Почти 33 года минуло с того дня, когда Амон призвал его на царство. В тридцатую годовщину его царствования его архитектор Пуемра воздвиг в Фивах юбилейные обелиски; когда же он вернулся из большого похода, стал приближаться срок второго традиционного юбилейного празднования. Два огромных обелиска, заготовленных для этого торжества, были воздвигнуты в Карнакском храме, и один из них нес гордые слова: «Тутмос, пересекший великую «Излучину Нахарины» (Евфрат) могущественно и победоносно, во главе своей армии». Другой обелиск погиб; первый же стоит теперь в Константинополе. Все обелиски великого царя в Египте либо погибли, либо были увезены, так что ни один из его обелисков не возвышается теперь в стране, которой он правил столь могущественно, в то время как современный мир владеет целым рядом их, начиная с Константинополя и далее через Рим и Лондон до Нью-Йорка. Последние два, увековечивающие его четвертое юбилейное празднество, возвышаются ныне на противоположных берегах Атлантического океана, как некогда они стояли по обе стороны пути к храму солнца в Гелиополе.
Имея перед глазами подобные памятники, фиванский народ вскоре забыл, что тот, кто их поставил, был некогда скромным жрецом в том самом храме, где возвышались теперь его гигантские обелиски. На стенах того же храма он кроме того видел длинную летопись его побед в Азии, бесконечные списки взятой им добычи, сопровождаемые роскошными рельефами, изображающими богатую долю, доставшуюся Амону. Перечень 119 городов, взятых им в первую кампанию, был три раза повторен на пилонах, в то время как о его недавних успехах на севере гласил список не менее 248 сдавшихся ему городов, начертанный на тех же стенах. Эти летописи, производившие на фиванцев колоссальное впечатление, представляют для нас огромную ценность. К сожалению, это всего только выдержки из государственных анналов, сделанные жрецами, желавшими засвидетельствовать источник даров, полученных храмом, и показать, как Тутмос платил свой долг Амону за многочисленные победы, дарованные ему богом-покровителем. Понятно, что по ним трудно восстановить походы первого великого стратега, о котором нам кое-что известно из истории. Но фиванцам не надо было изучать памятники Карнака, чтобы убедиться в величии своего царя. В саду храма Амона, как мы видели, росли неведомые растения из Сирии и Палестины, и животные, незнакомые охотнику Нильской долины, блуждали среди столь же необычных деревьев. Послы с севера и юга постоянно появлялись при дворе. Финикийские галеры, которых никогда раньше не видел Верхний Нил, радовали взоры любопытной толпы в фиванских доках. Из них выгружали груды тончайших финикийских тканей, золотых и серебряных сосудов прекраснейшей работы, вышедших из искусных руктирского ремесленника или из мастерских отдаленной Малой Азии, Кипра, Крита и Эгейских островов, роскошные украшения из резной слоновой кости, тонко выложенные черным деревом колесницы, окованные золотом и сплавом золота и серебра, и бронзовые орудия войны; кроме того — чудные лошади для конюшен фараона и неисчислимое количество наилучшего, что производили поля, сады, виноградники, огороды и пажити Азии. Далее, под сильной охраной выгружали из этих судов годичную дань в виде огромных золотых и серебряных колец, употреблявшихся в торговом обороте, из которых некоторые весили по 12 фунтов, в то время как другие, обращавшиеся при мелких торговых сделках, имели всего лишь несколько граммов веса. Извиваясь по улицам, запруженным изумленной фиванской толпой, разноязычные азиаты длинной вереницей несли свою дань в сокровищницу фараона. Их принимал визирь Рехмира, и когда приносилась особенно богатая дань, он нес показать ее фараону, который, восседая среди великолепия на троне, обозревал ее и хвалил визиря и своих чиновников за их рвение к нему. Азиаты затем отдавали свою дань в канцелярию визиря, где все должным образом заносилось в его книги, до последнего грамма. Такие сцены визирь и чиновники сокровищницы любили увековечивать в виде роскошных фресок на стенах своих гробниц, где они до сих пор сохраняются в Фивах. Богатства, притекавшие таким образом в Египет, должны были быть колоссальны для того времени; так, например, однажды в сокровищнице было взвешено около 8943 фунтов сплава золота и серебра. Также и