Карр, карр, карр...»— донеслось из лесу воронье карканье, когда мы подкатили к пустовавшему дому — кордону заповедника на реке Егеревке, и Володя Орлов заглушил двигатель мотоцикла.
— Ишь, раскаркались,— сразу же насторожился он.— Не тигр ли? Олени здесь по кустарникам бродят. Мог поохотиться.
Для меня это был последний день пребывания в Лазовском заповеднике, и я мысленно поднапряг себя: вдруг, как говорят охотники, «счастье накопилось» и сейчас-то желанная мне встреча с хозяином тайги произойдет?
Кордон «Канихеза» был самым ближним к поселку Преображение, где находится лесничество заповедника. От поселка к нему и пешком можно было дойти часа за два. Но тигры в его окрестностях появлялись, и это было известно лесникам.
Мы не стали терять понапрасну время. Володя подкатил мотоцикл к крыльцу, забежал в дом, проверил, все ли там нормально, извлек из рюкзака и собрал двустволку, опоясался патронташем, и мы зашагали вверх по распадку.
На севере Сихотэ-Алиня еще лежали снега, буйствовали метели, а здесь, в Приморье, склоны сопок были по-весеннему темны. Снег стаял, под ногой шуршал прошлогодний лист, и о прошедшей зиме напоминали лишь до сих пор не растаявшие голубоватые наледи да промерзшие до дна ручьи — ключи, как их здесь называют. По чуть размякшему льду одного из них, стараясь не поскользнуться в резиновых сапогах и ступать как можно тише, мы вошли в таежную чащу. Вековые ильмы, кедры, дубы, липы обступили нас, и на какой-то миг мы почувствовали себя пигмеями, вступившими в огромный храм природы. Однако воронье не переставало будоражить тишину, заставляя не терять осмотрительности, быть начеку.
Вороны Приморья в отличие от европейских серых собратьев черны, как грачи. И поведением от всем известных своих товарок несколько отличаются. Не засиживаются на городских свалках и помойках, а кружат над побережьем и тайгой, высматривают и сопровождают хищников, питаясь остатками их трапез. Эту особенность ворон хорошо знают охотники и лесники заповедника, нередко по их голосам отыскивая в чащобе давленку — остатки тигриной добычи, порой еще свежую и вполне пригодную для употребления в пищу. Вполне возможно, что и мы могли наткнуться на давленку, но мне, конечно, хотелось увидеть тигра.
... В Лазовский заповедник я попал три года назад, привезя на преддипломную практику сына, учащегося лесохозяйственного техникума. Вот тогда-то и возмечтал заполучить собственного исполнения фотографию хозяина тайги. Правда, с детства еще застряло в мозгу вычитанное в книгах Арсеньева предупреждение старого Дерсу Узалы. Помните, как сказал он однажды? «Наша так говори. Такой люди, который никогда амба посмотри нету,— счастливый. Его всегда хорошо живи... Моя много амба посмотри. Один раз напрасно его стреляй. Теперь моя шибко боится. Однако моя когда-нибудь худо будет». И ведь верно, худо закончилась жизнь Дерсу... Но я не суеверен и, оказавшись в этом заповеднике, многие километры пройдя по тигриным следам, просто не мог не мечтать о том, чтобы встретить в тайге этого умного и осторожного хищника.
Навсегда отпечаталось в памяти удивление, когда совсем неподалеку от дачного поселка на лесной тропе при входе в заповедник я увидел крупные, очень отчетливые и совсем свежие следы самой большой в мире кошки. Подумалось: доведись наткнуться на них казакам самого Арсеньева, переполошился бы весь отряд. А две молоденькие сотрудницы, направлявшиеся заниматься научными наблюдениями в заповедник, не то что, как говорится, и бровью не повели, но и не побоялись прихватить с собой детей-школяров.
