Пальмовый дом

В тени гопурама

Сахарная голова храма Капалисвара манила уже издали, когда автобус, свернув от Бенгальского залива направо с Марина Драйв, въехал в старейший район Мадраса. В узких, путаных улочках Майлапура следы отшумевших столетий ощущались и на стертых плитах тротуаров; и на резьбе по камню, прятавшейся за листвой деревьев в маленьких двориках; и на украшениях потемневших от времени домов. Сквозь верхушки пальм в ярко-синем небе снова выглянул белоснежной трапецией гопурам, словно вырезанный из слоновой кости.

...Мы медленно продвигаемся под навесом из пальмовых листьев, ведущим ко входу в храм, сквозь строй торговцев. Предлагаются амулеты от разных напастей и злых сил, разноцветные женские браслеты для рук и ног, серьги для носа, фигурки слонов, вырезанные из розового дерева, и — из кости и бронзы — кобры.

 

 

А вот они собственной персоной: перед нами — легким частоколом из плетеных корзин дрессировщиков — выросли кобры, предостерегающе раздувая свои капюшоны. Стараясь не прислушиваться к их тонкому свисту, боком протискиваемся вперед, а в голове невольно проносятся мысли о смертоносности яда этой опасной змеи — от укуса ее ежегодно гибнут в стране сотни людей. Против укуса королевской кобры бессильна сыворотка (очень большая доза яда), а черношеяя кобра может даже выплюнуть яд на несколько метров.

Внезапно на нашем пути возник невысокий седой человек Мы даже отшатнулись — его смуглый торс обвивала пестрая лента, а над плечом раскачивалась чуткая головка змеи, быстро выбрасывающей раздвоенный язычок Мужчина нагнулся и взял на руки девочку. Когда гладкие и холодные кольца скользнули к голому тельцу ребенка, очевидно, дочки дрессировщика, стало как-то не по себе.

Толпа заволновалась, мальчишки загалдели и кинулись правее ворот гопурама, откуда из улочки показалась под грохот барабанов и завыванье труб яркая процессия.

Прежде всего, конечно, в глаза бросалась серая ушастая громада слона. Опасливо передвигаясь в толпе, он точно подхватывал хоботом любые подачки — ни разу не уронив, — будь то мелкая монетка-пайса или кусок сахара. Монеты он препровождал на верхний этаж погонщику, а лакомства отправлял себе в рот. Индийцы рассказывали, что лучше всех понимают слонов и управляют ими маленькие люди из горного племени курумба. Издавна в этом племени передается по наследству искусство дрессировки умных животных, незаменимых помощников в любом тяжелом труде. Стоит посмотреть, как ловко слон обдирает хоботом листья с веток, наступив на них ногой; как мастерски перетаскивает неимоверно тяжелые стволы деревьев; как бережно относится к человеку, аккуратно отставляя в сторону попавшихся на дороге детишек.

Но важно выступавший слон во главе процессии совсем был непохож на рабочего собрата. Его голова и хобот были раскрашены в разные цвета, бивни позолочены, а на лбу сиял медный знак. Выше бархатной попоны и свисавших по бокам разноцветных полосок ткани, ближе к голове, разместился погонщик Он услужливо подносил к хоботу ветки из большой зеленой охапки, привязанной к шее слона. Разукрашенное животное снисходительно принимало все почести и заботы, как и полагается настоящему храмовому слону.

Шумный, пестрый клубок процессии подкатывается все ближе, и мы согласно традиции оставляем свои сандалеты у мальчишек — хранителей обуви — и отступаем в ворота гопурама, стараясь уйти с дороги толпы…

Храмовая архитектура и скульптура Индии, создававшаяся столетиями, уходит корнями в повседневную жизнь и быт людей, связана с древними верованиями, фольклором, а подчас, как гопурам, имела чисто прикладное значение в крестьянской жизни. Гопурам когда-то был частью крепостной стены, ограждавшей селение от набегов. Через такую башню с воротами отходили внутрь крепости жители, спасаясь от врага, неся на себе весь свой нехитрый скарб, загоняя овец и коров. Возможно, поэтому само слово «гопурам» переводится как «коровья крепость». Вот такая-то обязательная деталь крепостного сооружения неожиданно привлекается в арсенал храмовой архитектуры. Со временем гопурамы становятся заметной и содержательной частью южноиндийских храмов, являя собой выдающиеся произведения искусства и отличаясь от строгой архитектуры мусульманских строений богатой отделкой.

