Сувениры из мезозоя

Бархан потоптался немного на месте и начал «переходить» дорогу. Медленно, по метру в месяц, но неуклонно песчаный холм высотой с трехэтажный дом накрывал асфальт, и никакая сила не могла помешать хозяину пустыни. Людям оставалось лишь отступить и построить объезд. Потом другой, третий...

Наш экипаж — корреспондент Московского радио Сергей Ивановский и автор этих строк — прокладывал маршрут по Новой долине, самой обширной провинции Египта.

 

 

Прокладывал по карте, изданной в Каире в начале 80-х годов. Оказалось, что отмеченные там расстояния по шоссе между оазисами безнадежно устарели. Дорога от Харги до Дахли ныне не 110, а 180 километров, а от Дахли до Фа-рафры — не 230, а 320. Так что пришлось на месте вносить коррективы в заранее составленные планы поездки.

Целина по-египетски

Название «Новая долина» появилось на картах сравнительно недавно, на рубеже 60-х годов. Его дали цепочке из трех групп оазисов, протянувшейся с севера на юг в пустыне Сахара параллельно долине Нила. Тысячелетиями эти маленькие островки жизни посреди бескрайнего царства камня и песка были отрезаны от остальных районов страны. Вскоре после революции 1952 года правительство президента Насера приняло решение начать активное освоение оазисов. Причины к тому были достаточно вескими.

Египет, по меткому выражению древнегреческого историка Геродота,— «дар Нила». Практически все его население сосредоточено на четырех процентах территории страны, в долине и дельте великой реки. Со временем египтянам стало там тесновато. Да вот проблема: несмотря на огромные пространства, расширяться практически некуда. Кругом безводная пустыня. И лишь оазисы внушали надежду. Издревле было известно, что там есть обширные плодородные земли. Только воды из естественных источников для орошения этих земель было недостаточно. Современные же геологические исследования показали: пустыня скрывает подземные озера. И вот родилась дерзкая мысль: превратить цепочку оазисов в процветающий сельскохозяйственный район с многочисленным населением, соперничающий по значению с долиной Нила. Отсюда и название.

3 октября 1959 года первый механизированный караван, преодолев 250 километров пустыни, прибыл в оазис Харга. Тем самым было положено начало освоению египетской целины. Этот день в провинции отмечают каждый год как праздник.

Но дело оказалось сложнее, чем полагали вначале. В оазисах Новой долины не было самого необходимого — дорог, электричества, средств связи. Громадные безлюдные пространства между оазисами, невыносимый зной пустыни затрудняли работу. После войны с Израилем 1967 года заметно ухудшилось финансовое положение Египта. Все внимание было сосредоточено на укреплении обороноспособности страны, так что средств не хватало. А освоение земель — дело дорогостоящее. Велики затраты на бурение и обустройство водяных скважин, создание оросительных систем, расселение крестьян. От мечты бросить вызов долине Нила пришлось отказаться — хотя бы на время. Ныне в провинции всего 120 тысяч жителей. Это менее четверти процента населения страны. Площадь же Новой долины составляет почти половину всей территории Египта. Между тем нужда в рассредоточении египтян из долины и дельты Нила ныне еще больше, чем прежде.

— Наша провинция входит в число тех районов страны, — говорил мне губернатор Новой долины Фарук Талляви,— которые по решению правительства должны развиваться ускоренными темпами. Делать это мы намерены по четырем основным направлениям. Во-первых, наращивать сельскохозяйственное производство — и путем освоения новых земель, и за счет повышения эффективности использования старых. Во-вторых, развивать индустрию иностранного туризма. В-третьих, приступить к добыче полезных ископаемых, главным образом — богатейшего на Ближнем Востоке месторождения фосфоритов в Абу-Тартуре. И в-четвертых, расширять социальную инфраструктуру, ведь без нее не решить экономических проблем.

На склонах холма Багават

Фарук Талляви принял нас в столице провинции, городе Харга. После громадного, шумного, бестолкового Каира этот городок поразил нас зеленью и покоем. Собственно, города сейчас два — Харга старая и новая. Старая — это двухэтажные домишки из необожженного кирпича, кривые немощеные проулки. Новая — современные многоквартирные дома, прямые заасфальтированные улицы. В хорошей, недорогой гостинице, где мы жили, порхали стайки западных туристов. Они постоянно встречались нам и возле исторических достопримечательностей.

