Жаждущая земля

Так же, как же, я помню тебя, баас, — протягивая мне свою морщинистую руку, проговорил Цзинчхана. — Ты оттуда, где люди летают к звездам. Ты подарил мне маленькую повозку. Ты говорил — на таких, только больших, повозках твои соплеменники подолгу живут в небе. С тех пор большая жара наступила два, два, еще два по два и, пожалуй, еще один раз.

 

 

Не правда ли, баас?

— Конечно, правда, Цзинчхана, — обнимая старика, сказал я. — У меня до сих пор хранится сосуд из страусового яйца. Ты дал мне его девять лет назад...

Цзинчхана — старейшина бушменского племени кунг, я жил у них неделю. Из первых же фраз, произнесенных старейшиной теперь, я понял, что его представления о космических полетах совсем не изменились, а в языке кунг так и не появилось слов для обозначения числительных, превышающих «два».

Тогда, кочуя по пустыне в поисках съедобных растений или преследуя диких животных, кунг не задерживались на одном месте. Там, где их заставала ночь, они рыли неглубокую яму, обносили ее с наветренной стороны сплетенным из травы забором-щитом и укладывались на ночлег. Обычно они устраивали ямы в зарослях кустарников, за что и получили в европейской литературе название «бушмены» — «кустарниковые люди».

Цзинчхана приветствовал меня сейчас посреди песчаной площадки, вокруг которой расположилось десятка два хижин, сооруженных из сухих веток и шкур антилоп. Чуть поодаль, за дюной, виднелось сооружение из досок под крышей из рифленого железа. Над ней, развеваемый обжигающим калахарским ветром, реял голубой флаг Ботсваны.

— Я вижу, у тебя, Цзинчхана, как у старейшины, новый дом? — спросил я.

— Нет, баас, — ответил он. — С меня на старости лет хватит и хижины. В этом доме останавливаются большие начальники. Они прилетели вместе с тобой.

«Большие начальники» — это руководитель созданного при министерстве кооперации Ботсваны Департамента по делам бушменов врач Ганс Гейнц и экономист Р. Секуньяне. Вместе с ними прилетел и южноафриканский публицист Лоренс ван дер Пост, который, как и я, интересуется успехами ботсванцев в решении «бушменского вопроса».

Что это за «вопрос»? В первую очередь он связан с проблемой решения психологической и, если так можно выразиться, экономической совместимости первобытной цивилизации бушменов с цивилизацией современной. Кунг, например, равно как и другие бушменские племена, до сих пор не имеют понятия о частной собственности. Но в то же время они считают, что все то, что растет и пасется в пределах территории их обитания, принадлежит всем. Подобные экономические взгляды, весьма противоречащие принципам капиталистического общества, утверждающегося по периферии пустыни Калахари, уже стоили жизни тысячам бушменов.

Лоренс ван дер Пост рассказывал, что, когда в начале нынешнего века бушмены убили корову из стада его деда, тот приказал повесить 30 мужчин из племени, к которому принадлежали охотники. Затем фермеры-буры организовали ряд карательных экспедиций, уничтожая бушменов, словно диких животных. На них устраивали облавы с собаками, сжигая заросли вместе со спрятавшимися в них людьми. «В барах Кейптауна и сегодня еще можно повстречать вполне респектабельную с виду даму, которая хвастается тем, что всего за один день собственными руками отравила 120 бушменов, подсыпав сильнодействующий яд в» их водоем», — говорил Лоренс.

Но и в условиях независимой Ботсваны 1 конституция которой гарантирует бушменам все права наравне с другими племенами этой страны, проблемы их взаимоотношений с соседями не исчезли. Бантуязычные племена бечуанов, населяющие Ботсвану, — бамангвато, бангвакетсе, баквена, батавана и другие — прирожденные скотоводы. Подобно многим африканским народам, они боготворят своих домашних животных. Поэтому, когда бушмены начинают охотиться на их коров и коз, возникают серьезные неприятности. Батавана, например, за каждую убитую корову похищают молодую бушменку, делая ее бесправной «младшей женой», а на деле — полурабыней.

1 30 сентября 1966 года английский протекторат Бечуаналенд добился независимости и стал Республикой Ботсвана.

Всю свою деятельность Департамент по делам бушменов сейчас строит на принципе: приобщение жителей Калахари к современности должно проходить в привычной, естественной для них среде. И в основе этого должны лежать не чуждые им занятия, а трудовые навыки, существующие у бушменов веками и, следовательно, органически слившиеся с их традициями, с их культурой.