Возвышающаяся над нами многоступенчатая пирамида со срезанной вершиной издали казалась окутанной кружевной тканью: по уступчатым ее стенам сплошным орнаментом шли одна за другой сцены из древних эпосов «Рамаяны» и «Махабхараты». Скульптуры героев и богов перемежались с изображениями почитаемых животных, представляя подлинную летопись жизни народа. Вызванные к жизни резцом художника, все эти фигуры шествовали, танцевали в вечном хороводе вокруг гопурама.

Неожиданно для нас — никто не предупредил, что процессия направляется в храм, — слон, окруженный толпой, сворачивает в ворота гопурама. Едва успеваю прижаться к стене, как рядом опускается серая колонна слоновьей ноги. Подняв голову, я встречаюсь с усталым взглядом животного, равнодушно скользящим по головам беснующихся людей. Проплывает пахнущий жаром цементный бок слона, следом в ворота гопурама в грохоте звуков, летящих от каменного свода, вваливается толпа верующих. Идут в одних набедренных повязках, мотая косматыми головами, садху — вечные пилигримы, тела которых раскрашены самыми невероятными узорами, вобравшими в себя все цвета радуги: выполняя данные богу обеты, они не стригут, не моют и не расчесывают волосы. С достоинством выступают во всем оранжевом, перебирая четки, санияси — ученые мужи, посвятившие свою жизнь богам и изучению священных книг, которые не могут представить, чтобы без их участия мог пройти хоть один молебен — пуджа. А за ними валом валит люд попроще: мужчины в застиранных дхоти и же
нщины в простеньких сари, украшенные гирляндами желтых, пряно пахнущих цветов.

Мы видели в окрестностях индийских городов, как растут эти цветы, — их желтые и голубые венчики, похожие издали на кувшинки, плавали целыми, островами на поверхности водоемов.

Верующие несут корзинки, блюда с фруктами, украшенные мишурой, — дары богам. А в храме все спешат к божествам-покровителям, чтобы расположить их к себе посильными жертвоприношениями. К ногам богов складывают бананы и сласти, в руки вкладывают цветы. В буквальном смысле богов здесь умасливают кокосовым молоком и топленым маслом из плошек так обильно, что ноги скользят по плитам. Плоды кокосовой пальмы, которая кормит и одевает индийцев, приносят в храм особенно часто. Щедрость приношений каждого определяется его достатком: некоторые дарят драгоценные камни. В отношении верующих с небожителями ясно проступают элементы земного реализма: размер подношения определяет и важность просьбы.

Такая деловитость в отношении с богами особенно заметна у людей труда. Так, у деревень, как грибы, вырастают игрушечные храмики, где может подчас разместиться лишь один божок — глиняный, зато пестро разукрашенный. За это крестьяне ждут от своих благодетелей на небе хорошей погоды, богатого урожая и покровительства во всех личных делах.

Не случайно и обожествление многих животных. Вот просто одетые паломники кладут мисочки с фруктами у подогнутой ноги каменного бычка Нанди, лукаво взирающего на все эти церемонии. Причины поклонения с давних времен животным, в частности быку Нанди, понятны в таком сельскохозяйственном крае, как Индия. Какие только работы не выполняют быки: они вспахивают поле, возят урожай, молотят зерно, добывают воду. Даже его помет, лепешки которого сушатся на многих оградах и в самом Мадрасе, используется как ценнейшее топливо для очага.

Пожалуй, отсюда же идет уважение ко всему живому и в верованиях джайнов. В их храме мы видели женщин, закрывающих свой рот темным платком, чтоб, не дай бог, не залетел случайно москит. Самые правоверные джайны во время ходьбы, говорят, метут перед собой метелочкой, убирая с пути все живое, чтобы не причинить никому вреда.

