В лабиринте Пантанала

В июле 1997 года в Бразилию вылетела исследовательская группа из двух человек Андрея Куприна, члена Русского географического общества и Владимира Новикова, профессионального фотографа. Их первое путешествие в Южную Америку состоялось почти четыре года назад. На этот раз их целью было исследование Южной Амазонии, а также обширной области болот в центральной Бразилии. За два месяца экспедицией было отснято немало интересного фотоматериала о жизни природы, собрана и передана в Московский ботаническии сад коллекция семян редких растений. Мы предлагаем вниманию читателей очерк, А.

 

 

Куприна, рассказывающий о последнем этапе экспедиции.

Сколько уже прошло времени с тех пор, как мы попали в лабиринт? День, неделя, месяц? Вот так, навскидку, пожалуй, и не скажешь. Хотя если посчитать... да, что-то около двух недель. Остались позади почти два месяца странствий по центральной Бразилии. Кроваво-красные дороги Мату-Гроссу (название одного из бразильских штатов), неприветливые джунгли Шингу ( один из притоков Амазонки) и еще многое, о чем когда-нибудь стоит рассказать. Ну а пока...

Под лабиринтом я подразумеваю то место, в котором мы оказались, покинув основное русло реки Куябы. Здесь нет течения, и абсолютно непонятно, в каком направлении плыть. Вернее, зная, что река осталась на востоке, и догадываясь, где он, этот восток, находится, плутая в бесконечных островах, озерах, зарослях кустарника и еще некой субстанции, которой я пока не придумал названия, с упорством обреченных, медленно движемся в сторону восхода солнца.

По спинам кайманов

Вечер, около пяти часов, еще не стемнело. Пламя костра лижет черные бока котелка, висящего на корявой рогулине. Скоро комары приумножат свои ряды, и придется искать спасения в палатке. Но пока комаров мало, я смотрю на костер, на темно-зеленые заросли, на отражающую высокие перистые облака воду, разглаженную влажной ладонью душных сумерек. Смотрю и думаю — что же такое — Пантанал?

Огромная заболоченная равнина, расположенная чуть южнее Амазонской низменности и превосходящая по площади иные европейские государства. Население крайне редкое и сосредоточено в нескольких поселках и импровизированных фазендах на основных руслах рек Куяба и Парагвай, которые сливаются на южной окраине Пантанала. Казалось бы, что здесь примечательного? И в чем уникальность этой территории?

Приведу слова одного знакомого бразильского кинорежиссера:
— Все фильмы о животном мире Амазонии снимаются в Пантанале.
При поправке на категоричность этого утверждения, с ним можно согласиться.

Практически нигде на всей гигантской территории Амазонской низменности, даже забираясь в самые глухие места, так называемые «белые пятна», вы не увидите такого множества животных. Чтобы снимать или хотя бы просто увидеть каймана, гигантскую водосвинку калибару, тапира и разнообразных пернатых, смело отправляйтесь в Пантанал. Тем более, что часть его территории становится доступной для туристов, постепенно превращаясь в естественный зоопарк. В реках, озерах и протоках водится множество разных рыб, в том числе и знаменитая пиранья.

Пантанал переменчив, и то, каким он предстанет перед вами, зависит в основном от времени года. В сезон дождей, длящийся с ноября по апрель и совпадающий с летом южного полушария, практически вся местность — огромное, залитое водою, зеленое пространство. Не исключение и районы фазендовых вырубок.

Поселенцы вынуждены два раза в год организовывать вывоз и завоз скота по рекам на баржах, так как на четыре-пять месяцев эти, и без того скудные угодья, скрываются под метровым слоем мутной речной воды, которая заливает и оставленные хозяевами строения...

В слегка размытом рябью зеркале воды отражалась луна. Постоянно раздавался плеск и глухие удары. Это кайманы вышли на ночную охоту и нещадно глушат рыбу мощными шлепками хвоста по поверхности воды.

Комары все-таки достали меня, и я ретируюсь в палатку.
Шесть утра, рассвет. Десять минут на сборы лагеря и мы на воде. Плывем вдоль плотной стены древовидного кустарника, растущего прямо из воды.

