Дороги Марии Дагмар

Она умерла 30 сентября 1928 года на своей вилле Видёре близ Копенгагена. Датское королевство оставалось одним из островков европейского спокойствия, и многим здесь, как и в других государствах, хотелось верить, что самое страшное — мировую войну и череду кровавых революций — мир уже пережил. До начала Великой депрессии, охватившей западные страны, и сталинского «Великого перелома» в СССР оставались считанные месяцы…

На долгую жизнь Дагмар пришлось много потрясений и катастроф. Каждая из них была для нее прежде всего личной драмой. Ни одна из них ее не сломила.

 

 

Она — дочь короля, невеста наследника престола огромной державы, жена и мать императоров — никогда не позволяла себе быть слабой. Удивительное, поистине «королевское» сочетание гордости и терпения стало ее стилем и позволило ей выдержать самое страшное.

И все же, пытаясь найти подходящие слова для описания ее жизни, неизбежно убеждаешься, что они — не из политического или церемониального лексикона, не из «публичного» языка государственных деятелей и изучающих их историков. Эта история — о любви и попытках построить на продуваемом всеми ветрами Олимпе совсем не олимпийское, а простое человеческое счастье. Порой ей, наверное, казалось, что оно — совсем рядом.

В датском королевстве

У короля Христиана IX и королевы Луизы было шестеро детей. Мария-София-Фредерика-Дагмар (полное имя датской принцессы, полученное ею при рождении) считалась второй из трех дочерей. В семье она несомненно была любимицей. Веселый характер, доброта и отсутствие всякой вычурности и церемонности сделали ее очень популярной и в датском обществе (королевская семья в маленькой Дании была у всех на виду). Стоит заметить, что бытом, вкусами и интересами монаршие семейства большинства государств Европы (в особенности протестантских стран) не слишком отличались от собственных подданных. Представители этих семейств вели скромную, вполне буржуазную жизнь, считая пороком показную роскошь, праздность и высокомерие. Обязательная публичность (как-никак, царственные особы олицетворяли собой вековые исторические традиции и одновременно — национальные единство и суверенитет) рассматривалась ими как неизбежное бремя. Монарх и его семья все больше воспринимались в Европе как представители нации, а окружавший их некогда почти непроницаемый сакральный ореол все ощутимее превращался в условный церемониальный блеск.

Дагмар росла очень активным, подвижным ребенком. Мир был открыт, прозрачен и интересен своими красками. В нем было совсем немного недоступного для понимания, а социальные условности и перегородки казались не монументальными сооружениями, а легкими, ажурными конструкциями, скорее, украшающими окружающую действительность. В числе таких щекочущих и волнующих условностей главным являлось обязательное для представительницы царственного рода замужество за «ровней». Дагмар, конечно, знала, что ее брак станет вехой большой политики, что она не вольна в своих сердечных привязанностях. Однако принцесса совсем не чувствовала себя обделенной в этом отношении. В 1863 году она, 16-летняя, искренне радовалась за свою старшую сестру Александру (Аликс, как звали ее в семье), вышедшую замуж за наследника британской короны принца Уэльского Альберта Эдуарда. А спустя год пришла и ее очередь. Сложные династические и политические планы связали ее судьбу с судьбой старшего сына, пожалуй, самого могущественного монарха мира (учитывая неограниченный характер его власти) — российского императора Александра II.

Великому князю Николаю Александровичу шел 21-й год. По мнению многих, это был поистине блестящий молодой человек, имевший все шансы со временем стать умным, гуманным и либеральным монархом. Воспитанный в духе «века прогресса», прекрасно образованный, впечатлительный и легко увлекающийся цесаревич не мог не тронуть сердца молодой девушки. Не мог и он не увлечься ею. Дагмар и Николай выглядели идеальной парой. Оказалось, что им не нужно даже присматриваться друг к другу. «Это дело устроили не одни люди, — писал Никса отцу вскоре после помолвки, — и Бог нас не оставит». А ведь совсем недавно цесаревич был во власти юношеской меланхолии, осложненной внезапной болезнью, рассуждал о смерти и мало чем интересовался. Теперь же он просто воспрял духом и уже с нетерпением ожидал начала счастливой и деятельной семейной жизни.

