Первое, что приходит на ум, когда думаешь о Шелковом пути, — песчаные дюны и караваны верблюдов, которые переходят пустыню, навьюченные тяжелой поклажей. Две тысячи лет назад это был не мираж, а реальность. Но, потеряв историческую значимость, знаменитый маршрут по-прежнему представляет интерес. Особенно если путешествие пролегает через «пограничный» Синыдзян — последнюю из приобретенных Китаем северо-западных областей, о которой до сих пор мало говорят и пишут. Исторический Шелковый путь начинался в древней столице Китая городе Чанъани (современная Сиань), проходил через нынешнюю провинцию Ганьсу — и за переходом Юймэнь разделялся на два основных рукава: Северный и Южный.
Мы же в своей экспедиции отчасти объединили оба ответвления: ее целью было не столько досконально повторить участок традиционной дороги, сколько найти следы древних цивилизаций и уловить специфику современной жизни в этом отдаленном районе Поднебесной. Китай сближает, причем иногда даже быстрее, чем ожидаешь. Утром мы с фотографом Львом Вейсманом впервые встретились в Пекинском аэропорту, чтобы лететь в Синьцзян, а вечером в Урумчи нас уже селили в один гостиничный номер. От смущения я стала пунцовой (что, в общем-то, неплохо, потому что полагала, что разучилась краснеть), но служащие отеля только разводили руками: они никак не желали понять, что путешествующей паре могут понадобиться две комнаты. Смешной эпизод, конечно, но красноречивый: еще несколько лет назад мужчине и женщине (правда, только гражданам Китая, на иностранцев данное правило не распространялось), желающим поселиться в одном номере, нужно было предъявить свидетельство о браке.
Начало путешествия можно считать символичным: сблизившие так неожиданно нас со Львом Ильичом бескрайние просторы западных регионов Китая долгое время сближали Восток и Запад, Европу и Азию.
Одна шестая часть КНР
Именно такой объем от всей территории КНР занимает Синьцзян-Уйгурский автономный район (общая площадь 1 660 000 км2), хотя по плотности и численности населения он не так велик. По данным на 2004 год, в нем живут чуть менее 20 миллионов человек (24-е место в стране). Еще в середине ХХ века подавляющее большинство его обитателей составляли мусульмане-тюрки, преимущественно уйгуры, но были также казахи, монголы, киргизы и таджики. Их предки поселились на территории, известной как Джунгария и Восточный Туркестан, еще в раннем Средневековье.
В течение почти восьми веков вплоть до XVIII столетия уйгурское государство неоднократно выходило на серьезные рубежи могущества, оказывая существенное влияние даже на политику самого Китая. С тех пор как оно окончательно вошло в состав Поднебесной (китайское название «Синьцзян», означающее «Новая Граница», возникло после захвата этого района войсками маньчжурской династии Цин в 1759 году), китайские власти постоянно испытывают беспокойство по поводу местного сепаратизма. Начиная с 1950-х годов пекинское правительство проводит политику усиленной «ханизации» отдаленной провинции — то есть переселения туда представителей титульной нации. Теперь ханьцы составляют здесь уже почти половину жителей (а по другим источникам, и большую ее часть). В то же время строго соблюдается и принцип баланса власти, хорошо знакомый нам по национальной политике СССР. Если губернатором автономии назначен коренной уйгур Исмаил Таливалди, то глава местного отделения КПК, Ван Лэцюань, — ханец и зорко следит за верностью подданных (о разгроме очередного заговора с целью отделения Синьцзяна от КНР он объявляет почти каждый год).
Тем не менее, чтобы сбалансировать свои строгости, в рамках общегосударственного единства центральная власть проводит подчеркнуто лояльную политику. На уйгурском вещают радио и телевидение, ведется школьное преподавание, никто не препятствует свободному посещению мечетей (правда, это не касается членов партии). Более того, в частях Народноосвободительной армии Китая действуют даже специальные полевые кухни, готовящие еду по мусульманским правилам. И об экономике края Пекин печется — в стране, пожалуй, нет региона, так бурно развивавшегося в последние десятилетия, как Синьцзян. Тут в десятки раз выросла (несмотря на жестокие условия одной из самых засушливых в мире пустынь — Такла-Макана) сеть современных автодорог — ныне она составляет 577 433 км. Только за первую половину текущего года в районе побывали 4,7 миллиона туристов. Ударными темпами разрабатываются богатейшие месторождения газа, нефти (Карамай-Урхэй, ДушаньцзыУсу, Хами-Турфан — всего запасы оцениваются более чем в 20 миллиардов тонн), строятся заводы по их переработке. В то же время не забываются традиционные занятия: ковроткачество, выращивание хлопка и хмеля (достаточно прибыльная отрасль хозяйства). Столица Урумчи (1,5 миллиона жителей) на глазах «прорастает» шикарными небоскребами, освобождаясь от «хрущевского» типа пятиэтажек.
Великий шелковый
Началось все, понятно, с шелка. Легенда утверждает, что первым человеком, распутавшим шелковый кокон, стала китайская принцесса Си Линши — он упал в чашку чая, когда жарким летним днем 2640 года до н. э. девушка отдыхала в тени раскидистой шелковицы. В последовавшие за этим три тысячи лет короткая жизнь невзрачного червячка и связь его с драгоценным материалом оставались одной из наиболее строго хранимых тайн Поднебесной. На Западе загадочное происхождение ткани обрастало мифами и порождало легенды: например, римский историк Плиний в 70 году н. э. в «Естественной истории» предполагал, что шелк получается из собранного с листьев пуха.
