Инопланетный солерос

Живую дриаду я видел только раз в жизни. Встреча эта была короткой и романтической. И произошла она при двойном свете: над рекой Олангой, что на севере Карелии, играло северное сияние; я же до трех ночи жег костер. Ночь в августе здесь уже зябкая, ведь недалеко Полярный круг.

Северное сияние раскатывало и скатывало свои световые рулоны; блики от костра плясали на скалах, высвечивая на них лики и маски, а я с помощью маленького походного секстана определял по Полярной звезде широту места.

 

 

На Полярную то накатывали аметистовые сполохи, то снова открывали ее, оттого блеск звезды казался переменчивым. И вдруг при яркой вспышке сияния я увидел на скале огромный белый цветок! Мой взгляд случайно упал на него. Странно, что я не заметил цветка раньше — он рос очень близко от костра. Быть может, его лепестки только-только раскрылись, уловив теплые волны?

Я сразу догадался: дриада! Да, это был легендарный цветок Севера. Он словно зарядился игрой ночных сполохов и казался самосветящимся, фосфоресцирующим. Так это и врезалось в память: иглистые снопы северного сияния — а под ними белый-белый цветок, бесстрашно глядящий в звездную бесконечность.

У дриады восемь лепестков. Редчайшая симметрия! Почему цветок делит свой маленький окоем именно на восемь частей? Словно свою топографию он хочет привести в соответствие со шкалой компаса. Потому северные путешественники видели в дриаде розу ветров. Она напоминала им о всеохвате и широте бытия. Однако один лепесток был указующим: на север, на север!

У дриады стелющийся стебель. Из него пучками выходят листья — продолговатые, волнистые по краю. Сверху они темно-зеленые, а снизу словно гагачьим пухом подбиты: ведь северная земля дышит на них вечной остудой.

Не решился я срывать дриаду. Хотя очень хотелось украсить ею гербарий. Прощаясь утром с цветком, уже издалека навел на него бинокль. И увидел: мрачные скалы, таящие в себе столько фантасмагорий, а на них светоносный огромный цветок. Словно вторая Полярная звезда.

На фоне утреннего инея увидел я и другую редкость горного Севера. Небольшое ползучее растение поднимало вверх чешуйчатые веточки. Прикоснулся к ним осторожно, будто к зеленой ящерице. Такие они холодные и одновременно живые, дышащие. Это и пальцами ощутишь! Листики шли по стеблю в четыре ряда. Внимательно изучив их с лупой, убедился в странной особенности — они были прижаты к стеблю верхней стороной, а нижней обращены наружу. Укладка листьев впечатляла совершенством, невольно напоминая плотно пригнанную черепицу на крыше домов в Скандинавии.

Раздвигая зеленую черепицу, тянутся ввысь маленькие цветоножки— они расположены в пазухах верхних листьев; на одной веточке их может быть одна-две. Цветоножка переходит в зеленую чашечку. А к чашечке прикреплен изжелта-матовый венчик. Что-то в нем есть от колокольца ландыша, но только отгибов пять, а не шесть.

Как удалось этому цветку так тонко выразить дух Севера? Он словно пропитался туманами Приполярья — у них ведь очень похожий желтовато-серебристый оттенок. Я не удивлюсь, если из этого венчика польется музыка Грига: тут есть стилевое единство, не передаваемое в словах.

Загадочное растеньице я узнал не сразу. Со мной был определитель растений Карелии, составленный М. Л. Раменской. Это очень полная и авторитетная книга. Но в ней чешуйчатая травка не значилась. Весь ее облик говорил о принадлежности к семейству вересковых. Пришлось напрягать память, вспоминая его представителей. И помогло мне не знание ботаники, а одна полузабытая страничка Гамсуна. Отчетливо вспомнилось: его героиня собирает в норвежских горах цветы Кассиопеи.

Потом уже свое интуитивное определение я проверил по справочникам. Да, это была Кассиопея!

Тогда на радостях от встречи с этим поэтичнейшим растением я решил заночевать возле него. Низко над северным горизонтом ходили неяркие оборки полярного сияния. Но в целом небо было прозрачнейшим. На северо-востоке восходило созвездие Кассиопеи — как не узнать знакомые с детства зигзагообразные очертания? Фонариком я осветил чешуйчатые веточки его земной соименницы. И удивился: цветы располагались так, что повторяли расположение звезд Кассиопеи. Случайное совпадение? Может быть. Но все равно оно полно для меня глубокого поэтического смысла.

Знаю за Кемью одну скалу. Мысом она вдается в Белое море. Когда подплываешь к ней, то вспоминаешь Чюрлениса: на его знаменитой картине «Покой» изображен очень похожий скальный мыс. Я даже однажды зажег костры, чтоб усилить сходство с картиной...

Так вот, на этой скале растет родиола, золотой корень. В облике растения угадывается сходство и с заячьей капустой, и с очитком. С этими травами родиола в прямом родстве — все они входят в семейство толстянковых. Но все-таки на золотом корне лежит печать избранничества. Трудно сказать, в чем это выражается. Просто интуитивно ощущаешь что-то особое в его осанке, в его запахе...

Стебли золотого корня никогда не ветвятся. Листья очередные, эллиптические — в них чувствуется сочность, плотность; они почти прилегают к стеблю. Наверху зонтик желтых цветов.

Родиола — двудомное растение. Рискованно таким травам отправляться в дальние странствия. Ведь есть опасность разминуться, разлучиться двум формам — мужской и женской. Но у родиолы их водой не разольешь! Всегда вместе, всегда рядом. Потому эта трава совершила небывалое путешествие. От Саян до Арктики: таков ее гигантский ареал.