Все разрушилось почти столь же стремительно, как началось. Болезнь цесаревича — цереброспинальный туберкулезный менингит — оказалась очень серьезной, а неправильно поставленный диагноз и неверное лечение лишь усугубили ее. Сильные боли в спине, приковавшие его к постели, врачи приняли за приступы ревматизма. Окружающие успокаивали обеспокоенную известиями о болезни жениха Дагмар, желавшую немедленно ехать к нему в Ниццу. Между тем состояние Николая быстро ухудшалось. 10 апреля 1865 года, когда на французский курорт одновременно прибыли его отец, 20-летний младший брат великий князь Александр Александрович и невеста, надежды уже не оставалось.

Больной то бредил, то приходил в себя. Он очень обрадовался Дагмар, а та была просто не в состоянии оправиться от шока. Вот как описывал последние часы жизни наследника очевидец генерал Н.П. Литвинов: «Когда он со всеми простился, подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр Александрович, а с левой принцесса Дагмара; наследник все время держал их за руки… Государь и императрица стояли по обе стороны больного в ногах… Цесаревич все еще был в полной памяти и говорил ясно. Так, после минутного забытья он широко открыл глаза, взял за руку Александра Александровича и, обращаясь к Государю, сказал: «Папа, береги Сашу; это такой честный, хороший человек». В забытьи он часто поминал его имя. Вообще, он очень любил Александра Александровича и часто говорил императрице, что он никому не пишет таких нежных писем, как «Саше», и даже что он не может дать себе отчета, кого он больше любит — «Сашу или Дагмару». Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра Александровича, а левой искал как будто голову принцессы Дагмары. Тут язык у него стал значительно слабеть…» Скоро наступила развязка.

Любимый брат

За эти несколько дней Дагмар стала очень близка семье Николая. Вернувшись домой, принцесса никак не могла прийти в себя. Переживания в Ницце были так остры, что она чувствовала какую-то нерасторжимую связь с этими совсем еще недавно чужими людьми. Примерно то же чувствовали и родные умершего. Особенно привязался к девушке Александр II, намекнувший ей вскоре, что хотел бы видеть ее членом семьи. «Мне очень приятно слышать, что Вы повторяете о Вашем желании оставить меня подле Вас, — писала в ответе царю Дагмар. — Но что я могу ответить? Моя потеря такая недавняя, что сейчас я просто боюсь проявить перед ней свою непреданность. С другой стороны, я хотела бы услышать от самого Саши, действительно ли он хочет быть вместе со мной, потому что ни за что в жизни я не хочу стать причиной его несчастья. Да и меня бы это, скорее всего, также не сделало бы счастливой…» Нельзя не согласиться с автором биографии императрицы А.Н. Бохановым, увидевшим в этом опубликованном им письме и такт, и ум.

Александр совсем не был похож на своего старшего брата. Многие историки по сложившейся традиции подчеркивают, что он был неотесан, малообразован и не подготовлен к серьезной государственной деятельности, поскольку никогда не рассматривался родителями как возможный будущий император. Такие отзывы едва ли можно считать справедливыми. Александр просто был другим — по темпераменту, склонностям и складу ума. Большой и слегка неповоротливый, скорее, неторопливый и основательный, он не переносил неискренности, а в своем неприятии светских условностей казался многим даже слегка «мужиковатым». Великий князь не был легок в общении и непросто сходился с людьми, зато всегда оставался постоянным в своих привязанностях (как, впрочем, и в антипатиях). Придворная жизнь казалась Александру тяжкой, малоинтересной и крайне утомительной, и он с большой неохотой выполнял свои «представительские» обязанности, неожиданно и в большом количестве свалившиеся на него после смерти брата. Независимый и не лишенный упрямства характер великого князя, как и его искренняя и глубокая привязанность к умершему брату абсолютно исключали саму возможность говорить о «передаче» ему невесты Николая «по наследству». Родители понимали деликатность ситуации и не хотели давить на сына. В первые недели после трагедии новый наследник много общался с Дагмар. Вряд ли для него было секретом желание отца, чтобы они сошлись поближе. Однако перспектива женитьбы на датской принцессе казалась поначалу довольно туманной. Более того, вскоре наследник влюбился в молодую фрейлину матери княжну Марию Мещерскую. Юношеское и вполне невинное это увлечение по свойственной Александру серьезности переживалось им тяжело и «не светски». В какой-то критический момент он даже решился заявить отцу, что не может жениться на Дагмар и вообще чуть ли не готов отказаться от престола… В этом поступке проявился прежде всего не слишком осознанный протест против всего того, что не устраивало его в церемонной жизни двора. «Его калачом не заманишь на придворные вечера», — писал в воспоминаниях близкий друг Александра Александровича граф Сергей Шереметев. Да, наследник хотел сам решать свою судьбу! Но ведь в самой этой фразе, конечно, скрыто явное противоречие, ведь его жизнь была полностью определена его статусом.

