«Сюда никто не едет...»

О Французской Гвиане в мире известно мало. Интерес к этой небольшой стране был бы вовсе незначителен, если бы не одно обстоятельство. О ней заговорили в 60-х годах благодаря роману Анри Карьера «Папийон» («Мотылек») — произведению с литературной точки зрения более чем посредственному. Автор еще поддал жару, заявив, что его роман — документальные воспоминания уголовника.

В этой книге меня в первую очередь заинтересовали описания самой страны — заморского департамента Франции.

 

 

Автору во многом изменял вкус, но все то, что касалось природы, людей, занятий каторжников, казалось достоверным. Без сомнения, автор либо наблюдал все это сам, либо использовал рассказы очевидцев. Разразившийся вокруг книги скандал (один из бывших заключенных обвинил Анри Шарьера в плагиате) вызвал еще больший интерес — сначала к роману, а потом и к самой стране.

Я прилетел в столицу Французской Гвианы ночью. Небольшой, тускло освещенный аэропорт. Потолки сплошь покрыты ночными бабочками и толстыми мохнатыми пауками.

На стоянке такси очередь. Желающих уехать много, машин не хватает. И люди стали объединяться по двое, по трое. Моим попутчиком оказался добродушный, благожелательный человек.
— Откуда вы? — спросил он, когда мы сели в машину.
— Угадайте,— предложил я, по опыту зная: если сразу заявить, что я советский журналист, может возникнуть натянутость.
— Немец,— без большой уверенности сказал попутчик.
— Наин.
— Ну уж не англичанин,— сказал он, принимая игру.
— Ноу,— покачал я головой.
— Неужто француз? Но тогда зачем вы сюда приехали?
— Да советский я, советский.
— Настоящий красный? Русский? — развеселился он.
— Вот именно,— сказал я и объяснил, зачем сюда приехал.
— Ради бога,— взмолился попутчик,— не исчезайте завтра! Мы сфотографируемся с вами. А то ведь родственники не поверят, что Марсель Дежан ехал в одной машине с настоящим русским и остался жив. Вас не смущает моя просьба?
— Нет,— сказал я.

В поездках по Латинской Америке я встречался, разговаривал с сотнями самых разных людей: торговцами, представителями фирм, коллегами-журналистами. Нет нужды говорить о том, насколько разными были их взгляды, воспитание, образ жизни, о том, что конкретно знали они о нашей стране, что представлялось им при словах «Россия», «Советский Союз»... И тем не менее мне везло: люди, к которым я обращался с просьбами, практически никогда не отказывали мне в помощи или совете. Встреча с Марселем — коммивояжером, работающим в американской резинотехнической компании «Гудьир»,— только подтверждала это правило.

Утром я сфотографировался с Марселем. А он, довольный полученной фотографией, обещал в тот же день познакомить меня с самым большим знатоком Французской Гвианы — Даниэлем Массом. И без проволочек выполнил свое обещание — сразу после завтрака.

Даниэль Масс — шестидесятилетний директор единственного в Кайенне музея — был рад встрече. Не так уж часто в эти места приезжали журналисты. Он с гордостью показал мне свой труд — «Прогулки по Французской Гвиане» — и тут же подарил эту книжку на память, восторженно подписав ее. Теперь можно было начинать беседу. Я рассказал Массу то немногое, что удалось узнать о его стране, упомянул и роман Анри Шарьера, заметив, что как ни парадоксально, но этот роман прославил Французскую Гвиану. Директор возмущенно замахал руками.
— Нет, нет, такая, с позволения сказать, «литература», кроме вреда, ничего принести не может. Вы знаете, в чем главная трудность развития этой страны?
— Нет,— сознался я.
— Сюда никто не хочет ехать. Все полагают, что обстановка здесь именно такова, как ее описывают авторы подобных произведений. Думают, мол, климат здесь губительный; мол, во Французской Гвиане живут только бывшие уголовники, бандиты; мол, кроме страданий и болезней, европейцам здесь ждать нечего... А ведь страна богатая. И климат не так плох. В соседних странах построены курорты. Там ежегодно отдыхают десятки тысяч туристов. А у нас? Можно, конечно, сказать, что наше нынешнее положение — наследие темного прошлого. Но ведь так не может продолжаться вечно...