Поскольку оазисы всегда были дальней периферией Египта, здесь нет архитектурных памятников такого масштаба, как, скажем, в Каире, Луксоре или Асуане. И все же каждая эпоха в жизни страны представлена интереснейшими монументами. Со времен фараонов лучше других сохранился храм богини Хибис на окраине Харги. Он был построен в VI веке до нашей эры, а потом его переделывали персы, греки и римляне. Время и люди сильно повредили храм, но вот что поразительно: на его стенах до сих пор не поблекли краски барельефов.

Неподалеку от храма Хибис — следы уже другой эпохи, раннехристианской. По склону холма Багават раскинулось обширное кладбище. В самом начале новой эры, когда христианство еще не стало в Египте официальной религией, его последователи скрывались в оазисах от преследований иноверцев. В Багавате 263 надгробных сооружения из кирпича-сырца — склепов и часовен. Они возведены в III — VII веках.

С хранителем кладбища, Османом, добротно экипированным от палящего солнца — тюрбан, шарф, темные очки,— идем осматривать его владения. Утопая по щиколотки в горячем песке, минуем причудливые сооружения с арками, колоннами, круглыми куполами. Возле одного из них Осман останавливается. Достает из кармана ключ, открывает замок, осторожно распахивает деревянную дверь. Мы входим то ли в часовню, то ли в склеп с круглой крышей. Его глиняные стены побелены, а на них нанесены фрески на библейские темы. Рисунки примитивны, будто созданы рукой ребенка. Я хватаюсь за фотоаппарат, но Осман делает характерное движение рукой,— «нельзя».
— Фотографировать со вспышкой запрещено, — поясняет он. — Это вред но для рисунков.

Я со вздохом убираю фотоаппарат. В полутемном, без окон, помещении снимать с обычной пленкой можно только со вспышкой. Как жаль! Ведь эти фрески — самые древние росписи такого рода в Египте, а может, и во всем мире.

Выходим наружу и двигаемся дальше, к другой стороне холма. Чем ниже спускаемся, тем примитивнее сооружения. Стоп. Осман опять лезет в карман. Открывает другой склеп. На песчаном полу лежат две мумии. Одна — взрослого человека, другая — ребенка. Древняя традиция мумифицировать тела умерших пережила фараонов. Мумии, как и фрески, прекрасно сохранились благодаря чрезвычайно сухому, теплому и ровному климату.

— Здесь тоже нельзя фотографировать? — спрашиваю Османа. Он отрицательно качает головой.
Мы прощаемся с хранителем Багавата и возвращаемся в гостиницу. После обеда нам ехать дальше, на юг.

Париж без Монмартра

— Добро пожаловать в Париж! — улыбаясь, приветствует нас мужчина средних лет в длинной белой рубахе-галабее. — Монмартра у нас нет, но зато есть своя Эйфелева башня. — Жестом руки он показывает на вышку телевизионного ретранслятора. — Есть и поля, правда, не Елисейские, а обычные.

Мы находимся в селе Париж, самом южном населенном пункте оазиса Харга. Название свое это местечко получило отнюдь не в честь французской столицы. Оно значительно старше. Здесь, возле источника, в VI веке до нашей эры разбил свой лагерь один из полководцев персидского царя Дария I — Парис. Поход этот закончился для персов плачевно: вся их армия бесследно сгинула в зыбучих песках между оазисами. А название осталось.

Встречавший нас мужчина оказался мэром Парижа. Зовут его Аббас Адиль. По профессии Адиль — агроном, функции мэра выполняет в свободное от основной работы время.

Поначалу Аббас Адиль немного смущался. Оказалось, он впервые видит людей из России. Но контакт установился быстро. Мы прошлись по селу. Посмотрели добротные беленые дома. Зашли в школу, потом в больницу. Для отдаленного села они выглядели совсем неплохо.

Потом Адиль повел нас домой. На стол накрывал сынишка-подросток. Угощение — вполне традиционное для деревенского египетского дома. Сваренные вкрутую яйца. («Только что из-под курицы», — заметил хозяин.) Солоноватый овечий сыр. Молоко — я так и не понял, чье, если коровье, то разбавленное. Серые лепешки. Патока. Чай. Никаких там мяса или рыбы.