Сам же Великий путь на запад китайцы проложили для себя почти случайно. В 138 году до н. э. император У-ди из династии Западная Хань отправил своего чиновника Чжан Цяня на запад — искать возможных союзников в постоянных войнах с северными кочевниками сюнну. Посланнику не повезло — не успев достигнуть запада, он был схвачен противником и последующие десять лет провел в плену, а после — скитался по миру. Миссия Чжан Цяня так и осталась невыполненной, однако император, к которому он вернулся после долгих странствий, простил незадачливого подданного. Взамен союзников тот привез рассказы о неведомых странах и народах, проживающих в Центральной Азии, Персии и вокруг Средиземного моря, а, как известно, испокон веков правители умели ценить информацию. Более того, воодушевленный красочными историями, император снарядил исследовательскую экспедицию. Вслед за первопроходцами по проторенной дороге пошли купцы — так и родился путь.
Правда, свое устоявшееся название он получил значительно позже — в XIX веке. С самого начала ось восток—запад использовалась гораздо шире, чем просто для торговли шелком. По ней в Китай пришли хлопок, огурцы, финики, кунжут, арбузы, грецкие орехи, гранат, виноград и виноделие, шерсть, лен, стекло и слоновая кость. А мир к западу от Поднебесной познакомился с яшмой, фарфором, апельсинами, персиками, грушами, розами, хризантемами, порохом, арбалетом, бумагой и тачкой.
Но более значительную, чем обмен товарами, роль сыграл обмен идеями. Именно этой дорогой в I веке в Китай из Индии пришли первые буддийские монахи. К IV веку буддизм укоренился на его севере, а к VI стал господствующей религией империи. Впоследствии этот же путь — с запада на восток — проделал и ислам.
Когда-то дорога от Чанъани до Кашгара занимала 5 месяцев. Мы преодолели это расстояние за несколько дней, а могли бы и за несколько часов — если на самолете. Но к чему рекорды? Задача у нас была другая: проникнуться местным укладом, прочувствовать ритм здешней жизни. А чувства не терпят суеты.
 Памятник исторической встрече уйгурского крестьянина Курбан Тулума с Мао Цзэдуном в уезде Керия. Отсюда Тулум на своем ослике (впоследствии прославившемся не менее хозяина) отправился в Пекин — сказать товарищу Мао, что жизнь в родном селе стала веселее |
То, что мы отправляемся в «другой» Китай, я понимаю сразу, еще в самолете Пекин — Урумчи. Питание на борту — соответствует мусульманским традициям, что подтверждают специальные наклейки на блюдах («все чисто»). Добро пожаловать в Синьцзянь-Уйгурский автономный район. Здесь не просто исповедуют иную религию: местный народ говорит на совершенно другом языке (уйгурский принадлежит к тюркской группе) и лица у людей — иные.
Даже время — пусть неофициально, но другое. Вообще в Китае, территория которого растянулась фактически на несколько часовых поясов, оно официально везде одинаковое — как в столичном Пекине. Китайцы, конечно, могут многое — даже часовые стрелки заставить бежать быстрее, с опережением показателей пятилетнего плана, но вот солнце… Солнце живет по собственным законам, которые даже партия и правительство изменить не в силах: рассвет в западных провинциях наступает существенно позже, чем на востоке. А потому в Синьцзяне — негласно — существует собственное, «урумчийское», время: +2 часа к пекинскому. Рабочий день начинается не в 8.00, как во всем остальном Китае, а в 10.00 и заканчивается позже. Это в Пекине после 21.00 трудно найти, где поужинать, потому что китайцы едят около 18.30, а потом расходятся по домам и готовятся ко сну. В Синьцзяне ложатся ближе к полуночи (по официальному пекинскому времени), а после 21.00 ужин еще в самом разгаре. Это становится особенно заметно по мере продвижения на юг, где уйгуры составляют абсолютное большинство населения. В кашгарских гостиницах, например, часы выставлены по Урумчи, а Пекин со своим временем представлен отдельным циферблатом — как Москва, Париж или Токио.
Бросается в глаза еще одно отличие: уйгурские семьи по-прежнему многодетны. Конечно, не в традиционном (6—8 детей), а в современном китайском смысле. Кстати, если вы привыкли сводить китайскую политику ограничения рождаемости к принципу «одна семья — один ребенок», то не совсем правы: это упрощение. Правило одного ребенка распространяется в основном на титульную национальность — ханьцев, да и то на тех, у кого есть городская прописка. А если ханец — крестьянин, живет в деревне и у него родилась девочка, то через четыре года можно попробовать еще — в надежде, что будет мальчик. Правительство понимает: каждый гражданин КНР — ханец ли, уйгур ли — мечтает о наследнике. Причем мечта эта порой имеет неприятные последствия: в Китае распространены аборты по половому признаку. Приходит, скажем, беременная женщина на УЗИ, узнает, что у нее будет девочка, и тут же, не выходя из клиники, от нее избавляется. В результате сегодня в стране на 100 девочек рождается 117 мальчиков (среднемировое соотношение 100:107). Проблема настолько серьезна, что по новым законам врачам за сообщение родителям пола будущего ребенка грозит уголовное преследование. Впрочем, для Синьцзяна эта проблема не очень актуальна. С учетом национальных особенностей и традиций уйгурам позволено рожать больше: городские жители могут иметь двоих, а крестьяне и вовсе троих детей. Наш гид Аблат, живущий в Урумчи, на вопрос, сколько у него детей, отвечает: «Пока один». А молодой парень Имамджан, сопровождавший нас в Кашгаре, у которого на конец года назначена свадьба, радостно сообщает: «Я же деревенский, а значит, у меня обязательно будет трое детей». Сам он, кстати, младший — шестой — в своей семье.
