Батальон

В три или четыре часа ночи мы проснулись от грохота разрывов и стрекотни пулеметов. Сон как рукой сняло. Я сразу уловил: стрельба велась беспорядочно и не перед нами, а как-то сосредоточенно, в двух-трех местах. Особенно справа и слева от позиций батальона.

Слышу звонок.

 

 

У аппарата комбриг.

— Орлов, что там у вас творится?

— Еще не разобрались,— отвечаю.

— Спать меньше надо. Немедленно пулей в роты! И доложить! — приказал Брижинев.

— Конин, ты давай к Ждановскому. Я — к Горбачеву. Быстро разберись на месте и ко мне.

Выскочили из хаты. Темень... Снежный буран слепит глаза. Ни зги не видно. Вскакиваю на лобовую броню рядом с люком механика-водителя Саши Семенова. Одной рукой держусь за пушку. Это очень удобное место. Привык я к нему. Сам видишь хорошо и водителю помощь. У Саши люк, как всегда, открыт. Двигаемся на ощупь: дороги заметены плотно.

Темень и мгла скрывают и противника и наших. Только всполохи разрывов и огненные трассы пуль помогают примерно ориентироваться, понять, кто где.

В голову лезут тревожные мысли. А вдруг гитлеровцы прорвали фронт или ушли? Как держатся танкисты Горбачева? Оказалось, пока мы добирались до него, он уже втянул роту в бой. Самого Горбачева еле нашли. Вскакиваю на его танк.

— Что тут происходит? — кричу во весь голос.— Где рота?

— Комбат, немцы прут навалом, по оврагу и вдоль. Я уже снял один взвод и выдвинул сюда. Стреляем наугад. Прямо в колонну. Подбили только один фашистский танк,— прокричал в ответ Горбачев.

— Рота, рота где?

— Снимаю с позиций. Здесь уже один взвод. Потерь нет.

Ну, подумал, началось... Утром собирались занимать оборону, а пошли в атаку. Этой ночью не ждали, а противник двинул. Думали, что пойдет перед фронтом, а он пошел по оврагам и балкам, в обход. Ну и ну!

К танку подбежал пехотный командир. С ним два бойца.

— Танкисты, братцы, выручайте! Немцы, как шилом, пропороли наш боевой порядок. Перекройте им дорогу вон там,— и показал в темноту.

— А ты кто такой? — спрашиваю.

— Кто, кто? Давай танки, фашисты уходят! Медлить нельзя,— надрывался пехотинец.

— Не боишься танка?.. Тогда садись рядом. Держись за пушку. Показывай дорогу. Бойцов — десантом. Горбачев! — кричу,— оставь в окопах один взвод. С остальными за мной!

Пехотный капитан оказался офицером штаба стрелкового батальона. Энергичный и деловой. В такую темень и метель вел танки одним чутьем. Влезая на броню, я бросил ему:

— Чего тревожишься, капитан?

— Смелого пуля боится, смелого штык не берет. Слыхал прибаутку?..

Включив фары, медленно пробиваемся по снежной целине.

Рев моторов заглушает даже близкий грохот разрывов снарядов. Сидим с капитаном почти рядом. Я слева, он — справа от люка. Прошло минут десять. Вдруг перед нами выросла группа солдат с офицером. Останавливаемся. Соскакиваю с брони. Отхожу в сторону. Представился. Оказалось, командир стрелкового полка послал навстречу нам проводников. Они шли на шум моторов и свет фар головного танка.

Смотрю, что-то нет рядом пехотного капитана. Где же он? Может быть, темнота мешает? Ведь в метре ничего не видно. Окликнул. Ответа нет. Подбегаю к танку. Гляжу, как уселся, так и сидит капитан рядом с люком. Одна рука на пушке. Цепко держит. Не заснул ли, подумал я. Тряхнул легонько — не встает. Подсветили. Видим — мертв капитан.