Нубия, подчиненная египетскому наместнику, с большой регулярностью вносила ежегодный налог золотом, рабами, неграми, скотом, черным деревом, слоновой костью и зерном; большая часть золота, из числа вышеназванных сокровищ, вероятно, происходила из нубийских рудников. Также важным моментом был для фиванской толпы тот день, когда нубийские барки выгружали на берег свой пестрый груз. Подобные же зрелища радовали взоры толпы некогда провинциальных Фив, когда ежегодно, в конце сентября или в самом начале октября, военные галеры Тутмоса бросали якорь в городской гавани. Тогда из кораблей выгружали не только богатства Азии; самих азиатов, связанных друг с другом длинной вереницей, сводили вниз по сходням, чтобы заставить их потом работать на фараона как рабов. Они носили длинные заплетенные бороды, внушавшие египтянам отвращение; их волосы спускались тяжелыми черными космами на плечи, и они были одеты в ярко окрашенные шерстяные ткани, которых никогда не надел бы опрятный египтянин, привыкший к белой льняной одежде. Их руки были связаны за спиной, локтями вместе, или скрещены над головой и затем стянуты, или наконец руки были продеты через странные заостренные деревянные овалы, служившие кандалами. Женщины несли детей, завернутых в конец плаща, у себя на плечах. Вследствие своей странной речи и неуклюжих телодвижений, несчастные вызывали насмешки и веселье толпы, причем художники никогда не могли удержаться от того, чтобы не изобразить их в карикатурном виде. Многие из этих пленников отправлялись в дома любимцев фараона, и его военачальники щедро награждались этими же рабами, но большая часть их немедленно посылалась на работы в поместья храмов, имения фараона или на места постройки его больших памятников и сооружений, в особенности на последние — обычай, продолжавшийся вплоть до Саладина, построившего каирскую цитадель руками рыцарей, из числа взятых им в плен крестоносцев. Мы увидим позднее, как этот рабский труд видоизменил Фивы.
Возвращаясь таким образом каждую осень домой с тем, чтобы всего через шесть месяцев предпринять новую кампанию, царь должен был начинать зимнюю жизнь, если не такую же суровую, то, по меньшей мере, столь же занятую, как и походное время в Азии. Около праздника Опет, другими словами в октябре, вскоре после своего возвращения, Тутмос совершал ревизионную поездку по всему Египту, подробно опрашивая местные власти всюду, где он сходил на берег, дабы предупредить всякого рода злоупотребления местной администрации и не давать ей возможность, привлекая на свою сторону чиновников центрального правительства, угнетать народ при сборе налогов. Во время этих путешествий он мог, кроме того, наблюдать, как подвигается работа в его величественных храмах, которые он или воздвигал, или восстанавливал, или наконец украшал, более чем в тридцати известных нам местах, и во многих других, где памятники с тех пор погибли. Он оживил долгое время находившуюся в пренебрежении Дельту, и, начиная оттуда и кончая третьими порогами, вдоль всей реки возникли его здания, как нить драгоценных украшений. Он построил новый город с храмом при выходе из Файюма и в Дендере, Копте, Эль-Кабе, Эдфу, Ком-Омбо, Элефантине и многих других местах он производил с помощью военнопленных и своих огромных доходов великолепные работы, проекты которых составлялись им и его архитектором. По возвращении в Фивы его интересы расширялись и его власть ощущалась в каждой отрасли администрации. Постоянно уделяя должное внимание нубийским делам, о которых ниже мы будем говорить подробнее, он организовал еще другую золотоносную область, лежавшую на коптской дороге, и отдал ее в управление «губернатору Коптской золотоносной области». Отсюда ясно, что все доходные статьи империи эксплуатировались. Увеличивавшиеся богатства храма Амона требовали организации его управления. Это было сделано самим царем, давшим жрецам полные наставления и точные указания относительно управления государственным храмом и его растущими богатствами. На минуту отвлекаясь от государственных забот, царь давал начальнику ремесленников, занятых в государственных и храмовых мастерских, набросанные его собственной рукой рисунки сосудов, которые он желал видеть при богослужении. Сам Тутмос считал это занятие настолько важным, что запечатлел его на рельефе