Как это достигается? Люди Цзинчханы стали первыми, кому предложили включиться в разработанную департаментом «Программу развития бушменов». Ботсванское государство на первых порах выделило им лишь материалы для строительства «дома начальников», который обычно используется как своего рода «кабинет наглядной агитации». Именно здесь в 1974 году и состоялась первая кгатла — собрание людей племени кунг.

Обычно говорящие между собой шепотом, чтобы не спугнуть дичь, охотники спорили и шумели на всю округу. Небольшая часть рода ушла в пустыню. Но большинство кунг все же решили остаться.

— Переубедил всех Дзадцно — тот самый, с которым ты ходил в прошлый свой приезд на охоту, — рассказал мне Цзинчхана. — Тогда он встал и сказал: «Знаю, что жить мне осталось недолго. Когда я совсем лишусь сил, бросьте меня в песках и идите дальше. Так уж заведено у кунг. Незачем таскать за собой по пустыне умирающего человека. Незачем ждать много лун подряд, пока он умрет или поправится. Но если же мы построим вокруг «сарая начальников» хижины, а рядом с ними выроют колодец, часть наших людей останется здесь. Прежде всего женщины с детьми. Они смогут ухаживать за стариками, и те поживут вместе с вами подольше. Знаете, братья, когда я был молод, то работал под землей, на рудниках. Там я узнал, как живут другие племена. И думаю, нам тоже надо жить так же, а не гоняться всю жизнь по дюнам за саранчой».

Другие старики поддержали Дзадцно, и мы начали обживать хижины. А когда построили колодец, к нам присоединились и те кунг, что ушли от нас после кгатлы. Так что теперь мы опять все вместе. Все живем вокруг колодца, — довольно заключил Цзинчхана.

Вода — основа основ жизни в Калахари, название которой, произошедшее от бечуанского «карри-карри», переводится «мучимая жаждой». Именно колодец должен был сыграть главную роль в переходе кунг на рельсы новой жизни. Сейчас он стоит в самом центре поселка, посреди площади, — этакий неодолимый соблазн, зовущий и других бушменов задуматься над тем, не стоит ли последовать примеру кунг...

— Тяжело он нам дался, — рассказывает Р. Секуньяне. — Когда мы брались за этот проект, то знали: хотя на поверхности воды в Калахари нигде нет, но подземные воды всегда есть. Бушмены добывают ее повсюду, выкапывая неглубокие ямы, выводя на поверхность с помощью полых стеблей растений или высасывая влагу через эти стебли. Однако в первом нашем колодце шестиметровой глубины вода исчезла на четвертый день. Углубили колодец до десяти — воды хватило недели на две. И тогда Дзадцно и еще один старик ушли в пустыню. Вернулись они через восемь дней с еще более дряхлым старцем. Он был из племени йен, а имя его Кейчхуама так и переводилось: «Тот-Кто-Видит-Воду».

Кейчхуама бродил по округе несколько дней, заставляя мужчин рыть небольшие лунки. Наконец он велел выкопать глубокую яму и заставил женщин делать тчекх. Они очень быстро вращали руками тростниковые трубки: в них, видимо, создалось нечто вроде вакуума. Меняя друг друга, падая от усталости и стирая себе руки в кровь, женщины делали тчекх от восхода до заката солнца, пока не появилась вода.

Но Кейчхуаму это ничуть не обрадовало. Еще четыре дня в разных местах старик заставлял людей делать тчекх. На пятый день он подозвал к себе Секуньяне и, указывая на большой камень, рядом с которым женщины только что закончили свою многотрудную работу, удовлетворенно произнес:

— Вода, которая будет всегда, прячется здесь. Но очень, очень далеко.

— Откуда ты знаешь, Кейчхуама? — спросил тот.

Старик вылил на свою ладонь несколько капель воды из тростниковой трубки, рассмотрел ее, выплеснул и накапал еще.

— Вот, смотри, — сказал он, показывая ладонь Секуньяне.

— Ну, вода, — сказал тот удивленно.

— А что в ней?

— Ничего.

Тогда Кейчхуама колючкой акации указал Секуньяне на крохотные красные точки, взвешенные в воде.

— Там, где есть это, есть и вода, которая бывает всегда, — уверенно сказал старик.

— Почему ты так думаешь? — удивился Секуньяне.