Дурная слава об этой стране пошла после поражения Великой французской революции в 1794 году. Сюда стали ссылать революционеров на каторгу. И действительно, люди, привыкшие к умственному труду — писатели, ученые, журналисты, поэты,— не выдерживали испытаний, болезней, тяжелого физического труда и умирали от истощения, от чахотки, дизентерии, желтухи, лихорадки.

Регулярно ссылать каторжников в колонию начали с 1852 года. Таким образом власти избавлялись от особо опасных преступников и решали проблему рабочей силы в заморской территории. Последняя партия заключенных поступила сюда в 1939 году, а вернулись во Францию они только в 1945-м — после окончания второй мировой войны. И вернулись почти все.

Так что распространенное мнение, будто здесь живут сплошь бывшие заключенные, неверно. Тот, кто знаком с историей колонизации Нового Света, знает, что не климат, не «проклятия» и не «свирепый нрав» местных индейцев стали причиной того, что сегодня во Французской Гвиане, площадь которой в шесть раз меньше территории Франции, проживает чуть больше 60 тысяч человек.
— Французы появились на побережье нынешней Французской Гвианы в середине XVI века,— продолжал Даниэль Масс.

Он говорил стоя, возвышаясь над своим столом, я сидел напротив, в кресле, послушно записывая исторические факты в блокнот, и все это напоминало академическую лекцию.
— Экспедиции поощрялись и Франциском I, и Генрихом II. Колонизаторы сразу же начали истреблять индейцев. Именно поэтому две первые попытки основать французские поселения у плато Армира, а затем на том месте, где теперь построена Кайенна, закончились неудачей. Уже тогда в Европе заговорили о жестокости индейцев, атаковавших поселенцев с горы Тигр. Такое объяснение вполне устраивало колонизаторов. Не могли же они признать, что причина кровопролитий — в их собственной жестокости и жадности: уже тогда из Гвианы в Европу стали хищно вывозить ценные сорта розового дерева.

В конце концов от применения рабочей силы индейцев пришлось отказаться. И на исходе XVII века нехватку рабочих рук попытались компенсировать, используя рабский труд африканцев. Первые черные рабы появились здесь в 1689 году. Через некоторое время их число в Гвиане возросло до нескольких тысяч. Однако у гвианских плантаторов быстро появились мощные конкуренты. Лучших рабов закупали рабовладельцы Санто-Доминго и Малых Антильских островов, а в Гвиану попадал лишь товар «второго сорта». Поэтому волей-неволей завоеватели вернулись к идее «белой» колонизации. Белых колонистов вербовали в Европе, обещая им сытную жизнь, хорошие заработки, и отправляли за океан. Одно время казалось, что наконец дело пошло. Гвиана стала обеспечивать себя некоторыми продуктами питания, регулярно поставляла в метрополию специи, красители, патоку, ценные сорта деревьев.

Об этой стране в Европе рассказывали легенды. Говорили, что драгоценные камни лежат прямо под ногами, остается только поднять их и превратиться в богача. Инициатором очередной крупной экспедиции был министр Людовика XV Тюрмо. Ему удалось завербовать 14 тысяч человек. План был прост и соблазнителен. В Гвиане уже существовало поселение, носившее название «Куру», в его окрестностях специальные команды должны были построить жилье и приготовить его к приему такой массы людей. Но, как это часто бывает, простая по замыслу идея разбилась о нерасторопность, преступную халатность и жульничество исполнителей.