Галина Салькина, главный специалист по тигру, показала мне дерево, где зверь оставил пахучую метку ( от дерева и впрямь пахло кошками), затем характерные разбросы земли в местах туалета. Своих подопечных она знала не в лицо, а по следам, отпечаткам лап. В то время на небольшой сравнительно территории заповедника постоянно обитало от восьми до одиннадцати тигров, и за многие годы ни сотрудникам заповедника, ни местным жителям, соседям по территории, звери не причиняли вреда.
Однажды, рассказывала Салькина, их фотограф Володя Мезенцев собирался поснимать оленей в бухте Сяочингоу. Устроился на берегу в крохотной палатке-засидке, а вместо оленей в бухту возьми и приди целое тигриное семейство: тигрица с двумя годовалыми тигрятами. У фотографа же вся защита фальшфейер — сигнальная ракета, которую можно держать в руках. И ни одного человека на многие километры вокруг. Парень холодным потом покрылся, но спуск фотоаппарата несколько раз все же рискнул нажать. Теперь есть фотографии, где видно, как напрягшаяся тигрица смотрит пристально в объектив аппарата, а сами снимки отлично подтверждают, что не причини зверю зла — и он тебя не тронет. Постояв так несколько секунд, показавшихся фотографу вечными, тигрица обошла палатку и увела в тайгу тигрят.
Как было нам с сыном, после таких разговоров с женщинами, совсем безоружными, не рискнуть и не отправиться незнакомой дорогой сквозь тайгу к бухте Сяочингоу...
Тогда стояла тридцатиградусная жара. Под пологом леса было влажно и душно, как в бане. Иногда я раздевался и залезал в ямы с ледяной родниковой водой, которые, по всей вероятности, нарыли кабаны. Теряя тропу и вновь находя ее по затесам на стволах деревьев, мы здорово намучились, пока наконец-то не вышли к морю. И так ему обрадовались, что перво-наперво решили искупаться. А когда, наплававшись, выбрались на берег, то рядом с нашей одеждой на песке увидели свежайшие отпечатки тигриных лап. Как выяснилось впоследствии (это установила Салькина по следам), тигр сопровождал нас до моря, а затем обошел вокруг избушки и вернулся той же дорогой. Вот какие тигры жили в заповеднике...
Господи, думал я, балансируя теперь на скользких наледях, перебираясь через поваленные деревья и подходя все ближе к тому месту, где все еще переругивались вороны, — что за прекрасные были времена! В бухте Сяочингоу, не раз наведываясь, я провел в то жаркое лето несколько дней. Сфотографировал там семейство пятнистых оленей, выходивших на берег моря посолоноваться, поесть морской капусты. Видел белогрудого медведя, залезшего на дерево и лакомившегося кедровыми орешками, два раза встречал на скалах горалов — все редких, охраняемых в заповеднике животных. Но с тигром мне не повезло, так и не довелось его тогда повстречать.
На территории СССР, нашей бывшей страны, обитали тигры двух подвидов. Туранских тигров, живших в Средней Азии и на Кавказе, уже нет. Истребили полностью в советское время. Но амурскому, или уссурийскому, повезло: спохватились вовремя. К 1947 году, когда был объявлен полный запрет на добычу амурского тигра, зверей этих оставалось не более трех-четырех десятков. С тех пор численность их возросла до двухсот, и в газетах запестрели заметки: не может ли быть опасным для человека этот тигр? Уж больно много он жрет, а зверья в тайге становится все меньше, вот, мол, и придется ему нападать на собак и скот, а там идо человека может добраться. Исподволь, значит, подводили к тому, что пора бы и за охоту на зверя браться, но до злостного браконьерства все-таки дело не доходило.
Но времена, увы, меняются. Ныне Дальний Восток зримо демонстрирует преобразующую силу реформ. Открылись границы с Японией, Южной Кореей и Китаем, и вот уж импортные машины заполонили улицы дальневосточных городов, а во Владивостоке появилась первая в нашей стране автосвалка. Хлынула из-за кордона аудио-и видеотехника, джинсы и кроссовки, пуховики, а в «Вечернем Владивостоке» замелькали объявления: «Куплю шкуру тигра. Или меняю на иномарку».