Парадокс заключался еще и в том, что княжна Мещерская являлась частью столь нелюбимой им придворной действительности, тогда как Дагмар, напротив, была ей совершенно чужда. Свою роль сыграло и воспитывавшееся с раннего возраста чувство долга. Но, наверное, самым важным все-таки было удивительное ощущение почти мистической связи, соединившей его с Дагмар у постели умиравшего брата. В очередной день рождения покойного Александр записал в дневнике: «Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar».

В начале июня 1866 года цесаревич прибыл в Копенгаген, но лишь через неделю решился сделать Дагмар предложение. «Она бросилась ко мне обнимать меня… — записал он вечером. — Я спросил ее: может ли она любить еще после моего милого брата. Она отвечала, что никого, кроме его любимого брата, и снова крепко меня поцеловала. Слезы брызнули и у меня, и у нее. Потом я ей сказал, что милый Никса много помог нам в этом деле и что теперь, конечно, он горячо молится о нашем счастье».

Из переписки Александра III и Марии Федоровны

Моя милая душка Минни!

Как скучно и грустно оставаться так долго без писем от тебя; я до сих пор не получил твоего письма, которое ты послала из Владикавказа. Из телеграмм твоих я вижу, что ты очень довольна Абас-Туманом и что вы весело и приятно проводите время; радуюсь за вас, но грустно не быть вместе там!
Здесь мы живем тихо, скромно, но невесело. <…>
Вообще, когда дети подрастают и начинают скучать – дома невесело родителям, да что делать? Так оно в натуре человеческой. <…>
Теперь пора кончить, прости за это скучное и невеселое письмо <…>

22 апреля 1892

Мой дорогой и любимый душка Саша!

Вчера вечером я имела огромную радость получить твое второе, более чем бесценное письмо. Я была растрогана до слез и благодарю тебя от всей глубины моего признательного сердца. Только вот думать, что ты совсем один, для меня очень огорчительно, я не могу тебе описать, как это омрачает мне всю радость пребывания у Георгия. В каждый момент дня я думаю о тебе. <…>
На всю жизнь Твой верный друг Минни

Пятница. 26 апреля 1892

Опубликовано по изданию: Император Александр III и императрица Мария Федоровна. Переписка. 1884—1894 годы. Авторы-составители: Александр Боханов и Юлия Кудрина. М.: Русское слово, 2001.

Правила игры

В сентябре датская принцесса прибыла в Петербург и сразу окунулась в водоворот церемоний, представлений, знакомств. Многое предстояло сделать, многому научиться, а кое с чем и просто смириться. Русский двор и светская жизнь в северной столице Европы славились своей пышностью, изощренностью и невероятной активностью. Политические, религиозные, военные и развлекательные мотивы так тесно переплелись в ритуальном строе придворной действительности, что чужак, казалось, просто не в состоянии усвоить все явные и скрытые смысловые оттенки каждого действия, слова и жеста. Как это не похоже было на тихий и родной Копенгаген! За принцессой внимательно следили сотни дружеских, равнодушных и недоброжелательных глаз, а открытость и раскованность русских удивительно сочетались с жестким соблюдением многочисленных неписаных этикетных норм. Все это держало Дагмар в постоянном напряжении. В это непростое время ей очень помог Александр, который страдал даже больше ее самой, с нетерпением ожидая, когда церемониальная круговерть, наконец, стихнет, оставив их в покое наслаждаться семейным счастьем.