Разговор за ужином, казалось, никогда не кончится. Адиль рассказывал, как в 60-х годах началось освоение пустыни, как была преодолена изоляция от внешнего мира, что первая сельскохозяйственная техника, появившаяся тогда у местных крестьян — трактора, сеялки, насосы, — была русской. «Мы и сейчас почти не знаем другой», — добавил он. Еще рассказывал о том, что в 400 километрах южнее Парижа, у границы с Суданом, лежат обширные плодородные земли, об освоении которых только начинают задумываться египтяне. «Это наше будущее»,— сказал Адиль.

А потом наступил наш черед рассказывать. Хозяин жадно расспрашивал гостей, проявив при этом немалую эрудицию. Мы не удивились — ведь за столом перед нами сидел не кто-нибудь, а сам мэр Парижа, пусть даже и затерявшегося в бескрайней пустыне.

Подарок господина Зейтуна

Путь из Харги в следующий оазис, Дахля, проходит мимо горы Абу-Тартур, о чьих богатствах говорил губернатор, и мы, конечно, не могли не сделать там остановки. В маленьком поселке под горой, где живут рабочие фосфоритного рудника, познакомились с заместителем министра промышленности Абдель Латыфом Зейтуном. Он приехал из Каира на несколько дней, чтобы посмотреть, как идут дела на руднике. Узнав, кто мы, он первым делом напомнил, что первоначальный проект освоения месторождения в Абу-Тартуре был разработан советскими специалистами еще в середине 70-х годов.

Не буду утомлять читателя рассказом о том, почему Египет полтора десятка лет так фактически и не начал добычу фосфоритов в Абу-Тартуре, почему он сейчас хочет сделать это как можно скорее и почему так рассчитывает на наше содействие в этом деле. Давайте лучше вместе совершим небольшую экскурсию в глубь горы.

Мы пересаживаемся в старенький «газик» Зейтуна и по тряской, пыльной дороге карабкаемся в гору. На небольшую ровную площадку посреди склона выходят три туннеля. Длина каждого из них — два километра. Надеваем каски с фонарями, перекидываем через плечо аккумуляторы — и ныряем в темноту. Рабочий закрывает за нами металлические ворота.

Туннель хорошо проветривается, и все же чем дальше мы идем, тем труднее становится дышать. Метров через четыреста сворачиваем влево. Это аварийный коридор, который должен соединить соседние туннели. Вентиляционная труба кончается, с нас градом течет пот. Все, тупик.

За нами следом подходят двое рабочих. «Взрывники», — поясняет Зейтун. Они раскладывают свои инструменты, что-то колдуют. Косятся на нас. Чувствуется, мы им мешаем. Да и жара и духота становятся просто нестерпимыми. Пора возвращаться.

Пятна света от наших фонарей прыгают по туннелю. Я время от времени нагибаюсь, поднимаю комья фосфоритов. Хочется привезти один в Каир, показать детям. Но комья всякий раз рассыпаются у меня в руке, как кусочки ссохшейся земли.

— Что, зубы ищете? — оглянувшись, спрашивает идущий впереди меня Зейтун.
— Какие зубы?
— Да древних рыб! Фосфориты — породы осадочные. Когда-то здешняя пустыня была дном океана. Останки морских животных и растений превратились в ценное сырье, а вот рыбьи зубы находим до сих пор.

Признаться, я не имел об этом никакого представления, о чем и поведал Зейтуну.
— Ладно, — улыбнулся он в полутьме. — Спустимся — я вам покажу.

В поселке Зейтун забежал в один из домов и, вернувшись, протянул руку, раскрыв ладонь. Там лежала горсть доисторических зубов, сантиметров по пять каждый. Черных, серых, бежевых. Блестящих, будто покрытых лаком, и острых, как наконечник стрелы.
— Возьмите несколько на память, — предложил Зейтун. — Отличный сувенир эпохи мезозоя! Может служить талисманом. Ведь каждому из них — 70 миллионов лет!

Отказаться от этого предложения было просто невозможно.

Купание при луне

В административном центре оазиса Дахля, городке Мут, нас встретили просто по-царски — и в смысле гостеприимства, и буквально: поселили в особняке, принадлежавшем когда-то королю Фаруку. Правда, особняк этот, видимо, ни разу не ремонтировался с тех пор, как в 1952 году Фарука свергли. Но следы прежней роскоши в виде мебели с облупившейся позолотой и помутневших зеркал сохранились.

