Наш человек в Персии, или Приключения хрустальной кровати

В январе 1826 года император российский Николай Павлович, незадолго до этого вступив на престол, всерьез озаботился состоянием отношений России с Персией. Считая позиции России на Востоке достаточно прочными и не желая возобновлять какую бы то ни было конфронтацию, император в самых дружественных выражениях написал персидскому шаху послание, где подтверждал желание России продолжать мир, основанный на Гюлистанском трактате 1813 года. С письмом был отправлен князь Александр Сергеевич Меншиков, а вслед за ним с подарками для шаха откомандировали поручика Носкова. Причем не то чтоб Россия пыталась задобрить восточного владыку, купив его расположение дарами, — Персия уже ослабила свои позиции и не могла быть серьезным противником могущественной Российской империи, совсем недавно одолевшей Наполеона, скорее наоборот — сделано это было от щедрот и богатства и на удивление «неверным». А удивляться было чему.

 

 

Поручик Носков, кроме всего прочего, вез шаху… хрустальную кровать с фонтанами, сделанную на петербургском стеклянном заводе, — настоящее произведение искусства, вызывающее всеобщее удивление.

Так вот, 21 февраля поручик выехал из Санкт-Петербурга в сопровождении двух мастеровых для присмотра за хрустальной кроватью в пути и для сборки ее по прибытии на месте. А дабы сохранить в дороге хрупкий груз в целости, кровать разобрали на детали и упаковали в ящики. Путь в Персию лежал через Каспийское море.

Неудобства и огорчения подстерегали путников уже в России. Из-за начавшейся распутицы в Рязани хрустальные детали кровати пришлось перегрузить с саней на телеги, на них с горем пополам и добрались до Астрахани. А там уж за дело взялось родное поручику военное ведомство — дождавшись конца ледохода, 17 апреля вещи отправили на специальном военном транспорте к берегам Гилянской провинции, куда 10 мая они и прибыли благополучно. На беду Носкова, шах не поторопился организовать достойную встречу даров могущественного северного соседа, а может, просто не подозревал о спешащем к нему посольстве, но, так или иначе, поручик не только три дня прождал разрешения выгрузить вещи на берег, но и, выгрузив, обнаружил, что необходимого количества повозок (по-персидски арб) не было предоставлено. Пожаловавшемуся уже прибывшему в Персию князю Меншикову, поручику, в который уже раз, пришлось набираться терпения. Наконец оно было вознаграждено, и 1 июня из Тегерана прискакал замбурекчи-баши (это звучное название скрывало всего лишь начальника части шахской артиллерии на верблюдах) по имени Гаджи-Магмет-Хан. Он-то и занялся подготовкой обоза к дальнейшему путешествию.

Следующий этап пути лежал по воде, до селения Менджиле, оттуда, на арбах — до города Султании, куда в то время направлялся сам шах. Такой поворот событий сильно расстроил поручика: ведь помимо даров он вез в голове хитрый план шпионажа в пользу России. И одной из основных его целей был город Рящ, который и ускользал из-за изменившегося (сначала хотели поехать полностью по суше и в Тегеран) маршрута. Но Носков — не лыком шит — узнал, что в Ряще пребывает сын шаха — Аяг-Мирза, и напросился в гости, якобы желая выразить почтение отпрыску царствующего дома. На что наивный потомок и выслал письменное приглашение. Не теряя времени даром, поручик выяснил удобные пути и характер оборонительных сооружений.

21 июня Носков получил от Меншикова предписание, вместе с переводчиком — тифлисским армянином Шиомом, двигаться в Султанию. Куда они и отправились на лодках по рекам Тамерут и Кизил-Узень (Сефизура). Именно с этого момента начались основные трудности. Помимо нездорового климата, от которого все путешествующие заболели лихорадкой, резко ухудшилась политическая обстановка. Сын шаха Аббас-Мирза и зять Алаяр-Хан выступили против России (не посоветовавшись с царствующим родственником), чем до предела накалили атмосферу. В пути Носкова догнала вторая депеша Александра Сергеевича Меншикова, предписывающая вести дары прямо в Тегеран, без заезда в Султанию. А потому, добравшись до селения Менджиле, посольство направилось, уже по суше, в Казбин. Путь пролегал по горам через перевалы Хорасана. Повозки стали разваливаться одна за другой, и часть обоза пришлось тащить буквально на руках. На седьмой день прибыли в Казбин, где в полной мере и сказалось неприязненное отношение к России. Простой народ, подстрекаемый муллами, неоднократно учинял буйства и грозил всем смертью. Чиновники, на свой лад, тоже внесли лепту в это дело — мило улыбались... и всячески противодействовали продвижению посольства. Неожиданно помог прежде не очень старательный Гаджи-Магмет-Хан. Убоявшись гнева своего повелителя, неизбежного вследствие гибели посольства, он тайно вывел поручика вместе с его спутниками из Казбина и спрятал их в местечке в 40 верстах от города, а сам занялся построением новых повозок для дальнейшего продвижения обоза с дарами.