Конечно, общекитайская политика ограничения рождаемости находится в прямом противоречии с исламом. «Если Аллах дает тебе ребенка, он всегда даст возможность этого ребенка прокормить», — уверен Аблат, и не мне с ним спорить. И все же решаюсь задать провокационный в данном контексте вопрос: а как же с ограничениями и настоятельными рекомендациями использовать презервативы (семейным парам в Поднебесной их раздают бесплатно)? Собеседник тяжело вздыхает: «Ну, мы же все-таки светская страна, государственной политики надо следовать». Так что традиционно конфуцианское уважение к правителям и почитание властей в Синьцзяне, сравнительно недавно вошедшем в состав Китая, уже укоренилось.
Но многое остается и неизменным. Например, имена. У китайца в них обычно по три иероглифа: фамилия (один) и имя (два). Если его зовут Чжан Имоу (как знаменитого режиссера), то Чжан — фамилия, а Имоу — имя. Конфуцианская идеология и здесь оставила след: сначала китаец определяет свою принадлежность к семье, семейному клану и только потом свое место в этом многолюдном сообществе. Причем друзья и знакомые обращаются друг к другу по фамилии, а не по имени. Например, если Чжан немолод, его могут называть «Лао Чжан» («старый Чжан»), а если он подросток — «Сяо Чжан» («молодой Чжан»). Правило это незыблемо и строго соблюдается. В последнее время государство ведет активную кампанию, которую условно можно назвать «Нет коротким именам!». Ее суть в том, чтобы призывать родителей проявлять большую изобретательность и давать детям имена подлиннее (раз уж фамилию не изменить). Недавнее исследование выявило, что сейчас в Китае используется около 3 100 фамилий — маловато для страны с населением в 1,3 миллиарда. Четверть населения, почти 350 миллионов человек, «умещается» всего в пять фамилий — Ли, Ван, Чжан, Лю и Чэнь. Путаницы при таком раскладе не избежать. Газеты часто сообщают о доставленных не по адресу цветах и подарках — но это еще можно пережить. А вот когда вам из-за путаницы с именами сделали не ту операцию — уже не до смеха.
Уйгурам такие трудности незнакомы. Во-первых, потому что их меньше (около 8 млн.), а во-вторых (хотя, скорее, даже во-первых), потому что фамилий у них нет вовсе. Традиционно уйгурское имя состоит из собственного, полученного при рождении, и отцовского — например Аблати Мохаммад (сын Аблата). Сейчас центральное правительство активно призывает уйгуров все же обзавестись фамилиями, на что последние реагируют редко и неохотно. А даже если и реагируют, то не по-китайски. Если человек, например, правоверный мусульманин и хочет это подчеркнуть, то он станет «Ислами», если родом из Кашгара — назовется «Кашгари», а если в его роду был какой-нибудь знаменитый (пусть и на очень местном уровне) человек, то будет использовано его имя. Но вот какая неожиданная проблема возникает: при переводе имени-отчества-фамилии (а уйгуры от имени отца отказываться не хотят) на китайский (все документы в Синьцзяне двуязычные) получается слишком много иероглифов. В компьютерах официальных учреждений, в том числе банков, поле для фамилии вмещает 8 иероглифов, а у уйгуров — больше. Уже сейчас они часто сталкиваются с проблемами при получении банковских карточек — латиницей их имена на карточку еще можно вместить, а вот иероглифам места не хватает! С покупкой авиабилетов — та же морока, а потом при регистрации поди докажи, что ты — это ты, и билет — твой. Такой вот побочный продукт ханизации получается.
«Ханизацией» в строгом смысле слова называют политику центрального правительства, направленную на «разбавление» местного населения представителями титульной национальности. Возникла она задолго до прихода к власти Мао Цзэдуна, ее практиковали еще императоры из династии Мин (1368—1644) — ведь Западный край всегда был слабым звеном китайской империи. А после образования КНР сотни тысяч ханьцев принудительно-добровольно приехали сюда «осваивать западные регионы» (процесс освоения, кстати, все еще продолжается). Результат получился любопытный: ханьцы живут в основном в городах, а в сельской местности преобладает коренное население. Другая заметная тенденция: чем южнее, тем больше коренных. В Кашгаре, например, ханьское влияние минимально и практически незаметно. Если, конечно, не считать громадную статую Мао Цзэдуна на центральной площади — во всем Китае есть только две такого размера. Впрочем, тому есть любопытное объяснение: некоторые уйгуры уверены, что в жилах основателя КНР течет кровь их народа. Действительно, в родной провинции Великого Кормчего Хунань есть место компактного проживания уйгуров, на которых синьцзянцы и списывают внешность вождя. «Ну, посмотрите, — призывали меня, — у него ведь не очень ханьское лицо, есть явные уйгурские черты». Правда ли это? Я живу в Китае уже почти шесть лет и легко отличаю северянина от южанина, а ханьца от мяо, но усмотреть отдельные уйгурские черты в китайском лице мне пока не под силу. Поверю на слово.