12 октября состоялось торжественное миропомазание датской принцессы, ознаменовавшее обязательный для нее переход в православную веру (отныне она становилась Марией Федоровной), на следующий день двор участвовал в церемонии обручения, и лишь 28-го числа прошел обряд венчания. Молодые поселились в отведенном им и специально отремонтированном обширном Аничковом дворце, что на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки. Начиналась обычная жизнь «малого» двора, гораздо менее суматошная и беспокойная по сравнению с двором «большим», императорским, но все же, по меркам XIX века, очень насыщенная.

К счастью для цесаревны, легкость характера и доброжелательность помогали ей с успехом выполнять большинство светских обязанностей, многие из которых, несомненно, испортили бы менее спокойную натуру. Чего стоили, например, почти ежедневные визиты к свекрови с обязательным выслушиванием малоинтересных новостей о жизни многочисленных родственников и о здоровье болезненной императрицы! Некоторые же из сторон светской жизни вызывали у великой княгини настоящий восторг. Так, она безумно полюбила балы и, по свидетельству очевидцев, могла танцевать «как сумасшедшая» много часов подряд. Это ее пристрастие было хорошо известно в свете, а Александр Александрович, который предпочитал танцам неторопливую застольную беседу в узком дружеском кругу, относился к нему по-разному, в зависимости от настроения: иногда — с ироническим добродушием, иногда — с легким раздражением.

Своей любви к танцам цесаревна не изменяла даже в периоды беременности. Надо сказать, что к исполнению материнских обязанностей она готовилась с большим волнением, прекрасно понимая, что лишь рождение будущего наследника престола позволит ей чувствовать себя спокойно. Больше года прошло в томительном ожидании, и вот в конце 1867 года врачи положительно заявили: цесаревна ждет ребенка. Мальчик благополучно родился 6 мая. Двух мнений о том, какое дать ему имя, быть не могло: конечно, Николай! Это был будущий последний глава Российской империи Николай II. Мария и Александр были вне себя от счастья.

В дальнейшем у них родилось еще пятеро детей. Второй сын, Александр, в 1870 году умер младенцем, не прожив и двух лет, и это горе — второе в жизни Марии Федоровны, — конечно, тяжело отозвалось на ней. Родившийся в следующем году Георгий (Жоржи) рос не очень здоровым и в 19-летнем возрасте заболел страшной по тем временам болезнью — туберкулезом легких. Вскоре после этого врачи заявили, что Георгий имеет шанс выжить только в особых климатических условиях. Специально для великого князя высоко в горах, в селе Абастуман (на территории современной Грузии), был построен небольшой дворец, где он почти безвыездно жил до своей смерти в 1899 году. Через несколько лет после Георгия в семье родилась первая дочь — любимица матери Ксения, в 1878 году — младший сын Михаил, еще спустя четыре года, уже после воцарения Александра III, — самая младшая — Ольга.

Отношения со свекром и свекровью у цесаревны складывались великолепно. Александр II относился к невестке с нескрываемой симпатией, несколько сглаживавшей росшее год от года охлаждение в отношениях со старшим сыном. Дело в том, что цесаревич и его ближайшее окружение превратились к началу 1870-х годов в своеобразный оппозиционный политический кружок. Нет, ни о какой явной критике Царя-освободителя и его деяний, конечно, не могло быть и речи. Но нескрываемое внимание ко всему русскому, противопоставление национальных чувств и устремлений космополитизму двора и аристократии не могли не выглядеть демонстрацией. Стойкую неприязнь цесаревич испытывал к Германии (особенно — к Пруссии) и находил в этом полное понимание жены. К Пруссии, отторгнувшей после войны 1864 года у родной ей Дании часть территории — Шлезвиг и Гольштейн (правда, населенные в основном немцами), та испытывала устойчивую нелюбовь. Напротив, император буквально обожал своего родственника, прусского короля и германского императора Вильгельма.

