Толстокожие, но беззащитные

В Международной Красной книге, она издается в Швейцарии Международным союзом охраны природы и природных ресурсов, содержится перечень животных, которым грозит полное вымирание, с объяснением причин, почему они вымирают. Среди позвоночных сейчас насчитывается около тысячи таких видов. С начала нашей эры в среднем каждые двадцать лет с лица Земли исчезало по одному виду. Теперь только из млекопитающих ежегодно вымирает один вид. Вымирают навсегда, безвозвратно.

 

 

В Африке ограбление фауны приобрело особенно опустошительный, особенно кровавый и жестокий характер.

В последние годы бурный рост населения повлек за собой массированное наступление на среду обитания диких животных, наступление людей, называющих «дичь» и «мясо» одним словом — «ньяма».

Но не только мясо привлекает охотников. Даже работники заповедников готовы понять человека, которого нужда или инстинкт побуждают охотиться с копьем, луком или ружьем, чтобы прокормить семью. Не они главное бедствие. Подлинное зло — профессиональные браконьеры.

Мясо для них подчас всего лишь побочный продукт, нередко его оставляют гнить под африканским солнцем. Они наживаются на долгой, мучительной смерти животных, терзаемых жаждой в ловушках и ямах, отравленных ядом, изнуряемых воспалившимися пулевыми ранами. Это крупный и гнусный бизнес.

Внесены в Красную книгу и носороги. Их немилосердно истребляют, чтобы добыть рог. Рог размалывают в порошок и нюхают как табак или из него вырезают бокал, чтобы пить молоко; верят, что такой порошок и молоко действуют сильнее шпанской мушки. На самом деле от этого средства нет никакого прока. Две тысячи лет люди платят большие деньги за кусочек носорожьего рога. Две тысячи лет носорогов нещадно истребляют.

Лет десять назад была проведена крупная операция по отлову черных африканских носорогов в глухих районах нынешнего Зимбабве, где браконьеры грозили совершенно истребить их, и переброске в другой конец страны, в обширный заповедник Гунаре-Зоу. Я принимал участие в ней вместе с другими зоологами, следопытами и охотниками — европейцами и африканцами.

Черный носорог

Он стоял в семидесяти метрах от нас. Услышал что-то, но нас не заметил и не учуял запаха. Насторожился: голова поднята, длинные трубки ушей поворачиваются во все стороны. Вот резко повернулся, всматриваясь и сердито дергая ушами, и опять повернулся. Томпсон — инспектор по охране дичи — знаком велел подать ружье. Рабочие тихонько отступали к деревьям за нашей спиной, каждый облюбовал на всякий случай убежище. Всего полчаса до темноты... Томпсон выдернул из шляпы заряженный шприц, засунул его в казенник, подпер холостым патроном и закрыл затвор. Объездчик Ричард, волнуясь, тоже заряжал обездвиживающее ружье. Невин, инспектор, изготовился прикрывать Томпсона винтовкой; незавидная роль — ведь не исключено, что, застрели кто-нибудь носорога, спасая жизнь Томпсона, Томпсон убьет спасителя.

Томпсон начал подкрадываться к носорогу. Вниз по склону в овраг, укрываясь за кустами и травой, пригибаясь, внимательно глядя себе под ноги. Мы молча, замерев, провожали его взглядом.

Носорог был настороже, беспокойно шевелил ушами. Фыркнув, сердито повернулся кругом, свирепо озираясь. Он чуял, что что-то происходит. Томпсон остановился, сунул руку в карман, вытащил кисет с пеплом, встряхнул его, и легкое облачко поплыло в воздухе на него. В сторону от носорога. Добро. Кусты закрывали Томпсона от зверя. Мы видели их обоих. Смотрели затаив дыхание, никто не шелохнулся.

Окаянный ветер менялся. И перемена становилась опасной. Еще немного — и зверь учует нас. Я чертыхался про себя. Томпсон стоял недвижимо. Носорог фыркнул, развернулся кругом, направив уши вперед и задрав кверху рог, сердито сделал пять шагов в сторону Томпсона, высматривая жертву. Томпсон стоял как вкопанный.