на стенах Карнакского храма, где изображены эти сосуды после их принесения в дар богу; по мнению же чиновника, которому было поручено смотреть за их исполнением, это был факт столь замечательный, что он изобразил его в ряде рисунков на стенах своей молельни. То и другое свидетельство о неутомимой деятельности Тутмоса сохранилось до сего времени в Фивах. Большой государственный храм получил другой пилон с южной стороны, и вся совокупность строений, с примыкавшими к ним рощей и садом, были заключены в одну ограду, которой окружил их Тутмос. Кампании Тутмоса были так же хорошо организованы, как и администрация Фив. Как только кончались весенние дожди в Сирии и Палестине, царь регулярно высаживал свои войска в одной из финикийских или северосирийских бухт. Жившие здесь постоянно его чиновники собирали необходимые припасы среди соседних царьков, обязанных их доставлять. Его дворцовый герольд, или маршал, Иниотеф, происходивший из древней княжеской линии Тиниса и все еще имевший титул «князя Тиниса и владыки всей области оазисов», сопровождал его во все его походы, и в то время, когда Тутмос подвигался в глубь страны, Иниотеф шел впереди него, пока этому не препятствовала близость неприятеля. Всякий раз, когда он достигал города, где царь предполагал провести ночь, он осматривал дворец местного царька и готовил его к приему Тутмоса. «К тому времени, когда мой владыка благополучно прибывал туда, где я был, я приготовлял его (дворец), я снабжал его всем, чего можно желать в чужеземной стране, делал его лучше, чем дворцы Египта, очищал, прибирал, распределял покои, украшая их и каждой комнате давая особое назначение. Я оставлял царя удовлетворенным всем, что я делал». При этом приходит на память регулярное и тщательное оборудование палатки Наполеона, всегда ожидавшей его после дневного перехода, когда он располагался лагерем на ночь. Все сношения царя с внешним миром и весь распорядок упрощенной придворной жизни во время походов находились в руках Иниотефа. Когда приходили сирийские принцы, изъявляя покорность и принося свою дань, их принимал опять-таки Иниотеф. Он сообщал вассалам, что они должны были вносить, и он считал золото, серебро и натуру, когда они доставлялись в лагерь. Когда кто-нибудь из капитанов фараона отличался на поле битвы, все тот же Иниотеф докладывал царю, что соответствующая награда должна быть пожалована счастливому герою.
Если бы биографии приверженцев Тутмоса дошли до нас, они составили бы живую страницу в истории Древнего Востока. Карьера военачальника Аменемхеба, отсекшего хобот у слона и спасшего царя, есть только маленькая подробность из жизни сподвижников фараона на бивуаке и на поле битвы, наполненной опасными приключениями и трудом заслуженных отличий. Мы еще познакомимся с одним подвигом того же Аменемхеба, но жизнеописание лишь его одного дошло до нас в подлинной записи. Слава закаленных ветеранов Тутмоса, разумеется, распространялась среди простого народа, и, без сомнения, не одно поразительное приключение из сирийских кампаний приняло форму народной сказки, которая слушалась с пожирающим интересом на рынках и улицах Фив. Благодаря счастливому случаю сохранилась одна из этих сказок, записанная каким-нибудь писцом на одном или двух листочках папируса. В ней говорится о некоем Тутии, великом военачальнике Тутмоса, и о том, как хитро взял он город Иоппию, введя отборных солдат в город спрятанными в корзинах, которые везли на себе ослы. Эта сказка является, вероятно, прототипом «Али-Бабы и сорока разбойников». Но Тутии не был созданием фантазии; его гробница, хотя и неизвестная теперь, должна существовать где-нибудь в Фивах, ибо она была ограблена много лет назад туземцами, взявшими из нее некоторые из богатых даров, которые Тутмос дал ему в награду за его доблесть. Роскошное золотое блюдо, попавшее в Лувр, имеет на себе следующие слова: «Дано как знак отличия царем Тутмосом III князю и жрецу, удовлетворяющему царя во всякой стране и на островах среди моря, наполняющему сокровищницу ляпис-лазурью, серебром и золотом, губернатору стран, начальнику армии, любимцу царя, царскому писцу Тутии». Другая его драгоценность, ныне в Лейденском музее, называет его «губернатором северных стран», так что, очевидно, он управлял северными вассальными царствами Тутмоса.