Но, может быть, некоторые любят бычка Нанди за то, что на нем, как гласит предание, ездил верхом Шива? Ведь старейший храм Капалисвара, под сводами которого приносятся сейчас дары богам, посвящен Шиве. Даже на этом каменном бычке три параллельные белые линии — отличительный знак шиваитов (кстати, они были и на лбу слона). А вот и фигурка самого Шивы, жирно блестевшая в неверном мельканье пламени светильников от пролитого на нее масла.

В Мадрасском музее искусств имеется богатейшее собрание бронзовых скульптур, найденных на раскопках в разных уголках страны. Есть там также изображение Шивы, взметнувшего в легком танце четыре руки — признак необычной мощи. Одной рукой он бьет в барабанчик, утверждая новое, другой поднимает огонь, сжигая все злое, а нога его придавила извивающегося демона — уродца Равана — символа невежества и коварства. Многорукий Шива, схваченный огненным кольцом, создает из хаоса Землю. Чтобы оживить Землю, Шива помог спуститься с неба прекрасной и доброй богине Ганге, сжалившейся над людьми, принесшей им воду и хлеб. Ганга стекла вниз по длинным кудрям Шивы, чем вызвала гнев его ревнивой супруги.

Уже какой век здесь, в храме, застыл в нескончаемом танце Шива, взметнувший руки, словно грозя ими брахманам, бормочущим свои гимны. Он попирает невежество, а брахманы тщательно хранят втайне от всех тонкости и премудрости обрядов, утративших всякий смысл, держат в повиновении людей молитвами, пугая их непонятными священными текстами.

Незадолго перед пуджами съезжаются брахманы к храму Капалисвара на велорикшах. Величаво сходят с колясок, небрежно бросая монеты кланяющимся рикшам, и, надменно держа голову с тремя параллельными линиями на лбу, идут в ворота гопурама, никого не замечая, особенно калек и нищих. Они — высшая каста, и эти суетящиеся несчастные людишки, ждущие у храма милостей от своих богов, недостойны их внимания.

Если в давние времена, кроме брахманов — служителей культа, — выделялись касты воинов и правителей — кшатрии, торговцев и ремесленников — вайшии, слуг — шудры, то нынче, когда касты еще разделились на кастовые группы, их насчитывается около трех тысяч, так или иначе влезающих в четыре группы. Все стоящие вне четырех каст относились к неприкасаемым.

Как ни стирает время перегородки, и сейчас истый брахман смотрит мимо неприкасаемого, ибо даже вид его оскорбителен для высокой особы дважды рожденного. Брахманы требуют к себе особого уважения. Именно брахманам доверено быть представителями богов на Земле. Именно дважды рожденные общаются с богами, снисходительно принимая подношения от бедного люда и почтительно — ценные дары от себе подобных. Это им предоставлено высокое право разбивать кокосы у танцующего Шивы и обильно поливать его маслом, отбирая последние пайсы из скудного заработка бедняков. Поэтому консервативно настроенные брахманы особенно цепко держатся за свои привилегии, стараясь сохранить старые, бесчеловечные традиции, хотя касты в Индии отменены конституцией.

Кастовые законы требуют, к примеру, чтобы молодой человек женился на девушке своей касты.

Брат моего знакомого, механика-водителя из Дели, давно любил девушку другой касты. Когда они тайно поженились, молодоженам срочно пришлось скрыться от гнева родственников невесты. Молодой муж даже прятался в другом городе, боясь мести. Но, опасаясь за жизнь родителей, брата, он отказался продолжать борьбу за свое счастье. Молодая семья распалась.