Носорог свирепо смотрел на укрытие Томпсона, потом повернулся кругом и уставился в другую сторону. Я перевел дух. Томпсон снова встряхнул кисет. Ветер переменился в лучшую сторону. Будь местность удобнее, Томпсон, наверно — нет, несомненно,— зашел бы с другого бока. Спустился бы по ветру, обходя зверя, потом стал бы подкрадываться против ветра. Но овраг есть овраг, и до темноты — считанные минуты. Если Томпсону сейчас не удастся обездвижить носорога, в темноте мы окончательно потеряем след. Томпсон осторожно двинулся вниз по склону.

Теперь не больше полусотни метров отделяло его от зверя. Томпсону надо спуститься на дно оврага и подняться на противоположный склон. Но там никакого укрытия. И ни одного подходящего дерева, чтобы влезть на него, если зверь пойдет в атаку. Один яростный бросок — и человеку конец, пролетит десять метров по воздуху и застрянет в колючках с распоротым животом. Пятьдесят метров — предельная дистанция для обездвиживающего заряда. Пора стрелять, подумал я. Да только сможет ли он как следует прицелиться из густого кустарника? Томпсон поднес приклад к плечу. Добро! Носорог фыркнул, развернулся и злобно уставился на укрытие Томпсона.

Томпсон замер, не опуская ружья. Зверь стоял, подняв грозную голову, направив уши вперед. Томпсон целился, но курка не нажимал. Видимость его не устраивала. Любая ветка, любая травинка отклонит в сторону шприц. И зверь уйдет. Пойдет ли в атаку или обратится в бегство — все равно уйдет. И целый день насмарку. Томпсон замер, а зверь свирепо глядел в его сторону, и мне почудилось, что я вижу, как мышцы ловца дрожат от напряжения. Носорог фыркнул и повернулся вполоборота.

Ему что-то послышалось, и он, высоко держа голову с грозным рогом и направленными вперед ушами, повернулся, подставив охотнику свой здоровенный бок. Томпсон с ружьем наготове молниеносно переместился на три шага вниз по склону, ища окошко в кустарнике,— нашел. Зверь услышал, повернулся мордой к нему, яростно наклонил голову, готовый истребить все на своем пути.

Томпсон спустил курок, хлопнул пороховой заряд, и шприц полетел по воздуху. Он полетел через овраг так быстро, что глазом не уследить, и мы напряглись, готовые карабкаться на облюбованные деревья; шприц пролетел над оврагом и шлепнулся на землю в пяти метрах от зверя. Недолет! Никудышный порох! После целого дня — когда мы вместе со следопытами путались во вчерашних и сегодняшних следах, когда вот-вот стемнеет, на тебе — недолет! Я представлял себе, как чертыхается Томпсон. А носорог... хоть бы что. Яростно фыркнул и развернулся, поводя ушами, высматривая, кого бы истребить. Но не обратился в бегство. Не атакует и не убегает — знай стоит, злобно фыркая, и высматривает жертву. Томпсон выдернул из шляпы другой шприц и стал перезаряжать, и я представлял себе, как он проклинает пороховой завод, шприц, носорога, приближающуюся темноту, следопытов и молит бога, чтобы носорог не убежал. Носорог снова круто повернулся и наклонил голову, вертя ушами и свирепо фыркая. Наконец ружье перезаряжено, Томпсон упирает приклад в плечо, а зверь таращится прямо на его укрытие. Томпсон спускает курок, и мы слышим звук выстрела. Окаянный шприц опять шлепается на землю.