Солнце уже встало, и туман над болотом, размывая его лучи, придает окружающему нас миру фантастические неземные очертания. Белые птицы, как огромные цветы, и розовые кроны деревьев, как гигантские птицы, развернулись навстречу свету и сушатся от выпавшей за ночь росы. Ветра нет, но ожившие ветви лениво раскачиваются под тяжестью стаи черных обезьян-ревунов, которые скоро начнут свой утренний концерт. Солнце и туман —сказочное сочетание, и лодка бесшумно, словно не касаясь поверхности воды, скользит в этом мареве. Но постепенно волшебство тает, над Пантаналом встает новый день.

— Стоп. Приплыли, ну и куда дальше? Смотри, все заросло, ни одной прогалины. Везде эти... ну, в общем, кувшинки. Померь, здесь глубоко?

Володя опускает в воду двухметровое весло.
— Чуть больше метра.
— Слушай, а давай прямо по этому лужку. Мне кажется вон там, у деревьев, чистая вода.
— Думаешь, пройдем?
— Пролезем.

Но мягкий надувной клюв нашей «Ласточки» категорически отказывался пробиваться сквозь спутавшую его растительность. Пришлось покинуть борт и срочно осваивать профессию водяного бурлака-траворуба (тропический вариант корабля-ледокола). Вода была выше пояса, и голова лишь немного возвышалась над этим газоном.

Прошло еще два часа. Иногда вода опускалась, и идти становилось легче, порою же ноги и вовсе теряли зыбкую опору.
Неожиданно заросли кончились, и мы оказались у блюдца чистой воды, около восьмидесяти метров в диаметре, окаймленного плавучими лжеберегами.

— Господи... смотри, только тихо... Такого мы еще не видели. Вся зеркальная поверхность озерка была покрыта небольшими кочками, расстояние между которыми не превышало метра. И лишь приглядевшись, можно было заметить, что часть из них медленно движется, да и характерная форма остальных не давала возможности сомневаться в их происхождении. Кайманы!

Сколько же их здесь?! Наше появление не прошло незамеченным, и зубастых кочек стало заметно меньше. Надводная часть айсберга.
За время экспедиции я уже сталкивался с этими рептилиями, южноамериканской разновидностью крокодила, и успел немного к ним привыкнуть. Но сейчас вдруг снова ощутил неприятный, сковывающий движения холод в затылке. Осторожно, стараясь не перевернуть наше не слишком устойчивое суденышко, перегруженное снаряжением, аппаратурой и запасом продуктов, забираемся в лодку.

На другом конце заводи виднеется кусок сухого берега с небольшими белоствольными деревьями, окрашенными пометом десятков птиц, облюбовавших их крону. К нему-то мы и направились.

Кайманы неохотно уступают дорогу непрошеным гостям, скрываясь под водой за секунду до того, как зеленый резиновый нос уткнется в черную кожистую голову. Меня не покидает чувство, что мы плывем в буквальном смысле по их спинам, и как бы в подтверждение этого — ощутимый толчок в дно лодки.

Причаливаем. Володя выходит на берег и начинает снимать. Я замечаю чуть дальше коридор чистой воды, а в самом его начале небольшой клочок песчаного берега, пригодного для стоянки.

Правда, его привлекательность также оценили около десятка крупных рептилий. Они грелись на солнцепеке, распластавшись по пологому склону. Сажусь в лодку и подплываю вплотную к лежбищу. Никаких эмоций. Только один самый большой крокодил повернул в мою сторону голову с полуоткрытой зубастой пастью и внимательно следил за моими действиями. Расстояние между нами сократилось до двух метров.

Кайман приподнялся и решительно двинулся ко мне. Делаю резкий взмах веслом и издаю гортанный крик. Этого оказывается достаточным, чтобы напугать хищника и заставить броситься его в воду...
Жаль, что у «Ласточки» нет крыльев.

Пять дней спустя

— Андрей, смотри, поймал! Жирная!
— Слушай, Володь, убери ты ее.
— Куда я ее дену? Она же живая, лодку порежет. Смотри, как зубами клацает!
— Ладно, держи ее так, на леске. Сейчас подойдем к берегу, я ее обезврежу.

