Что такое ку-омбоко
Раскрыв как-то утром газеты, я прочел, что на реке Замбези, у города Монгу, состоится праздник Ку-омбоко.
Ку-омбоко? Стал припоминать, что о нем рассказывал посол, когда я только приехал в Лусаку. Он еще говорил, будто это такое красочное зрелище, что на него даже из Европы приезжают туристы.
В делах у меня было затишье, и я подумал: может, махнуть?
Впрочем, «махнуть» — просто сказать: до главного города Западной провинции Замбии около 600 километров. Но я уже загорелся: надоело торчать в столице, давно хотелось проветриться. Прошло уже несколько месяцев, как я работал корреспондентом ТАСС в этой стране, а дела все не отпускали далеко от Лусаки.
...Выехал рано утром. Было начало марта. Солнце поднималось все выше, но жара была умеренной — сезон дождей все еще продолжался, да и высота — 1500 — 1600 метров над уровнем моря — сказывалась.
...Проехал около трети пути, когда шоссе преградил шлагбаум — начинался Национальный парк Кафуэ. Охранник открыл дорогу: сквозной проезд — бесплатный.
Я ехал через негустой лес, но скоро высоченная трава, росшая вдоль шоссе, полностью закрыла обзор. Не сбавляя скорости, я мчался по зеленому туннелю.
Вдруг метрах в двухстах от машины из зарослей травы не спеша вышел крупный пятнистый зверь. Не оглядываясь, спокойно, как и подобает хозяину здешних мест, пересек дорогу и скрылся.
Леопард! Не мешало бы немного притормозить, подумал я. И вскоре понял, что был прав. Передо мной вдруг вынырнула огромная лохматая туша. Буйвол! Завизжали тормоза, машина пошла юзом и, развернувшись, ударила зверя задним крылом, да так, что оно слегка погнулось. Я ожидал нападения, но животное, помотав головой, скрылось в зарослях. Слышался только хруст под копытами удиравшего быка.
Уже недалеко от цели моего путешествия «проголосовал» незнакомец. Я притормозил у обочины. Это был белый — высокий брюнет, лет тридцати. С заметным акцентом он произнес по-английски:
— Извините, пожалуйста, не могли бы вы подвезти до Монгу?
— О'кей! — Я приоткрыл дверцу и показал на место рядом.
— Вы из Монгу? — спросил я попутчика.— Давно здесь?
— Я работаю здесь... почти два года, — произнес пассажир, тщательно подбирая английские слова. — Я — русский доктор.
— Правда? — удивился я и перешел на родной язык.
Незнакомец удивился еще больше и громко расхохотался.
— Алибей Шарипов из Алма-Аты, — сказал он, протягивая руку. — Можно просто Алик. Здесь всех наших называют русскими...
Лицо его излучало радость. Он объяснил, что ходил оказывать помощь в одну из деревень, куда на машине не проехать.
На следующее утро Алик заехал за мной в местную гостиницу; он уже видел Ку-омбоко, но как гостеприимный хозяин решил сопровождать меня.
По откосу высокого холмистого берега мы подъехали к огромному, как показалось, озеру, сверкавшему в лучах поднимавшегося за нашей спиной солнца. Это была великая африканская река Замбези, разлившаяся по долине Баротсе. Шла посадка на старинный пароходик, сохранившийся еще с колониальных времен. Он вез туристов на праздник в Леалуи — главное селение народа баротсе, живущего в одноименной долине.
...Мы стояли у борта, наблюдая, как пароходик, шлепая плицами по воде, осторожно пробирается по узким протокам в зеленой прибрежной траве.
Сезон дождей кончался, а уровень воды в долине далеко еще не достиг высшей точки.
— Все просто,— объяснил Алик.— Ведь долина — это огромный окруженный холмами плоский бассейн длиной почти в 200 километров. И чтобы заполнить его, требуется несколько месяцев. Сток тоже медленный, и вода не уходит еще месяца три после того, как дожди прекращаются.
С наводнением связан и праздник Ку-омбоко. По мере затопления долины расположенные в ней деревни постепенно превращаются в острова. Но их жители не покидают своих жилищ — ждут сигнала верховного вождя к общему переселению. Торжественная церемония переселения в деревни, располагающиеся на холмистых окраинах долины, и называется «Ку-омбока», что на местном языке означает: «Уход из воды».
— До наводнения,— продолжал Алик,— все здесь выглядело совсем иначе: густая зеленая трава перемежалась полосами синих и желтых цветов.
По всей долине от края и до края паслись стада коров и коз...
— А как же цеце? — спросил я.
— В лесах по краям долины не только цеце — и комаров-то почти нет.
Говорят, в воде Замбези растворен какой-то минерал, оттого она такая прозрачная и отпугивает насекомых.
Он рассказал, что в Леалуи находится резиденция великого вождя, или литунги, Мбукуситы Леваники. Когда вода подступает к порогу его хижины, литунга решает: пора подавать сигнал... В Леалуи разжигают костры и обогревают огромные барабаны, чтобы кожа антилопы, идущая на барабаны, стянулась и звук стал более гулким. Королевские барабанщики всю ночь бьют в тамтамы. Услышав сигнал, в соседних деревнях тоже разжигают костры и тоже бьют в там-тамы. Так сигнал передается по всей долине.
— Сегодня ночью, — сказал Алик, — вы могли бы услышать барабанный бой и увидеть отсвет далеких костров... А сейчас жители долины уже погрузили свой домашний скарб в лодки и со всех сторон приближаются к Леалуи.
Наш изрядно перегруженный пароходишко продвигался вперед по затопленной долине. Кругом, насколько хватало глаз, была сплошная водная гладь, с разбросанными по ней обширными зелеными островами.
По всему берегу у поселка сплошной стеной стояла толпа белых туристов. Ни протолкаться, ни увидеть, что делается за ними в поселке. Оставалось лишь разглядывать гигантскую пирогу с выкрашенными в разные цвета бортами. Это была королевская лодка. Рядом стояла чуть меньшая размером, предназначенная для супруги литунги. На каждой из них в центре высилась похожая на хижину каюта с белой крышей — шатром.
Обе пироги в окружении небольших лодок стояли на открытой воде у деревни, а рядом от берега в сторону реки уходила неширокая полоса суши — искусственная насыпь, видимо, служившая причалом для лодок.
Я искал удобную точку для съемки. Алик же встретил знакомых африканцев и был поглощен разговором с ними. Я дважды проходил мимо, попытался привлечь его внимание, но он ничего не замечал вокруг. Разговор шел на местном языке— как видно, за два года он преуспел в нем больше, чем в английском...