Вот что сделала шальная пуля. Ударила прямо в сердце. Мириады их носились в ту ночь от беспорядочного огня с одной и другой стороны. Смертей мы видели немало. Всяко бывало. Но эта? Неожиданность ошеломила. «Смелого пуля боится, смелого штык не берет...» — вертелось в голове.

Вживаемся в обстановку. По-прежнему ничего не видно. Снег слепит глаза. Вот и Горбачев с командирами взводов.

— Комбат, рота подошла. Ставь задачу.

— Хорошо. Вот только разберемся немного.

— Смотрите, вон там, вдоль оврага, от Комаровки к Почапенцам ползет сплошная колонна,— показал рукой встретивший нас офицер.— Командир полка приказал мне направить ваши танки наперерез фашистам. В обход рощи, что там впереди.

На какой-то миг порыв ветра отвернул от нас снежный саван. И в темноте предрассветного утра предстала удивительная картина: сплошная серая масса медленно ползет от Комаровки на юг.

Глубокая, заросшая кустарником балка. Ее оба берега покрыты танками, пехотой, повозками, лошадьми — длиннющая, медленно ползущая огненная змея. Из нее огонь, и в нее — огонь.

Пехота, хотя и не удержала эту змею, но обложила плотно. Правда, только с боков. А спереди бронированная голова змеи таранит наш строй. Голова — это танки, самоходки, бронетранспортеры. Они тянут за собой все многокилометровое чудовище. Ясно одно: голову надо отрубить. Она все глубже и глубже врезается в боевые порядки нашей пехоты...

Раздумывать некогда. Обстановка прояснилась.

— Вперед на максимальной скорости! Колонну обгони и ударь по ее голове. Останови огнем и гусеницами... Оставшийся в окопах взвод будет в моем резерве. Как понял? — спросил я Горбачева.

— Есть ударить по голове колонны! Выполняю! — как-то приподнято ответил Дмитрий.

Взял на танк проводников. Подал сигнал: «За мной». Взревели моторы, и с включенными фарами танки Горбачева быстро скрылись в темноте. Метель, метель... Кому ты на руку: гитлеровцам или нам?

С этой минуты начался звездный час нашего Димы.

Только проводил в огонь и темень роту Горбачева, вижу, на танке Ждановского подъехал Саша Конин.

— Комбат, привел остатки роты Ждановского. Что делать?

— Кто позволил снять эту роту? — вскрикнул я.— А если там прорвутся?

— А чего ждать? Противник там не прет. Тут же вон как протаранили. Да и комбриг приказал,— защищался мой зам.

Да, так оно и было. Мы ждали их по всему фронту. А они пошли в прорыв на узких участках: как в щели. Ну, думаю, тем хуже для них. Давить гадов будет легче.

Ждановскому невмоготу. Как же, его друг уже колотит танки и пехоту, а он в окопах сидит. Ждет у моря погоды. Вот с Кониным и примчались сюда, на грохот канонады.

Объяснил ему: рота Горбачева пошла к Почапенцам громить голову колонны. Будет атаковать из-за высоты.

— А ты, Леонид, давай прямо через овраг. Режь на куски.

И второй ротный со своей гвардией тоже пошел творить свой звездный час. Кинулся в жаркий бой, как рыба в воду.

Темна и длинна февральская ночь. Но и у нее есть предел. Забрезжил рассвет. Подступало слегка морозное утро. А с ним и затих буран.

Горбачев и Ждановский в бою. Резервный взвод со мной. Здесь же группа автоматчиков из батальона Вербицкого. Ее командир — старший лейтенант Донец.

Грохот взрывов стал нарастать. Четче просматривается ползущая колонна.

Комбриг запрашивает о делах.

Отвечаю неудачно: «Разбираемся».

— Хватит разбираться, пора и воевать,— гаркнул Брижинев.— Где роты, что творят, какие потери?

— Вторая рота у Почапенцев атакует головные танки и бронемашины. Ждановского снял с позиций. Он атакует прямо через овраг. Потерь нет,— доложил я.