Я увидел у самого лица бешено бьющуюся крупную пиранью. «Жирная», — как-то неуверенно согласился я и тут же получил по давно не бритой щеке мокрым и упругим хвостом.

И тут я совершил ошибку, об опасности которой сам же и предупреждал своих спутников в прошлом путешествии: «Никогда не берите в руки пойманную пиранью, предварительно не оглушив ее ударом мачете по голове». Крепко схватив рыбину сверху за голову и жабры, я осторожно снял ее с крючка. Все дальнейшее происходило в каком-то ненормальном темпе. Раздался Володин крик:
— Андрей, меня уносит!

Я резко повернулся и схватил правой рукой отплывающую лодку за носовой шпагат, на мгновение забыв, кто у меня в левой. И этого оказалось достаточно. Было почти не больно. Очень похоже на то, как берут анализ крови из пальца, протыкая кожу специальным острием, напоминающим перо чернильной ручки. Но зачем и кому нужно столько крови? И почему под отвернутой и странно разбухшей кожей пузырящейся тенью розовеет кость?

Пиранья все еще оставалась в моей руке. Внимательней посмотрев на изуродованный указательный палец, на пульсирующую вязкую струйку, на срезанную подушечку, висящую на узкой полоске кожи у сустава, я понял, что сегодня будет не до ухи...

Через неделю

Только сейчас, нелепо завалившись на мягкий трухлявый ствол поваленного дерева и скинув лямки опостылевшего тридцати килограммового рюкзака, я понял, как смертельно устал. Бросил взгляд на Новикова, рухнувшего в полутора метрах на подстилку из гнилых листьев.
— Володь, ты как?
— Подыхаю...
— Лежи пока. Я попробую что-нибудь поджечь. Все мокрое, как...

Вытащив полуметровое ржавое лезвие мачете, втыкаю его, как в ножны, в вязкое месиво под ногами. Из-под сбившейся, грязной, пропитанной кровью и гноем тряпки на пальце нелепым наростом торчит криво приросший и почерневший кусок мяса. Кое-как поправив бинт, встаю. Слава Богу, что нет дождей, иначе... ну, в общем, было бы еще хуже.

Решая пробиваться напрямую на восток, через джунгли, которые не удалось обойти по воде, я понимал, что идти будет тяжело. Но то, во что мы влипли, заслуживает другого слова, хотя в начале все было достаточно обнадеживающе. Упаковав лодку, мы стали довольно быстро, прорубая тропу, уходить все дальше от воды. Лес словно заманивал нас. Вскоре начались болота, заросли сгустились, исчезли и сухие места, пригодные для отдыха. И когда за весь день мы прошли менее одного километра, стало ясно, что западня захлопнулась. Попытки вернуться той же дорогой не имели успеха. На пути вставала непроходимая стена колючего кустарника, залитого темной стоячей водой. Волей случая с самого начала мы двигались по наиболее оптимальному проходу, который постепенно растворился в болотах...

Дрова отказывались гореть, и пламя удавалось поддерживать только непрерывно поддувая воздух ножной лягушкой от «Ласточки». Саму же лодку, предварительно слегка надув, бросаем в вязкую грязь, чтобы сверху поставить нашу капроновую крепость-палатку. Спальники и одежда насквозь мокрые, но сушить их нет уж ни времени, ни возможности. Утро вечера мудренее, если за ночь от холода не подохнем.

Из забытья, в котором я пребывал, завернувшись в разбухший от воды кокон, и назвать сном которое не поворачивается язык, меня выдернул крик:
— Андрей! Андрей, да проснись же ты. Слышишь шум? Дождь начинается, нужно быстрее тент натягивать!
— Подожди...

Я прислушался. Шум действительно сильно напоминал начинающийся ливень и на палатку градом падали мелкие веточки и листва. Но капель не было.
— Ты чего панику развел? Спи, это обезьяны. Стая. Они проходят над нами.
И действительно, через пару минут все стихло.