Толпа европейцев зашумела: по обоим бортам пирог один за другим стали занимать места разряженные мускулистые мужчины. Это были лучшие гребцы племени. Опоясанные у бедер шкурами зверей, в красных беретах с пучками волос из львиной гривы и длинными перьями на макушке, с обнаженной лоснящейся на солнце грудью — они являли собой живописное зрелище.
Толпа опять зашумела, раздвинулась и образовала неширокий проход. Все замерли в ожидании. И вот в окружении приближенных не спеша прошествовал к пирогам литунга Мбукусита Леваника. Грузный пожилой уже человек в этот жаркий солнечный день был одет в неизвестно откуда взявшийся здесь, в тропиках, черный старомодный фрак и такой же черный цилиндр. Некоторые из приближенных, обернутые у бедер в шкуру леопарда, занимали высокое положение в племени. Другие, в обычных брюках и в белых рубашках, представляли администрацию. Министр провинции (так называется руководитель администрации провинций), высокий, крупный мужчина, сказал короткое напутственное слово, после чего литунга, поддерживаемый слугами, ступил на пирогу и исчез под белым шатром.
Гребцы уперлись длинными узкими веслами в дно реки, и пирога, сопровождаемая криками африканцев и боем тамтамов, постепенно убыстряя ход, пошла вдоль насыпи. За ней двинулась вторая — с оставшейся незамеченной во время церемонии супругой литунги. Вслед за ними устремились сотни небольших пирог и каноэ.
Флотилии предстояло пройти по залитой долине около 20 километров. Но спешить путешественники не будут. Они сделают остановку у одного из островов, попируют, отдохнут и только к вечеру прибудут на «зимнюю квартиру» в Лимулунгу, где их ожидает не менее торжественная встреча с сородичами.
...Вновь с Аликом я встретился только на пароходе. Что-то с ним произошло. Такой общительный, благожелательный, он стал мрачнее тучи. Я пытался заговорить с ним, но он только хмурился. Потом подошел ко мне, извинился:
— У меня неприятность... Очень серьезная...
История действительно оказалась прескверная. В больнице вместе с ним работала медсестрой местная девушка — Моника. И вот ему сообщили: вчера она неожиданно уехала — отправилась к родным в деревню. А на прощанье заявила, что уезжает рожать «белого ребенка». Ребенок, мол, от Алика...
— Но это неправда, неправда, — повторял он.— Да, она проявляла уважение, старалась угодить. И я симпатизировал ей, можно даже сказать — мы дружили, но не более...
Ничего, собственно, чрезвычайного в том происшествии, о котором рассказал нам Алик, по здешним понятиям и не было. По обычаям племени муж вправе оставить свою жену, но обязан обеспечить пропитание для нее и детей. В данном же случае речь шла о «белом» отце. История тоже довольно обычная. И что греха таить, многие девушки мечтают родить белого ребенка. Но если европеец жениться не собирается, он обязан уплатить некую сумму в пользу матери и ребенка. Тогда все претензии к нему снимаются. Об этом как раз и сообщили сегодня Алику его африканские друзья.
— Не Бог весть какая требуется сумма, но с какой стати? Да и в посольстве узнают — не похвалят. А главное — скоро приезжает жена... Пойду-ка я сегодня к самому министру и все расскажу.
— Но ведь он будет на празднике,— напомнил я,— примет ли?
— Примет,— Алик улыбнулся. — Вы не поверите, в Африке врач — тот же колдун, очень высоко почитается. Впрочем, министр — человек образованный, и мы с ним друзья. Кстати, вы хотели взять у него интервью?
...Министр Сийомунджи был очень любезен и рассказал нам о долине Баротсе много интересного. Это воистину благодатный край. Живущий здесь народ баротсе (его еще зовут лози) никогда не знал голода. Влажные плодородные почвы дают по два урожая в год. На сочных травах тучнеет скот. В воде столько рыбы, что хватило бы на всю Замбию.
Долина, где живет одна треть 300-тысячного населения провинции, в состоянии, наверное, прокормить и всю страну, но не дает и малой толики того, что могла бы. Не хватает заводов-холодильников для хранения продуктов и сети дорог, чтобы перевозить их в другие города. Кстати, на строительстве дорог заняты минские грузовики, закупленные Замбией. И министр сказал немало лестных слов в адрес наших механиков, обслуживающих их.
— Тут работают и несколько советских врачей, но...— он многозначительно посмотрел на Алика,— я пока воздержусь говорить о них.
Тот вспыхнул:
— Вы уже знаете?.. Но это же не правда!
Сийомунджи пожал плечами:
— Но в больнице утверждают, что девушка была влюблена в вас и не скрывала этого.
Алик только беспомощно развел руки.
— Мой друг, допустим, я верю вам. Но было бы неплохо еще убедить и других. А для этого необходимо, чтобы она назвала настоящего отца ребенка...
— Я знаю Монику,— воскликнул молодой человек,— она хорошая девушка. Хотя я не понимаю, что заставило ее солгать, думаю, если бы мне довелось спросить ее...
— Вот и отлично! Если вы уверены в том, что только что сказали, я дам вам людей, вы отправитесь к Монике и в их присутствии зададите свой вопрос... Согласны?
— Ну конечно!—Алик был неподдельно рад.
— А к вам,— министр повернулся ко мне,— есть предложение: принять участие в этой маленькой экспедиции. К тому же в вашем посольстве тоже, наверное, хотели бы знать правду.
— В посольстве, думаю, и так поверят моему другу,— медленно сказал я.
Хотя, по правде говоря, совсем не был в этом уверен. Вряд ли там станут разбираться — вышлют на родину в два счета. Доказывай потом, что ты не верблюд. Мне, естественно, хотелось поддержать товарища, но... нужно было возвращаться к своим делам.
Тут я поймал взгляд Алика. Его можно было понять: поддержка в таком необычном предприятии была бы, разумеется, как нельзя кстати. Да и меня уже захватил азарт. Когда еще представится возможность окунуться в самую «глубинку» Африки?
— А сколько это займет времени? — спросил я.
— По реке до деревни, мне говорили, будет километров сорок. Беда в том, что у нас сломалась моторка. Но я могу предложить лодку с гребцами. Они опытные местные люди, послужат и проводниками, и охраной. Так что путешествие продлится не более двух-трех дней.
Министр ошибся. Путешествие затянулось.