«Экономические реформы» поставили на грань исчезновения все наше ценное, краснокнижное зверье. Поплыли за границу оленьи панты, медвежья желчь, шкуры, и за несчастных тигров взялись. В Индии, говорят, очень ценятся усы этого хищника, владение которыми дает якобы неограниченную власть над женщинами. В Корее и Китае, только дай, все мясо и кости переведут на напиток, делающий, как считается, человека безумно храбрым. За когти, сердце, желчь — особая плата. А за половой член, как не постеснялся сообщить своим читателям «Коммерсант», там готовы платить золотом: грамм за грамм.
Василия Сергеевича Храмцова, директора заповедника, я застал не совсем здоровым. Прошлой осенью, после того, как он взял с поличным команду судна-катамарана, охотившуюся в заповеднике на пятнистых оленей, занесенных в Красную книгу, на него организовали покушение. Полупьяные бандиты дважды пытались сбить машиной, когда ходил он к колодцу за водой. Потом «спешились» и избили неугомонного защитника зверей до потери сознания.
Почти два месяца пришлось лечиться, но на одно ухо он оглох: слух уже не восстановить. Сельчане помогли задержать бандитов, вскоре должен состояться суд, но адвокаты уже крутят, подбирают им статьи помягче.
— Кабана нет, изюбра совсем не стало: повыбили, — пожаловался Храмцов.— Браконьерство возросло. Цены аховые, продуктов в магазинах нет, вот и берутся за ружья даже те, кто в тайгу раньше разве что за ягодой ходил. С тиграми плохо. Прежде, если их стреляли, мы потом хоть останки находили. Либо наши лесники, либо охотники о том говорили. В этом году такой информации не поступало. Точно знаю, да только с поличным пока взять не смог: на тигриных тропах в заповеднике ставят петли, а рядом — капканы! Вначале зверь головой в петлю попадает, а как биться начнет, пытаясь вырваться, тут уж и лапой встревает в капкан. Нашли мы одно место такое. Шерсть кругом, а капкан самодельный, но в заводских условиях изготовлен. Берут, значит, тигров полностью и «черным ходом» через границу — в Китай, Корею или куда-то еще. Очевидно, люди нужные есть, помогают переправить. Слухи ходят, что уже семь красавцев загубили, и не понимают, что частицу родины, драгоценное богатство ее за доллары продают...
— Галина Салькина, no-женской логике,— мягко сказал директор,— не выдержала и о всех безобразиях этих жалобу президенту Ельцину направила, но ответа нет и нет. До тигров ли ему теперь? Совсем недавно неподалеку от села Киевка нашли двух мертвых тигрят. Видели будто вначале их с тигрицей, а потом она куда-то пропала. Не может тигрица детенышей бросить, значит, погибла. Скорее всего и ее подстрелили...
Грустно и тяжко было мне слушать Василия Сергеевича, ведь, следя за прессой, я знал, что «тигровая лихорадка» охватила не только заповедник, но и всю тайгу Приморья и Хабаровского края.
«...В Пожарском районе близ поселка Светлогорье неизвестными застрелены тигрица и два тигренка, туши зверей найдены без шкур. ... Задержан охотовед, везший в дровах шкуру тигра, возбуждено уголовное дело. ... Военные застрелили тигра из машины.... На пароме отобрана шкура тигра у инженера, пытавшегося переправить ее через границу»...— это выдержки из газет. И как логическое завершение этой преступной вакханалии — сообщение, появившееся в газете «Труд»: близ таежного поселка тигр насмерть задавил охотника.
О нападении тигров на человека не слышно было более двадцати лет. «Охотник был опытный,— сообщалось в заметке,— знал тайгу как свои пять пальцев. Скорее всего он надеялся достать «матрасовку», так на местном жаргоне называется шкура тигра, за которую дельцы, не торгуясь, отдают автомобиль-иномарку, хорошо приплачивая сверху». Что ж, если так, то и жалеть браконьера нечего, получил свое, должен же был хоть один тигр за своих сородичей постоять. Но опасно браконьерское дело еще и тем, что при неудачной охоте остаются подранки, а это, уже проверено, ведет к появлению тигров-людоедов.