— Я знаю, — гордо ответил старик и, не сочтя нужным вдаваться в подробности, удалился, бормоча: «Вода прячется очень, очень далеко».

На первых порах Секуньяне подумал, что эти красные точечки — кусочки ржавчины. Пробирку отправили в лабораторию в Габероне. Итог анализа поразил всех: красные точечки оказались живыми организмами, приспособившимися к существованию в переувлажненных слоях земли.

— Конечно, бурить на большую глубину, полагаясь исключительно на интуицию и опыт старого Кейчхуамы, было делом очень рискованным, — рассказывал Секуньяне. — Но обращаться к геологам у нас на было средств. Бурим на двадцать, двадцать пять, тридцать метров — воды нет. Чтобы бурить глубже, надо выписывать новое оборудование, а на него у департамента тоже нет денег. Тогда мы предлагаем кунг попробовать переселиться в другое место, где заведомо есть пласт грунтовой воды. Но они, проведя новую кгатлу, отказываются. Таков уж бушменский характер: свои решения они отменяют лишь после того, как убедятся в полной нереальности их осуществления. Понять же, почему «машина не хочет рыть дальше», они не могли. Кроме того, было задето самолюбие Дзадцно и других стариков, решивших в свое время позвать Кейчхуаму. Дождаться того момента, когда именно на том месте, что указал Кейчхуама, забьет вода, стало для них делом чести.

Тогда собрались на свою кгатлу сотрудники департамента. Скорее всего кунг, получив колодец, будут уходить в пустыню собирать коренья и саранчу, с тем чтобы вечером съесть их у этого колодца, запив свежей водой. Если же колодца на первых порах не будет, мы сможем сказать: мастерить луки и стрелы, делать бусы из скорлупы страусовых яиц, разрисовывать кожи на продажу необходимо для того, чтобы была «большая вода». Так мы получим средства для продолжения бурения, а бушменам дадим первый наглядный урок того, что сулит им приобщение к товарной экономике.

Бушмены приняли это предложение. Департамент влез в долги, подписал гарантийное письмо компании, которая вела бурение, выписал новое оборудование. Вода забила на 58-м метре. С тех пор колодец не высыхает вот уже пятый год.

Секуньяне помолчал, раскуривая сигарету.

— Когда я был мальчишкой и жил неподалеку от городка Ганзи, мы со сверстниками часто сталкивались в пустыне с бушменами. Мы боялись их и презирали, считая дикарями. Называют их всех у нас «сарва». Но теперь, познакомившись с сарва поближе, я понял: у этих людей есть многое из того, что утратили мы, жители города, — продолжал Секуньяне. — У них необычайно развито чувство взаимопомощи. Ребенок, найдя в пустыне сочный плод, не съест его, хотя никто этого и не увидел бы... Он принесет этот плод в стойбище, и старшие разделят его между всеми. Тех же, кто не в меру своенравен, вспыльчив или неуживчив, подвергают общественному остракизму. Такой «воспитательный бойкот» оказывает очень эффективное воздействие.

— Ну а как же выплатили долги компании? — поинтересовался я.

— Как только мы объяснили людям Цзинчханы, что к чему, они сказали: «Колодец нужен нам. Чтобы большая вода поднялась наверх, мы сделаем все. Если большой воде надо много бус, ожерелий, луков и стрел, мы сделаем их».

Сначала ограничивались продажей просто выделанных шкур. Но потом старые женщины вспомнили, что в былые времена, когда дичи, воды, а следовательно, и времени было больше, кунг делали подстилки из шкур, украшенные орнаментом. Такие подстилки, которые в туристских лавках называют «бушменскими аппликациями», дают теперь кунг самый большой доход.

Женщины, не жалея сил, совершали большие переходы в глубь Калахари, неделями не появлялись у колодца, собирая в пустыне страусовые яйца. Их содержимое аккуратно выпускали через маленькое отверстие, проделанное каменным шилом, а скорлупу оплетали травой. Так из яйца получалось нечто вроде фляги для воды, без которой ни один бушмен не отправлялся в путь. Но раньше таких «фляг» делали ровно столько, сколько надо было для собственных нужд. Теперь же каждая женщина старается оплести побольше. А если на скорлупе скребком из кремня нанести орнамент, то цена подскакивала в два раза!