Вверх по Замбези
Рано утром у пристани нас ждала команда гребцов во главе с Мусукой, невысоким коренастым парнем. Шестеро его подчиненных были крепко сложенные, мускулистые молодые люди. Они пригнали длинную, метров в десять, узкую лодку.
Мы взяли с собой лишь самое необходимое, в том числе, по совету Сий-омунджи, и ружье — поохотиться. Провизии и денег он брать не советовал. Деньги там хождения не имеют, а продуктами, по его словам, нас снабдят повсюду в изобилии.
Мы с Аликом расположились на палатке и других мягких вещах спереди лодки, остальные — позади. Гребцы сдвинули лодку с места и, выйдя на простор, стоя во весь рост, начали с такой силой бить веслами по воде, что лодка стремительно помчалась вперед.
Баротсе — с детства тренированные гребцы. С кажущейся легкостью и неутомимостью они энергичными движениями гнали лодку вперед. Но вот все выше поднимавшееся солнце стало донимать и их. Пот струился по спинам.
Когда мы проходили мимо узкой полоски земли длиной в два-три километра, я повернулся к Мусуке и кивнул в сторону острова: не пора ли, дескать, сделать привал?
Мой жест был понят однозначно. Я еще не знал, что являюсь не просто пассажиром, а, как старший из двух белых, руководителем нашей маленькой экспедиции или вождем... Мусука подал команду, и лодка устремилась к острову.
Когда мы причалили, он подозвал меня и показал на видневшуюся вдали стаю гусей и уток, плававших за травой в поисках пищи. Я достал одолженное накануне ружье, осторожно подкрался, огибая траву, и с метров двадцати разрядил оба ствола прямо в центр стаи. Черные парни с веселым гиканьем притащили с десяток подбитых птиц. Они живо выпотрошили их, разожгли костер и бросили добычу в наполненный водой котел.
Когда вода в котле выкипела, его поставили на землю, и все замерли, потупив глаза.
— Чего они ждут? — шепнул я Алику.
— Вы должны распределить пищу.
И мне пришлось каждому указать его долю. Но и тогда никто не притронулся к еде, прежде чем я первым не надкусил дичь. После этого они схватили свои порции и начали поглощать их с необыкновенной торопливостью. Только убедившись, что я не спешу, умерили свой пыл.
У баротсе не принято принимать пищу в одиночку, поэтому они должны успеть насытиться, прежде чем общая трапеза закончится. Команду же к ее началу и концу подает старший.
...Солнце стало склоняться к горизонту. Пора было подумать о ночлеге — ведь в тропиках темнеет быстро. На лесистой возвышенности увидели деревню; но сразу приставать не стали, а, чуть выждав, высадились на виду у ее жителей. Неожиданное «вторжение» незнакомцев могло вызвать тревогу.
Вскоре появился посланец, который от имени вождя пригласил нас в деревню. Мы вежливо отказались, поскольку хотели пораньше утром продолжить свой путь. Попросили только разрешения переночевать здесь да прислать немного продуктов. Интересно, сбудутся ли слова министра о готовности баротсе поделиться едой?
Гонец удалился и позже вернулся в сопровождении двух помощников, нагруженных различной снедью. Вождь приветствует гостей, гласил ответ, и посылает на ужин «кусочек хлеба».
«Кусочек» оказался довольно увесистым и состоял также из изрядных порций мяса, молока, творога. Были присланы и фрукты — сушеные сладкие плоды с запахом земляники и «яблоки» величиной с грецкий орех, чуть кисловатые, но приятные на вкус.
Та первая ночь, проведенная в джунглях Африки, запомнилась надолго. Мне плохо спалось в нашей палатке, к тому же было холодно, и я вышел погреться к огромному костру, возле которого в двух шалашах спали наши новые друзья. Шалаши имели лишь одну стенку, состоявшую из наброшенных на жерди веток. Другой, открытой стороной они были повернуты к костру, и ничто не мешало огню обогревать спавших людей.
Ночь была лунная, светлая. Где-то вдали, впрочем, не так уж и далеко, раздавался низкий глухой рев льва, казалось, стлавшийся по земле.
Я поднял несколько приготовленных веток и бросил их в затухающий костер, который, вспыхнув, осветил верхушки деревьев. Затрещавший хворост разбудил Мусуку:
— Не беспокойтесь, бвана,— сказал он,— при луне ни один зверь не подойдет близко... Да и по голосу слышно, что лев сыт.
День, полный неожиданностей
Мы поднялись еще до света, позавтракали, уложили продовольствие, вещи и с восходом солнца тронулись в путь.
Около полудня один из африканцев — Капука, который, как предполагалось, был родом из той же деревни, что и Моника, объявил: мы у цели. И вправду, на холмистом берегу показалась деревушка. Мы свернули к траве и, лавируя в ней, стали проталкивать лодку к берегу.
Когда осталось с полсотни метров, трава поредела, лодка двинулась живее. Вдруг у левого борта из-под травы метнулось огромное темно-коричневое тело гиппопотама. Сильнейший удар о днище приподнял и опрокинул лодку. Мы, как горох, посыпались в воду.
Перепуганные неожиданным нападением, все ринулись к берегу. Живущие у воды баротсе по праву считаются не только хорошими гребцами, но и отменными пловцами. Но их способ плаванья «по-собачьи» все-таки не может сравниться с кролем. Мы с Аликом быстрее других добрались до суши и оглянулись.
Шестеро наших спутников благополучно выбирались из реки, а седьмой, чуть отстав, еще барахтался в воде. Он был по грудь в воде, когда лежавшее у травы полузатонувшее неподвижное бревно вдруг ожило: разинув пасть с огромными редкими зубами, крокодил молниеносным движением настиг отставшего, сбил ударом хвоста и, сомкнув челюсти на его ноге, потащил под воду. Человек отчаянно закричал. Люди бросились на помощь, но вряд ли успели бы, не прояви несчастный самообладания. Он выхватил из-за пояса нож и стал наносить удары в брюхо под лапой чудовища, пока оно не выпустило его из страшной пасти...
Беднягу вытащили на берег, из глубоких ран на бедре хлестала кровь.
— Моя сумка с инструментами! — крикнул Алик и показал в сторону перевернутой лодки.
Мусука скомандовал, и африканцы направились к реке.
— Там же крокодил! — вырвалось у меня.
— Крокодил труслив, нападает только на одиночек,— ответил Мусука.