При счастливом стечении обстоятельств мы могли бы знать не только всю повесть личных приключений Тутмоса и его военачальников на поле битвы, но также могли бы проследить шаг за шагом и весь ход его кампаний. Ибо летопись происшествий каждого дня в продолжение всякой кампании аккуратно велась неким Танени, писцом, специально для этого назначенным Тутмосом. Танени сообщает о своих обязанностях с большой гордостью в следующих словах: «Я следовал за царем Тутмосом III. Я видел победы царя, одержанные им во всякой стране. Он привел вождей Джахи (Сирии) живыми пленниками в Египет; он взял все их города, он срубил все их леса... Я записал победы, одержанные им во всякой земле, изложив их письменно, соответственно фактам». Именно об этих летописях Танени на кожаных свитках и упоминается в отчете о первой кампании во время осады Мегиддо. Но драгоценные свитки погибли, и мы имеем на стенах Карнакского храма лишь произвольные выдержки храмового писца, заботившегося гораздо больше о том, чтобы описать добычу и то, что пришлось из нее на долю Амона, нежели о том, чтобы увековечить память о великих деяниях своего царя. Как многое он при этом обошел молчанием, показывает нам достаточно ясно биография Аменемхеба. Таким образом, все, что осталось от войн величайшего предводителя Египта, бесследно просеялось сквозь высохшую душу древнего бюрократа, и не мечтавшего о том, с какой жадностью грядущие века будут вникать в его тонкие выдержки.
Тот факт, что азиатская граница Египта вновь продвинулась к Евфрату, не являлся, как показал опыт прошлого, достижением, от которого можно было ожидать прочных результатов; с другой стороны, Тутмос III не был человеком, способным бросать начатое дело, как если бы оно было закончено кампанией 33-го года. Вследствие этого весна 34-го года застает его снова в Джахи, в девятой экспедиции. Беспорядки, вероятно, в ливанской области заставили его взять три города, из которых, по крайней мере, один находился в области Нугес, где он построил крепость в конце первой кампании. Была взята значительная добыча, и сирийские царьки, по обыкновению, поспешили выплатить дань и изъявить свою преданность. В то же время склады портовых городов были наполнены, как и раньше, в особенности же судами для флота, а также мачтами и реями для морских починок. Дань этого года заслуживает упоминания вследствие того, что Царь Кипра, до тех пор не признававший могущества Тутмоса таким способом, прислал ему в дар 108 слитков меди, весивших каждый около 4 фунтов, не считая некоторого количества свинца и ценных камней.
В том же году, очевидно, произошло расширение державы Тутмоса также и на юге, ибо царь взял в качестве заложника сына вождя Ирема соседнего с Пунтом; совокупная нубийская дань достигала свыше 134 фунтов одного золота, не считая обычного черного дерева, слоновой кости, зерна, скота и рабов. Господство Тутмоса было абсолютным, начинаясь за пределами третьих порогов и кончаясь у Евфрата, и его могущество было в зените, когда он узнает о всеобщем восстании в Нахарине. Прошло около двух лет с тех пор, как его видели в этой области, и в такой короткий промежуток времени князья перестали бояться его могущества. Они составили коалицию под начальством одного из своего числа, быть может, царя Алеппо, которого летописи Тутмоса называют «презренным врагом из Нахарины». Союз был количественно силен, ибо включал и крайний север, или «пределы земли», как называли египтяне отдаленные области Азии, которыми кончалось их знание страны. Постоянная боевая готовность Тутмоса дала ему возможность весной 35-го года быстро появиться на равнинах Нахарины. Он дал союзникам сражение в месте, называвшемся Арайна, которое мы не можем определить с точностью, но которое, вероятно, находилось в нижней части долины Оронта. «Тогда его величество взял верх над варварами... Они бежали опрометью, падая один на другого перед его величеством». Быть может, об этой битве упоминает Аменемхеб, как о происшедшей в стране Тихси. Если так, то он сражался впереди Тутмоса, в то время как последний надвигался на врага, и оба взяли добычу на поле битвы: царь — несколько вооружений а его военачальник — трех пленников, за что он вновь получил от Тутмоса знаки отличия. Войско, понятно, ожидала богатая пожива на поле битвы: лошади, бронзовое оружие, не считая колесниц, богато украшенных золотом и серебром. Союз нахаринских царьков был совершенно расстроен, и все средства к дальнейшему сопротивлению уничтожены или захвачены победоносными египтянами. Как ни были удалены сирийские князья от Египта, все же они узнали, насколько далеко простирается и как могущественна рука фараона, и прошло 7 лет, прежде чем они восстали снова. Летописи Тутмоса от двух следующих лет потеряны, в мы ничего не знаем о цели его одиннадцатого и двенадцатого походов. 38-й год застает его в южной ливанской области, во время его тринадцатого похода, карающим вновь область Нугес, впервые почувствовавшую его могущество 15 лет назад, во время его первой кампании. В течение этой экспедиции он не только получил дары от царя Кипра, но также и приношения из далекого Аррапахита, позднее — провинции Ассирии. Беспокойные бедуины на юге Палестины заставили царя пройти по их стране в следующем году, и все тот же Аменемхеб взял трех пленников во время сражения в Негебе. Остаток четырнадцатой кампании Тутмос провел в Сирии, где поход принял характер простого ревизионного объезда, но оба эти года он, как и раньше, держал запасы в приморских городах, на случай восстания. Дань, по-видимому, вносилась регулярно в течение следующих двух лет (40-го и 41-го), и вновь царь «Великой Хатти» прислал дары, которые Тутмос по-прежнему принял как «дань».
