Посвящение экс-отшельнику

В 2006 году Экс-ан-Прованс, город на юге Франции, отмечает столетие со дня смерти своего соотечественника — Поля Сезанна, которому, в отличие от многих других живописцев, повезло: он был известен при жизни. Правда, понять искусство реформатора тогда смогли лишь избранные. 3ато сегодня самые престижные аукционные дома стараются заполучить на продажу хотя бы его акварель. По системе Сезанна учат студентов, а знаменитые художники, от абстракционистов до гиперреалистов, создают ему «Hommage» — посвящения и преклоняются перед даром гения.

Поль Сезанн.

 

 

Он продолжает пребывать на вершине художественного Олимпа. В рейтинге самых «ценных мастеров» художник занимает четвертое место после Пикассо, Клода Моне и Ван Гога. А в «Руководстве по инвестированию на рынке предметов искусства» компании Kunst Asset Management GmbH натюрморт Поля Сезанна «Занавес, кувшин и блюдо с фруктами» (1893—1894 годы) стоит на шестом месте в списке 500 самых дорогих произведений искусства, проданных за последние 20 лет. Стоимость этой картины в момент последней продажи в 1999 году составила 60,5 миллиона долларов США! Знал бы Сезанн, каким баснословным эквивалентом оценивают потомки его талант. Ведь немногим более ста лет назад сам мастер считал большой удачей, если продавал свои холсты по 40 франков (для сравнения: 20 франков в месяц тогда, в конце XIX века, стоила комната в Париже, а за 10 франков в месяц художник мог обеспечить себя красками и холстами). Но довольно цифр, хоть и убедительных, ведь речь идет об искусстве.

Своя Мекка

«Отшельником из Экса» Сезанна прозвали его современники. Почему из Экса — понятно. Он здесь родился, вырос, учился, работал, умер и был здесь же похоронен. Из 67 лет жизни Сезанн, можно сказать без преувеличения, 80 процентов времени провел в этих местах. Его жизнь в Париже, если даже он оставался там на несколько месяцев, а порой и лет, была лишь паузами между постоянным пребыванием в Эксе. Там он завоевывал художественную сцену, а жил и творил на родине, в Эксе. Его краткие поездки к друзьям-художникам: в Овернь к Писсарро, в Ла-Рош-Гюйон к Ренуару — все это лишь дополнительные штрихи к Эксу. За границу он вообще выезжал только один раз, и то не в Италию — Мекку всех художников, а в Швейцарию.

Почему отшельник? Так же, как образ Ван Гога неразрывно связан с образом безумца, отрезающего себе ухо, так и образ его современника — Поля Сезанна непременно ассоциируется с человеком угрюмым, нелюдимым, одиноким трудягой, целиком поглощенным своей живописью. Так, в своей мастерской на улице Ботрейи он жил «среди ужасающего беспорядка. Умывальник, диван, старый полуразвалившийся шкаф, стулья с продавленными соломенными сиденьями, печка, а перед ней куча накопившейся за год золы — вот и вся его обстановка». Сезанн запрещает подметать у себя «из боязни, как бы пыль не осела на еще влажные полотна». Всюду валяются кисти, тюбики с красками, грязные тарелки, кастрюли с присохшей к ним вермишелью. «Эскизы сплошным потоком» спускаются с потолка до самого пола, где, скопившись, образуют «оползень брошенных вперемежку полотен»... Бедные натурщицы! Чего только не приходилось им сносить от этого нелюдима, грубияна. Он будто бы и не обращал на них ни малейшего внимания, но у него кружилась голова, когда они раздевались. Порой, не сдержавшись, он швырял их, полуодетых, на приготовленную для них подставку, а потом возвращался к мольберту и, сжигаемый внутренним огнем, «укладывал их на ложе своих картин». Исступленный, галлюцинирующий, озверелый, он либо проклинал живопись — «это собачье ремесло», либо в хмельном порыве безудержной радости заявлял: «Когда я пишу, у меня такое ощущение, точно я сам себя щекочу».