Была еще одна проблема, крайне осложнявшая взаимоотношения отца и сына. Последние полтора десятилетия перед смертью Александр II вел настоящую двойную жизнь. Страсть к молодой княжне Екатерине Долгоруковой привела к тому, что у императора появилась вторая семья, а после смерти законной жены в 1880 году он, едва выждав минимальный срок траура и не обращая внимания на негодование родни, женился на своей возлюбленной. Брак был морганатическим, и это означало, что новая жена и ее потомство не могут претендовать на трон, но и без того натянутые отношения цесаревича с отцом оказались обострены до предела. К тому же по столице стали курсировать слухи, что император собирается короновать «Катю». Все это время Мария Федоровна, оставаясь на стороне мужа и разделяя его чувства, играла роль своеобразного «буфера», пытаясь, насколько возможно, сглаживать и смягчать конфликты.

В еще большей степени напряжение в семье росло и из-за настоящей «охоты», которую в конце 1870-х годов развернули на русского монарха террористы-народовольцы. Несколько дерзких покушений закончились для них неудачно. Настоящая же катастрофа разразилась 1 марта 1881 года. Смертельно раненный бомбой Игнатия Гриневицкого, Александр II через несколько часов скончался. Боль, тревога, негодование и чувство тяжелейшей ответственности сопровождали первые месяцы жизни Александра III и Марии Федоровны в новом качестве. Но постепенно все улеглось, и в 1883 году в Москве, как никогда торжественно, прошла коронация. Нужно было осваиваться с новыми обязанностями.

Предчувствие счастья

Как ни оценивай тринадцатилетнее царствование Александра III, невозможно отрицать того факта, что в жизни страны это время стало столь же неторопливым и спокойным, как и сам самодержец («период летаргического сна», говорили недруги режима). В другом же, личном, измерении для Александра и Марии это время стало счастьем, которое, казалось, должно длиться вечно. Оно не было беззаботным, но оно было — чего же еще желать? Внешне в их жизни изменилось очень немногое. Император оставался подчеркнуто, до аскетизма, скромным в быту, и в этом не было никакой позы. Они очень тосковали друг без друга, когда приходилось расставаться, поэтому старались делать это как можно реже и, будучи в разлуке, ежедневно писали друг другу. Опубликованная недавно А.Н. Бохановым и Ю.В. Кудриной переписка супругов за это время сохранила нам много трогательных свидетельств их влюбленности, ничуть не растерявшей с годами своей свежести и силы.

Познакомившийся с императрицей на выставке в 1892 году (Мария Федоровна, как и муж, увлекалась живописью) художник А.Н. Бенуа писал: «Одета государыня всегда была очень скромно, без какой-либо модной вычурности, и лишь то, что ее лицо было сильно нарумянено (чего не могла скрыть и черная вуалька), выдавало известное кокетство… Отношения супругов между собой, их взаимное внимание также не содержали в себе ничего царственного. Для всех было очевидно, что оба все еще полны тех же нежных чувств, которыми они возгорелись четверть века назад. Это тоже было очень симпатично».

Об этом — почти безоблачном — периоде жизни Марии Федоровны можно сказать не так уж много. Ее будни были заняты в основном семейными делами, а еще жена императора по традиции много занималась благотворительностью. Ни о каком «политическом влиянии» она и не помышляла. По словам генерала Н.А. Епанчина, «будучи в самых сердечных отношениях с императрицей Марией Федоровной, император Александр III не допускал ее вмешательства не только в государственные дела, но и в служебные, и если бывали с ее стороны хотя бы самые легкие поползновения, он решительно пресекал их». Он очень любил бывать на родине жены, в Дании. «Ему нравилась простая, скромная жизнь, которую вела королевская чета, и его еще более удовлетворяла возможность жить вне стеснений этикета, «по-человечески», как он говорил, — вспоминал генерал Н.А. Епанчин. — Государь делал большие прогулки пешком, заходил в магазины. Его простота, приветливость снискали ему большую популярность в народе».