Два дня спустя

Давай, бросай к чертовой матери лодку, весла и остальное барахло. Иначе мы отсюда никогда не выберемся. Я ничего не ответил, потому что в этот момент, лежа на животе, лицом в грязи, основательно придавленный рюкзаком, собирал остатки сил, чтобы рывком поднять этот насосавшийся водой тюк. Хотя говорить мне было, в сущности, и нечего. Лодку бросать нельзя. Да, я понимаю, что это семнадцать килограммов веса и что даже разполовиненные весла цепляются за все и вся. Но я знаю, что где-то впереди река и «Ласточка» — наша последняя надежда.

Вдруг раздался крик, и Володя как подкошенный повалился, ломая сучья. Конечно, падения были нередки, но тут мне стало страшно. Он не пытался встать, не просил дать руку, а только корчился и стонал: «Нога...» Добравшись сквозь слой глины до ботинка Володи и кое-как сняв его, я увидел то, от чего мне стало не по себе. Щиколотка на глазах раздувалась, и скоро по толщине почти сравнялась с коленом.

Кто-то сейчас, наверное, подумает — тоже мне, страшно, не по себе! Обычное сильное растяжение. Да обычное сильное растяжение, а страшно то, что он не сможет идти... Новиков смотрел на меня, и на его лице блуждала неуместная нехорошая усмешка.
— Приплыли. И что теперь?
— Да ничего. Забинтую тебе ногу потуже, переночуем здесь, тем более что уже почти три, а завтра посмотрим, — ответил я, постаравшись вложить в голос максимум уверенности и оптимизма, которых на самом деле не было.

Утро следующего дня

Эй, жертва пираньи. Смотри, самолет. Высоко идет. Беззвучно, но красиво.
Володя лежал на полуспущенной лодке, уставившись в небо.

— В Москву, наверное, полетел...
И хотя наше местоположение полностью исключало такую возможность, я от чистого сердца согласился.
— Конечно, в Москву, а куда же еще...
— Слушай, а почему у твоей «Ласточки» крыльев нет? Были бы у нее крылья, надувные такие, резиновые, сели бы мы сейчас на нее и улетели бы отсюда к едрени матери. Да-а, и самолета уже не видно. А мы все еще здесь, и без крыльев...

— Ладно, я пошел на разведку.
Как, оказывается, просто идти без груза, пусть и по колено в грязи, прорубая себе дорогу мачете. Впереди вздрогнули ветви невысокого кустика, усыпанного пушистыми, бледно-голубыми цветами, и в воду с шумом упала полуметровая игуана. Поймать бы ее, на ужин. Да разве такую поймаешь.

Давно мне не было так легко. Почти прыжком преодолев ствол лежащего поперек дерева, нагибаюсь и свободно пролезаю под переплетением толстых лиан. Как же здорово без рюкзака! Мне кажется, я начинаю понимать, почему индейцы, уходя в сельву, берут лишь лук, мачете и гамак.

Еще около часа я могу двигаться вперед, а потом нужно будет возвращаться. Если, конечно, ничего не случится. Но мне кажется, должно произойти то, чего мы ждем так долго. И это будет справедливо. Справедливо, потому что силы уже не те, потому
что в лагере остался с трудом передвигающийся Володька, потому что у нас почти кончились продукты, а над головами пролетел самолет в Москву и, наконец, потому что у «Ласточки-21» никогда не вырастут крылья. И нам с ней нужна река...

Когда я вернулся, солнце уже клонилось к закату.
— Ну как?
— Все то же самое! Лес, болото и комары. Игуану еще встретил.
—Ты далеко ушел?
— Не знаю! Километра на четыре, а может и на пять. Почти бегом бежал. С твоей ногой и моим рюкзаком дня три будет. С утра потопаем, у нас другого выхода нет. Я возьму все вещи и лодку, а ты понесешь маленький рюкзак и фотоаппаратуру. Передвигаться сможешь?
— Потихоньку, наверное, смогу. А ты бы бросил половину, загнешься же.

С рассветом начинаем собираться в путь. После перекладки вещей Володя помогает мне подлезть под неподъемный валун с лямками, который до этого был просто большим рюкзаком, нацепить на шею брезентовый мешок — хомут, килограммов на двенадцать, и в довершение привязывает к рюкзаку четыре алюминиевых полувесла. Сколько всего весило это хозяйство, сказать трудно, но в эту минуту мне показалось, что Вовка прав и я «загнусь», причем даже не двигаясь с места.