Он действительно являлся настоящим трудоголиком, посвятившим всю свою жизнь живописи. Он и вправду, как повествуют мемуары и биографии и как показывают его собственные письма, был человеком замкнутым, крайне неуверенным в себе, вечно неудовлетворенным, полным сомнений, терзаний и переживаний, или, как мы говорим сегодня, комплексов. Но это отнюдь не значит, что Сезанн был одинок и несчастен. Напротив, его всегда окружали родственники и друзья. И какие! Одна многолетняя дружба с Эмилем Золя чего стоит. И семья, в которой он вырос, была отнюдь не маленькая. Кроме Поля в доме росли две сестры, с которыми он поддерживал теплые отношения. А с началом его творческой карьеры круг знакомств расширяется до Парижа, где он знает всех и вся! (Другое дело, что его самого «сливки» парижского арт-мира признали не сразу.) В какой-то момент Сезанн и сам заводит семью: его натурщица рожает ему сына. Какой уж тут отшельник?! Все как у обычного человека. Даже более того, со стороны история жизни Сезанна выглядит подозрительно спокойной. Он не сбегает на Таити, как Гоген, не кончает самоубийством, как Ван Гог, не ищет забвения в бокале абсента, как Тулуз-Лотрек. В отличие от своих экстравагантных современников Сезанн скучно буржуазен и по-своему однообразен в творческом самоусовершенствовании.

«Звезд с неба не хватал»

Во времена Сезанна в Эксе проживало около 30 000 человек. В прошлом этот город был столицей провинции, а в XIX веке — лишь центром субпрефектуры, то есть райцентром, правда, сохранившим свои представления о рангах и чинах. Предки Сезанна были крестьянами, но уже дед перебрался в город и работал портным, а отец, Луи-Огюст, основал шляпное дело. (Вывеску «Шляпная мастерская» еще и сегодня можно видеть на доме номер 55 по бульвару Мирабо в Эксе.) Вскоре он начал и совсем новое, но, как оказалось, весьма прибыльное дело — ростовщичество, которое завершилось созданием частного банка. (Это здание тоже сохранилось, и к нему, как и к другим памятным местам, связанным с Сезанном, ведут плакетки с буквой «С».) Сезанна-старшего в городе недолюбливали, ведь тот знал реальное финансовое положение многих видных семей. Но Луи-Огюст, живя размеренно и благопристойно, эту неприязнь просто игнорировал. Правда, один грешок на его буржуазной совести все-таки имелся. Анна-Елизабета-Онорина Обер родила ему сына Поля вне брака, будучи незамужней девицей, и, хотя отец сразу же признал сына и записал его в мэрии, официальным браком родители сочетались, только когда Полю исполнилось 5 лет. И как тут не вспомнить старика Фрейда, когда узнаешь, что та же история повторилась и с самим Сезанном. Своего сына (тоже Поля) от натурщицы Гортензии Фике он также признал сразу при рождении, но официальным браком с подругой жизни сочетался только через 14 лет!

Но вернемся к растущему Полю. Как любой среднестатистический провансалец из весьма обеспеченной семьи банкира, он посещает приличный коллеж, а потом по настоянию отца слушает курс права в местном университете. К занятиям искусством в детстве и ранней юности особо не стремится, хотя и посещает местную школу рисования. Получает отличные оценки по арифметике и словесности, а вот в рисовании первым в его мальчишеской компании был Эмиль Золя, ставший затем великим писателем. Вот каким рисует Сезанна в то время биограф: «Он до такой степени поддается воздействию окружающей среды, что школьные учителя корят его за слабохарактерность. Но время от времени, пожалуй, даже слишком часто, он вдруг, не помня себя от приступа необъяснимого гнева, как заупрямится, как встанет на дыбы!.. Совершенно непонятно, тем более что подобная несдержанность не мешает ему быть самым прилежным учеником. Своими успехами он обязан не столько выдающимся способностям, сколько усидчивости и умению работать систематически. Он, как говорится, звезд с неба не хватает».

Как все мальчишки, выросшие в маленьком городке посреди лесов и гор, Поль с компанией ходит в походы, ночует в пещерах, ловит ящериц и цикад в сухих сосновых рощах. Тут фрейдист сказал бы, что ему ясно происхождение поздних пейзажных мотивов в творчестве Сезанна. И с этим трудно не согласиться, когда сам оказываешься в летнем мареве сосновых рощ и выжженных красных холмов вокруг Экса.