Подхваченная лихорадка не отступала, и весь дальнейший путь до Тегерана посланники проделали на носилках. В Тегеране деятельное участие в судьбе посольства принял английский поверенный в делах шаха господин Виллок. Но долгожданная врачебная помощь помогла только Носкову — оба мастеровых умерли от лихорадки.

Поручик же после некоторого облегчения болезни был призван во дворец для сборки кровати, в помощь ему были даны персидские мастера. Руководствуясь чертежами и рисунками, сделанными еще в Петербурге, поручику удалось собрать изысканное ложе, которое было установлено во внутренних покоях дворца, прямо напротив тех, где уже находились другие, более ранние дары российского императора, в том числе хрустальный бассейн. Одно только омрачало существование Носкова — в Россию его отпускать не хотели. По сути дела, он находился на положении пленника. Кардинальнейшим образом изменилось отношение к поручику после распространения слухов о победе русского оружия при Шахморе и Елизаветполе. Но прежде чем появилась возможность вернуться на родину, Носкову пришлось провести в «золотой клетке» еще два месяца. Как и многое на Востоке, этот процесс оказался неспешным. «Первой ласточкой», принесшей приятные известия, оказался главный евнух шаха Манучар-Хан. Он объявил поручику о скором прибытии хозяина в Тегеран и о его желании видеть российского посланника, привезшего дары. О возвращении в Россию — ни слова.

В самый первый день своего прибытия в столицу шах осмотрел кровать и в восторге заявил, что и у китайского императора такого чуда не бывало. В заключение любознательный владыка задался таким вопросом — а на каком же ложе покоится российский император, если такое дарит?

И вот наконец, хотя и не без помощи английского посланника господина Макдональда, замолвившего словечко за своего российского коллегу, — долгожданная аудиенция у шаха. Тот сделал массу комплиментов кровати, России, лично поручику Носкову и, горько сожалея, извинился за своих родственников, хулиганивших (без его ведома, конечно) в южных окраинах России. И как владыка щедрый и справедливый, не только отпустил Носкова домой по кратчайшему пути, но и богато одарил. Поручику достался персидский орден Льва и Солнца II степени, 1 000 таманов (монет), две кашемировые шали, почетное персидское платье и прочее, и прочее. Предложение вернуться на родину Носков с удовольствием принял, а вот подарки все отверг, сказав, что ему на это необходимо заручиться разрешением императора. Шах не преминул поставить своим подданным в пример благородство и бескорыстие поручика и сам решил обратиться к императору российскому за таким позволением. И вот после второй и последней аудиенции, где владыка был по-прежнему ласков и предупредителен, Носков наконец выехал из Тегерана и направился в Петербург. Обратный путь был триумфален — градоначальники, прежде подстрекавшие чернь к убийству русского посольства, были крайне любезны и радушны. Видимо, сказались как покровительство шаха, так и успехи русских войск. И вот 12 февраля 1827 года Носков вступил в пределы российские.

Император Николай Павлович, выслушав доклад поручика, наградил его переводом в гвардейский генеральный штаб, орденом Святого Владимира IV степени и еще высочайше пожаловал 500 червонцев. Впрочем, и подарки шаха, сделанные Носкову в Тегеране, не заставили себя долго ждать. В 1828 году, по заключении мира с Персией, они прибыли в Санкт-Петербург с персидским принцем Хозрев-Мирзой. Император российский разрешил Носкову принять все дарованное, а орден Льва и Солнца II степени велел носить, как положено по уставу.