Прозрачная вода и небольшая глубина не затруднили поиск затонувших вещей. Скоро саквояж с мединструментами был в руках Алика, и наш доктор занялся обработкой ран. Я, как умел, помогал ему.
— Почему гиппопотам напал на нас? — спросил я.
— Вряд ли он нападал,— отозвался Мусука и объяснил, что на бегемотов здесь охотятся из-за их вкусного мяса.
Поэтому они прячутся в траве, выставив лишь ноздри. Мы же случайно наткнулись на одного из них. Он с испуга и толкнул нас «слегка»... Все могло бы кончиться гораздо хуже, окажись бегемот озлобленным «отшельником» — состарившимся самцом, изгнанным из стада.
— Разъяренный бегемот разнес бы лодку в щепы да и нас покалечил...
Меня и Алика позвали к вождю. Он принял нас на «кготле», предназначенном для сельской сходки месте в центре деревушки. Обращаясь ко мне, спросил, кто мы и откуда прибыли. Признаться, я еще не привык к неожиданно выпавшей мне роли «вождя» группы. Стараясь не тушеваться, объяснил, из какой мы страны и зачем приплыли.
В знак одобрения вождь и вслед за ним старейшины похлопали в ладоши. Затем он поднял с земли щепотку пыли и, демонстрируя высокое почтение, растер ее на плечах и лбу. Так вождь торжественно приветствовал великую страну, приславшую к ним в деревню столь замечательных людей...
После того как мы побеседовали таким образом, перед нами выступили «артисты». Обильно смазанные жиром обнаженные тела молодых мужчин и женщин, одетых в разноцветные юбочки (у мужчин они были только покороче), ярко блестели на солнце. Танцоры с большими кольцами на запястьях, шее и лодыжках усердно притоптывали на пыльной площадке в такт тамтамам и «маримбе» — африканской разновидности ксилофона с деревянными клавишами.
Когда представление закончилось и пыль улеглась, вождь пригласил нас разделить с ним трапезу. После жары приятно было очутиться в просторной прохладной затемненной хижине, глаза отдыхали от яркого солнца. Подавали говядину, мясо бегемота, различные острые приправы и легкий хмельной напиток «бояло».
На невысоком столе рядом со снедью лежали какие-то куски светло-серого цвета.
— Это традиционный африканский хлеб из маниока,— пояснил Алик.
Я откусил кусочек упругого теста с довольно специфическим запахом и с трудом заставил себя проглотить его.
Видя мое затруднение, наш хозяин что-то сказал.
— Сначала попробуйте мяса с перцем,— перевел его слова Алик.
Поджаренная на костре бегемотина, окунутая в перечный соус, обожгла рот, а последовавший за ней кусочек маниока тут же погасил остроту, оставив во рту ощущение прохлады.
— Похоже на жареную свинину,— заключил я.
Алик не выдержал:
— Как поживает Моника? Она работала в больнице, а на днях вернулась домой.
Подумав, вождь ответил, что знает всех жителей в деревне, но Моники среди них нет.
...Мы нашли Мусуку и сообщили ему эту новость. Тот привел Капуку:
— Ты обещал привести белых господ к Монике. Где она?
— Не знаю никакой Моники.— Он повернулся ко мне.— Я обещал лишь привести вас в свою деревню.
Выяснилось, что в Монгу он случайно услышал об экспедиции, которая, как он понял, направлялась в его родное село. Оттого и предложил свои услуги.
— От него, бвана, сейчас мало толку,— сказал Мусука. — Он не был здесь полтора года, а сегодня узнал, что его жена только что родила ребенка...
Парень и в самом деле казался расстроенным, но что удивительно, он не ругал жену, а только повторял: «Вот бы узнать, кто это сделал...» Каждое такое восклицание вызывало взрыв смеха его товарищей, они подтрунивали:
— Не огорчайся, у тебя есть еще жена в Монгу.
По местным обычаям мужчина может иметь несколько жен, но обязан обеспечивать их и детей питанием.
Впрочем, матримониальные заботы наших спутников мало занимали нас. Алик был удручен и пребывал в полной растерянности.
В этот момент к нам подошел один из старейшин.
— Этого парня зовут Пири. Он показал на подошедшего вместе с ним невысокого африканца.— Он может кое-что сообщить.
Тот рассказал, что ходил менять разные вещи в соседние селения, где живут балунда (еще один крупный народ в Замбии). На днях в одно из них — его название очень похоже на имя этой деревни — вернулась девушка. Она из города и утверждает, будто собирается рожать белого ребенка.
— Это Моника,— вскричал Алик. — Я пойду туда! Не возвращаться же с полдороги!
Настроен он был решительно. Что оставалось делать мне?
Мусука и его команда готовы были сопровождать нас. Пири вызвался пойти в качестве проводника, чему мы были рады.
Памятуя о ночи, проведенной в холодной палатке, Алик предложил переночевать в одной из пустующих хижин, которые африканцы бросают после смерти близкого человека. В чистоплотности баротсе мы могли убедиться сами хотя бы по тому, как тщательно они готовили пищу днем на острове.
Наши спутники расположились по соседству. Не было лишь Капуки, который ушел к своей жене. По-видимому, он простил ее и смирился с прибавлением в своем семействе.
Заблудились в джунглях
Утром гостеприимные хозяева в изобилии снабдили нас провиантом. Вождь не забыл прислать «африканский хлеб», который для сохранения свежести был завернут в листья маниока.
Несколько раз нам попадались деревни балунда; рядом виднелись посадки маниока и маиса. На полянах, утопавших в сочной траве, паслись стада коров и коз. Поблизости от селений встречались аляповатые фигурки, сделанные из дерева, глины и камыша и изображающие какого-то несуразного божка. Балунда считают, что божок охраняет их, и придают ему большое значение.
До сих пор мы двигались спокойно. Но вот лес стал гуще, и мы оказались в настоящих дебрях. Все чаще пускались в ход топоры и ножи, но обрубленные концы ветвей нещадно царапали нас, цеплялись за рюкзаки. Мы с Аликом были защищены брюками, куртками, прочными кроссовками. Нашим товарищам, одетым в короткие штаны и майки, было, наверное, труднее.
Скоро идти напрямую стало невозможно. Отыскивая проход, приходилось петлять. Время между тем шло, пора было подумать и о сносном пристанище для ночлега. Остаться ночью в самой гуще заросшего лианами леса — перспектива не из приятных.
Наконец выбрались на поляну и с облегчением увидели на другом ее конце одинокую хижину.
— Тут и заночуем. Не правда ли, Пири?