Когда в жизни Поля происходит перелом к творчеству? Исследователи пожимают плечами. Нет в его биографии того дня или той единственной и неповторимой встречи, когда у него открываются глаза и он в одно мгновение понимает, что не может не быть художником! Сыграла ли тут свою роль любовь матери Поля к романтической живописи и сюжетам типа «Поцелуй музы» или влияние друга детства Золя, который раньше уехал в Париж делать свою судьбу и понял, как там процветает современное искусство? Так или иначе, Поль просит отца оплатить ему курс живописи в местной художественной школе.

Отец не против, так как не подозревает пока, во что это выльется. Он даже представить себе не может, что сын решит стать художником, и договаривается с ним так: юноша до конца прослушает курс юридических наук, а пока будет заниматься рисованием и живописью. И вот тут, как замечает Перрюшо, Поль начинает писать постоянно: «Сезанн почти перестает посещать лекции на юридическом факультете. Он все время проводит за мольбертом. Пишет в школе рисования. Пишет в музее. Пишет, сидя на обледенелой земле, не замечая холода. Пишет всегда и везде. Пишет с гравюр, с картин Жипа или Ланкре, пишет с фотографии свой автопортрет — мрачное, упрямое, до драматизма напряженное лицо, и даже пишет портрет отца». Луи-Огюст в это время — один из самых видных жителей города. Он приобретает поместье Жа-де-Буффан, куда семья переезжает в 1859 году. Отец горд собой — ему удалось купить барскую усадьбу, принадлежавшую ранее наместнику Прованса. И сегодня поместье — двухэтажный классический особняк с коваными решетками, к которому ведет аллея каштанов, поражает воображение. Не многие художники вырастали в такой роскоши!

Позже Поль начнет использовать высокие проемы между окнами в главном зале для создания своих ранних композиций на темы «Времена года», а также писать вид поместья и каштановую аллею, сделав их знаменитыми. После продажи дома в 1899 году семья перебирается на другое место жительства, и в доме не остается ничего от пребывания в нем великого художника…

Пейзаж карьеров Бибемю обладает уникальной палитрой: всевозможные оттенки желтого цвета сочетаются здесь с синевой и зеленью

Карьеры Бибемю: сколько красок в палитре Сезанна?

«Доказать что-либо Сезанну так же легко, как заставить башни Нотр-Дам танцевать кадриль. Даже сказав «да», он не сдвинется с места... Он сделан из цельного куска твердого и неподатливого материала, его ничем не сломишь, у него не вырвешь ни одной уступки», — так охарактеризовал однажды уже взрослого Сезанна его друг Эмиль Золя. Неуступчивость, твердость в следовании выбранному пути — завидные качества. Во всем, что касается работы, Сезанн полностью их проявлял. В какой-то момент он ясно дал понять отцу, что никаким юристом и банкиром не станет. Луи-Огюст с трудом пережил шок, однако не проклял единственного сына, как это частенько случалось в истории, и даже не отказал ему в финансовой помощи. Отныне и до самой смерти отца их отношения будут напоминать долгоиграющую греческую драму, основной сюжет которой: ненависть к творческой профессии сына и одновременно любовь к нему со стороны Луи-Огюста и мучительная денежная зависимость от отца со стороны Поля. После его смерти Сезанн воскликнет: «Мой отец был гениальный человек, он оставил мне 20 000 франков ренты». А вот при жизни Полю приходилось туго: иногда отец начинал сомневаться и грозился снизить ежемесячное «пособие» сына (в зависимости от его настроения оно колебалось от 150 до 200 франков в месяц, а само творчество поначалу не приносило художнику ничего). Когда Поль уже завел семью, то долгие годы ничего не говорил о ней отцу, стараясь изо всех сих содержать жену и сына все на те же отцовские деньги. Гортензия и маленький Поль даже жили не в Эксе — то в Марселе, то в деревушке Эстаке под Марселем. Поль заявлял родителям, что он едет в Эстак на морской пленэр, а сам навещал жену и сына. Что не мешало ему, впрочем, оставить целую серию блестящих пейзажей, написанных в Эстаке. Позже на закате жизни у художника появятся и первые покупатели, и галеристы, а на выставке в 1904 году он наконец познает и настоящую славу. Но в целом все зрелые годы — это время постоянной зависимости от отца и работы, без снисхождения к себе. Если бы Поль шел по пути его провинциальных учителей из Экса и приобрел популярность в родном городе, отец, возможно, даже принял бы выбор сына, но, увы, об учителях и о школе он отзывался известным образом
«Все эти преподаватели… все они негодяи, свиньи, трусы и дураки! Нутро-то у них пустое! Самое главное — уйти, вовремя освободиться от школы, от любой из них!» Так говорил Сезанн известному меценату Воллару, зашедшему к художнику за картиной, которую, кстати, он в этот день так и не взял, потому что прекрасный натюрморт висел, покачиваясь, на вишневом дереве, пронзенный вишневой же веткой…