Вспышка смертоносной ярости, носорог, злобно фыркая, с опущенной головой, рывком разворачивается. Но главное, он не убегает! Крутится, фыркает, мотает могучей головой, и опять фыркает, и роет землю, обуреваемый жаждой разрушения, но не убегает! Одному господу известно, почему этот зверь не убежал, не пошел в атаку, а только пыхтел и сопел. Но в любую секунду он мог передумать и обратиться в бегство, и тогда целый день насмарку из-за такого-сякого порохового завода; ради бога, не убегай, продолжай пыхтеть и сопеть, дай бедному, взопревшему, чертыхающемуся Томпсону еще раз перезарядить. В тускнеющих золотистых лучах — раскрасневшееся от злости лицо, защитная одежда — Томсон, проклиная все на свете, лихорадочно перезаряжал; остался последний шприц, и если этот окаянный патрон тоже не потянет... Он яростно вскинул ружье к плечу, зверь развернулся мордой к нему, и Томпсон прицелился — хоть бы на этот раз! — прицелился повыше, чуть ли не в макушку взбешенного зверя на случай, если опять попался дрянной патрон,— и с
пустил курок. И шприц полетел через овраг.

Он летел, как стрела, и вонзился прямо в лоб носорогу. В ту же секунду раздался услаждающий слух щелчок детонатора, и шприц с силой впрыснул препарат М99 в тело носорога. Носорог взревел и пошел в атаку.

Сотрясая землю, гулко и яростно фыркая, шло напролом в атаку могучее черное чудовище, весом в тонну, высотой в рост человека, с длинным смертоносным рогом. Голова поднята, уши направлены вперед, скатилось в овраг и пропало из вида, но мы отлично слышали топот, и носорог выскочил, огромный и грозный, на наш склон и мимо укрытия Томпсона помчался прямо на нас, и мы бросились сломя голову к облюбованным деревьям. Хватайся за ствол, цепляйся, карабкайся вверх, черт с ними, с ногтями, черт с ними, с глазами, только ради бога повыше, подальше от зверя, который мчится с грохотом, с фырканьем, бешеный, тяжелый, могучий, черный, с налитыми кровью свирепыми глазами, ломится с треском через кусты, поблескивая торчащим во лбу серебристым шприцем, страстно желая кого-нибудь убить; он видел, как мы бросились к деревьям, и каждый думал: изо всей нашей братии этот стервец с самого начала именно меня наметил, и носорог гулко, яростно фыркнул, свирепо вращая налитыми кровью поросячьими глазками, и могучая голова на бычьей шее угрожающе наклонилась, и зверь с грохотом, с фырканьем пошел на мое дерево, я постарался влезть еще выше, а он повернул огромную голову и с ходу пырнул рогом ствол. Дерево закачалось, я цеплялся изо всех сил, а он уже бешено топал дальше. Голова поднята, глаза ищут — кого истребить; и, пробегая между деревьями, на которых висели носильщики и следопыты, он боднул еще одно дерево, оно закачалось, но висевший на нем африканец держался за ствол мертвой хваткой, и носорог с грохотом помчался дальше. Вырвался из нашей кущи, протопал вверх по склону и пропал из вида.

Мы слезли с деревьев, все улыбались, всем не терпелось, смеясь, поздравить друг друга и сказать: вот это носорог, великолепный носорожище, и надо же, два никудышных патрона подряд, сразу два, чтоб им пусто было, и как это он не побежал после первого промаха, и повезло же нам, черт возьми, но какой же великолепный носорог! Томпсон подозвал носильщика с радиостанцией, и наш носильщик Роджер-Роджер подошел, рот до ушей, и Томпсон связался со стариной Норманом, который остался на базе, и сообщил ему, что есть попадание и мы сейчас пойдем по следу, и Норман очень обрадовался.

До темноты оставалось меньше получаса. Усыпляющему препарату М99 требуется, чтобы свалить носорога, двадцать минут...

...С тридцати шагов мы услышали глубокое, протяжное, напряженное дыхание одурманенного зверя. Он лежал ничком, навалившись могучей грудью и брюхом на вздыбленную груду камня. Толстые ноги растопырились под грузом туши, голова свесилась вниз. Мы осторожно подобрались к нему по камням. Не движется, готов.