Пустынный след
Наш путь на юго-запад от Урумчи пролегал через пустыню Такла-Макан. Во времена расцвета Великого шелкового пути вокруг нее располагалось 36 самостоятельных городов-государств, и сегодня на туристической карте страны территория самой пустыни и прилегающее пространство буквально испещрены значками, обозначающими бывшие города. Правда, в реальности от них сохранилось немногое, да и то, что осталось, увидеть нелегко: дорог нет, добраться можно только на верблюдах с опытным проводником.
Более доступны города, примыкающие к пескам, но остающиеся ныне за их пределами. Например, Субаши. Сегодня пейзаж вокруг некогда процветавшего пункта ничем не напоминает о его былой славе: назвать местность обитаемой можно лишь с большой натяжкой. Однако пейзаж завораживает: красновато-желто-бежевый, он щедро разбавлен серым колером и, как специями, посыпан сверху густой взвесью песка. Туристы на эту сторону почти никогда не добираются, и потому тишина стоит — оглушающая.
Еще более удивительные виды открылись нам уже практически на подъезде к древней Куче, когда мы свернули к Кызылским «Пещерам тысячи Будд». Китайцы планируют в 2017 году организовать экспедицию на Луну, но чтобы увидеть лунные пейзажи, не нужно ждать так долго и ехать так далеко — природа создала поистине космические ландшафты, выветрив горы. В отличие от других знаменитых вершин Китая те, что громоздятся вокруг Кучи, — лысые: деревьям здесь уцепиться не за что. Зато цвета у склонов получились изумительными, и названия — тому свидетельство: одна гора Пяти цветов чего стоит — здесь и розовый, и красный, и серо-бежевый, прорезанные зелеными полосами.
А вот и сами пещеры. Прославившие их буддийские фрески сохранились не лучшим образом — в основном потому, что в XII веке их активно уничтожали приверженцы ислама. Даже наш сегодняшний гид не удерживается от реплики: «Вообще-то я мусульманин и все это искусство не одобряю». После чего между нами завязывается дискуссия о том, как поступать с чуждой твоим убеждениям эстетикой. Мои доводы, что к данным конкретным росписям нужно относиться не как к буддийским, а просто как к историческим ценностям страны, в которой живешь, его не слишком убеждают: оно, конечно, так, но людей изображать — все равно грех.
Мусульманам, уничтожавшим в свое время здешние фрески, помогали ветры и песок, а начатое ими завершил в начале XX века немецкий археолог Альберт фон Ле Кок, безжалостно вырубивший из пещер целые пласты с самыми лучшими росписями. Все это богатство отправилось в Германию, кое-что сохранилось в тамошних музеях, но большая часть погибла в огне Второй мировой. Лучше бы они остались в Кызылских пещерах…
Сегодня сюда приезжает много японских туристов, считающих буддийское искусство в Синьцзяне самым исконным и чистым — не замутненным поздними влияниями. Японцы, кстати, охотно дают деньги — и на восстановление фресок, и на развитие автономного района в целом. Они, например, финансировали строительство и техническое оснащение телецентра в Урумчи. Вообще к японцам здесь относятся хорошо и доброжелательно, тогда как в остальном Китае, мягко говоря, настороженно и с недоверием. Впрочем, мне, как уроженке Беларуси, такая ситуация понятна: все дело в войне (во время Второй мировой японцы до Синьцзяна не дошли, а потому у местных жителей отрицательных эмоций не вызывают).
 Улица Мастеров в Кашгаре. Хозяин лавки лениво ищет клиентов, а мальчик работает: в Синьцзяне полагают, что дети с младых ногтей должны учиться ремеслам |
Наш путь из Кучи в Кашгар пролегает между пустынными барханчиками и кажется безлюдным, но как только в поле зрения попадет арба — знайте: где-то рядом скрывается населенный пункт. Недалеко от города Аксу мы останавливаемся в одном из таких. Нам повезло — здесь сегодня базарный день, а нас предупреждали: местные базары сводят фотографов с ума. Пока и в самом деле слегка обезумевший Лев Ильич мечется между торговыми рядами, я рассматриваю играющих в бильярд людей (бильярд в Китае — национальный вид спорта!). Подходит невысокий уйгур — невысокий настолько, что при моих отнюдь не модельных 165 см едва дотягивает мне до плеча. Смотрит восхищенно: «Я по телевизору слышал, что русские высокие, теперь вижу, что это действительно так». Я рада, что не подвела и оказалась, в самом прямом смысле слова, «на уровне».
По базару мы ходим, окруженные плотной толпой детворы, они смотрят на нас и заливисто смеются — доброжелательно, но не без превосходства: посмотрите-ка на этих несмышленых русских — их приводит в восхищение простая арба, которой правит мой дедушка. Что они — арбы никогда не видели? Один смелый парнишка со слуха заучивает слово «здравствуйте» и повторяет всю дорогу, заглядывая мне в глаза. Когда уезжаем, базар — пусть на мгновение — замирает и взрывается сотнями машущих вслед рук: сегодня местным жителям наверняка будет что обсудить за чашкой чая.
Потом нам еще не раз попадались сельские рынки, и везде нас встречали с любопытством и симпатией. Вообще уйгуры показались нам на редкость доброжелательным народом, который всегда рад гостям — жаль, что наезжают нечасто.