В 1763 году корабли доставили тысячи колонистов в Куру, но, увы, жилье еще не было готово. Легкие бараки могли вместить только тысячу человек. Среди ослабленных долгой дорогой переселенцев началась эпидемия. В первые же месяцы погибло около половины прибывших. Сам Тюрмо приехал в Гвиану с большим опозданием и потому не мог контролировать подготовку к приему экспедиции. А когда он наконец добрался до Куру и увидел ужасающую картину массовой гибели поселенцев, было уже поздно. Естественно, следовало найти «стрелочника», и его нашли. В провале экспедиции обвинили интенданта Куру. Его судили и приговорили к тюремному заключению. В Европу же, однако, сообщили, что главным виновником катастрофы, постигшей экспедицию, был жестокий климат Гвианы.

— А климат здесь, между прочим, такой же, как повсюду в тропиках. Ничуть не хуже! — Даниэль Масс взял с полки небольшую книжечку, полистал и, найдя нужную страницу, прочитал: — «Влияние морских пассатов делает климат Гвианы мягким и приятным. В Гвиане не бывает ни тайфунов, ни сильных бурь. Дождливый сезон длится с ноября до середины июля, но и в эти месяцы много солнечных дней. В среднем выпадает около трех с половиной тысяч миллиметров осадков в год. Воздух влажный. Лето начинается с середины июля и заканчивается в начале ноября. Летнее небо Гвианы — чистого синего цвета».

Директор музея закончил чтение и, посмотрев на меня поверх очков, сказал:
— Кроме того, у нас совсем нет землетрясений.— Он словно обращался не ко мне, а спорил с какими-то неведомыми противниками развития Гвианы.
— А что вы можете сказать об экономических возможностях страны? — спрашиваю я.
— Думаю, что как старожил имею право на мнение о хозяйстве страны. Ресурсы Гвианы используются очень слабо. Одно из важных направлений развития дают, на мой взгляд, леса. Ведь около 90 процентов территории страны покрыто ими; здесь можно добывать весьма ценные породы. А у нас заготавливают только десять тысяч кубометров древесины в год.

Говорят, что для организации добычи полезных ископаемых нужны большие капиталовложения. Может быть. Но мне кажется, что если в соседних Суринаме и Гайане сочли небесплодным добывать бокситы, то почему бы и у нас не разрабатывать алюминиевые руды и киноварь? Их залежи здесь велики...

Однако пока что промышленников интересует лишь добыча золота и алмазов. Золота вывозится что-то около 600 килограммов в год. Я спрашиваю себя: неужели это все, что мы можем дать миру?

В последние годы, однако, появились какие-то надежды на развитие страны, и связаны они, как ни парадоксально это звучит, с... космосом. Вы, наверное, знаете, что в Куру несколько лет назад Франция начала строительство космического центра? Сюда понавезли технику, приехали ученые, инженеры...

Я вышел из музея в два часа дня. Время подгоняло. План командировки очень жесткий, надо еще побывать в Куру, а ведь я пока не видел даже столицы — Кайенны.
— Вам записка,— сказала хозяйка гостиницы, круглолицая бирманка, которая неизвестно как оказалась в этом заброшенном уголке мира, и протянула мне конверт.

«Уважаемый Володя,— писал Марсель.— Если вы будете проездом на Кюрасао, вот мой адрес. Мы с женой и дочками будем вам рады. Пусть в дальнейших поездках по этой стране вам сопутствует удача. И, может быть, помощь моего знакомого...» Далее шло имя — Артур Магуэр. И адрес. С помощью сына хозяйки гостиницы я быстро нашел Артура. Высоченный бородатый мулат встретил меня как старого друга.
— Вы знаете, я был в Москве на фестивале в 1957 году,— сказал он вместо приветствия.

«Теперь у меня есть гид,— подумал я.— По крайней мере, знакомиться с Кайенной будет легче».