Он был прекрасен: в красно-лилово-золотистом свете заката лилово-алая, с черной росписью кожных складок, могучая, обмякшая, лоснящаяся потом туша. Вечерняя заря освещала его длинный изогнутый рог, отражаясь в зрачках. Остекленевшие глаза открыты, и закат даже веки окрасил золотом и чернью, позолотил кисточки на кончиках ушей, высветил большой серебристый шприц с красно-бело-синим оперением и длинную струйку крови, стекающую по морде чудовища.
— Хорош? — приятное, по-детски безмятежное лицо Томпсона сияло счастьем в лучах заката.
— Чертовски великолепен,— отозвался я.

Томпсон с удовлетворением погладил могучего усыпленного зверя. Шею носорога опоясывала глубокая борозда, старый шрам от петли.
— Привет, зверюга. Отныне тебя ждет счастливая жизнь.

Зверь спал спокойно, и мы обмерили его. Температура у него оказалась малость повышенной: тридцать восемь и девять.

Хромая носорожиха

Ловушка была сделана из прочного стального троса, который браконьер нашел на рудничной свалке, он прокалил трос, чтобы тот стал менее упругим и покрылся окисной пленкой. Согнув конец троса, он закрепил его винтовым зажимом, затем продел в ушко другой конец провода: ловушка готова. Он добирался до Руйи издалека, и в чемодане у него лежало много ловушек, топор, старая шомполка, самодельный порох и мешочек с гайками, болтами, шариками от подшипника и гвоздями, играющими роль картечи; колдун прочел свои заклинания над его ловушками и ружьем и заговорил их, чтобы принесли браконьеру удачу. Забравшись в чащу буша, он соорудил из хвороста изгородь длиной почти в километр и оставил в изгороди проходы, а в проходах развесил ловушки, закрепив свободные концы к деревьям.

Молодая носорожиха почуяла опасность, когда рог и правая передняя нога проделись в петлю, рванулась назад и выдернула из ловушки могучую голову, но нога зацепила трос, и петля затянулась. Ощутив сопротивление, носорожиха фыркнула, попятилась и затянула петлю еще туже; тогда она повернулась, чтобы бежать, но ловушка подсекла ногу, и носорожиха упала. Тяжело упала на грудь, и трос врезался в мясо. Она вскочила на ноги, взревев от ярости, боли и шока, снова метнулась в сторону и снова упала. Вскочила, дернулась назад, но трос потянул ногу вперед, и носорожиха опять опрокинулась на землю. Она встала с испуганным ревом, пыталась вырвать ногу, дергалась, вертелась, рвалась и поднималась на дыбы. И с каждым рывком трос врезался все глубже. Вгрызался в мышцы и сухожилия, но она продолжала сражаться, раскачивая дерево, к которому была прикреплена ловушка. Целый час она сражалась, и с каждым рывком трос впивался все глубже, он дошел до кости, потом врезался в кость, и тут он лопнул на изгибе около ушка. Браконьер перестарался, прокаливая трос на костре, что и отметил впоследствии с досадой, и решил в другой раз быть осмотрительнее. Когда трос лопнул, носорожиха опрокинулась, в неистовстве вскочила и побежала, хромая, с врезавшейся в кость петлей. Оборванные концы ржавого троса растрепались, однако тугие мышцы и винтовой зажим не давали ему выскочить. Она бежала, спотыкаясь, припадая на переднюю ногу, стремясь уйти подальше от ужасного места. Из ноги струилась кровь, браконьер легко нашел бы ее по следу, но он только через два дня собрался проверить ловушку и был очень недоволен, что трос не выдержал. Он решил, что преследовать зверя чересчур хлопотно. Носорожиха ушла. И начались для нее адские муки.

Три месяца бродила носорожиха с врезавшимся в кость ржавым тросом, с огромной гноящейся опухолью, и растопыренные острые стальные жилки все время терзали тело. Потом страшная рана начала заживать. Ржавый трос оброс живой тканью, мышцы и сухожилия стали срастаться. Она ступала, припадая на поврежденную ногу, но притерпелась к боли. Круглая борозда затянулась кожей, не зажило только то место, где торчали и теребили мясо жесткие жилки оборванного троса. Здесь осталась открытая гноящаяся рана.