Спокойную жизнь не смогла надолго омрачить даже случившаяся в 1888 году железнодорожная катастрофа, в которую попал царский поезд (каким-то чудом в числе погибших и раненых не оказалось никого из членов венценосной семьи). Беспокоил же Марию Федоровну старший сын — цесаревич Николай, влюбившийся в Гессенскую принцессу Алису. Ни императрица, ни Александр III не считали этот брак удачной идеей. Но сын, заручившись поддержкой брата царя Сергея Александровича и его жены великой княгини Елизаветы Федоровны (она была родной сестрой принцессы Алисы), стоял на своем. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы внезапно ее не заслонили другие, гораздо более трагические события.

Расставание

В начале 1894 года Александр III неожиданно и тяжело заболел. Врачи поставили диагноз: пневмония. Несколько дней его состояние было почти критическим, и даже когда дело пошло на поправку, тревога за мужа не оставляла Марию Федоровну. Всегда производивший впечатление человека с могучим, даже несокрушимым здоровьем, император буквально на глазах очень сильно сдавал. Ни лейб-медик, добрейший, но не очень способный Густав Иванович Гирш, ни другие врачи, к которым царская семья обратилась за консультацией, не могли установить точной причины резкого ухудшения его здоровья (как выяснилось позже, это была острая сердечная недостаточность). Сам Александр III очень не любил болеть и лечиться и просто игнорировал многие рекомендации медиков. Между тем болезнь развивалась стремительно. В конце сентября царя перевезли на южный берег Крыма, в Ливадию, в надежде на благотворное действие местного климата. Но и это не помогло. Он страшно исхудал, не мог спать и ходить, ужасно мучился от острых болей в груди, сильнейшего отека ног, одышки и слабости. По настоянию Александра III в Ливадию была срочно вызвана Алиса Гессенская — он хотел успеть благословить брак, которого так желал сын.

Мария Федоровна не могла поверить, что надежды уже нет. Произошедшее было таким неожиданным и кошмарным! Она, как могла, крепилась. Все кончилось 20 октября. Многочасовое мучительное угасание мужа Мария Федоровна наблюдала, сидя рядом с ним. В какой-то момент один из врачей обнаружил, что сердце императора не бьется. Близкие потянулись в его комнату. Вот как позже описывал эти секунды граф Сергей Шереметев: «В мыслях промелькнуло: что я увижу? Но увидал то, чего, конечно же, помыслить не мог… Спиною к открытым дверям в креслах сидел государь. Голова его слегка наклонилась влево, и другая голова, наклоненная вправо, касалась его, и эти две головы замерли неподвижно как изваяния. То была императрица. У меня промелькнуло: они оба живы или они оба умерли? Священник медленно и отчетливо читал Евангелие. Мгновенно все вокруг меня зарыдали, и никто не трогался с места». Оказалось, что Мария Федоровна потеряла сознание.

«Я так и не могу привыкнуть к этой страшной реальности, что дорогого и любимого больше нет на этой земле. Это просто кошмар. Повсюду без него — убивающая пустота. Куда бы я ни отправилась, везде мне его ужасно не хватает. Я даже не могу подумать о моей жизни без него. Это больше не жизнь, а постоянное испытание, которое надо стараться выносить, не причитая, отдаваясь милости Бога и прося его помочь нам нести этот тяжелый крест!» Что можно добавить к этим словам императрицы, приводимым в книге ее современного биографа А.Н. Боханова? Конечно, со временем острая боль отступила. Впереди были еще 34 года жизни, и разве могла она предположить тогда, какие испытания еще придется пережить?

На пороге

Влияние матери на старшего сына, столь неожиданно ставшего повелителем громадной державы, поначалу казалось довольно значительным. Но постепенно оно не могло не ослабевать. Мария Федоровна никогда не тянулась к власти, да и не приучена была вникать в политические дела. Когда приходилось о них размышлять, она руководствовалась не какой-либо политической программой, а здравым смыслом и женской интуицией. Это — не самые худшие советчики. Но мир так стремительно менялся, на историческую арену выходили совершенно новые силы, агрессия, жесткость и нетерпимость становились нормой во внутренних и международных делах, а казавшиеся еще недавно незыблемыми устои вдруг начинали колебаться — и рушились!