Возле моего танка собрались офицеры штаба батальона. Старший лейтенант Константин Енин уже строчит очередное донесение. Вроде писать еще не о чем, а он строчит. Такой уж порядок. Дает на подпись. Читаю.

— Енин, откуда такие данные?

— Комбат, ночь-то темная была, видно не было. А теперь вон смотри...

— Ладно, подпишу, отправляй.

— Обижаешь, командир. Все поле усеяно.

Я и сам знал: Енин был отличный службист. Прежде чем писать, он побывал у Горбачева. Видел все.

Вскоре и мы в этом убедились. Команда Семенову: «Вперед». Танк резко рванул с места. Со мной офицеры штаба, замы — все командование батальона. Несколько минут — и мы у Горбачева.

Смотрю, танкисты утюжат все, что не сдается. Повозки, двуколки, орудия, штабные машины — все под гусеницы. Патронов, снарядов на все не хватает. Не сдаются — давить.

— Дима, где же танки, где голова? Было же приказано разбить ее.

— Часть танков, бронетранспортеров и машин в балке остановлена. Им хода нет. Убей, комбат, но немного вырвалось. Просочились между Почапенцами и Журженцами на Лысянку. Не успел перехватить,— взволнованно ответил Горбачев.— Догнал колонну, так сразу ротой и врезался в нее. Вижу, идут хитро: впереди танки, самоходки, за ними штабные машины. Далее — пехота. Замыкают один-два танка. Потом опять такой же строй. За ним еще. И только далеко в глубине одна пехота без танков.

— Спасибо. Молодцы, ребята!

— Да не одни мы здесь. Пехота с нами. Артиллеристы прошивают все насквозь. Видишь, «катюши» развертываются,— показал Дима вдаль.— Сейчас начнется...

— Добре, давай жми. Никто не должен вырваться. Главное — танки. Добей их.

— Умрем, но не пропустим. Подкиньте автоматчиков.

— Конин! Взвод автоматчиков к Горбачеву,— приказываю.— Десантом на танках.

Видел я, как тяжело роте Горбачева. Но не унывает ротный. Всего одна просьба у него: «Подбрось автоматчиков». Таков наш Дмитрий. Ну что ж, здесь вроде все наладилось.

Однако мы не всё знали. Да и не положено было. Каждому свое.

...Оказалось, параллельно с этой колонной из района Хильков на Журженцы прорывалась еще одна. Против нее и встал наш второй танковый батальон. Его командир — мой друг майор Алексей Каратаев.

Для него такой ход гитлеровцев тоже оказался внезапным. На узком участке враг протаранил его боевой порядок. И началась такая же кутерьма, как и здесь.

Комбриг и штаб бригады знали больше нас. Им и карты в руки. Руководят твердо. По радио и машинами шлют приказы, распоряжения.

Нам тоже. Из штаба бригады прибыл капитан Георгий Умнов. Вынул карту.

— Вот сюда, Николай, комбриг приказал перебросить одну роту,— показал на карте Умнов,— надо помочь Каратаеву. Еле держит немцев. Полчаса— и быть там.

Легко сказать: полчаса. А вот кого и как? Горбачев громит голову колонны. Там сейчас самое пекло. Трогать нельзя. Только если Ждановского? Четыре тридцатьчетверки не рота, но все же...

А Ждановский в своей стихии. Ему бы только в бой. Как всегда, его танк впереди. Давит, крошит. В борт влепил самоходке. Все, что на пути,— под гусеницы, под пушку, под пулемет. Дорвался Леонид. Ему мало Сталинграда, Курской битвы, Днепра. Да, ему мало. Его натура не для тишины и спокойствия. Так будет до конца войны. Он и сейчас герой. Узаконят же его в этом высоком звании только в апреле сорок пятого на венгерской земле. Там он совершит подвиг из подвигов. Еще один из плеяды Героев нашей славной 27-й гвардейской.