Тяжела еще жизнь неприкасаемых — хариджанов, как назвал их Ганди, «детей бога», которых в стране несколько десятков миллионов. Я разговаривал с одним из них, Доби Джограмом, деревенским хариджаном, который нанимается в городе убирать дома. Из соседних деревень ходили на заработки гончары, земледельцы, плотники, а их деревня испокон веков поставляла подметальщиков и золотарей. Этим зарабатывали себе на пропитание дед и отец Доби, этим же трудом занимается он сам. Но Доби уже не желает мириться со своей судьбой.

— До сих пор правительство борется с неравноправным положением низших каст и неприкасаемых в обществе, — горячо говорит Доби, устало сложив руки на коленях. — Хотя сегодня хариджаны уже занимаются политической деятельностью, имеют важные административные посты, борются за свои права, но каждый год специальный департамент насчитывает тысячи случаев жестокого обращения с неприкасаемыми.

Доби твердо верит, что его сынишку Балджида ожидает другая, более светлая доля.

Отжившие традиции, за которые цепляется индуистская общинная реакция, позволяют имущим сохранять свое положение в обществе. Поэтому так истово служат брахманы молебны в храме Шивы, поучают неграмотного рикшу или крестьянина, стараясь остаться в их глазах связующим звеном с богами. А те несут им свое последнее достояние: каждый ожидает удачи, надеется, что именно к нему божество повернет свое милостивое лицо, — они еще простодушно верят, что счастье приносят боги…

Напротив дворца Низама

Среди рыжей долины в зеленых заплатках рисовых полей с виднеющимися вдалеке купами деревьев из жаркого марева выплывает обожженная солнцем вершина Опоясанная не раз многокилометровой высокой стеной и рвами, она издали и сейчас смотрится неприступной — это крепость, имя которой прозвучало в веках. Голконда — столица древнего государства и синоним несметных сокровищ, золота и алмазов, — означает в переводе всего-навсего «пастуший холм».

Только подойдя к Триумфальным воротам, замечаешь, как подряхлела крепость: часть зубцов стены и башен осыпалась, завалив рвы. Дорога здесь делает крутой поворот, чтобы слон не смог разбежаться и высадить массивные деревянные ворота, топорщащиеся наружу железными шипами. Пробираясь улочками Нижнего Форта, видишь, как все тут было рассчитано на длительную осаду: от богатых арсеналов, где еще теперь ржавеют ядра и длинные пищали, до небольших участков с рисом. В конце XVII века в крепостных стенах было осаждено целое войско — десятки тысяч солдат — армией Великого Могола Аурангзеба. Крепость была так хорошо защищена, а стойкость воинов так велика, что девять месяцев умирали сипаи Великого Могола от голода и болезней под стенами Голконды.

Главные ворота крепости открыло, как это часто случалось в истории, предательство одного из подкупленных военачальников. А последний защитник крепости — простой солдат по имени Абдул Рзак Ляри, укрывшись на вершине холма, не сдался врагу, даже получив смертельное ранение. «Хочу жить и умереть свободным», — были его последние слова. Так гласит предание...

Поднимаясь к вершине по бесконечной череде каменных ступеней, площадок, через ворота в крепостных стенах, проходишь мимо осанистых домов, солдатских казарм, храмов, складов. Хотя все делалось основательно, даже из гранитных глыб, но со временем пришло в полнейшее запустение. Ни души, лишь в дальних закоулках под стропилами, как груши, висят летучие лисицы. Бесконечная лестница выводит к Бала Хисару — Верхнему Форту, где наподобие крымского Ласточкина гнезда прилепилось на скале ажурное строение дворца.

Здесь правители принимали послов и вызывали на скорый суд своих подданных, а с крыши дворца любовались выступлениями артистов, вкушая редкие яства и смакуя вина.

Глядя на мертвый, выжженный солнцем город, трудно поверить, что тут когда-то кипела жизнь. О владыках Голконды напоминают теперь лишь купола мавзолеев внизу за крепостными стенами: пышные сооружения из арок, карнизов, галерей, приподнятые на высоких основаниях-платформах.