— Да, бвана,— усиленно закивал он головой,— Где-то поблизости должна быть деревня.
Африканцы тут же принялись строить свои однобокие шалаши, полагая, что стеснят нас, если останутся с нами под одной крышей.
Мы с Аликом в поисках входа обошли хижину кругом, отодвинули какое-то деревянное чудище — нечто среднее между крокодилом и львом, но никакого отверстия не обнаружили. Наконец обратились за помощью к Пири. Тот вытащил в одном месте из стенки пару кольев и объяснил, что балунда — в отличие от баротсе — не оставляют вход свободным, а маскируют его.
...Мы укладывали наши мягкие пожитки на твердые камышовые циновки, когда снаружи встревоженным голосом нас позвал Мусука.
Выбравшись из жилища, мы увидели, что все шестеро африканцев, бросив недостроенные шалаши, жмутся к хижине и с тревогой глядят в сторону леса. Там, в шагах тридцати от нас, в зарослях, мы рассмотрели чернокожие фигуры, потрясавшие копьями. Воинственные возгласы незнакомцев не оставляли сомнения в их враждебности. Впрочем, заметив двух белых, они поутихли: гневное возбуждение сменилось любопытством.
— В чем дело,— спросил я Мусуку, — вы спрашивали, чего они хотят?
— Они налетели со всех сторон и стали кричать, что убьют нас...
Пока мы тихонько переговаривались, наши противники вновь подняли копья, выкрикивая угрозы в наш адрес. Их было не менее двух десятков. Единственное оружие — мое ружье — осталось в хижине...
В этот критический момент молодцом показал себя Алик. Он спокойно вышел вперед, потер себе лоб и плечи, протянул руки — ладонями вверх — навстречу скрывавшимся в лесу людям:
— Мы пришли к вам с миром!— Это сказано было спокойно, с достоинством.
Незнакомцы, видимо, удивившись белому, говорившему на понятном им языке, молчали. Потом один из них сделал шаг вперед:
— Кто ваш вождь?
Алик повернулся ко мне:
— Они спрашивают вождя. Поприветствуйте их.
Я, как подобает важному лицу, не торопясь выступил вперед, похлопал в ладоши и торжественно провозгласил по-русски:
— Приветствуем вас и желаем вам мира, друзья!
Мои слова внимательно выслушали. Алик перевел.
— Кто вы, почему заняли хижину без нашего разрешения? — последовал вопрос.
Вот в чем дело. Оказывается, мы вступили в расположение деревни, не заметив этого. Я объяснил, что если мы нарушили их покой, то сделали это не умышленно и просим извинить нас, чужеземцев.
Предводитель воинов был явно польщен тем, что белые люди, прибывшие издалека, разговаривают с ним с таким почтением.
— Вот он,— парламентер показал в сторону отодвинутого нами чудища возле хижины,— он все видит и все сообщает.
Человек, разумеется, хитрил. Кто-то из жителей заметил нас и оповестил деревню.
— Ну тогда он, конечно, сообщил и о том, что мы не питаем к вам вражды, что мы хотели только переночевать, но не знали, что тут рядом деревня...
— Да,— с достоинством произнес африканец,— нам известно об этом.
Он похлопал руками в знак одобрения и продолжал:
— Вы находитесь на территории вождя Нимоаны, дочери великого Катемы... Я — ее муж, меня зовут Чикампа.
Вождем, оказывается, тут была женщина!
Я, в свою очередь, тоже представился и попросил разрешения остаться переночевать.
Чикампа от имени жены пригласил нас располагаться на ночлег и добавил, что утром Нимоана будет ждать нас.
Нагая королева
Утром пришел гонец, который привел нас к центру деревни, где обычно и располагается кготла.
Нас ждали. Под огромным баньяном на небольшом возвышении, покрытом звериными шкурами, восседала предводительница деревни — Нимоана. Мы, естественно, с любопытством ожидали встречи с женщиной-вождем, но представшая нашим глазам картина все-таки удивила нас.
Эта небольшая женщина, лет тридцати, была, несомненно, хороша собой: утолщенный нос и полные губы ничуть не портили ее лица, глаза смотрели на нас с некоторым вызовом. Она была хорошо сложена и... абсолютно нага. Если не считать, конечно, крохотного — величиною с ладонь — лоскута материи на бедрах.
Сам по себе ее «наряд» был весьма обычным в тех краях. Многие женщины и мужчины балунда ходят, почти не прикрывая наготы: обильно смазанная жиром кожа хорошо предохраняет от жары и прохлады и вполне заменяет одежду. Однако в тот миг мы менее всего ожидали увидеть в роли вождя обнаженную женщину.
Но какое ей было дело до того, чего мы ожидали. Эта женщина-королева имела собственное представление о красоте. Нимоана царственным жестом велела нам вместе с нашими людьми располагаться в тени второго баньяна, находившегося метрах в двадцати от нее.
Итак, напротив нас через свободную площадку на возвышении, как на троне, сидела женщина-вождь, рядом с ней — ее муж Чикампа и старейшины, а позади — в некотором отдалении — остальное мужское и женское население деревни. Часть женщин была одета в свои лучшие платья — из красной или синей хлопчатобумажной ткани, часть — в основном молодежь — предпочитала оставаться обнаженной.
Нимоана взмахнула рукой, из-за ближайшей хижины выбежала группа вооруженных копьями мужчин, с крупными кольцами, гремевшими у них на шеях, запястьях и лодыжках. Начался воинственный танец. Издавая боевой клич, воины потрясали копьями, делали ими выпады вперед и в стороны, усердно топали ногами, поднимая тучи пыли.
Совершая прыжки то вправо, то влево, они постепенно приблизились и оказались в центре площадки между нами и вождем. Когда танцоры начали производить угрожающие движения, целясь копьями в нашу сторону, сидевшие рядом африканцы баротсе дрогнули. Мне показалось, что они готовы дать деру.
В этот момент Алик спокойно поднял руки и похлопал в ладоши — в знак одобрения. Я тоже, понимая, что это всего лишь спектакль, последовал его примеру. Наши жесты явно утихомирили воинов, и они закончили свой танец.
И надо же было так случиться — в эти минуты разразилась давно собиравшаяся гроза. Сверкнула молния, громыхнул гром, начался настоящий ливень. Потоки воды обрушились на нас со всех сторон.
Однако женщина-вождь продолжала сидеть, не шелохнувшись, и, несмотря на струившиеся по ее телу ручьи, с суровым вниманием наблюдала за праздником. Никто из ее приближенных или деревенских жителей не двинулся с места. Нам ничего не оставалось, как последовать общему примеру.