После разговора с Храмцовым я решил наведаться в бухту Сяочингоу. Уж если не тигра увидеть, то хотя бы на знакомые места посмотреть. Сын теперь работал лесником в заповеднике, и мы отправились уже не безоружными, как прежде, а с двустволкой. Наступили новые времена в заповеднике.
По прежнему приезду запомнилась мне чистота и уют избушки, поставленной работниками заповедника на берегу моря. Печь, нары, крохотный столик — все, как в охотничьем простецком зимовье. На окнах висели белые занавески, всегда стояла на полке чистая посуда матрацы с подушками укрывали добротные одеяла. Иным увидел жилье лесников и научных сотрудников на этот раз. И тут оставили недобрые следы браконьеры. Выбили стекло в окне, пустили на тряпки занавески, сожгли лавочку и стол перед домом, за которым можно было пообедать в теплую пору. Изрезали ножом стол в избе, расписавшись и намекая, что пустили они на обед оленя-цветка, как еще называют пятнистого, действительно очень красивого летом оленя.
По дороге к бухте ни одного тигриного следочка не заметили. Два дня ходили по окрестным сопкам, вспугивая небольшие стада оленей, и лишь однажды на перевале приметили на снегу тигриный след. Тигр подходил к согнутому дереву и то ли чистил о него когти, то ли лежал, отдыхал на покатом стволе. В коре остались тигриные ворсинки, и несколько волосков я взял на память. Но был здесь тигр давно, след в снегу затвердел и оплавился, так что надеяться на встречу было нечего. Наставало время прощаться, как с заповедником, так и с надеждой сделать «портрет» тигра. Однако в последний день сын предложил: «Сходим на Канихезу».
…Вороны перестали каркать. Словно сговорились. Как в рот воды набрали. Молчат да и только. Владимир, обернувшись ко мне, разводит руками и продолжает идти по покрывшемуся водяной пленкой голубоватому льду ключа. Слышно, как подо льдом, меж камней струится вода. Впереди мы замечаем промоину, около нее чьи-то следы. Так и есть, тигр! Следы свежайшие. Тигр сошел с берега, подошел к промоине, опустил к нее морду, должно быть, попытавшись пить, а может, просто из любопытства. И ушел. Следы пропали. Но Вова тянет меня на берег. Там среди елей что-то желтеет.
Остались от козлика рожки да ножки, вспоминается мне детская песенка. На земле лежат рыжие ножки оленя с черными копытцами, а кругом — оленья шерсть.
— Это он, прежде чем съесть, стрижет на олене шерсть,— всерьез уверяет сын. Не маленький, знает, два с лишним года уже в заповеднике. Но я о подобной способности амурского тигра слышу впервые. А где же давленка — остатки мяса, скелет? Давленки нет. То ли тигр унес добычу с собой, то ли кто-то успел побывать здесь до нас. Не зря же кричали вороны.
Еще с полчаса мы поднимаемся по ручью в горы, пока не натыкаемся на следы. Но это уже следы не тигра, а зверя посерьезней. Два человека спустились с обрывистого склона и так же, как и мы, идут вверх по льду. Следы свежие, но насколько раньше они здесь прошли — сказать трудно. Владимир нервничает, рвется вперед, хочет догнать нарушителей, но их двое, а у нас всего лишь одно ружье. Неравны будут силы, ведь браконьеры ходят не иначе как с нарезными карабинами, а то и с автоматами. Да и время к вечеру, пора возвращаться. На этот раз я понимаю, что предстоит проститься с мечтой сфотографировать тигра в таежных дебрях. Но радуюсь тому, что видел свежие его следы. Живут еще звери в заповеднике.