Князья Сирии, как жестоко ни были они наказаны, не желали тем не менее окончательно отказаться от своей независимости и признать главенство Египта, как неизбежное и постоянное условие своего правления. Подстрекаемые исконным врагом Тутмоса Кадешем, они вновь восстали, соединив вместе свои последние силы, чтобы сбросить тяжкую руку фараона. Вся Нахарина была вовлечена в союз, особенно деятельное участие в котором принимал царь Тунипа. Великий царь был теперь стариком, вероятно, более 70 лет от роду, но с обычной быстротой он появился весной 42-го года со своим флотом у северного берега Сирии. Это была его семнадцатая и последняя кампания. Подобно первой, она была направлена против его главного врага Кадеша. Вместо того чтобы напасть на него по-прежнему с севера, Тутмос решил отрезать ero от северных союзников и взять сначала Тунип. Поэтому он высадился в одном из пунктов между устьем Opoнта и Нар-эль-Кебиром и взял приморский город Эркату; точное местоположение последнего неизвестно, но, вероятно, он лежал приблизительно против Тунипа, на который царь затем двинулся. Тутмос задержался в Тунипе вплоть до жатвы, но взял его после короткого сопротивления. Он совершил затем благополучно переход вверх по Оронту к Кадешу и опустошил местные города. Царь Кадеша, зная, что все для него будет потеряно, если он не сможет разбить армию Тутмоса, оказал отчаянное сопротивление. Он завязал с египтянами битву под стенами города и, чтобы одержать верх над закаленными войсками Тутмоса, прибег к хитрости. Он выпустил кобылу навстречу египетским колесницам, надеясь таким способом раздразнить жеребцов и произвести беспорядок или прорвать египетскую военную линию, чем бы он мог воспользоваться. Но Аменемхеб соскочил с колесницы с мечом в руке, пустился бегом за кобылой, рассек ее и отрезал ей хвост, который принес с триумфом к царю. Осадшные колонны Тутмоса сомкнулись затем вокруг обреченного города, и был отдан приказ начать приступ. Желая пробить брешь в стене, Тутмос собрал весь цвет своей армии. Аменемхебу было поручено начальство. Опасный подвиг был удачно выполнен, наиболее испытанная часть ветеранов Тутмоса ворвалась через брешь вслед за Аменемхебом, бывшим во главе их, и сильнейший город Сирии был вновь во власти фараона. Вспомогательные нахаринские войска, находившиеся в городе, попали в руки Тутмоса, и, по-видимому, ему не было надобности идти на север. Во всяком случае принимая во внимание его преклонный возраст, ему можно простить, что он не предпринял такой суровой экспедиции после долгой кампании. Возможно также, что время года было слишком позднее для того, чтобы он мог совершить большой поход до наступления зимних холодов. Как бы то ни было, события показали, что никаких дальнейших военных действий на севере не потребовалось. После того ни разу при жизни старого царя не делали азиатские князья попытки сбросить его иго. В течение 17 кампаний, длившихся 19 лет, он вновь и вновь разбивал их, пока у них не прошло вся -кое желание сопротивляться. С падением Кадеша исчез последний след гиксосской державы, некогда подчинившей себе Египет. Имя Тутмоса было у всех на устах, и когда, спустя четыре поколения, его потомки не могли оградить своих верных вассалов в Нахарине от нападения хеттов, несчастные покинутые вспомнили великое имя Тутмоса и писали патетически в Египет: «Кто мог раньше грабить Тунип, не будучи (затем) ограблен Манахбирией (Тутмосом III)»? Но даже и теперь, семидесятилетним стариком, или еще того старше, неукротимый воин держал в приморских городах нужные запасы и, без сомнения, в случае необходимости вновь ввел бы в Сирию свою армию. В последний раз в Азии принял он послов от князей-данников в своей палатке и затем вернулся в Египет. Там нубийские послы вручили ему свыше 578 фунтов золота из одного Уауата.