К счастью, ливень оказался быстротечным. Как бы завершая представление, выглянуло яркое солнце, быстро просушившее образовавшиеся было лужи.
...Нимоана торжественно подняла руку и объявила о начале переговоров.
— Кто у вас будет переводчиком? — спросила она.
Алик перевел вопрос, и я показал на Пири, который хорошо знал местный диалект.
— Нет, лучше он, — ее палец нацелился на Алика.— Мне сказали, что большой белый господин знает язык баротсе. А моим переводчиком будет Чикампа.
Переводчики выдвинулись вперед, и далее разговор шел по цепочке: с языка балунда на язык баротсе, с баротсе — на русский и обратно в той же последовательности. Каждая фраза, таким образом, произносилась громко и отчетливо по нескольку раз, была хорошо слышна всем. С особенным вниманием африканцы выслушивали ее русский вариант.
— Кто вы, откуда, зачем прибыли?
Я сообщил, что мы приехали из большой страны, расположенной далеко на севере, где очень холодно и идет снег. Я — журналист, а Алик по договору с правительством Замбии приехал лечить больных. Люди приходят к нему и из окрестных деревень. Он и сам отправляется туда, где есть больные.
Нимоана внимательно слушала. Не знаю, поняла ли она, чем занимаюсь я, но когда я стал рассказывать о своем друге, она одобрительно закивала головой и даже два раза хлопнула в ладоши. Ее примеру последовали старейшины.
Затем взгляд ее посуровел, и, показав на Пири, она произнесла:
— А что тут делает он?
— Пири наш проводник,— ответил я, удивленный переменой в ее на строении.
— Он не проводник, а злой колдун! — произнесла женщина-вождь.— Он был здесь недавно и околдовал моего ребенка. Вчера мои подданные узнали его и решили, что вы тоже злые люди.
Поднялся растерянный Пири и стал доказывать, что он вовсе не колдун, просто приносил сюда вещи на обмен.
Но Нимоана, не дав ему договорить, вскочила со своего трона, сделала несколько шагов вперед и разразилась длинной и гневной тирадой. Смысл ее слов, как передал мне Алик, сводился к следующему: та рубашка, которую принес Пири, была заколдована. Как только сынишка надел ее, он тут же сломал руку, теперь не может подняться и, наверное, скоро умрет. Сам Пири и все его родственники — злодеи. И пусть никто из них не смеет здесь появляться. Наступая на наших чернокожих спутников, сотрясаясь от гнева, она пронзительным голосом перечисляла все их недостатки, пересыпая свою речь угрозами и проклятиями.
Церемония была нарушена. Нимоана, казалось, начисто забыла о своей роли вождя и напоминала обыкновенную базарную бабу. Но для своих воинов она продолжала оставаться вождем, исполненным праведного гнева. Они стали подходить поближе, готовые повиноваться любому ее приказу.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы обстановку вновь не разрядил Алик. Воспользовавшись первой же паузой, он решительно поднялся и сделал шаг навстречу разъяренной женщине. Потерев в знак уважения лоб и плечи, он произнес:
— Позволь мне осмотреть ребенка, и я скажу тебе, что с ним.
Это отрезвляюще подействовало на женщину. Она вернулась на свое место, приняла приличествующую ее положению осанку и важно сказала:
— Хорошо, белый человек, тебя проводят. Я доверяю тебе. А мы подождем твоего возвращения...
Прихватив саквояж с инструментами, мой друг отправился к больному. У мальчика лет семи был не перелом, а всего лишь вывих плеча. Но его мучила сильная боль. Он лежал с температурой и тихо плакал. Алик сделал укол, осторожно вправил плечо и успокоил мальчишку.
Вскоре он появился перед нами, ведя за здоровую руку своего маленького пациента — больная свободно лежала на бинте.
— Ничего страшного,— сообщил доктор.— Это не колдовство. Просто мальчик вывихнул плечо. Через несколько дней все пройдет.
Обрадованная мать быстро ощупала сынишку и, убедившись, что он вовсе не собирается умирать, ласково обратилась к исцелителю:
— Я вижу — ты добрый колдун.
Скажи, чего ты хочешь в знак моей благодарности?
— В знак благодарности я хотел бы, чтобы ты простила Пири и помирилась с его друзьями.
Нимоана нахмурилась, потом, видимо, чувство справедливости (или просто здравый смысл — зачем же ссориться с соседями?) взяло верх.
— Хорошо, я прощаю его. Но пристало ли мне, дочери великого вождя Катемы, мириться с теми, кто мне не ровня?
— Этой беде можно помочь,— вмешался я.— Вот Мусука, он личный представитель министра провинции, который, как мне говорили, является родственником верховного вождя баротсе.
Умница Мусука сразу сообразил, какую роль он может сыграть в урегулировании конфликта. Он знал, что предстоявшая церемония примирения, широко известная среди местных племен под названием «касенди», включала в себя также заключение дружбы и породнение.
— Да, меня прислал министр провинции,— важно сказал Мусука,— а он лучший друг верховного вождя Леваники и женат на его дочери. Я согласен принимать участие в касенди.
Нимоана в знак одобрения похлопала в ладоши и заявила:
— Пусть так и будет. Но ты все-таки не вождь, поэтому с нашей стороны в касенди будет участвовать Чикампа.
Она отдала команду, и ее подчиненные принесли два больших горшка с пивом «бояло» и поставили их перед двумя главными участниками церемонии. Нимоана взяла острый нож, сделала небольшой надрез на лбу Мусуки и размешала капельки крови в стоящем перед ним сосуде. Затем ту же операцию проделала со своим мужем.
После этого каждый из них подал другому свой горшок с пивом, и оба торжественно отпили по нескольку глотков. Отныне они считались кровными родственниками и должны были во всем помогать друг другу.
Горшок с капельками крови Чикампы пошел по кругу среди наших друзей из племени баротсе, а другой — с капельками крови Мусуки — среди собравшихся балунда. Все, кто участвовал в церемонии и пригубил сосуд с пивом, теперь считались породненными.
...Появлялись все новые горшки и кувшины с бояло. На краю кготлы установили тамтамы и маримбу, и под ускоряющиеся ритмы африканской музыки пошли танцы. Начинался большой праздник, в котором самое активное участие принимали и наши спутники. Они смешались с деревенскими жителями, и не так-то просто было их отыскать.
