раздались звуки барабана — и появились жених и невеста. Жених был в темном пиджаке, белой рубашке и при галстуке, но вместо брюк на нем был коричневого цвета сампот.

Сампот — разновидность традиционного кхмерского саронга — куска хлопчатобумажной, а в праздники шелковой ткани, которая обертывается вокруг нижней части туловища. Сампот представляет нечто вроде штанов: концы ткани продеваются между ног и, подтянутые выше колен, закрепляются у талии на спине.

Обут был жених в сапожки на толстой подошве и белые гольфы.

Сампот невесты был бордового цвета, белая блузка без рукавов плотно облегала тело. Масса всевозможных украшений — браслеты на запястьях и щиколотках, диадема в черных, собранных в пучок волосах, ожерелья — не затмевала красоты девушки.

За женихом и невестой шли барабанщик, подружки и друзья. На подносах подарки — кто чем богат. Свертки в белой бумаге, перевязанные яркими ленточками, ананасы, бананы, плоды кросанга, апельсины и грейпфруты, арбузы и дыни, арахис, подвяленные на солнце ракушки.

Кхмерские свадьбы необычайно богаты действами и длятся три, а то и четыре дня. Но самое главное совершается в первый день.

Когда жених и невеста опустились на колени на циновку у входа, бойкий пожилой мужчина, пританцовывая и напевая, пошел вокруг молодых. Ему подали серебряные ножницы на подносе, и мужчина состриг по пряди волос у новобрачных.

— Это на счастье,— объясняет Со-марин.— Союз молодых должен быть прочным, его скрепляют на всю жизнь.

Мужчина все кружил и пел какие-то добрые и веселые песни.

Ким Сок Бол — так зовут жениха — работает в пномпеньском порту. Ему двадцать пять лет. До 1975 года был первокурсником политехнического института; потом изгнание, каторжный труд на полях одной из полпотовских коммун в провинции Баттамбанг. После освобождения вернулся в Пномпень, где нашел отца и двух братьев. Мать и старшая сестра умерли в 1977 году.

Биография его невесты, двадцатидвухлетней Хенг Тирит, тоже неотделима от судьбы поколения. Годы полпотовского террора, лишений и потерь...

Церемониймейстер свадьбы, сорокапятилетний Хеп Тиен, рассказал нам, что вся его семья погибла в жаркие апрельские дни семьдесят пятого года, когда их гнали по дороге на Кампонгсаом. В его глазах блестели слезы.

На кхмерской свадьбе гости сидят небольшими компаниями, а жених с невестой переходят от одной группы к другой. Так что «горько!» на кхмерской свадьбе не кричат.

Подали фрукты. Ломтики дыни посыпаны сахаром. А вот дольки грейпфрутов, апельсинов, куски ананаса и арбуза посыпаны крупномолотой солью.

Ананасы с солью — это не только вкусно, но и полезно, потому что соль снижает действие кислоты, разрушающей эмаль зубов. Что же касается цитрусовых и арбуза, я предпочел бы их в натуральном виде, но кхмеры едят с солью. Я скоро привык к этой кухне. Вот так мы и съели с Сомарином не один фунт соли.

Меж тем первый день свадьбы подходил к концу. Молодежь неутомимо танцевала рамвонг. Впереди шла девушка, за ней юноша, потом девушка и так далее, и так далее... Они ритмично двигаются по кругу, согласно взмахивая кистями рук. У меня танец не особенно удавался, но не участвовать в рамвонге невозможно.

Вот и к нашему столу подошли молодые.

Нас фотографируют.

— На счастье,— говорит Сомарин.— На память.

На тихой улице мы прощаемся. На черном небе проступили звезды, повис месяц.

Я благодарю Сомарина за радость, подаренную в пасмурный день. Он смотрит на часы.

— Влетит мне от жены,— говорит он преувеличенно испуганно; потом тихо, серьезно добавляет: —Пасмурный сезон у нас кончился.

И уезжает на своем велосипеде с латаными-перелатаными покрышками. Мой друг Сомарин.