Можно было думать, что престарелый царь воспользуется вполне заслуженным отдыхом в течение нескольких лет, которые ему оставалось жить, но, утвердив наконец на прочном основании владычество Египта в Азии, он обратил свое внимание на Нубию.
Несомненно, что Менхеперрасенеб, начальник золотой и серебряной сокровищницы, получал оттуда ежегодно 600 — 800 фунтов золота; так, даже на основании тех неполных сведений, которыми мы располагаем, мы видим, что в 41-м году поступило около 800 фунтов. Наместник Нехи управлял в то время Кушем уже 20 лет и высоко поднял производительность страны, но великий царь желал расширить свои владения еще дальше на юг. В последние годы жизни, как показывают его сооружения, он был необычайно активен во всей этой провинции: мы находим его храмы вплоть до третьих порогов в Калабше, Амаде, Вади-Хальфе, Кумме и Семне, где он восстановил храм своего великого предшественника, Сенусерта III, и в Солебе. Из факта очистки канала у первых порогов, которую он должен был произвести в 50-м году, мы узнаем, что его экспедиция возвращалась тогда из похода против нубийцев. Нельзя предполагать, чтобы престарелый Тутмос сопровождал ее. Вероятно, в ту же область и раньше отправлялись экспедиции, ибо Тутмос мог привести двукратно на пилонах своего Карнакского храма список 115 пунктов, покоренных им в Нубии, и еще другой, содержащий около 400 подобных названий. География Нубии слишком мало известна, чтобы мы могли определить местонахождение покоренной территории, и в точности неизвестно, насколько далеко вверх по Нилу передвинулась египетская граница, но несомненно, что она значительно приблизилась к четвертым порогам, где мы находим ее при его сыне.
Еще 12 лет суждено было прожить великому царю после его возвращения из последней кампании в Азию. Когда он почувствовал, что силы его падают, он сделал соправителем своего сына, Аменхотепа II, рожденного ему царицей Хатшепсут (Меретра), о происхождении которой нам ничего неизвестно. Приблизительно через год, 17-го марта 1447 г. до н. э., за пять недель до начала 55-й годовщины его царствования, он закрыл свои глаза для мира, где он играл такую значительную роль. Он был похоронен своим сыном в собственной усыпальнице в Долине Царей, и его тело сохранилось до сих пор. Перед его смертью жрецы Амона вложили в уста своего бога гимн в его честь, который, хотя и будучи произведением весьма искусственным, не лишен литературного интереса; он показывает не только его великую славу, как она рисовалась жрецам, но и то, насколько сильно запечатлелся он в представлении своих современников.
После длинного предисловия, прославляющего Тутмоса, его бог Амон говорит ему:
Я пришел и дал тебе разбить князей Джахи,
Я поверг их под твою пяту среди холмов их;
Я дал им увидеть твое величество, как владыку лучезарности,
Так что ты просиял им в лицо, как мой образ.
Я пришел и дал тебе разбить азиатов,
Ты взял в плен вождей азиатов из Ретену;
Я дал им увидеть твое величество, покрытое украшениями,
Когда ты взял оружие войны в колеснице.
Я пришел и дал тебе разбить восточную страну,
Ты низверг находящихся в областях Божественной Страны;
Я дал им увидеть твое величество, как кружащуюся звезду,
Когда в огне разбрасывает она пламя и дарует из себя росу.
Я пришел и дал тебе разбить западную страну, Кефтиу и Кипр в ужасе;
Я дал им увидеть твое величество, как юного быка,
Твердого сердцем, рогатого и непреоборимого.
Я пришел и дал тебе разбить живущих среди болот.
Земли Митанни дрожат от страха перед тобой;
Я дал им увидеть твое величество, как крокодила,
Владыку страха в воде, к которому нельзя приблизиться.