Пока мы с Аликом раздумывали над тем, как бы нам подозвать наших друзей, к нам подошла Нимоана.
— Если ты настоящий колдун, ты должен исцелить и меня,— обратилась она к Алику.
— Я не колдун, а доктор...Что у тебя болит?
Она показала на затылок:
— Там...
Алик пощупал ее лоб, проверил пульс и, пожав плечами, сказал мне:
— Небольшая температура, покашливает — типичное ОРЗ.
— Вот тебе лекарство,— он высыпал из пачки три таблетки аспирина,— выпей одну сейчас, одну вечером и одну завтра утром...
— Дайте ей про запас,— шепнул я,— ведь мы вряд ли вернемся.
— Что вы, она и эти-то проглотит разом...
— Но главное, что нужно сделать,— он опять повернулся к ней,— это одеть на себя что-нибудь.
— Как, разве я тебе не нравлюсь такая?
— Болезнь можно изгнать теплом, — терпеливо объяснил мой друг.— И нельзя сидеть под дождем голой...
— Нимоана,— обратился я к ней, — если вы наши друзья, помогите найти деревню, которую мы ищем. У нас срочное дело.
— Хорошо. Она с досады даже топ нула ногой.— Я помогу вам.— И повернувшись к нам спиной, удалилась.
Монику зовут Монеко
Утром, еще не рассвело, Алик разбудил меня:
— Пора...
Мы выбрались из густых зарослей леса и пошли по открытой местности. Высокая трава, яркие цветы, над которыми порхали бабочки и роились дикие пчелы, небольшие рощицы и группы деревьев с гирляндами вьющихся растений — все это создавало живописный пейзаж, залитый лучами еще не жаркого солнца.
Мы углубились в лес, впереди Пири, за ним — я и все остальные. Выходя на поляну, я чуть не натолкнулся на остановившегося проводника, посмотрел вперед и... остолбенел. Перед нами, возвышаясь над травой, стоял лев. Нас разделяли не более пятнадцати метров, и я отчетливо видел черные кончики его огромной лохматой гривы и круглые, зеленоватые немигающие глаза, смотревшие на нас. Затянувшаяся пауза продолжалась, наверное, не более двух секунд, однако она показалась мне вечностью. Я стал медленно поднимать ружье, но стоявший рядом Мусука попридержал его. Лев, как при замедленной съемке, не спеша повернулся и, постоянно озираясь, пошел прочь. Только отойдя подальше, слегка припадая, пустился рысцой, пока не скрылся за деревьями...
...Вдалеке показались круглые макушки хижин, и Пири объявил, что это та самая деревня. На опушке леса стояли молодые женщины и встревоженно смотрели в нашу сторону.
— Постойте-ка здесь,— сказал Мусука,— я пойду разузнаю.
Скоро он позвал нас. Как и все африканцы, впервые встретившие белых, женщины со страхом смотрели на нас и, казалось, готовы были сорваться с места. Мусука успокоил их и, повернувшись к нам, сказал по-английски:
— Женщины говорят, что здесь живет одна девушка, которая недавно вернулась из Монгу, только зовут ее не Моника, а Монеко. Она ждет ребенка от белого, но никто ей не верит. Женщины считают, что она просто хвастает...
Мы с Аликом переглянулись. Похоже, мы были у цели.
Одна из женщин согласилась проводить нас. Но молва была быстрее. Не успели мы подойти к деревне, как увидели бегущую нам навстречу совсем еще молоденькую девушку в светлом платье. Не доходя одного шага, она бросилась на землю и обхватила руками ноги Алика:
— Простите, простите меня, мистер Алибей!..
Алик взял ее за руки, заставил встать, и мы увидели хорошенькое лицо девушки, залитое слезами. Она подняла на него глаза, светившиеся радостью и страхом.
— Успокойся, Моника, успокойся.
Только скажи, зачем ты это сделала?
— Ах, Алибей Касымович,— Моника говорила по-английски, но его имя произнесла совсем по-русски,— я виновата, можете вы простить меня?
— Ну, конечно же, я прощаю тебя. Только зачем ты это сделала?
Моника потупилась. Теперь, когда она немного успокоилась, было хорошо видно, что платье на ее животе заметно поднималось...
— И кто же настоящий отец ребенка? — спросил Мусука.
— Доктор Жан...— прошептала девушка.— Это он научил меня, Алибей Касымович... Жан знал, как я к вам отношусь...
— Но для чего же?
— Чтобы вы взяли меня в жены,— пролепетала она.— Он говорил, что все русские боятся начальства и всегда женятся...
— Это невозможно. У меня есть жена.
— Я думала, что смогу стать вам хорошей второй женой... Ведь я давно уже не люблю Жана...
— Все-таки так поступать не следовало.
— Да...— чуть слышно произнесла она. И, с мольбой подняв глаза на Алика, сказала: — Потом, когда все стали удивляться, я поняла, что натворила. Я была в отчаянии. Бросила все и убежала... Я шла домой совсем одна, ночевала в лесу, думала, что звери съедят меня, но они не тронули... Ах, простите меня.
Алик, как мог, успокоил девушку и велел ей идти домой.
— Кто этот Жан? — спросил я.
— Один француз... Тоже работал в больнице по контракту. Недавно уехал домой...
...Машавана, вождь большой деревни, насчитывающей более ста хижин, был полный, сурового вида мужчина лет пятидесяти. Он принял нас на своем огромном, обнесенном высоким забором дворе и сообщил, что сегодня состоится праздник, на который мы с Аликом приглашены в качестве почетных гостей. А пока предложил пообедать.
Я поинтересовался, что за праздник предстоит в деревне. Повод был весьма торжественный: Машавана выдавал замуж свою дочь, и должен был состояться конкурс женихов-претендентов.
— Как,— удивился я,— а мне говорили, что мужчина здесь сам выбирает себе жену.
— Да, по традиции это так,— подтвердил Машавана.— Но это моя дочь, и ее руки добиваются многие молодые люди, и не только из нашей деревни.
Поэтому я объявил, что сегодня она сама выберет себе мужа.
Оказывается, власть вождя иногда сильнее установившихся традиций. Возможно, именно так в свое время верховный вождь Катема назначил предводительницей целой деревни свою дочь Нимоану...
На кготле собрались, наверное, все местные жители, да еще пришел кое-кто из соседних деревень. Особую торжественность празднику придавало присутствие на нем белых людей.