Бросив критический взгляд на место своего ночлега, мы вновь вышли на улицу.
— Хотите искупаться в горячих источниках? — спросил наш провожатый Мустафа.
— Конечно, хотим!
— Тогда поехали.

Когда мы добрались до источников, уже стемнело. На вековых казуаринах — вечнозеленых деревьях с мягкой хвоей, которые египтяне обычно сажают вдоль дорог, устроились на ночь цапли. Из-за раскидистых крон деревьев в безоблачном небе показалась полная, яркая луна. От зелени веяло прохладой. И весь этот наполненный покоем пейзаж казался чем-то нереальным после многочасовой поездки по жаркой пустыне.

Бросив машину, вошли в калитку в глухой стене. Перед нами был круглый бассейн метров двадцать в диаметре, над которым курился пар. Несколько мужчин и женщин плескались в воде, до нас доносилась немецкая речь. Другие отдыхали в креслах, стоящих вдоль стены. С одной стороны бассейна было построено одноэтажное здание с комнатами-кабинами. Такие здания не редкость на египетских курортах. Комнаты в них достаточно велики для того, чтобы не только переодеться, но и переночевать. Из полуоткрытых окон кабин были слышны голоса.

Мустафа скинул сандалии, подвернул выше колен брюки и, сев на край бассейна, осторожно опустил ноги.
— Горячо! — пояснил он. — Плюс сорок два!

Мы переглянулись.
— Да не бойтесь, надо только влезать потихоньку! — засмеялся египтянин. — Зато вылезете помолодевшими!

Пользуясь полумраком и полотенцами, мы переоделись тут же, возле бассейна. Я первым подошел к лесенке, ведущей в воду, и начал медленно считать ступени.

Поначалу вода обожгла. Но мало-помалу притерпелся и отважился поплыть. Кажется, я даже почувствовал, что кровь в моих жилах потекла энергичнее, а дышать стало легче, несмотря на запах сероводорода, идущий от воды. Ощущения эти напомнили мне нарзановые ванны на курортах Кавказских минеральных вод. После них обычно чувствуешь бодрость и прилив сил.

— У этой воды есть, наверно, лечебные свойства? — спросил я, вытираясь, Мустафу, по-прежнему болтавшего ногами в бассейне.
— Да, и еще какие, — ответил он. — Купание лечит радикулит, расширяет сосуды, стимулирует обмен веществ. Если же воду пить, то она помогает лечить болезни желудка.
— Так вы же сидите на золотой жиле! Здесь можно создать курорт как минимум регионального значения!
— Мы бы и хотели, да что-то никто не берется. Своими же силами что мы можем? — сам себя спросил Мустафа. — Вот соорудили бассейн, несколько кабин, кафетерий рядом...

Мне вспомнилось, что говорил по этому поводу губернатор Фарук Талляви: «Мы остро нуждаемся в средствах на развитие туризма. Иностранному капиталу в этой отрасли предоставлены широкие льготы. Если проявят интерес российские фирмы — добро пожаловать».

Что же, тут есть над чем подумать. Опыта организации бальнеологических курортов нам не занимать. И заработать на этом не грех.

Музей под крышей и без нее

Административный центр оазиса Дахля оказался примечателен не только своими горячими минеральными источниками. На другое утро мы с интересом познакомились с экспонатами небольшого музея народного быта. Нам и до этого бросилось в глаза, что и одежда, и орудия труда, и посуда крестьян Новой долины несколько отличаются от традиционно египетских. Если феллахи, живущие вдоль Нила, защищают голову от солнца намотанным на нее шарфом, то в оазисах почти все жители носят соломенные шляпы с высокой тульей. Такие я видел в йеменской долине Хадрамаут. Глиняная посуда в оазисах более примитивна, чем в долине и дельте Нила. Дома запирают на деревянные замки-щеколды, изготовленные из прочной акации, с деревянными же наборными ключами.

Эти особенности — следствие и многовековой оторванности оазисов от основной территории страны, и влияния племен, проживавших еще западнее. В последние годы, когда изоляция оазисов была преодолена, когда туда рванула современная цивилизация со всеми своими атрибутами, особенности эти стали быстро стираться. Уходят в прошлое дедовские орудия труда и предметы быта, и сохранить их для потомков можно только так, как и сделано в городе Мут — поместив в музей.

Впрочем, это не значит, что народные промыслы все как один обречены. Ведь в них сконцентрирована житейская мудрость многих поколений. В Новой долине общепризнанный центр народных промыслов — село Аль-Каср, километрах в двадцати от Мута.