Внесли свою лепту в общее дело и дети. Мальчишкам было поручено собирать по пустыне осколки страусовых яиц, из которых уже вылупились птенцы. Тщательно отшлифовывая каждый осколок и придавая ему круглую форму, девушки заостренной костью просверливают в центре диска дырочку и нанизывают на сухожилие. Таким образом делают бусы, серьги, подвески и мониста, которые калахарские модницы прикрепляют к волосам.

— Больше четырех месяцев все кунг не покладая рук трудились ради того, чтобы расплатиться за свой колодец, — рассказывает Секуньяне. — Общее дело как бы привязало их к одному месту и дало нам возможность наглядно показать людям Цзинчханы те блага, которые они могут извлечь из занятия ремеслом.

— Но я вижу, что большая часть людей Цзинчханы ремесленничает и сейчас, — говорю я. — Какие цели ставите вы перед ними теперь?

— Излишки ковров и шкур, фляги из яиц идут в обмен на металлическую посуду, соль, спички, украшения. Кроме этого, на деньги, вырученные от продажи изделий, мы купили несколько голов крупного рогатого скота, и кунг начали знакомиться с основами скотоводства. Успех налицо: последние два года все дети здесь обеспечены молоком.

Но все-таки, по мнению доктора Гейнца, приобщение бушменов к разведению крупного рогатого скота не имеет перспектив в Калахари.

— Давно известно, — говорил он, — что пастбищное скотоводство в скудной саванне, а тем более в пустыне уничтожает растительность настолько, что начинается бескормица. Местные дикие животные, напротив, оставляют после себя еще столько растительности, что через несколько лет пастбище без труда восстанавливается. Не следует забывать, что любое более или менее крупное стадо в условиях Калахари постоянно испытывает недостаток воды, в то время как дикие животные обеспечивают ею себя сами.

Именно это породило у доктора Гейнца и его коллег мысль о том, что в условиях мучимой жаждой пустыни перспективнее заниматься не разведением крупного рогатого скота, а плановым одомашниванием диких животных. Он утверждает, что до сих пор все попытки сделать это кончались неудачей, поскольку цивилизованные люди не ладили с пугливой дичью. Диких животных могут с успехом одомашнить только люди, стоящие на той же ступени, что и наши предки, приручившие теперешних домашних животных.

— Именно на этой ступени находятся сейчас бушмены, — убежденно говорил он. — И знаете, что натолкнуло меня на эту мысль? Когда мы впервые привезли сюда коров и коз, то люди Цзинчханы долгое время отказывались их доить, предпочитая сосать молоко прямо из вымени. На наши недоуменные вопросы бушмены ответили: «В Калахари иногда бывают добрые антилопы, которые разрешают нам пить молоко вместе с их телятами».

Через несколько дней один из бушменов позвал нас с собой. Мы спрятались за дюной, а он направился к табунку ориксов. В бинокль мы отлично видели, как он подошел к самке с детенышем, приласкал их, а затем начал сосать молоко.

— Почему же тогда ориксы не подпускают к себе близко охотников? — спросил у него Гейнц.

— Ориксы знают, когда мы идем их убивать, а когда подходим к ним с просьбой, — ответил бушмен.

Таково взаимопонимание между ориксами и людьми, живущими одной жизнью с дикой природой Калахари.

Впрочем, живущими или жившими? Не произойди между мною и Цзинчханой одного разговора, я бы ответил: жившими. Потому что при всей значимости эксперимента, осуществляемого работниками департамента, масштабы его настолько локальны, что их просто еще рано распространять на все бушменские племена Ботсваны. Они продолжают существовать в Калахари по законам каменного века.

Начался наш разговор потому, что мне хотелось выяснить отношение старика к его собственной роли в новой жизни кунг, возникшей вокруг колодца. Ведь раньше, в условиях постоянного полуголодного бродяжничества по пустыне, бушмены практически не имели никаких социальных институтов. Они даже не могли разрешить себе такую роскошь, как существование вождей, колдунов и знахарей, живущих за счет общества. Старейшины, подобно Цзинчхане, избирались из числа наиболее умных и авторитетных членов рода, но не пользовались никакими материальными преимуществами. Напротив, сам Цзинчхана в мой первый приезд, чтобы подать пример молодым, отказался от угощений в пользу кормящих женщин, а в пору засухи отдавал свои запасы воды детям. Теперь же старик получил от властей официальный титул «chief» — вождь и даже имеет по этому случаю какую-то зарплату.

— Наверное, Цзинчхана, ты стал первым вождем среди кунг? — спросил я.