Я пришел и дал тебе разбить живущих на островах,
Находящиеся среди великого моря слышат твой рев;
Я дал им увидеть твое величество, как мстителя,
Возвышающегося на спине своего убитого врага.
Я пришел и дал тебе разбить ливийцев,
Острова Утентиу принадлежат мощи твоей доблести;
Я дал им увидеть твое величество, как яростноокого льва,
В то время, когда ты превращал их в трупы в их долинах.
Я пришел и дал тебе разбить крайние пределы земли,
Окружность Великой Дуги (Океана) у тебя в руках.
Я дал им увидеть твое величество, как парящего ястреба,
Схватывающего то, что он видит, как ему захочется.
Я пришел и дал тебе разбить находящихся у твоей границы,
Ты взял Обитателей Песков живыми в плен;
Я дал им увидеть твое величество, как южного шакала,
Быстроногого, потаенно идущего, рыскающего по Обеим Странам.
Мы знаем достаточно о Тутмосе, чтобы видеть, что здесь не все только поэзия или лесть раболепных жрецов.
Его личность более выпукла и индивидуальна, чем личность всякого иного царя Раннего Египта, исключая Эхнатона. Мы видим человека с безграничной энергией, которой мы не встречаем ни в одном фараоне ни до ни после, человека разностороннего, набрасывающего рисунок чудных ваз в минуту отдыха, администратора с глазами рыси, одной рукой обрушивающего свои войска на Азию, а другой — карающего лихоимных сборщиков податей. Его визирь Рехмира, близко стоявший к его особе, говорит о нем: «Вот, его величество был тем, кто знает, что происходит. Не было ничего, о чем бы он не был осведомлен; он был Тотом (богом знания) во всем; не было ни одной вещи, которой бы он не выполнил». Хотя летопись его несравненных подвигов наполняла его сердце гордостью, тем не менее, запечатлевая их, он не раз заявляет свое глубокое преклонение перед истиной: «Я не преувеличивал, — говорит он, — с целью похвастаться тем, что я сделал, говоря: «я сделал нечто», когда мое величество этого не сделал. Я не делал ничего... что можно было бы опровергать, я делал это ради моего отца Амона... ибо он ведает небо и ведает землю; он видит ежечасно всю землю». Такие утверждения, соединенные с преклонением перед богом, требующим правды, нередки в его устах. Его царствование знаменует эпоху не только в Египте, но и на всем Востоке, известном в то время. Никогда раньше в истории не владел один человек судьбами такой обширной нации и не придавал ей такого централизованного, прочного и в тоже время подвижного характера, что в течение многих лет ее влияние переносилось с неизменной силой на другой континент, запечатлеваясь там, как удар искусного мастера тяжеловесным молотом по наковальне; следует при этом добавить, что молот был выкован собственноручно самим Тутмосом.
От укреплений Малой Азии, от болот Верхнего Евфрата, от островов среди моря, от топей Вавилонии, от Далеких берегов Ливии, от оазисов Сахары, от плоскогорий Сомалийского берега и от верхних нильских порогов приносили князья дань его величию. Таким образом, впечатление, произведенное им на эпоху, было не только распространено во всем тогдашнем мире, но и носило совершенно новый характер. Его внушительная фигура, возвышавшаяся со своей справедливо карающей рукой среди мелких заговоров и предательских вожделений ничтожных сирийских царьков, прояснила атмосферу восточной политики, как сильный ветер, разгоняющий тлетворные пары. Память о неотвратимой каре его мощной десницы жила среди потрясенных жителей Нахарины в течение трех поколений. Его имя могло служить заклинанием, и спустя столетия после того, как его империя распалась на части, оно изображалось на амулетах как магическое слово. И мы можем гордиться, что в странах нашего цивилизованного мира возвышаются, как величайшие памятники первого создателя мировой империи, его гелиопольские обелиски.
Статья получена: www.world-history.ru
Противовирусные препараты: за и против
Добро пожаловать в Армению. Знакомство с Арменией
Крыша из сэндвич панелей для индивидуального строительства
Возможно ли отменить договор купли-продажи квартиры, если он был уже подписан
Как выбрать блеск для губ
Чего боятся мужчины
Как побороть страх перед неизвестностью
Газон на участке своими руками
Как правильно стирать шторы
Как просто бросить курить
- 2308 -