Со стороны это выглядело, наверное, нелепо. Новиков шел, или, вернее, ковылял впереди, припадая на левую ногу, и, чтобы не упасть, как макака, хватался руками за все, за что можно ухватиться. Замыкало же колонну несуразного вида нагромождение багажа, с трудом переставляющее широко расставленные ноги и смотрящее на мир остекленевшим взглядом.

Шаг — и нога по колено проваливается в вязкую грязь. Только бы не упасть. От меня уже валит пар, это при тридцати-то градусах, а удары собственного сердца воспринимаются как подземные толчки.

Стоп, что-то держит. Зацепились то ли весла, то ли рюкзак — мне не видно.
— Володь, посмотри.
Ухромал уже. Нога, нога, а бегает быстрее меня. Ну и черт с ним. Ладно, попробую подергаться или развернуться. Не тут-то было. А назад? Нет... Попалась птичка в сети... Отстегивать рюкзак нельзя, я один его потом не надену. Медленно, стараясь не потерять равновесие, опускаюсь на колени, припав подбородком к мутной жиже, как карась на водопое. И это все не так весело, как может показаться. Задний ход. Хорошо, а теперь лечь и ползком вперед. Похоже, свободен, сейчас немного отдохну и начну потихоньку вставать.

— Уснул что ли? Пока ты там прохлаждался, я тут зверя на дерево загнал! Знатная зверюга. Мех, сало...

И правда, на небольшом деревце, в паре метров от земли сидело довольно крупное, мешкообразное существо, вцепившееся в ветки когтистыми лапками и длинным хвостом. Не знаю, как насчет сала, но функцию меха у него выполняли тонкие десятисантиметровые колючки. Достойный представитель цепкохвостых древесных дикобразов, ведущих обычно ночной образ жизни. Бедняга был явно напуган и от этого жутко злился. Он фыркал, хрюкал, щетинился, как кактус, и делал угрожающие выпады своей милой мордочкой, покрытой мягкой серой шерсткой.

Я не удержался от соблазна и протянул руку в направлении черных блестящих глаз-бусинок. Зверек не выдержал и с поросячьим визгом обреченного бросился в бой, обильно поливая жесткие, глянцевые листья жидким пометом. Я невольно отпрянул, справедливо опасаясь, выставленных словно копья игл и мелких, но острых зубов.
— Оставь его. Пусть себе живет.
— Да я просто потрогать хотел. А он перепугался.
— Пиранью ты уже потрогал. Уйди лучше из кадра, видишь, как позирует.

И снова на восток — скорее увидеть солнце. А оно пролетает, чиркнув пульсирующей стрелкой космического компаса — ну что же вы так медленно? — и опять прячется где-то за спиной, разбившись о жесткую паутину черных зарослей на сотни маленьких некруглых солнц...
— Ты чувствуешь? Откуда этот запах?
— Сдох кто-то.
— И судя по всему, слон... Не нравится мне это.

Кто они?

Влажный горячий воздух был так насыщен трупными испарениями, что казался липким. Мы двинулись дальше, невольно поглядывая по сторонам в поисках скорбного источника. Метров через тридцать вонь стала просто невыносимой, и тут я услышал голоса...

Отвыкнув за время скитаний от того, что кто-то, кроме нас, здесь может разговаривать, мы тупо уставились друг на друга — два выходца из страны непуганых птиц. Нахлынувший через мгновение порыв — с громким и радостным; «Bon dia» (добрый день), броситься в объятия невидимых говорунов как-то незаметно стих, не успев осуществиться. Мешал запах, источник которого, судя по всему, находился именно там, где разговаривали люди. Правда, пока воображение не рисовало картины из фильма ужасов.

Однако стоило попробовать разобраться в происходящем, не привлекая к себе внимания. Я прислушался. Мои познания в португальском не настолько велики, чтобы я мог понять с большого расстояния быструю речь. Особенно, если одновременно говорят несколько человек. Но все же, кое-что я понял. Часто повторялось: grande jacare, barco и gazoleno (большой кайман, лодка, бензин).