 В кашгарской мечети Ид Ках недавно закончился намаз, но старики не спешат расходиться по домам: храм и базар во многом заменяют местным жителям газеты и телевизор |
Местные жители любят говорить: «Все лучшее в Синьцзяне — из Кашгара» или: «Кто не был в Кашгаре, тот не знает Синьцзяна». Принято считать, что именно здесь, на юге, лучше всего сохранились традиции.
Наш кашгарский гид Имамджан сразу ведет нас в магазин традиционных музыкальных инструментов, объясняя по дороге: «Уйгуры начинают говорить и петь одновременно, а как только научатся ходить, тут же пускаются в пляс». Аблат вздыхает: «Вот это плохо. Танцуем, об Аллахе не думаем». Вообще, то, что Имамджан — не «фундаменталист», я поняла еще в тот момент, когда он протянул руку, чтобы поздороваться: правоверные женщинам руки не пожимают. И Аблат этого, естественно, не делает. Он регулярно ходит в мечеть и читает журнал «Китайские мусульмане». Имамджан же, по собственному признанию, в мечеть «захаживает». Что, впрочем, не мешает ему оставаться вполне типичным уйгурским парнем: женится он только на девушке, которую «одобрят» родители. Спрашиваем — есть ли у него подруга. Удивляется: «У нас такого не бывает. У нас может быть только невеста — после официальной помолвки — или жена». У него невеста есть — уйгурка и мусульманка, конечно.
Браки между тюрками и ханьцами — большая редкость. Почему — сказать сложно: то ли извечное недоверие уйгуров к титульной нации сказывается, то ли действительно все дело в религии: негоже сочетаться браком последователю Мухаммеда и неверной. Какова бы ни была причина, факт остается фактом.
Одна из самых больших в Средней Азии мечетей — Ид Ках — находится в Кашгаре, здесь на пятничную молитву собирается до 10 тысяч человек: когда им не хватает места внутри, они молятся на площади. Перед походом в Ид Ках Аблат уточняет, есть ли у меня платок.
 По пятницам на площади перед Ид Ках молятся те, кому не хватило места в храме. В остальные дни здесь вовсю работают уличные фотографы (на снимке — реквизит одного из них) |
Хотя уйгурские женщины в мечеть не ходят и молятся дома, представительниц других вероисповеданий на территорию пускают — как и туристов: можно купить билет и прийти на экскурсию между богослужениями. Платок у меня, конечно, есть, но Аблата не устраивает цвет — дескать, красный будет отвлекать молящихся. Тот аргумент, что человека действительно верующего такая мелочь не отвлечет, не проходит: «Мы всего лишь люди». Как это обычно случается в дискуссиях, каждый остался при собственном мнении, но, как ни странно, прав оказался Аблат: стоило мне выйти из машины закутанной в красный шарф, как все мужские взгляды устремились в мою сторону. Не знаю, почему: то ли в самом деле красный— цвет исключительно привлекательный, то ли иностранка в этих местах — редкое зрелище.
Да и где кашгарцам особенно видеть иностранцев: выезд из страны для многих не просто не по карману, но и отягощен разными бюрократическими сложностями. Даже если цель поездки самая благочестивая. Каждый из проживающих в Китае мусульман (их 30 миллионов) мечтает совершить хадж, а ежегодная квота до самого недавнего времени составляла всего 2 000 человек. Паломничества организует региональное бюро по делам религий, стоит это около 2 500 юаней (313 долларов). Есть, впрочем, люди, которые не желают стоять в очереди и отправляются в Мекку за гораздо большие деньги, но это считается нелегальным: нужно, мол, ездить по официальным каналам. Борются с «нелегальщиной» двумя способами. Первый — традиционный — запрет, но он, как оказалось, не очень эффективен. Поэтому стали увеличивать квоту: в этом году в Саудовской Аравии побывало 6 000 граждан КНР, а в следующем их ожидается уже 7 000.
Кашгар. Гранатовый город
Он четко поделен на собственно тюркскую и смешанную части. Старый город — чисто уйгурский. Если увидишь здесь ханьца, то, скорее всего, он турист. В новой части живут и те, и другие. Сюда же селят иностранцев. Мы останавливаемся в гостинице «Семан», и наш выбор не случаен: здесь сохранилось здание бывшего российского консульства, а мы хотим не только пропитаться пряной, пропахшей кунжутом и корицей, атмосферой этих мест, но и духом истории. Того времени, когда в Кашгаре сталкивались интересы двух великих держав — России и Великобритании.
К 1890-м годам оба государства открыли здесь свои консульства, которые возглавили Николай Петровский и Джордж Маккартни соответственно. Со временем консульства превратились в настоящие островки европейской культуры посреди исламского «моря»: для жены Маккартни, Элизабет, через горные перевалы доставили даже пианино. По-настоящему дружескими отношения двух дипломатических учреждений, конечно, никогда не были: они конкурировали друг с другом в погоне за информацией, во влиянии на местных правителей и даже из-за антикварных произведений искусства, найденных вдоль Шелкового пути и в песках Такла-Макан. Говорят, что однажды Петровский подарил Маккартни некое изделие из стекла, о котором тот давно мечтал, а потом потребовал назад: дипломаты разошлись во мнениях относительно одной политической карикатуры. После этого инцидента они не разговаривали друг с другом два с половиной года.