...Но вот человек в чалме с верхней площадки над крышей дворца сделал знак рукой, и от Нижних ворот, за несколько сотен метров, до нас донеслись хлопки. Так часовые предупреждали об опасности. Сразу что-то переменилось вокруг, грозными вдруг стали молчаливые пушки на зубцах стен, словно мы перенеслись в прежние времена. Зазвучала перекличка стражи в крепостных башнях, из соседнего дворца-гарема послышались переборы струн и пение. Во дворах забили фонтаны и зацвели сады. Зашумели толпы торговцев и ремесленников на базарах. Даже яснее стали видны сверху очертания ирригационной системы, поднимавшей в водоемы и колодцы крепости воду из соседнего озера. Именно в этих сложных сооружениях, в гармонии пропорций и строгой красоте зданий и самой крепости оставили свой след безвестные мастера и тем сохранили по себе память. А шумная слава и богатство властителей Голконды канули в Лету.

За шпилями мавзолеев забытых правителей в жаркой полуденной дымке проступают силуэты мечетей и домов просторного города, раскинувшегося по берегам реки Муси. Жители не забывают, пожалуй, лишь мавзолея одного из Кутб Шахов Голконды и даже устраивают в его честь празднества. Это основатель Хайдарабада Мухаммед Кули Кутб Шах. После себя он оставил не только прекрасный город, утопающий в садах, но и стихи. О них мы узнали в хайдарабадском музее Салар Джанга, князя-наваба, собравшего обширную коллекцию картин, оружия, изделий знаменитых мастеров, в том числе уникальную библиотеку рукописей, среди которых находятся редчайшие произведения поэтов и писателей древности. Стихи Мухаммеда, написанные на телугу — языке своей матери, а не на персидском, как было принято в те времена, понятны и сейчас, особенно когда они живописуют природу родного края или рисуют картины жизни города. Но не меньший интерес для изучения традиций, обычаев прошлого индийцев представляют изделия искусных ремесленников: ковры, резьба по кости и дереву, инкрустация, богатейшая коллекция бидри.

Аудеш Гур, возившая нас по городу, повела меня в кварталы ремесленников.

Как свиток старинной рукописи, разворачиваются перед нами улицы старого города, где за толстыми высокими стенами с остатками башен в манговых садах скрываются хавели — целые поместья бывших владетелей княжества Хайдарабад, а рядом домишки бедноты.
— Княжеством правил низам-уль-мульк, что означает «устроитель государства». Возникло оно на развалинах Голконды, а прекратило свое существование в 1947 году, войдя в состав республики как штат Андхра-Прадеш, — объясняет Аудеш Гур. — Вы представляете, если один Салар Джанг, главный министр низама, смог собрать в свой дворец, занимающий целый квартал, ценнейшую коллекцию со всех частей света, то какими несметными сокровищами владели низамы, дочиста обиравшие крестьян и ремесленников Андхры. Жестокие и коварные, они не раз предавали интересы своего народа, помогая англичанам завоевывать Южную Индию. Последний низам был так богат, что размеры его состояния не могли оценить европейские финансисты даже за огромную мзду. Несмотря на сопротивление, правительство лишило низама его власти, и, обидевшись, он засел в своем дворце, охраняя награбленное добро и «существуя» на пенсию всего в несколько миллионов рупий. Еще сравнительно недавно можно было видеть на улицах Хайдарабада большую машину, где в поношенном сюртуке и шлепанцах восседал низам, о скупости которого по городу ходили анекдоты. Впрочем, давайте лучше любоваться изделиями знаменитых хайдарабадских ремесленников, за чей счет обогащался низам...

Торговые ряды на улицах Старого города кажутся бесконечными: в лавках нижних этажей, где на коврах и белых простынях ожидают покупателей купцы, идет бойкая торговля, а наверху и за домами — мастерские портных, гончаров, ювелиров. С рассвета до темноты звякают молоточки о крошечные наковальни, тихо жужжат гончарные круги, стрекочут машинки, стучат ткацкие станки. Длинен и труден рабочий день ремесленника. Зато на прилавках можно найти все: от восточных, с загнутыми носками, туфель и огромного раскрашенного сундука до свадебного наряда...