П. Сезанн. Карьер Бибемю. 1895 год

Удивительно, но даже для его соратников по борьбе с академизмом, парижских импрессионистов, его искусство было необычным, тяжеловесным, слишком структурным. Ему, по мнению многих критиков, не хватало легкости и как раз импрессионистичности. Парижская карьера Сезанна — это бесконечная череда отказов выставочных комиссий принять его работы для показа на Салонах. Другой давно бы бросил искусство и вернулся к банковскому делу. Но Поль Сезанн обладал особым упрямством, что и сохранило его для нас как живописца.

Вообще работу Сезанна по выращиванию в себе большого художника можно сравнить с работой каменотеса в каменоломнях. Особенно это сравнение становится очевидным, когда оказываешься в карьерах Бибемю. В нескольких километрах к востоку от Экса, по дороге к горе Сент-Виктуар, уже с древнеримских времен и вплоть до начала XX века добывали камень — желтый известняк. Век за веком сначала римские рабы, затем наемные рабочие «срезали» землю, уходя все глубже и создавая причудливый пейзаж из ущелий, образованных пластами вырубок. Сегодня все эти ущелья заросли соснами и сухой травой, но в прошлые века каменотесы работали под палящим солнцем. Когда попадаешь в эти края, становится понятно, откуда Сезанн черпал вдохновение и, что особенно важно, свой неповторимый колорит: тропинка ведет мимо причудливых желтых скал к нескольким специально отмеченным пунктам, где Сезанн стоял и рисовал пейзажи. Вот, например, место рождения картины «Красные скалы» (1900). Внизу на деревянном помосте — ее репродукция, поднимаешь глаза — перед тобой оживший пейзаж. Та же скала справа, проем, деревья на заднем плане. Как будто и не прошло ста лет. Природа, которой вдохновлялся Сезанн, сохранилась в этом заповеднике лучше, чем некоторые его произведения в музеях.

Сезанн любил эти карьеры. Мальчишкой он с друзьями сбегал сюда из города и жил здесь днями, купаясь в расположенном неподалеку озере, смотрел сквозь просветы сосен на гору Сент-Виктуар. В зрелые годы он снял у одного из знакомых каменную хижину внутри каменоломни, в которой хранил свои художественные принадлежности и иногда ночевал, когда жара и усталость мешали ему вернуться в городскую квартиру. Эта хижина и сейчас встречает гостей. Она сложена из того же камня, что и все вокруг. Посещение карьеров Бибемю лучше всякого учебника по истории искусства показывает, как Сезанн придумал свою уникальную палитру: сочетание различных тонов охры и красного с синевой и зеленью. Его учителем была сама природа. В этом смысле он был даже не постимпрессионистом, а подлинным реалистом. Исследования показывают, что его колорит составлен на основе смешения очень многих тонов его любимых цветов. В целом он использовал шесть красных, пять желтых, три зеленых и три синих различных пигмента. Их неповторимое сочетание под рукой Поля Сезанна рождало именно его живопись —наполненную ароматом сухих сосен, теплом раскаленного камня и стрекотом цикад.

«Гора Сент-Виктуар над дорогой в Толоне», 1904 год.