Ее Ники так недостает суровой основательности отца! Он чересчур деликатен и мягок, чересчур доверяет окружающим, и часто не он руководит обстоятельствами, а они подчиняют его себе. Да и Аликс вряд ли можно считать твердой опорой для мужа. Отношения с невесткой вообще не ладились: слишком разными по характеру были две императрицы. Александра Федоровна, постоянно погруженная в свои сложные, непонятные свекрови переживания, казалась ранимой и в то же время — чересчур холодной и отчужденной.

Сын всегда относился к Марии Федоровне с теплом, участием и заботой, не отказывался выслушивать ее советы, порой прислушивался к ним, но… спокойствия не было. Императрица нередко путешествовала, гораздо чаще, чем раньше, ездила в родную Данию, много занималась делами семьи, особенно близко к сердцу принимая заботы младших детей — Михаила и Ольги. Большой радостью стало рождение в 1904 году у Ники и Аликс долгожданного наследника — цесаревича Алексея. Впрочем, окружающая действительность давала больше поводов для беспокойства, чем для радости. Неудачная война с Японией, революция, политиканство и интриги, распущенность и какая-то дряблость, как будто разливавшиеся в обществе, — все это она воспринимала очень остро.

Летом 1914 года началась война. Поначалу она вызвала колоссальный патриотический подъем, однако вскоре многочисленные внутренние проблемы не только вновь оказались на первом плане, но и чудовищно обострились. Военные неудачи, эпопея с Распутиным, невиданное истощение сил народа, все более агрессивные политические претензии «общества» и катастрофическое падение популярности императорской семьи накалили ситуацию в стране. Последние месяцы перед Февральской революцией Мария Федоровна провела в Киеве. Именно здесь в октябре 1916 года было скромно отмечено 50-летие ее свадьбы.

Получив в начале марта роковое известие об отречении сына от престола, она устремилась к нему в Могилев (там размещалась Ставка Верховного Главнокомандующего). Вновь — который раз в жизни! — ее охватило ощущение страшного горя и бессилия. Она не могла не то чтобы смириться, даже просто понять причины произошедшего.

В конце марта 1917 года императрица вместе с дочерью Ольгой и зятем Александром Михайловичем прибыли в Крым. Вскоре к матери и мужу присоединилась великая княгиня Ксения Александровна. Здесь, фактически под домашним арестом, в полной неопределенности по поводу своей дальнейшей судьбы и — самое тяжелое! — судьбы сыновей и внуков, она прожила целых два года. На смену Временному правительству пришли большевики, затем Крым оккупировали немцы (их предложение обеспечить выезд за пределы России она с негодованием отвергла)… А из Сибири дошли страшные известия о жестоком убийстве родных (она до конца жизни отказывалась им верить, сохраняя надежду на чудо). Ее собственное будущее обсуждалось политиками и дипломатами в Петрограде, Москве, Копенгагене, Лондоне и Берлине, но она не беспокоилась о себе. Лишь уговоры родственников заставили Марию Федоровну согласиться покинуть Россию, приняв предложение английского короля Георга V, в конце концов, приславшего за ней в Крым крейсер.

Лишь несколько месяцев смогла выдержать она в Британии. Отношения со здешними родственниками явно не клеились. Они не могли понять глубины ее горя, она остро переживала свое положение «вынужденной гостьи». Но и переехав на родину, в Копенгаген, Мария Федоровна не испытала никакого облегчения. Племянник, датский король Христиан X, откровенно недолюбливал слишком независимую и привыкшую к уважению тетку, многие датские политики воспринимали ее существование как обузу, чреватую политическими осложнениями в отношениях с Москвой. Единственной радостью была семья младшей дочери Ольги, еще в 1916 году вышедшей замуж за простого офицера Н.А. Куликовского. Особенно тепло относилась она к внукам — Тихону и Гурию.

Тихая кончина Марии Федоровны в 1928 году не потрясла мир. Многие восприняли ее как символ окончательного ухода в прошлое целой эпохи в российской и мировой истории. Однако, наверное, уместнее было бы сказать, что умерла удивительно красивая и сильная женщина.