Вечером, в гостевой комнате лесничества, мы встречаемся с только что вернувшимся из маршрута биологом Сергеем Хохряковым. Ростом он невысок, бледноват лицом, но среди сотрудников заповедника прославился как неутомимый ходок, скалолаз, преследователь браконьеров, борец за правду и самый большой специалист по горалу — горному козлу.
Горалы избрали для себя жизнь на горных кручах. Никакой хищник им там не опасен, кроме, понятно, человека с ружьем. Уверенный в своей недоступности, горал, застыв на острие скалы, может спокойно наблюдать за судном-катамараном, подплывающим к самому берегу. Откуда простаку-козлу знать, что сейчас из боевого карабина по нему будет открыт беспощадный огонь. И это не выдумка, огонь открывают. Хохрякову однажды довелось видеть такое.
Горалов на земле всего несколько сотен осталось. И биолог, хотя и живет, как все научные сотрудники ныне — в бедности, кажется, за своих любимцев готов жизнь положить. В двадцатикратный бинокль увидел он лицо стрелка, что стрелял по горалу. Запомнил и лицо капитана пиратского катамарана и, не пожалев ног, бросился в поселок, поднял милицию, пограничников, представителей власти, чтобы с поличным взять нарушителей, но не удалось с поличным...
Не оказалось на судне ни карабина, ни мяса горала, ни стрелявшего. Видимо, кто-то успел предупредить капитана и стрелка заблаговременно, до прихода в порт, ссадили где-то на берегу. Однако не поверить показаниям биолога не посмели, расформировали тот экипаж, все урок на будущее браконьерам будет.
— А недели две назад,— вспоминает, сидя на кровати, Сергей,— я с тигрицей столкнулся. Ну вот как с вами сейчас: лицом к лицу.
За сопкой Туманной есть бухточка, где на скалах небольшое семейство горалов вот уже несколько лет держится. Ищу их, куда-то пропали, пересчитать бы надо. На одну вершинку взбираюсь, перехожу на другую. На руках только подтянулся на карниз, чтобы площадку осмотреть,— мать честная, тигр! Чуть вниз не сорвался от неожиданности. Близко!
Тигренок то был. Месяцев восемь. О том, что тигрица с четырьмя тигрятами ходит в этих окрестностях, я знал. Еще зимой, по снегу, логово их определил, но уж никак не предполагал увидеть так высоко на скалах. Тигренок ощерился, подался назад, а из-за скалы — морда тигрицы. И ко мне.
— Назад, дура! — кричу.— Пистолет навел, но не стрелять же. Да и что от такого выстрела будет толку. Направил так, для угрозы, что ли. Ведь ей один прыжок — и нет меня. А она застыла. Смотрит. Лапа вскинутой замерла, потом начала медленно ее опускать. Совсем опустила. Я тоже пистолет опустил. Но тут тигрица опять вскинула лапу. И я пистолет поднял: «Прочь пошла, назад, дура!» — опять кричу. Тигренок уже куда-то смылся. И я медленно стал опускаться под скалу. Спустился, тигрица не помешала. Дала возможность уйти, но на душе нехорошо. Вдруг, думаю, она обежит вокруг да встретит меня внизу? Но нет, не встретила. А все, думается, потому, что она меня давно признала, не один раз, должно быть, наши дороги пересекались, и никогда мы друг другу зла не причиняли. Ведь звери-то говорить не умеют, но все понимают...
Слушая его, я вдруг подумал, что не потерян у меня шанс встретиться-таки с тигром. Не всякую людскую душу может сломать наша бестолковая нынешняя жизнь. Ведь Хохрякову, например, и в голову не пришло даже, чтобы себя защитить, — угробить тигра. Потому что жизнь без природы этот человек не представляет. И пока будут у нас подобные люди, а у нас их, слава Богу, пока еще немало, не исчезнет надежда, что будут в тайге и тигры и горалы, не удастся свести их под корень новоявленным предпринимателям. Только обществу не надо забывать об этих людях и в меру сил стараться помогать им.