Мы отправились в поход по городу сразу же... Три часа дня. Мы идем с Артуром по улицам столицы мимо деревянных полутораэтажных домов. Город кажется вымершим. Прохожих нет. Подходим к кинотеатру. Никого. Идем к зданию префектуры. На большой площади современное — сталь, стекло, бетон — здание в четыре этажа. Наверное, единственное такого рода в Кайенне.
— В Москве меня «замучили» показом памятников,— шутит Артур.— Так что держись. Сейчас я тебе покажу наши... Правда, их здесь не так много.

Мы проходим в парк с высоченными пальмами. На поляне между деревьями две огромные резные колонны. Очень красиво.
— У Французской Гвианы есть свои удивительные примеры проявления стойкости духа,— говорит Артур.— Во время второй мировой войны бывшие заключенные, жившие здесь, с позором прогнали представителя правительства Петена и дали клятву верности борющейся Франции. Многие отправились воевать в Европу и примкнули к де Голлю. Вот тебе и отверженные!

Артур рад, что я не знал этого эпизода истории страны. Мы останавливаемся на небольшой площади: ресторанчик, одноэтажный магазин без покупателей, садик. Посредине садика — скульптура: два человека в позе ораторов перед толпой.
— Этот монумент воздвигнут по поводу отмены рабства,— говорит Артур.— В Гвиане рабство отменяли дважды: один раз во время Великой французской революции. Наполеон I восстановил его в 1804 году. А спустя 39 лет рабство отменили уже окончательно. Огласили документ на двух языках: на французском и на местном диалекте. Вы, наверное, видели копии этих документов в музее?
— Видел,— сказал я. Это было первое, с чем меня познакомил Даниэль Масс.

От площади мы идем по улочкам вверх, поднимаемся на холм Сеперу, где сохранился деревянный форт. Долгое время в башне форта висел колокол, предупреждавший мореплавателей в туман об опасных мелях. С вершины холма виден весь город. Гора Тигр, с которой когда-то начинали свои атаки индейцы, кварталы Кайенны. Только здесь я обратил внимание, что город относительно велик для 35-тысячного населения.
— А теперь пойдемте в рыбацкий порт,— предлагает Артур.

И мы снова тащимся через весь город. Улицы по-прежнему пустынны. До рыбацкого порта добираемся минут сорок. Идти быстро тяжело.

«Порт» оказался просто скопищем небольших лодок-моторок. Часть из них вытащена на берег мелководной речушки, часть стоит на якоре. Самые большие лодки привязаны к столбам, вбитым в илистый берег, подперты бревнами, чтобы не валились на борт. Сейчас время отлива. В канале порта, огороженном столбиками, появляются две лодки. Они медленно разворачиваются, причаливают к берегу; на каждой по два рыбака-мулата. Я фотографирую порт, стараясь снять большую лодку так, чтобы была видна корма и надпись на ней: «Порт приписки Кайенна». Потом перевожу объектив на рыбаков, фотографирую берег, сараи-развалюхи из полусгнивших досок, белье на веревках.

Шлеп! Рядом со мной падает камень. Я увлекся фотографированием и не заметил, что рыбаки без удовольствия восприняли мои действия. Я смотрю на них, улыбаюсь. Но они не отвечают на улыбку. Машут руками. Лица злые. Я оглядываюсь на Артура.
— Пойдем отсюда,— говорит он.— Теперь им ничего не втолкуешь. Нужно было раньше договориться. А теперь они распалились...