Надеваю шлем. Вызываю по рации Ждановского. Не отвечает.

— «Орел-1», «Орел-1» — надрываюсь я.— Выйти из боя! Сбор у моего танка — на серию красных ракет. Как понял?

Ответа нет. Время уходит. Как быть? Сердце щемит. Не случилось ли с Лео­нидом чего?

Рота примерно в километре от нас хорошо видна. Носятся танки по снеж­ной целине, изрыгают огонь.

Решил сам махнуть на танке в роту. Но тут подходит Умнов.

— Николай, позволь душу отвести. Я быстро. Туда и обратно. Мигом. Ра­зок стрельну, соберу роту Ждановского и к Каратаеву,— ласково так просит.

Это он умеет. Отказать нельзя. Под Сталинградом он много раз был в тан­ковых атаках. Бой любил.

— Ну что же, жми к Ждановскому. Да не увлекайся. Комбриг голову сни­мет. Понял?

С завистью смотрю вслед Умнову. Не успел тронуться, открыл огонь. Настре­лялся и роту вытянул из боя. Задачу выполнил...

Повел он танки на Хильки, к большо­му Байкову полю, что между Комаровкой и Хильками. Там, на открытом снежном поле, с надеждой на прорыв мечутся главные силы второй колонны врага. Рвутся на Лысянку. Там их ждет армада своих танков.

Но тщетно, и этой колонне скоро ко­нец.

Ждановский немного, но помог Кара­таеву и стрелковым частям.

Вот и стало совсем светло. Метели как не было. Стих ветер. С востока вы­свечивает кромка солнца. Все стало понятней и зримее. Не успел отправить Ждановского — команда из штаба бригады: «Срочно идти на помощь Вер­бицкому. Все, что можно перебросить,— к нему». Из штаба сообщили, что на его батальон из района Хильков вышла огромная колонна пехоты и артиллерии. Есть и танки. Вот-вот сомнут его ав­томатчиков. Опять задача: кого по­слать? Рота Горбачева на главном на­правлении расправляется с головой колонны. Ждановский повел свои тан­ки к Хилькам на помощь Каратаеву.

А помочь Вербицкому надо. Ведь его автоматчики — в первом бою, необ­стрелянные. К тому же его батальон прикрывает Журженцы. Там команд­ный пункт 27-й армии. Ясно. Медлить нельзя. Есть взвод в резерве. Подаю команду: «За мной!» Курс на батальон Вербицкого.

Десяток минут — и мы у цели. Возле одного из окопов вижу Гришу Вербиц­кого. Не отрываясь от бинокля, подает команды. Гриша сам не свой. Ему труд­но с новобранцами.

— Николай, выручай! Ставь вот здесь заслон. Одна рота сейчас пойдет в контратаку в обход рощи. Поддержи огнем!

— Зачем заслон? Будем атаковать,— говорю я.— Фашисты уже в агонии. Теперь только в атаку!

Оглянулся, а танки уже бьют из пу­шек и пулеметов. Пошли в атаку. С ними автоматчики десантом. Часть гит­леровцев откололась и метнулась в сто­рону, на поле. Это как раз то, что нам нужно. Пошли молотить пулеметами, осколочными и бронебойными. Все под уничтожающий огонь. Развернись, рука...

Танки, набирая скорость, быстро оторвались от пехотного батальона. Снежная пыль летит из-под гусениц. Минометчики Вербицкого легким огоньком сопровождают танки. Любо смотреть.

Но перестарались, увлеклись мои хлопцы. Из-за небольшой редкой рощи, слева и сзади от наших машин выскочили на пригорок три фашистских танка. Держат курс в тыл нашей тройке. Вот-вот накроют огнем. «Все! Сгорят ребята»,— стучит в голове.