Аль-Каср знаменит двумя артелями. Первая из них — гончаров. По старинке, вручную лепят они горшки и кувшины, сушат их на солнце, а затем обжигают в примитивных открытых печах. Другая же артель плетет циновки, корзины, соломенные шляпы. Изделия ремесленников пользуются популярностью не только у местных жителей, но и у иностранных туристов.

А еще это село славится своими уникальными архитектурными памятниками исламского средневековья. Наполовину нежилая глиняная деревня немного похожа разве что на старую Харгу. Построена она как город-крепость: на высоком месте, глухими стенами домов наружу, с массивными деревянными воротами. Видно, крестьянам периодически приходилось обороняться от кочевников-бедуинов. Дома здесь двухэтажные. На первом этаже держат скот и хранят утварь, живут же на втором: он лучше продувается. Узкие улочки то и дело ныряют под жилую часть домов. Перекрытиями служат стволы финиковых пальм. На деревянных притолоках вырезаны изречения из Корана.

После экскурсии по Аль-Касру мы зашли перекусить и отдохнуть в придорожную кофейню.
— Дальше поедете сами, — сказал нам Мустафа. — Я же на автобусе вернусь в Харгу.
Прощались мы с молодым египтянином как старые друзья.

Не имей сто рублей...

Ночевали мы в Фарафре — самом северном и самом маленьком из трех оазисов Новой долины. Наутро нанесли визит вежливости мэру, посмотрели поля пшеницы на вновь освоенных землях, позавтракали в малюсеньком кафетерии на автобусной остановке — и снова в путь. На сей раз уже в Каир.

Но ужинать дома нам не пришлось. Чем ближе подъезжали мы к оазису Бахария, лежащему между Фарафрой и Каиром, тем сильнее становился стук в ходовой части машины. Когда до Бахарии оставалось совсем немного, раздался хруст, и машина встала.

Мы приуныли. За сутки по дороге, идущей через пустыню, проходят всего полтора-два десятка машин, не больше. До Каира еще почти 400 километров. Я грыз сушеные финики и крутил радиоприемник, а Сергей развалился на песке загорать. Больше нам ничего не оставалось.

Часа через полтора со стороны Фарафры показался пикап. Я отчаянно замахал руками. Двое молодых ребят вышли из машины. Они сразу все поняли: нас надо тащить на веревочке в Бахарию, в мастерскую.

Механик средних лет внимательно осмотрел ходовую часть, деловито вытер руки о ветошь и вынес приговор: «Полетел подшипник. У нас такого нет. Достать можно только в Каире».

Ничего себе успокоил! А как добираться до Каира? И тут меня осенило: надо ехать на рудник.

Железорудный карьер неподалеку от Бахарии был оборудован четверть века назад советскими специалистами. Он поставляет сырье на Хелуанский металлургический комбинат близ Каира, тоже построенный при содействии нашей страны. Я бывал на карьере, писал о нем, меня там знают и наверняка помогут.

Механик сел за руль старенького «джипа», я прицепил к нему трос от нашей машины, и в быстро сгущающихся сумерках мы с дикой скоростью помчались к карьеру.

Директора карьера Мухаммеда Харраза мы нашли без труда. Он был дома, смотрел телевизор. При виде нас на лице директора появились разом радость и изумление. Мы изложили обстоятельства своего появления. Харраз внимательно выслушал, угостил чаем, а потом сказал:
— В гараже сейчас все равно никого уже нет. Идите ужинать, а потом вас проводят в гостевую квартиру. Утром разберемся.

Нужного подшипника в гараже рудника тоже не оказалось. Тогда директор предложил такой вариант: отправить нас в Каир на одной из своих машин, с ней же прислать назад подшипник. Когда поломка будет исправлена, мне сообщат об этом по телефону. Вариант этот был принят нами с горячей признательностью.

Наше путешествие длиной в неделю и две тысячи километров по той части Египта, которую можно смело назвать его будущим, благополучно завершилось к ночи того же дня.

Машину же нашу починили дня через три, и поскольку я был вынужден срочно улететь из Каира, пригнали ее домой сами. На все мои последующие предложения заплатить за ремонт, перегон, бензин и, наконец, ночлег в гостевой квартире Мухаммед Харраз ответил категорическим отказом.

Новая долина — Каир