Мы уходим. Артур объясняет:
— Эти рыбаки — самые бедные люди в Кайенне. У них нет даже паспортов. Они, как правило, перебираются сюда из Бразилии. И живут вот так — незаконно. Каждый человек с фотоаппаратом для них — просто шпион из префектуры. Поэтому и гонят всех: и друзей и врагов. Ведь иногда фотографии их поселка появляются в газетах. Журналисты, социологи критикуют власти за то, что этим людям не уделяют никакого внимания. В ответ на критику префектура тут же проводит проверку документов и выселяет беспаспортных. Здесь неимущие подвергаются гонениям, бесправные лишены надежды получить какие-либо права. Здесь, как во Франции,— говорит Артур с сарказмом,— даже карнизы крыш должны быть шириной двадцать сантиметров, не больше. Так предписывают правила Парижа. Но ты же видел, везде в Латинской Америке строят дома с большими карнизами, чтобы во время ливня ходить по тротуару и не намокнуть. В Гвиане подобная роскошь не дозволяется — против правил! Это буквоедство вызывает у местных жителей только раздражение. В Кайенне даже появилась партия, которая требует для страны хотя бы некоторой автономии. Впрочем, статус «заморской территории» оборачивается иногда, я бы сказал, и комической стороной. Ты обратил внимание, что у многих довольно бедных домов стоят легковые автомобили?

Я кивнул. Автомашины у бедных домов меня весьма удивили.
— Это собственность больших семей,— говорит Артур.— Как правило, мулатов. Из своего заработка — средняя зарплата у нас соответствует уровню минимальной в метрополии — они откладывают на машину. Покупают, стремясь похвастаться перед соседями своим благополучием, а ехать, по существу, некуда. Дорог-то нет. Вот они и выезжают по большим праздникам в центр города, останавливаются там, вылезает вся семья, идет в кинотеатр или к мадам Ивон, которая держит единственный ресторан с кондиционированным воздухом. Едят там мороженое, затем семья чинно уезжает домой. Как-нибудь зайдем в этот ресторан, и ты сам все увидишь...

На следующий день рано утром мы выехали в Куру. За рулем «фольксвагена» сидел сын хозяйки гостиницы — худой, нескладный парень с экзотическим французско-креольско-бирманским именем Ив Леруа Ке Моунг Чжо. По дороге он рассказал о своем маленьком бизнесе. Моунг Чжо — или просто Ив — был контрабандистом, скромным агентом по перевозке драгоценных камней. Он доставлял их с бразильской границы в Кайенну, а уж оттуда во Францию их везли другие...
— Контрабанда помогает нам сводить концы с концами,— сказал Ив.— Крохотная гостиница не может обеспечить даже сносного существования...

Мы въехали в Куру. «Фольксваген» покрутился возле новых кварталов современных четырехэтажных домов. Вдоль отличной асфальтированной дороги высились редкие уличные фонари с ртутными светильниками. Ничего примечательного. Его величество стандарт во всей красе. Но стандарт все же европейского образца, а значит, для «заморской территории» — крик моды. И беглого осмотра было достаточно, чтобы убедиться, что во Французской Гвиане наконец появился хотя бы один современный поселок. Ирония истории: зерна благоустройства дали всходы на том самом месте, где когда-то тысячами гибли бедняки-колонисты, обманутые министром Тюрмо...

Вечером мы с Артуром зашли в ресторанчик мадам Ивон. Там было полно народу. Но мадам Ивон сразу же заметила нас, крикнула из-за стойки бара:
— Ком сава, месье русс?! (Как жизнь?!) — И, не дожидаясь ответа, воскликнула: — Бьен! (Хорошо!)

Вышла к нам в зал, усадила, весело хлопнула меня с недюжинной силой по плечу и, расхохотавшись, вернулась на место. В этот день ее дела шли отлично. Отмечали очередную годовщину основания французского экспедиционного корпуса, и в ресторанчике гуляли военные — все в форме, при регалиях. Господа офицеры веселились, как могли.

Мы с Артуром ели привезенные из Франции за десятки тысяч километров сыры, пили кофе, и я думал о том, что заезженное словечко «контрасты» обретает во Французской Гвиане оттенок какой-то особенной безнадежности: веселье военных, охраняющих «заморскую территорию»,— и озлобленность беспаспортных рыбаков, бездорожье — и экспорт золота и убогость городков и деревень...