Что же делать? Надо самому перерезать им путь. Быстро к танку. Семенов без команды завел мотор. На ходу прошу Вербицкого поддержать чем может. Только вышел на прямой выстрел, как вижу, один за другим горят два фашистских танка. В третий вложили и мы.

Оглянулся. Слева в километре от меня противотанковая батарея. Она и отличилась. Дело-то общее, спасибо им.

Вдруг главная колонна отвернула от Вербицкого, метнулась к западу, в обход Журженцы. Ну, подумал я, прорвутся проклятые. Чем преградить? Откуда же их столько прет?

А гитлеровцы, подминая, нет, не нас, а идущих впереди, жмут через горы трупов своих, мечутся в ужасе по всему полю, давят друг друга. Опьяненные надеждой и шнапсом. Смерч огня косит их отдельные скопления. Поле усеяно плотными разрывами. Вот и залп «катюш». Неповторимое зрелище! Так им и надо. Десять дней назад говорили им: сдавайтесь, жить будете. Так нет же! Сталинград не пошел впрок. Теперь новая расплата. И поделом.

Решил было Ждановского перебросить от Каратаева сюда, к Вербицкому. Однако опять неожиданность, но приятная. Видим, навстречу нам и наперерез метнувшейся от нас колонне мчатся в снежном вихре красавцы тридцатьчетверки. Не взвод, не рота, а 20— 30 танков. Это оказались танки из корпуса армии Ротмистрова. Фашистам деваться некуда. Вот она, настоящая и последняя их агония. Уже нет сплошной колонны, развалилась она, раскорежена. На поле только отдельные мелкие группы. Но не сдаются. Значит, надо добивать.

Танкисты ведут машины по Байкову полю, как по плацу. И наша тройка с ними. Мой батальон разбросан. Горбачев еще у Почапенцев. Обстановка там тяжелая. Откуда-то вынырнули еще танки противника. Вместе с пехотой и артиллеристами наши с трудом сдерживают натиск.

Ждановский в батальоне Каратаева. Там брешь закрыли. Колонна отвернула в сторону. Обстановка утряслась.

Погода окончательно установилась. Как будто и не было ночной бури. Все ярче высвечивает солнце. Вокруг белизна, а в ней искореженные повозки и машины, орудия, танки врага. Здесь дело идет к концу.

Мечутся только отдельные группы пехоты. Не хотят сдаваться.

И вдруг, о чудо: из-за пригорка вырвались сотни две или три казаков. Ко всему мы были готовы, но к этому?.. В снежной пыли, с шашками наголо, галопом, развернутым строем мчатся кавалеристы. Красиво, опережая друг друга, взахлест и наотмашь рубят бегущих.

— Ну дают,— восторгался Вербицкий.— Как на учении!

Казачки раз зашли, потом еще раз и еще... Оказалось, они из 5-го кавалерийского корпуса генерала А. Г. Селиванова. Застоялись в ближних перелесках.

Удар танкистов и пехоты, а потом молодецкая конная атака селивановцев поставили крест над хильковской колонной.

Сабли, сабли... они до сих пор в моих глазах. Храбрость казаков, отблеск металла, стремительность атак, залихватский крик «ура!» — все это неизгладимо в памяти, хотя танковая атака мне ближе к сердцу.

Отдал команду начальнику штаба собрать все танки, кроме роты Горбачева. Надо идти к нему. Он в самом пекле. На прощание обнялись с Вербицким. Радость-то какая! Батальон выдюжил. Не без потерь, конечно.

Гриша Вербицкий идет от Сталинграда. Был взводным, ротным. Помню, гнали мы гитлеровцев от Полтавы к Днепру. Бригадой пошли в глубокий рейд по тылам отступавших. Перерезали шоссе Полтава — Кременчуг. Он с батальоном был в самом пекле. После жестокого боя Григорий попросился у комбрига заскочить в свою родную деревню. Она в пяти километрах от нас. В ней оставались мать, отец, сестры. Он ничего о них не знал.

Комбриг отпустил. Вскоре вернулся Григорий.