Гора Сент-Виктуар: сюжеты длиною в жизнь

Так же как в личной жизни сюжет «отец—сын» становится для Поля Сезанна постоянным лейтмотивом, так и в творчестве он удивительно постоянен. С 1861 года художник начинает периодически жить в Париже, снимая здесь мастерскую и знакомясь с новыми явлениями в живописи. Казалось бы, ему открывается весь мир и он — провинциал — должен его покорить! Вместо этого он днями сидит в Лувре, копируя классиков. Его современники — барбизонцы и импрессионисты — давно уже забыли про музеи и работают на пленэре, стараясь уловить «впечатление» (impression), а Сезанна вдохновляют классицисты и романтики, Пуссен и Делакруа. От его раннего творчества осталось очень немного композиций и набросков на мифологические темы. Они показывают его неуверенность в себе, преклонение перед великими. Сезанн обретет себя только тогда, когда поймет, что смысл его работы в поиске нового видения природы как таковой. Где же он берет эту природу? Разумеется, в родном Провансе. Маршрут «Париж — Экс» становится для него также постоянным.

Современный вид окрестностей горы Сент-Виктуар

Он возвращается сюда из лета в лето, бродит по карьерам Бибемю, обходит гору Сент-Виктуар, посещает маленькие городки и деревни вокруг, насыщается образами местной природы, концентрированными, наполненными энергетикой. Его пейзажи Прованса залиты солнцем. «Меня всегда влекли к себе небо и безграничность природы... — писал Сезанн. — Я вдыхаю девственную чистоту Вселенной. Меня мучит острое ощущение оттенков. Я и мое полотно — мы одно целое. Я прихожу на мотив и теряюсь в нем. Солнце мягко пронизывает меня, словно далекий друг, который подогревает мою разнеженность, оплодотворяет ее. Мы даем всходы». Сезанну не важно, что именно рисовать, важно, как будет развиваться тот или иной образ. Поэтому круг его сюжетов очень ограничен. Он выбирает несколько мотивов: гора, карьеры, озеро с купальщиками под горой, развалины Черного замка на фоне сосновой рощи, сами сосны — с этими сюжетами он будет работать на протяжении многих лет. Достаточно привести такие цифры: виды карьеров Бибемю он запечатлел на 11 картинах маслом и 18 акварелях, дом Жаде-Буффан — на 36 картинах и 17 акварелях, Черный замок — на 11 картинах и 2 акварелях. Рекордсмен его пейзажей — гора Сент-Виктуар изображена на 44 картинах маслом и 43 акварелях. Утром и в зной, со стороны карьеров и с юга, в ясную погоду и в дымку писал он этот мотив. В какие-то периоды жизни художник буквально бредит горой, она предстает перед ним как некая загадка, которую он должен разгадать. Будучи на самом деле скалистым, серым массивом, на полотнах живописца гора выглядит радужной и полной цветовых нюансов.

Анри Перрюшо так описывает работу Сезанна над пейзажами: «Недели, месяцы пишет он полотно за полотном, силясь скомпоновать все эти элементы, слить их в одно органическое целое, передать их красоту с той правдой действительности, которая и делает картину совершенной. Как далек он теперь от импрессионизма! Строгость, скупость, текучая музыка объемов, красочных форм и плоскостей, постепенно отступающих в глубину, отличают его полотна. Сезанн вырывает предметы из потока времени, чтобы вернуть их вечности. Мир застыл. Ни дуновения. Вода и листва будто спят каменным сном. Вокруг ни следа человеческой жизни. Тишина. Несказанность...»

Однако Сезанн — не только пейзажист. Под силами природы, которые ему хочется разгадать и зафиксировать на картинах, он понимает и людей, ту материю, из которой сделаны лица, фигуры, одеяния. Находясь в Провансе, он без конца портретирует своих родственников, знакомых и, что немаловажно, самого себя. Серия автопортретов, написанных в разные годы, — лучшее «пособие» по изучению отношения художника к себе и миру. На их примере можно видеть, что его не интересуют психология и эмоциональные оттенки, в портретах нет экзальтированности и экспрессии. Они слеплены из той же живописной субстанции, что и природа в пейзажах и предметы в знаменитых сезанновских натюрмортах. Как бы ни был закомплексован Сезанн, какие бы, судя по письмам, сомнения ни терзали его душу, на автопортретах он уверен в себе и значителен. Достаточно увидеть «Автопортрет в фуражке» 1873—1875 годов из Эрмитажа, «Автопортрет на розовом фоне» 1875 года или «Автопортрет» 1877—1880 годов (оба из музея Орсэ), чтобы почувствовать силу его личности. Примерно в те же годы он пишет матери: «Прихожу к убеждению, что я сильнее всех, кто меня окружает, а вы знаете, что вера в себя пришла ко мне вполне осознанно. Мне необходимо всегда работать, но не для того, чтобы добиться завершения начатого, что само по себе восхищает одних лишь дураков. Я стараюсь наполнить свои полотна деталями, чтобы работать правдивее и совершеннее. Поверьте, для каждого художника неизбежно наступает момент, когда он получает признание и у него появляются поклонники, более горячие и убежденные, нежели те, кого прельщает обманчивая внешняя сторона».