После Октябрьской революции через «штаб-квартиру» в Кашгаре прошли многие офицеры и солдаты, бежавшие от большевиков. Советская власть смогла установить юрисдикцию над консульством только в 1925 году. А после образования КНР в 1949 году представительства СССР и Великобритании и вовсе закрылись. Правда, нашему повезло больше: от него осталось хотя бы здание.
Помимо этого архитектурного следа российское присутствие и влияние по сей день хорошо ощущаются в местном наречии: уйгурский язык насчитывает около 2 000 славянских заимствований. Из них активно употребляются около тысячи хорошо знакомых нам слов: завод, рубашка, костюм, машина, автобус, трактор, стакан, бутылка и другие. Уйгурам, вообще, изучение русского дается относительно легко— по крайней мере, значительно легче, чем китайцам, в чьем языке, например, нет звука «р».
…На улице Мастеров недалеко от мечети Ид Ках производят и тут же продают много разнообразных товаров. В одной из лавок я с удивлением обнаруживаю самовары — исконно, так сказать, русский продукт. Специалисты подтверждают: самовар действительно родом из России, но живет здесь так давно, что о его русских корнях помнят лишь историки. Аблат смеется: «У нас и чайные есть двух видов: чайхана и самовар-хана, в зависимости от того, как чай подают». Вот такая смесь культур и эпох получается.
|
Мавзолей Аба-Ходжи в Кашгаре. Однако самая знаменитая захороненная здесь личность — не сам Аба-Ходжа, а Сяньфэй — любимая наложница императора Цяньлуна, прозванная «ароматной» |
Останавливаемся в старом городе, чтобы сделать несколько снимков. Из антикварной лавки напротив выходит мужчина и по-английски спрашивает: откуда, мол, и куда путь держим? Узнав, что из России, оживляется и настойчиво тянет к себе в лавку — не для того, чтобы что-то всучить, а чтобы продемонстрировать русскую часть богатой антикварной коллекции. Вскоре перед нами уже высится гора пиал, чашек и тарелок яркой расцветки, на всех — печать производителя: «Фабрика Кузнецова». Хозяин магазина Нурмамат, проявляя завидную осведомленность в делах международных, говорит: «В том, что происходит в Чечне, виноваты не мусульмане, а плохие люди. Мусульмане хотят мира. Так и напишите». Так и пишем.
Кашгарская торговля слепит буйством красок, как и Мавзолей Аба-Ходжи, который к тому же поразил нас тонкой резьбой деревянных колонн. Может быть, все дело в гранате? В Синьцзяне почти каждый город специализируется на каком-нибудь фрукте: Курля прославилась грушами, Турфан — виноградом, Аксу — яблоками, в Хами выращивают знаменитые на весь Китай дыни хамигуа, в Яркенде — миндаль, а в Куче — абрикос. У Кашгара — гранаты. На каждом рынке, на любой площади — горы этих багряных плодов и машинки для выжимания свежего сока. От кислоты немного сводит зубы, но — вкусно. Насыщенно-красный цвет зерен присутствует во всем: женщины любят одежду гранатовых оттенков, а дома сплошь устланы пламенеющими коврами.
Мы покидаем Кашгар рано утром и едем дальше — впереди нас снова ждет пустыня.
Такла-Макан: страна «войдешь-не-выйдешь»
…Желтая земля змеится желтой пылью, застилая все пространство до горизонта. «Не увидев, трудно поверить, что такое действительно бывает», — говорит Лев Вейсман. А ведь для него Такла-Макан — далеко не первая пустыня. Где кончается земля и начинается небо — неразличимо. Наш автомобиль продвигается вперед почти «на ощупь», неспешно и аккуратно, главное — не потерять твердую почву под ногами... в смысле — под колесами: в мягком зыбучем песке легко увязнет любой внедорожник, и чтобы здесь путешествовать, нужны специальные приспособления. Верблюды куда надежнее.
А вот, кстати, и они. Пасутся возле дороги — смотрят настороженно и на поверку оказываются пугливыми, как лани: стоило нам выйти из машины и попытаться их сфотографировать, как они тут же убежали — и преследовать их мы не рискнули, боясь самим потеряться в пыльном «тумане». Кстати, когда сквозь клубы пыли проглядывает светящийся шар, то обнаруживается, что солнце в пустыне действительно белое, а смотреть на него больно и для глаз утомительно.
Еще на подступах к Такла-Макану мы пересекли Долину смерчей — тоже удивительное зрелище. Смерчи здесь не такие глобальные, разрушительные и огромные, как в голливудских фильмах, но их много, и наблюдать, как маленькие вихрящиеся потоки пересекают проезжую часть, очень интересно. Они — как сигнал и предупреждение: впереди ждут большие пески.
…Сегодня Такла-Макан производит впечатление вполне обжитой пустыни — если, конечно, придерживаться шоссе. Решение о его создании власти приняли в 1991 году, после чего в следующем же сезоне построили первые экспериментальные 30 км — посмотреть, что из затеи выйдет. Ну а в 1995 году трасса протяженностью 522 км была уже готова. Это между прочим единственная в мире полноценная автомобильная дорога, пересекающая движущиеся пески. Из-за которых, кстати, в пустыне и живут люди: кто-то ведь должен останавливать «бедствие».