Похоже, они собирались уехать. Стараясь не шуметь, мы отступили на безопасное расстояние и, скинув вещи, завалились сверху — обсудить сложившееся положение.

Итак, мы почти вышли. Наверное, поблизости река или какой-то из ее притоков. Иначе этих людей здесь бы не было. Их, по меньшей мере, четверо, и скорее всего, они вооружены. Но кто они? И откуда этот не внушающий оптимизма запах? Идти же на контакт вслепую было неразумно. Конечно, можно, оставаясь незамеченными, обойти их стороной.

Правда, в этом случае реальной становится другая, не менее серьезная опасность — сбиться с дороги. Если мы на подступах к Куябе, это уже не имеет большого значения. Но если к основному руслу ведет малозаметная протока или, того хуже, тропа, то у нас есть все шансы продолжить «автономное плавание».

Подкрасться незамеченным оказалось не слишком сложно. Еще метров десять — и я их уже вижу. С предательским треском сломалась под ногой присыпанная землей ветка. Я замер, и в ту же секунду сзади раздался страшный грохот, а по земле пробежала упругая волна. Не оборачиваясь, сочно шлепаюсь в грязь. Люди, а их трое, смотрят в мою сторону и размахивают руками, но я уверен, что меня они не видят. Надо же было этому дереву рухнуть аккурат за моей спиной. Спасибо, не придавило.

Тем временем троица, успев обсудить происшедшее и потеряв к нему всякий интерес, разбрелась по лагерю, дав возможность мне оборудовать наблюдательный пункт. Сделав бруствер из веток и почерневших листьев и вымазав физиономию «маскировочной грязью», я вынул из-за пазухи складную подзорную трубу.

Немного мешают заросли, да оно может и к лучшему, а так — все как на ладони.

На первый взгляд, рыбаки как рыбаки. Смуглые, морщинистые лица одного неопределенного возраста. Рваные штаны и рубашки, но это ни о чем не говорит, просто своего рода рыбацкая униформа. Но что-то в их поведении настораживало. Они явно нервничали и как-то не по-бразильски суетились, а грохот упавшего дерева, казалось, даже испугал их.

В глубине небольшой вырубленной поляны, под кроной раскидистого дерева стояла грубо сколоченная, крытая черным, как покойницкий мешок, полиэтиленом, хибара. Чуть левее над травой возвышались борта моторной лодки, но воды отсюда не было видно. Это ничего. «Ласточке» и ручья достаточно.

Посередине стойбища — какое-то нелепое сооружение с прислоненными к нему винтовками. А винтовочки-то, четыре! Трое здесь, а где же еще один? Я нервно оглянулся, никого. Хорошо, смотрим дальше... Постой, постой... а это что за черт?.. Я опустил трубу. У хижины, в тени импровизированного навеса, возвышались внушительные стопки каймановых шкур, а рядом, под кустами гнили на жаре освежеванные туши.

Браконьеры! И, если судить по количеству добытого, профессиональные. Вступать с ними в контакт нельзя. Эти люди пошли на серьезное преступление, минимальное наказание за которое, по бразильским законам, пять лет тюрьмы, а в подобных масштабах приравнивается чуть ли не к торговле наркотиками. Им нечего терять, и они, не раздумывая, откроют огонь даже по бойцам отрядов военизированной полиции. Возможная реакция на двух иностранцев в защитной форме с большим количеством фотоаппаратуры совершенно непредсказуема.

Брататься с ними было бы просто противно, вступать же в активный конфликт с тремя, а возможно, и четырьмя вооруженными бандитами на территории чужой страны как-то не вписывалось в наши планы.

На следующий день, дождавшись момента, когда все четверо (четвертый все же был, я не ошибся) ненадолго покинули лагерь, спешно выходим к узкой протоке и, спустив «Ласточку» на воду, без сожаления покидаем это мрачное место. На душе муторно, поэтому гребем молча. Меня не покидает ощущение, что я кого-то предал. Этакое безысходное чувство, размазанное усталостью и собственным бессилием.
— Слышишь гул?
— Что это?
— Это, Володька, барка, и это река... Вот и все.
Я опустил весло, откинулся на уложенный за спиной рюкзак и закрыл глаза...