— Деревню узнал только по печным трубам, фашисты ее спалили дотла. Родичей никого нет. Пустая деревня,— печально доложил Григорий.

Брижинев и все мы утешали его как могли. И снова в бой. Надо было гнать фашистов за Днепр...

Вот и команда комбрига. Он требует отправить танки против колонны, идущей на Почапенцы. Там сейчас Горбачев. Только что Хромцов доложил: «Танки собраны». Вместе с Ждановским мы помчались через северную окраину Журженец к Почапенцам. Здесь еще фашисты рвутся к Лысянке. Правда, монолитной колонны уже нет. Отдельные части, есть — сильные. Но они последние. Подъехал Горбачев. Черный, весь в копоти, волосы выбились из-под шлема. Глаза горят. Вижу, он не на танке, а на самоходке. Да какой? С оторванным наполовину стволом пушки...

— Мать честная, как это угораздило тебя, Дмитрий?

— И сам не знаю, мой танк подбили еще на рассвете. Пересел на самоходку. Только врезал кое-кому, как слышу: «Хрясь!» — выглянул — полствола нет. Да ничего, комбат, мотор тянет, гусеницы крутятся.

И снова Дмитрий Горбачев бросился в бой...

Фашисты надеются еще на спасение. От пленных узнали многое. В голове под прикрытием танков кучкой шли офицеры, не успевшие удрать из «котла» на самолетах. Глубже по колонне их почти не было. Ночью солдатам выдали по нескольку порций шнапса. На храбрость не надеялись, затуманивали головы. Солдат уверяли — они идут дорогой жизни. Десятикилометровый бросок — и они, мол, спасены. Их ждут в Лысянке.

— Солдаты рассказывают,— продолжал замполит капитан Созинов,— что их начали строить в колонны еще с вечера. Всех тяжелораненых пристреливали, с собой приказали ничего не брать. Многие генералы и офицеры еще раньше сбежали из «котла» на самолетах.

Подходим к группе пленных. Жалкое зрелище. Грязные, оборванные, обмотанные тряпьем и истощенные, как загнанные волки.

Вокруг на сколько охватывает глаз видно, как наши войска добивают разрозненные вражеские группы.

Горбачев по радио доложил: «Преследую танки и бронетранспортеры. Поддержите огнем. Я в километре от Почапенец. Смотрите ракету красного цвета».

— Идет тебе на помощь Ждановский,— отвечаю я.

Даю команду Семенову двигаться. Мчимся по снежному полю. Отличная видимость. Вот мы и в центре побоища. Вокруг искореженные танки, машины, повозки. Везде трупы фашистов, лошадей. Нет и в помине той многоверстовой ночной змеи. Ее тело к утру было рассечено на отдельные части. Сейчас же кругом только никем не управляемые разрозненные мелкие группы. Последнее издыхание.

Смотрю, что-то мои ребята больно оживлены. Особенно Семенов.

— Товарищ капитан, так и воевать разучимся. Все в бою, а мы наблюдаем. Стыдно будет в глаза смотреть танкистам,— давил Саша на меня.

Азарт Семенова передается всему экипажу: «Ну как, мол, не ввязаться в дело?!»

Помог случай. Продвигаемся на ракету Горбачева. Видим, слева метрах в трехстах от нас рота фашистов. Запустили в дело оба пулемета — спаренный и курсовой. Стрелок-радист дорвался до огня. С ним рядом за рычагами Саша Семенов. Тоже сияет. Рот до ушей. Люк открыт. Ему все нипочем.

Любил он ходить в атаку с открытым люком. Ухарство? Да нет же! Просто отвага. Люк открыт — воздух, простор и обзор. Даю команду догнать удирающих. Семенов только и ждал этого. Решили не стрелять, а брать живьем. Обошли фашистов справа. Отрезали им путь в овраг с кустарником. Теперь не спрячутся. И вот эти хлюпики перед нами. Семенов выскочил из танка. Начал строить. Их десятка два. Загнал на броню. Пригрозил: «Сидеть».