Нас посадили на почетное место — по правую руку от Машаваны. Позади — его жена и рядом с ней дочь, действительно весьма привлекательная особа лет шестнадцати. За ними — остальные женщины. Мужчины стояли и сидели полукругом по обе стороны площадки. Некоторые из них, по-видимому, наиболее знатные, носили украшения в виде медных колец на запястьях и лодыжках. Особенно много колец было у самого Машаваны, который по этой причине ходил, широко расставив ноги, что, очевидно, должно было придавать его фигуре важность.
Праздничная церемония открылась небольшим военным парадом и уже знакомым танцем молодых воинов, одетых в шкуры и вооруженных копьями и луками.
После этого Машавана провозгласил:
— Кто из вас самый сильный? И самый красивый? Пусть выйдет — и я отдам ему свою дочь!
Сразу с десяток молодых людей — некоторые из числа воинов, другие из круга зрителей — вышли вперед. Они горделиво прохаживались по площадке, выпячивая грудь и потрясая копьями, презрительно мерили взглядом соперников.
— Теперь пусть она сама выберет наиболее достойного! — сказал Машавана, поворачиваясь к дочери.
И та, ни минуты не колеблясь, не выказывая и тени смущения, выбежала вперед, схватила за руку, пожалуй, действительно самого крепкого и красивого парня, и оба под смех и одобрительный шум собравшихся скрылись из вида. Оставшиеся, сопровождаемые насмешками зрителей, быстро смешались с толпой.
Веселье было в самом разгаре, когда вновь поднялся Машавана и объявил, что он начинает слушать дела по проступкам, совершенным жителями деревни. Суд на кготле — дело обычное.
Первым слушалось дело о воровстве. Один житель обвинял другого, что тот регулярно собирал урожай не со своего огорода. Пока выступал пострадавший, его обидчик всячески выказывал к нему свое пренебрежение. Он сморкался, демонстративно зевал, равнодушно смотрел в сторону. Я даже подумал, что он преспокойно отвергнет все обвинения как ложные. Но я еще плохо знал африканцев. Ни один из них никогда не опустится до прямой лжи, зная, как сурово осуждает ее общество.
Когда, наконец, настала очередь выступать ответчику, он поднялся и, обращаясь к вождю, торжественно провозгласил:
— О, великий лев! Ты справедлив и несомненно примешь правильное решение. Но знай, я не воровал потихоньку, как утверждает этот человек... Да, я брал с его огорода, но намеревался отдать, как только созреет и мой урожай.
Иными словами, воришка, хоть и попался и признавал это, старался выглядеть в глазах почтенного собрания достойно. Приговор Машаваны гласил: виновник обязан потрудиться на огороде соседа ровно столько, сколько необходимо, чтобы отработать долг в двойном размере.
Второе дело касалось «колдовства». Одного из жителей обвиняли в том, что он «околдовал» другого, и тот вследствие этого умер. Разумеется, это был вздор. Человек мог спокойно скончаться от болезни или по любой иной причине. Но Машавана был другого мнения.
— Ты взял у меня сына и взамен должен отдать своего собственного. Он будет служить мне в моем доме.— Демагогия Машаваны основывалась на том, что по обычаям вождь считался «отцом» всех жителей деревни.
Затем он объявил, что вызывается Монеко, то есть наша Моника. Когда дрожащая от страха девушка ступила на площадку, вождь провозгласил, что она обвиняется в том, что обманула одного из присутствующих здесь белых господ, и спросил, что она может сказать в свое оправдание. При этом он с торжеством посмотрел на нас, полагая, видимо, что угодил нам.
Моника и не думала оправдываться. Она встала перед Аликом на колени и, выражая всей своей фигурой высшую степень раскаяния, произнесла на родном языке:
— Простите меня, бвана Алибей.
Тогда Алик поднялся со своего места и, обращаясь к Машаване со всем почтением, сказал:
— Великий лев, знай — если эта девушка виновата передо мной, я прощаю ее!
— Но она опозорила мою деревню,— возразил вождь,— и я не могу простить ее. Она заслуживает сурового наказания. Поскольку же наш гость великодушно прощает ее, я согласен взять ее к себе в служанки.
Это было жестоко. Девушка, которая еще вчера работала медсестрой в современной больнице и которая в любой момент могла вернуться туда, приговаривалась на всю жизнь подчиняться властолюбцу. Но как ей помочь? И тут Алик нашел, наверное, единственный шанс для ее спасения.
— Монеко и я были и остаемся друзьями,— твердо проговорил он.— И ты, о могучий лев, не захочешь нанести нам обиды. Я предлагаю скрепить нашу дружбу по обычаю вашего народа — ритуалом касенди. И если все вы, присутствующие тут, тоже примете в нем участие, мы заключим дружбу между балунда и моим народом.
— Касенди! Касенди! — раздались голоса в толпе.
— Касенди! — внушительно произнес Машавана. Он почел за лучшее не упускать инициативы и согласиться.
— Как зовут твой народ, Алибей?
— Казахи.
— Мы заключим союз нашего друга Алибея и Монеко как брата и сестры и скрепим дружбу балунда и казахов!
Машавана отдал распоряжение, и вскоре его люди принесли два горшка с бояло. Алик взял едва скрывавшую радость Монику за руку, вождь сделал каждому небольшой надрез на лбу и смешал капельки крови с пивом. Потом он предложил Монике отпить из сосуда с кровью Алика и, наоборот, Алику — из сосуда с ее кровью. Оставшееся пиво он перелил в один большой горшок и собрался пустить его по кругу.
— А разве ты, великий вождь, не хочешь породниться с моим народом? — негромко спросил Алик.
— Ты молод и мудр, — ответил Машавана, — и я рад скрепить узы родства. Клянусь, ты можешь не беспокоиться за свою сестру...
Он сделал глоток и передал сосуд своим приближенным. Скоро горшок с пивом пошел по кругу, и каждый, кто пригубливал его, считался приобщенным к свершившемуся таинству...
...Обратный путь до Монгу занял всего два дня. Еще через день я прибыл в Лусаку. Вместо трех дней я отсутствовал одиннадцать. Только одиннадцать? Мне казалось, прошла целая вечность.
Противовирусные препараты: за и против
Добро пожаловать в Армению. Знакомство с Арменией
Крыша из сэндвич панелей для индивидуального строительства
Возможно ли отменить договор купли-продажи квартиры, если он был уже подписан
Как выбрать блеск для губ
Чего боятся мужчины
Как побороть страх перед неизвестностью
Газон на участке своими руками
Как правильно стирать шторы
Как просто бросить курить
- 2567 -