Происходит это едва приметным способом. Когда едешь по шоссе, в глаза бросаются чахлые желтые кустики, посаженные вдоль дороги. Пара метров с одной стороны, пара метров с другой, а за ними — классическая пустыня: песок, песок и песок. Но если присмотритесь внимательнее, обнаружите, что за кустиками в землю буквально врыта «стена» из циновок — поистине китайцы любят строить стены! Но если Великая так, в сущности, и не защитила внутренние районы Поднебесной от набегов северных кочевников, то эта, «циновочная», эффективно защищает трассу от песчаных заносов.
Вдоль трассы через каждые 4—5 километров встречаются «колодцы»: небольшие одноэтажные дома из трех помещений — в двух находится компрессорная станция, которая качает воду из подземных скважин на глубине от 5 до 40 метров, а в третьем живут люди. Как правило, это семейная пара, приехавшая сюда на время из какого-нибудь другого района Китая: условия труда здесь тяжелые, редко кто выдерживает дольше одного сезона. Полив ведется по 16 часов в сутки с помощью многочисленных узких трубочек, которые протянулись по обеим сторонам вдоль всего (!) шоссе (в одном месте мы насчитали 20 рядов таких трубочек). В них проделаны отверстия, ровно под которыми — чтобы зря не расходовать драгоценную воду, — посажены те самые кустики (сначала саженцы специальных сортов, более или менее приспособленных к пустынной жизни, выращивают в садовом центре и лишь затем рассаживают вдоль дороги). Процесс посадки непрерывен: приживаются далеко не все.
Семейная пара, с которой мы познакомились на колодце № 14, работает в пустыне только два месяца. Супруги говорят, что потихоньку привыкают к здешней, столь отличной от прежней, жизни. Одна из главных причин, заставивших их решиться на переезд, — зарплата. У них двое сыновей, оба учатся, а в социалистическом Китае практически ничего бесплатного нет — ни образования, ни медицины, ни жилья. Каждый крестьянин мечтает о том, чтобы дети физическим трудом не занимались, вот потому и обретаются семьи в пустыне по 8 месяцев в году — с марта по октябрь. Зарплата по китайским меркам неплохая: 600 юаней (75 долларов) в месяц каждому, никаких налогов (налогообложение начинается с дохода в 800 юаней), кров и питание бесплатно. Один раз в неделю грузовик завозит продукты и питьевую воду, а дизельное топливо для насоса привозят ежедневно. До ближайшего центра связи — 50 км: на велосипеде, конечно, не доедешь, но движение на трассе вполне оживленное, всегда кто-нибудь подкинет. Телевизора, понятно, тоже нет, но никто не жалуется: не в телевизоре счастье. Для китайцев счастье — в работе. И не только потому, что, как мы привыкли думать, китайцы трудоголики,— это миф, они так же охотно ленятся и бездельничают, как и все. Просто почти везде в Поднебесной так тяжелы природные и климатические условия и так велика конкуренция (почти полтора миллиарда населения — и все хотят заработать!), что если ты не будешь много и самозабвенно трудиться, то просто не выживешь. Пустынные жители вкалывают не покладая рук: за каждым колодцем закреплен участок в 8 км, по 4 км с каждой стороны шоссе. Пусть город-сад в этих местах им создать пока не удалось, но первые шаги к осуществлению мечты революционных поэтов уже сделаны.
…Останавливаемся на ночь у дороги. Наш обочинный пикник романтическим назовешь едва ли, скорее, первобытным, но для меня он остался одним из самых чудных воспоминаний о Синьцзяне и уйгурской кухне: на Такла-Макан спускается вечер, мы раскладываем помидоры, огурцы, обязательные и очень вкусные лепешки с кунжутом — нан, и большие куски запеченной в тунуре баранины. Тунур — это традиционная глиняная печь, которая есть в каждом доме. «Выдает» он очень сочное мясо — его-то мы и рвем руками, вытирая их потом о лепешки. Запиваем все это синьцзянским же вином, ведь виноградная столица Китая — город Турфан — уже совсем рядом. Так мы решили еще по прибытии в Синьцзян: незадолго до окончания поездки ночью в пустыне позволим себе немного вина. Гид Аблат не возражал, но и не поддержал нас — он ведь мусульманин, а потому не пьет. Никогда.
Города огня и ветра
Виноградная столица страны и один из географически самых низкорасположенных городов мира находится на севере одноименной впадины, а рядом — озеро Айдин-Куль на глубине 154,43 м под уровнем моря. Большую часть года оно напоминает даже не водоем, а густое грязевое болото, и нормальных дорог к нему нет.
Зато те дороги, которые ведут в сам Турфан, как и во всем Синьцзяне, такие, что составят конкуренцию любому немецкому автобану. Через горы Тянь-Шаня всего пару лет назад проложили отличное шоссе: виды «лысых» гор потрясают, машин немного, и поездка — сплошное удовольствие и пиршество для глаз.
Кстати, такие скоростные дороги по всему Китаю — платные, причем дешевым проезд не назовешь. У въезда на скоростную трассу через Тянь-Шань над будками, где взимают оплату, растянут плакат: «Возьмем кредит — построим дорогу, заплатим за проезд — выплатим кредит!». Впрочем, за проезд здесь и заплатить не жалко. Если же все-таки платить не хочется, всегда есть другой вариант — параллельно змеится старая дорога: там и покрытие хуже, и сама она уже, а вот транспорта больше. И уйгуры, и китайцы — люди экономные, и если время не поджимает, они всегда предпочтут дорогу пусть и попроще, но бесплатную.