Корни у родиолы деревянистые и крупные: если их подсушить, они становятся легкими как пробка. Настой из них действует на человека укрепляюще. Не случайно золотой корень часто и справедливо сравнивают с женьшенем. Травознаи едут за ним на Алтай. А между тем это довольно обычное растение для скал Беломорского побережья.

Флора Карелии вообще богата неожиданностями: как в узел, сюда стягиваются разные линии — скандинавская, арктическая, сибирская...

Как-то я собирал на мелководье Белого моря домики панцирных рачков. Вышел с находками на песчаный берег и замер от удивления: среди сырых стеблей фукуса, выброшенных прибоем, высилось причудливое растение. Поражала не только его экология — здесь ведь зона затопления: все до отказа напитано и насыщено морской солью. Ошеломляла прежде всего форма растения. Не из космоса ли упали его семена?

Растение безлистое. Стебель членистый, как бы суставчатый. Косо вверх от него отходят попарно расположенные веточки. Ниже середины они постепенно утолщаются как бенгальские свечи; это начинается соцветие — цилиндрическое, колосовидное. И бесконечно странное, парадоксальное! Собранные по три, цветы как бы затоплены в мясистых тканях соцветия...

Солерос наиболее фантастическое растение мировой флоры. Он раскачивает стереотипы восприятия... Вспомнилась гипотеза известного ученого Г. Тихова: в земной биосфере можно найти формы, являющиеся возможными аналогами инопланетных растений. Может быть, солерос и подтверждает эту идею?

Интересно идти от одного поморского села к другому, не минуя окрестных деревенек: тропы на земле как рисунок кроны. Ведь людские поселения чем-то подобны растениям — они дают ответвления, от них отпочковываются новые деревни и села. И вот эти пути жизни как бы передает маленькая травка лужайник. Она сопровождала меня по всему Беломорскому побережью. Как начинаются иловатые отмели — так ожидай появления лужайника.

У травы этой нет стебля. Из одной точки выходит розетка листьев на довольно длинных черешках. Они раскидываются радиусами небольшого крута. В его центре — цветоножки: на высоту в три-пять сантиметров они поднимают розоватые колокольца.

Но это не весь портрет растения. Тут нужна очень широкая рама... Дело в том, что лужайник дает пазушные побеги: укореняясь, они образуют новую розетку; из нее снова выходит отводок — и опять образуется круг листьев! Круг за кругом, круг за крутом. Вот так и продвигается лужайник на север. Как бы тянет к Полярному кругу одну нить, один провод.

Исследуя куличьи гнездовья под Лувозером, я шел по краю болота, внимательно осматривая каждую кочку. Вот гнездо турухтана. Делаю шаг к нему — и останавливаюсь на полпути. Мое внимание привлекают фиолетовые цветы. На голых высоких ножках они поднимаются из купы плотных листьев, стянутых в узел у самого корня, и чуть поникают...

Таинствен фиолетовый окрас венчика. Как растение нашло такой цвет? Космически глубокий, волнующий... Кажется: приложи ухо к раструбу венчика — и услышишь звучание пифагорейских сфер. И оно прозвучит очень естественно здесь, на северных болотах, с их невыразимо прекрасными зорями.

Внимательно разглядываю цветок, уже понимая, что набрел на жирянку. Травка редчайшая. Но славу ей составил все же не цветок. Это насекомоядное растение: ловчая его снасть — клейкие листья. Видите? — все они в махоньких железках. Оттуда и выделяется самый что ни на есть настоящий клей. Он действует намертво: сядет поденка на блестящий лист — и завязнет. Края листа начинают немедля сворачиваться: движение это хотя и быстрое, но вполне уследимое.

Конечно же, действия жирянки поражают воображение. Но удивительно и другое: полное сходство с охотничьей стратегией росянки. А ведь эти травы не имеют и далекого родства между собой! В системе растений их отделяет друг от друга огромное расстояние. Вот уникальный случай параллелизма: очень разные растения нашли одинаковые способы охоты.

Среди кукушкина льна жирянка смотрится живописно. Венчик ее как оповещающий рупор: он сзывает к себе насекомых-опылителей. Но не дай им бог опуститься на ее листья!

Не раз встречал я в северных карельских лесах дерен шведский.

Белый цветок с четырьмя лепестками. Что в нем особенного? Бросишь взгляд — и пройдешь мимо. А ведь перед тобой растение-артист, и его пластический дар уникален. То, что ты принял за венчик, лишь искуснейшая имитация цветка...

Цветы у дерена наимельчайшие, исчерна-фиолетовые, собранные как бы в щепотку. Чтобы сделать их заметными, четыре листа преобразились: они уподобились белым лепесткам, сыграли их роль.

Посмотрим на эти листья: они овальные, сидячие, идут по стеблю попарно. Вроде бы самые обыкновенные. Но это же они перекрасились в белое и сложились крестообразной подставкой, чтобы привлечь внимание к цветам! Белый маячок хорошо заметен в лесных зарослях... Можно ли говорить о взаимопомощи в рамках одного растения? Выдающийся ботаник Александр Браун считал: растение — это сложный индивид, состоящий из индивидуальностей более низкого порядка. Увлекательная точка зрения! Если Браун прав, то одни индивиды внутри растения могут приходить на помощь другим. Как это произошло у дерена: листья пришли на выручку незаметным цветам. Эта этика близка духу Севера. Здесь без взаимоподдержки пропадешь.