Двухэтажный дом в Лове художник использовал в качестве мастерской

Мастерская в Лове: из чего состоит все?

«Как он этого достиг? — писал Ренуар. — Стоит Сезанну нанести несколько мазков на полотно, и оно становится прекрасным. Какое незабываемое зрелище этот Сезанн за мольбертом, острым взглядом всматривающийся в пейзаж, сосредоточенно, внимательно и вместе с тем благоговейно». Заметьте, что слова эти принадлежат замечательному колористу, мастеру нюанса, классику импрессионизма.

Имя Сезанна постепенно приобретает известность. Прошли те времена, когда его пинали все, кто мог, когда газета «Ле Пти Паризьен» позволяла себе следующие высказывания: «Это своенравный, вспыльчивый, поистине непримиримый художник. Если с вами на выставку пришла женщина «в интересном положении», ни на секунду не задерживайтесь у «Портрета мужчины» кисти господина Сезанна. Эта голова цвета нечищеных сапог выглядит так странно, что может оказать мгновенное впечатление и вызвать приступ желтой лихорадки у младенца еще до его появления на свет божий».

В последние 20 лет жизни Поль Сезанн обретает наконец твердую почву под ногами. В 1886 году отец, умирая, оставляет ему наследство, Гортензия становится официальной супругой. А сам он по-прежнему в состоянии поиска. Как алхимик, мастер ищет свой «философский камень», который позволит ему выразить окончательную формулу живописи.

В 1901 году он приобретает и переоборудует под мастерскую двухэтажный дом на дороге в Лове, в северной части Экса. Дорога идет в гору, и из окон мастерской на втором этаже видна все та же Сент-Виктуар. Мастерская эта сохранилась сегодня практически в неприкосновенности. Сохранилась и нейтральная светло-серая окраска стен, чтобы ничто не отвлекало от холста, офорты с картин любимых художников Сезанна, мольберты, одежда, шляпы, трости художника, а также многочисленная глиняная посуда и засушенные фрукты: в этих стенах Сезанн написал особенно много натюрмортов. На комоде стоят три черепа — мотив одного из поздних его натюрмортов (череп — знак мирового сюжета Vanitas, бренности всего сущего). Однако его самая монументальная работа «Большие купальщицы» (209х249 см) из серии, над которой он работал долгие годы, так и не была завершена. Холст этот стоял на мольберте в мастерской в Лове в день его смерти… Сто лет назад ему было 67 лет. Как повествует лучший биограф художника Анри Перрюшо, 15 октября, после обеда, пользуясь небольшим прояснением погоды, Сезанн пешком отправился на этюды неподалеку от своей мастерской в Лове. Началась гроза. Не обращая внимания на дождь, Сезанн стал работать. Прошло несколько часов, дождь по-прежнему лил как из ведра. В промокшей одежде, дрожа от сырости, художник решает уйти. Под тяжестью мольберта и ящика с красками он с трудом передвигает ноги. И вдруг падает без сознания. В таком состоянии его и обнаруживает возчик прачечной и привозит на улицу Булегон. А в ночь с 22 на 23 октября художник скончался от сильнейшего воспаления легких…

Его наследие составили 800 с лишним картин, около 350 акварелей, где живопись перестает иллюстрировать действительность: она сама ею становится. Ведь картиной Сезанна можно любоваться, как драгоценностью, забывая, что на ней нарисовано. Как это происходит? Почему, присмотревшись к видам горы Сент-Виктуар, можно увидеть, как сетка мазков, лепящих форму, уже живет своей жизнью, сама по себе, вне сюжета, а зритель как завороженный следит за этой живой поверхностью.