— Среди кунг — первым, — гордо ответил он. — Но в других бушменских племенах теперь тоже есть вожди. И не только там, где бушмены живут под голубым флагом.

Последняя фраза означала, что вожди появились у бушменов не только в Ботсване, но и в других соседних странах — Анголе и Намибии. Но откуда старик, который даже не знает названий этих государств, осведомлен о возникновении там институтов власти и почему Цзинчхана произнес «бушмены», когда общеизвестно, что люди, которых так называют европейцы, не знают этого слова и не имеют никакого понятия об общности кунг, нарон, хейкум и ауэн, позволяющей ученым объединять их в единую этническую группу?

Сформулировав эти вопросы в доступной для Цзинчханы форме, я получил прелюбопытнейший ответ.

Оказывается, незадолго до моего приезда в «крае, где воды больше, чем земли», — скорее всего в районе огромных болот Окаванго, — состоялась большая кгатла всех вождей и старейшин племен, населяющих Калахари. Думаю, что это была первая в многовековой истории этих аборигенов Африки «общебушменская» встреча.

Выступившие на ней представители властей рассказали вождям и старейшинам, что некогда их предки населяли почти половину континента и в отличие от высокорослых, имеющих черный цвет кожи банту и белых европейцев все племена охотников и собирателей Калахари низкорослы и имеют желтый цвет кожи. Поэтому их выделяют в самостоятельную расу. «Мы начали сравнивать друг друга с теми, кто не живет в Калахари, — говорил Цзинчхана, — и увидели, что все похожи друг на друга, хотя раньше и не встречались, но отличаемся от тех высоких и черных людей, которых знали давно. Мы обрадовались этому и наконец поняли, что мы все и есть те, кого белые называют бушменами. И согласились, что все мы бушмены».

Уже один этот рассказ из первых уст, дающий представление о том, как в сознании первобытного охотника преломляются такие сложные абстракции, как племенная общность, возникает сознание этнического единства отдельных племен, ранее никогда не сталкивавшихся друг с другом, свидетельствовал о сдвигах в традиционном обществе бушменов. Однако то, что я услышал от Цзинчханы дальше, поразило меня еще больше.

Так, из его рассказа следовало, что после обсуждения на кгатле целого ряда вопросов чисто хозяйственного значения перед вождями и старейшинами «выступил человек в зеленой одежде, который живет в стране, где тоже есть бушмены и где идет война». Речь, конечно же, шла о Намибии. А «человек в зеленом», судя по тому, что он говорил, был представителем Народной организации Юго-Западной Африки (СВАПО), ведущей борьбу за освобождение Намибии от оккупации расистской ЮАР.

— Человек в зеленом рассказал нам тогда, что его люди борются сейчас против таких же белых, которые давным-давно отобрали у нас лучшие земли, охотились на наших матерей с собаками и загнали нас в пески, — сокрушенно качая головой, продолжал Цзинчхана. — Он привел с собой также двух бушменов тоже в зеленом. Они говорили на нашем языке, что люди в зеленом сражаются за то, чтобы всем в той стране, где идет война, было хорошо. И тогда все мы, старейшины и вожди бушменов, решили запретить своим людям причинять зло людям в зеленом. Ведь, хотя кожа у нас, оказывается, желтого цвета, мы всегда жили рядом с черными людьми. А в последнее время черные люди все чаще помогают нам...

— А что, Цзинчхана, лучше стало жить с тех пор, как кунг поселились у колодца? — спросил я.

— Ты бы посмотрел на двери вон той хижины, что напротив моей, а потом спрашивал, — улыбнувшись, ответил старик. — Видишь, у входа в нее копошится ребенок, который не прожил еще и двух сезонов «большой жары». А мать его уже кормит другого сына... Разве возможно было такое в ту пору, когда мы с тобой познакомились? Женщины у нас кормили ребенка своим молоком два и еще два сезона «большой жары». Если же в это время у женщины появлялся другой ребенок, его не оставляли в живых. На двоих бы молока не хватило. А теперь хватает...

Цзинчхана набил свою трубку сухим лишайником, затянулся и, как мне показалось, задремал, устав от долгого и сложного для него разговора.

— Вот на большой кгатле нам говорили, что раньше нас, бушменов, было на этой земле так много, что мы жили повсюду, — вдруг заговорил он. — Это только после того, как пришли белые, мы стали вымирающим народом. А быть может, теперь, когда в Калахари понастроят колодцев, нам станет лучше жить?