Кстати, в Пекине пару лет назад произошла такая история. Построили пятое транспортное кольцо, опоясавшее в очередной раз стремительно растущий город, а чтобы выплатить взятый на строительство кредит (как и в случае с Тянь-Шаньской трассой), сделали дорогу платной. И что вы думаете? Пустовало кольцо — грузовики, для которых, собственно, оно и строилось, предпочитали дождаться 21.00 (до этого времени въезд тяжелых грузовиков в центр Пекина запрещен), а потом ехать по улицам. Нужно отдать должное городским властям — они быстро одумались: теперь проезд по пятому кольцу совершенно бесплатный, а городу дышится немного легче.
Мы тем временем приближаемся к Турфану, который часто называют «огненной землей»: летом здесь очень жарко, самая высокая зарегистрированная температура воздуха +49,6, а земли — так и вовсе +82,3. В окрестностях возвышаются Огненные горы — при определенном освещении они действительно обретают красный цвет и напоминают языки пламени.
По пути к ним остается еще один древний город — Цзяохэ. Сохранился он прекрасно, хотя и выстроен сплошь из глины. Мы часто забываем о том, что глина — материал удивительно долговечный! Мало того, что глинобитные строения прослужили своим создателям полтора тысячелетия — так даже сегодня, почти 800 лет после того, как опустели, впечатляют. В городе хорошо просматривается планировка, по-прежнему различимы жилые дома, монастыри, пагоды и (почему-то подземные) административные строения. Это вообще редкий не только для Синьцзяна, но и для всего Китая город — у него никогда не было стен. Все потому, что возвышается он на естественном утесе, омываемом двумя реками: подойти незамеченным невозможно, да и атаковать нелегко.
Все же, когда стоишь над обрывом и смотришь на современный пейзаж, который начинается сразу за рекой, омывающей утес, не покидает удивительное ощущение связи времен. И в первую очередь потому, что современные уйгуры столь же самозабвенно используют традиционный строительный материал — глину, так что их дома и постройки отличаются от древних только сохранностью и целостностью, а вот цвет у них совершенно одинаковый. Да и целостность в некоторых случаях относительная. Если посмотреть на усеявшие пространство вокруг Турфана сараи для сушки винограда, то чувство такое, будто вернулся в прошлое: стены у них сплошь из дыр — чтобы впускать солнечный свет. Вряд ли технология изготовления изюма в этих краях изменилась со времен Шелкового пути.
Последний отрезок нашего путешествия — в исходный пункт, Урумчи — местные называют Долиной ветра. Давление внутри Турфанской впадины и вне ее — очень разное, быстрое движение воздушных потоков создает стремительные вихри. Во время сильных порывов на дорогах останавливается транспорт — бывали случаи, когда движущиеся машины переворачивало. Раньше и поездам приходилось задерживаться, но не так давно для них вокруг железнодорожного полотна построили специальные ограждения — теперь поезда укрываются там. С другой стороны, было бы странно, если б голодные до энергоресурсов китайцы разрешили ветру бесцельно бродить по своим просторам да переворачивать автомобили. Нет, ветер — сила созидающая, решили здесь, и установили в долине несколько сот ветроэлектростанций. Не обошлось и без традиционной китайской любви к рекордам: синьцзянское поле ветряков — самое большое в Азии. Первые такие станции строили голландцы, а потом жители КНР, как водится, скопировали технологию и теперь справляются сами. Мощность каждого ветряка — 2 кВт. Поистине, когда собственной нефти и газа не хватает, а мировые цены растут, приходится укрощать ветер.
 Вид на Урумчи (в переводе с монгольского — «прекрасное пастбище») |
Всего два с половиной часа, как мы выехали из Турфана, и вот уже въезжаем в знакомый нам Урумчи, город относительно молодой и в истории Шелкового пути никакой роли не игравший. Круг нашего путешествия вокруг и через пустыню Такла-Макан, вдоль участка древнейшей в истории торговой дороги, замкнулся — а мы этого даже не заметили, увлеченные красотой здешних мест, самобытностью традиций и дружелюбием людей. Синьцзян — действительно удивительный край. Здесь есть все: горные вершины, пустыни, чудесные города, но делают этот край таким особенным, таким непохожим на остальной Китай люди — не только уйгуры, но и казахи, киргизы и даже русские (самое крупное на территории Поднебесной место компактного проживания русского национального меньшинства находится на севере Синьцзяна вокруг города Или).
Для китайского Туркестана даже объема нашей рубрики «Большое путешествие» мало — перечислять места, которые мы не увидели, можно так же долго, как и те, где удалось побывать. А был ведь еще морской Шелковый путь, который связывал Китай со странами Средиземноморья не по суше, а по воде. Но его мы, пожалуй, оставим на другой раз. Потому что всегда должно оставаться что-то неизведанное — чтобы было к чему стремиться.
Противовирусные препараты: за и против
Добро пожаловать в Армению. Знакомство с Арменией
Крыша из сэндвич панелей для индивидуального строительства
Возможно ли отменить договор купли-продажи квартиры, если он был уже подписан
Как выбрать блеск для губ
Чего боятся мужчины
Как побороть страх перед неизвестностью
Газон на участке своими руками
Как правильно стирать шторы
Как просто бросить курить
- 3730 -