В витрине матово отсвечивает храм, идеально выточенный до самой незаметной скульптурки на гопураме, до последнего завитка на колонне. А за ним, в глубине комнаты, согнулись перед крошечными верстачками молчаливые люди: режут кость десятками резцов, ножей, пилочек, шлифуют и полируют узоры всевозможными способами.

Рядом в лавке грудами лежат браслеты, в которых дробятся лучи солнца. Здесь могут изготовить любой браслет: худые руки мастера мнут глину над раскаленными угольями и ловко лепят глиняные полоски к стеклянным ободкам; затем их украшают бусинками разных цветов, выводя на глине затейливые узоры.

Хотя и знамениты ажурные изделия из бело-молочного хайдарабадского серебра, из которого здесь же, на глазах, могут сделать оправу для жемчужины любой формы и цвета, но привлекают взгляд в торговых рядах своей пестротой прежде всего ткани. У торговца, важно сидящего на подушках под раскрашенным изображением богини Лакшми, приносящей удачу, можно купить любую ткань: от муслина и ярчайшего бархата до бенаресской шелковой парчи, переливающейся серебром и золотом, и тончайшей кашмирской шали, которую невозмутимый приказчик пропускает с ловкостью фокусника через кольца

Многие изделия индийских ремесленников — подлинные произведения искусства. В самом богатом магазине, где некоторые вещи не имеют цены — просто не продаются, я видел на стене небольшой ковер ручной работы. Рисунок на ковре — типичный растительный орнамент, а в центре — большая ваза с огромным букетом. Узкогорлая ваза с цветами парит в воздухе, хочется сказать, будто живая. Словно ее только что вставили в ковер. Вытканная выпукло, она смотрится объемно, и каждый цветок — астры, ционы, хризантемы — сияет крупными драгоценными камнями: дымчатыми топазами, сиреневыми аметистами, зелеными изумрудами, бордовыми гранатами, россыпью разноцветных агатов, а в центре букета — солнечный топаз, светящийся необычно глубоким светом...

Пока мы идем к реке Муси, делящей Хайдарабад на Старый и Новый город, Аудеш Гур рассказывает, как приучают к нелегкому труду, разбивая художественный вкус, способности мальчиков в школах художественных ремесел.

— Государство обеспечивает учащихся стипендией, предоставляет все необходимые материалы для ремесла. Дольше всего в школах обучаются ювелиры, поменьше — резчики по дереву. Школа не только дает навыки той или иной профессии, но и имеет свой магазин, где торгует поделками учеников. Многие ребята хотят попасть в школу. Да вы можете сами на них посмотреть в мастерской «Мумтаз Бидри», куда мы направляемся...

В канцелярии мастерской знакомимся с инженером Сайедом Джалилем, который отводит меня в закопченную сараюшку, где начинается рождение известных по всему свету изделий бидри, чье название, вероятно, пошло от города Бидара — родины этого промысла.

В крошечной литейной рабочий подкладывает угли в небольшой очажок, где в углублении стоит тигель с плавящимся металлом. Посреди комнатушки худой парнишка, ученик, готовит две половинки формы из красной глины, посыпая их белым порошком изнутри. От порошка иссиня-черные волосы парнишки кажутся припудренными. Он насыпает в формы землю, трамбует ее босыми ногами и складывает половинки. Мастер подхватывает с углей тигель и льет тонкой струйкой красный металл в щель между формами. Пока отливка стынет, я расспрашиваю мастера.
— Как давно в Индии существует этот промысел?
— О! Несколько веков уже. Когда-то его завезли к нам странники из Аравии. Но у них узор высекался на меди или стали. В Бидаре тоже свои особенности изготовления бидри.
— А вы что за металл заливаете в форму?
— Обычно сплав цинка с медью...

По одному ему ведомым признакам парнишка видит, когда остывает отливка. Он отрывает половинку формы и вытряхивает заготовку на землю.