Внезапно подкатил комбриг. И пошел крыть почем зря.

— Ты что здесь вытворяешь? Делать нечего, что ли? Управляй ротами, а не гоняйся за каждым пехотинцем,— шумел Брижинев.

— Батя, прости промашку. Не утерпел,— как можно нежнее попросил я.

— Ну смотри мне, Орел. Повторится — всыплю по первое число.

Знали мы своего Батю. Это он сгоряча, для профилактики припугнул. Ведь в душе добрый человек.

И тут совсем не к месту встрял в разговор начальник штаба батальона Хромцов.

— Да ты только посмотри, комбат. Пленные-то с автоматами и ножами. На поясах гранаты. Их же целый взвод. Запросто могли тебя с экипажем под орех разделать...

Хромцов зла нам не хотел, он просто был удивлен. Как же это так — пленных много, вооружены до зубов и не шелохнутся.

Пока мы возились с пленными, Ждановский и Горбачев добивали последнюю группу гитлеровцев у самых Почапенцев. Правда, немного все же упустили. И вот же народ — страшно переживали. Даже кляли себя за это.

Конечно, в той сложной обстановке, свалившейся на их плечи, кто-то и проскочил. Но уверен в одном — прорвалось мало. Ибо все, кто не сдавался, полегли. Сколько? Тогда еще не знали. Но знаем сейчас — пятьдесят пять тысяч. В плен взяли больше восемнадцати тысяч. Вот так-то! К середине 17 февраля наступило затишье. Особое, Корсунь-Шевченковское, неповторимое и ошеломляющее.

Поступает команда: собрать батальон в районе Почапенцев. По радио ставлю задачи ротным. Хромцов со штабом выехал вперед. Надо подобрать место, встретить, установить связь. Маленький штаб, а дел...

Ровно в 14.00 прибыл комбриг. С ним его заместители, офицеры штаба бригады.

— Ну вот, кажется, и все. Молодцы! Поработали на славу. Орлов, постройте гвардейцев! — приказал Брижинев.

С радостью выполняю команду. А сердце щемит. Сколько же не встанет в строй славных молодых головушек...

Вместе с комбригом обходим строй батальона. Вот они: простые, мужественные, порохом обвеянные лица. Красивые и счастливые. Еще совсем юные хлопцы. Им по двадцать с небольшим. Уставшие, несколько часов подряд смотревшие смерти в глаза. И победившие!

На правом фланге капитан Конин. Рядом с ним замполит Созинов. Здесь же начальник штаба и его офицеры. Ждановский и Горбачев во главе своих рот, зампотех капитан Бушуев с ремонтниками замыкают строй.

Костя Енин на ходу заполняет бумаги. Крестик — нолик. Крестик — нолик. Подсчитывает. Больше крестиков, значит, потери небольшие. Есть раненые. Еле стоят, но строй не покидают. Комбриг жмет руки, обнимает, благодарит. Для каждого находит свое сердечное слово. Особенно благодарит Ждановского и Горбачева.

Он поздравил всех с завершением разгрома окруженной Корсунь-Шевченковской группировки гитлеровцев. Добро отозвался о танкистах Каратаева и автоматчиках Вербицкого.

— Только что представили к награде одного автоматчика-новобранца,— сказал Брижинев.— Из автомата уложил генерала. Да непростого. Аж самого командира окруженного корпуса.

Вот вам и новобранцы! Выстояли в особо тяжелом историческом бою. В конце встречи комбриг приказал:

— Отличившихся представьте к награде. Никого не забыть. Всем по заслугам. И не тяните с этим.

Затем сказал и начальник штаба бригады полковник Крыгин Михаил Дмитриевич:

— Организуйте хороший отдых, готовьтесь к новым боям. Отдайте почести павшим. Сообщите об их подвигах родным.