В другой длинной комнате мастер у станка берет грубую заготовку и, выбирая лежащие у ног напильники, скребки, рашпили, начинает ее чистить и полировать. Литейщик опытен, заготовка чистая, и труда тут надо немного. Одна за другой отполированные заготовки передаются в угол, где парень в майке раздувает горн у кучи угля. Он берет невзрачные, бесцветные заготовки, нагревает их и мажет какой-то коричневой жидкостью, после чего поверхность металла затуманивается и быстро темнеет.

Теперь за дело берется художник. Тонким стальным шилом он прочерчивает на боках отливки почти невидимый рисунок и вручает ее опытнейшим мастерам.

Наступает важнейший этап, решается судьба изделия: будет ли оно произведением искусства или ремесленнической поделкой.

Мастер тихонько постукивает молоточком по легонькой стамесочке, тонко прорезая рисунок, и загоняет в нанесенные художником линия серебряную проволоку. Она лежит у его ног блестящим клубком, и ученик выпрямляет ее, рубя на куски.

Под драночным потолком комнаты вяло перебирает лопастями вентилятор, не в силах разогнать духоту полудня. Полураздетые парни показывают красные от бетеля зубы, выводя заунывный мотив.

Лишь мастер, отрешенный от окружающей суеты, твердо прижимает металл к колену, точно нанося крошечные бороздки: сотни похожих черточек, одну за другой, на одинаковом расстоянии. Только бы не дрогнула рука, не изменило бы чувство рисунка.

Удар следует за ударом, тысячи ударов, и в прорезях остается серебряный след проволоки, обозначая рисунок.

Только сейчас я различаю в заготовках части изделия: изогнутые носик и ручка, сам длинношеий сосуд. На станке все эти детали подгоняются друг к другу, припаиваются. Изделие прогревается целиком, чтобы серебряная проволока стала с ним единым целым. Мастер бережно проводит по нему тряпкой, смоченной той же бурой жидкостью, и перед глазами, будто птица феникс, возникает тонкогорлый кувшин с носиком-клювом и ручкой-хвостом. Нежные серебряные цветы распустились по вороненым бокам сосуда.

Определения состава жидкости, заставляющей темнеть металл, я нигде не нашел. Называют ее «особым химическим раствором», «смесью селитры и земли», причем земля вроде бы добывается в бидарском форту.

Инженер Сайед Джалиль сжалился и сказал, что чернят металл сульфатом аммония, но тоже не совсем внятно говорил о какой-то смеси. Словом, секрет. Так, может быть, лучше, если эта тайна и не будет здесь раскрыта. Пусть она накладывает отпечаток загадочности на изделия бидри...

Вторая дверь из мастерской выводила прямо на высокий берег Муси. Под сверкающим солнцем женщины в ярких сари расстилали вымытые белые простыни на горячих камнях. Муси струилась безобидным ручейком в зеленых берегах, словно и не несется она бешеным потоком в период муссонов, затопляя на пути тысячи домов и унося с собой многие человеческие жизни. Об этом хранит память лишь самый древний мост через Муси — Пурана пул (Старый мост), ведущий уже вот три с лишним века к Голконде. Слышит он все три века, как раздается легкий звонкий стук молоточков мастеров над рекой. Доносятся они до обветшавшей хавели низама Кингкотхи — Дворца короля, что напротив мастерских, на другом берегу Муси. Только низам не слышит этого веселого перестука — его уже нет, а наследники все прячут жалкие остатки награбленного, лишенные новыми законами всех привилегий и сокровищ.

В одном из парков Индии я увидел большую купу деревьев, раскинувшуюся посреди поляны высоким шатром. «Это называется «Palm House», — объяснили мне. У подножия пальм — вечных кормилиц индийского народа — буйно рос тропический кустарник, сквозь шипы тянулись яркие цветы, а по стволам питонами ползли толстые лианы, словно стараясь пригнуть их к земле. Но наперекор всему сильные стройные пальмы ракетами рвались в голубую безоблачную высь, словно символ стремления Индия к новой жизни. Когда меня расспрашивают о многообразных явлениях этой удивительной страны, я вспоминаю прекрасный зеленый шатер — «Пальмовый дом».