Потом ее отыскал могучий самец, и она понесла.

Детенышу было полтора месяца, когда мы ранним утром обнаружили след носорожихи. Она хромала, но передвигалась вполне уверенно — видно, притерпелась к боли. На краю зарослей высокой травы Томпсон всадил в нее шприц, и она пробежала, хромая, с полтора километра, потом свалилась, и детеныш лег на землю подле нее и нашел сосок. Томпсон и ему всадил четверть дозы М99, детеныш вскочил, испуганно озираясь, чувствуя боль от иглы. Минуты три он тревожно метался вокруг матери, ища глазами врага, вертя раструбами ушей, а мы сидели неподвижно в шестидесяти шагах и смотрели; затем препарат начал действовать. Детеныш качался, он описывал все более широкие круги около матери, потом отупело побрел прочь, и мы встали и пошли за ним, следя, чтобы с ним не приключилось беды. Он брел, спотыкаясь, тяжело дыша, торчащий в его плече шприц казался чересчур большим и жестоким для маленького носорога. Вот врезался головой в нору трубкозуба, так что одни задние ноги торчали, выбрался из норы сам и заковылял дальше. Томпсон попытался его удержать, но детеныш все еще был слишком силен. Описав широкую петлю, он направился, шатаясь, в нашу сторону и наконец, совсем одурманенный, впал в забытье. Мы крепко связали его, потом впрыснули налорфин, и через три минуты втроем можно было удержать детеныша. Только теперь мы увидели, в каком состоянии нога его матери.

Ночью, уже в загоне, Томпсон попытался сделать операцию. Пока еще действовал наркоз, он вскрыл рану, идя за тросом, но, увидев, как глубоко врезалась петля, наложил швы и сообщил по радио в центр, чтобы выслали ветеринара.

«Скорая» для носорогов

Весть о том, что звериный доктор будет оперировать раненого «чипимбири» — черного носорога, распространилась по всей Руйе. За тридцать километров шли к нам люди вождя Масосо; мужчины и женщины, старики и дети тридцать километров шагали через сухой жаркий буш. Они начали прибывать уже на другой день, еще до того, как ветеринар добрался до нас на своем «лендровере»; толпились вокруг загона и смотрели в просветы между бревнами на чипимбири, которого поймали эти белые сумасброды. Приметив, как наш носильщик Брайтспарк Тафурандика расхаживает среди них с хозяйским видом, я заподозрил, что он пытается всучить им билеты на ожидаемое представление, но Тафурандика с жаром опроверг мои подозрения.

День выдался пригожий, в самый раз для лечения чипимбири. Томпсон велел зрителям слезть с ограды, а вообще-то он был рад публике. Пусть посмотрят, какое бедствие эти ловушки. Публика встретила гулом ветеринара Джона Конди, когда он вышел из палатки со своим снаряжением.

Сначала Томпсон влез с обездвиживающим ружьем на ограду и всадил в носорожиху добрую дозу М99. Потом задние ноги носорожихи связали веревкой. Облив дезинфицирующим раствором воспаленную переднюю ногу, Конди попросил, чтобы шесть рабочих уселись на носорожиху и прижимали ее к земле на случай, если она очнется. Зрители заметно оживились. Джон Конди расстелил на земле резиновый коврик и разложил на нем хирургические инструменты. Публика была в восторге.

Конди вскрыл исследованную Томпсоном гноящуюся рану, сделал широкий и глубокий разрез, обнажая торчащие жилки ржавого троса. Стали видны сухожилия и мышцы — воспаленные, белые, желтые, кровоточащие; вокруг растопыренных стальных жилок мышечная ткань отливала серо-зеленым, сочились кровь и гной. Конди отделил щипцами от мышц каждую ржавую жилку, потом погрузил в рану кусачки и одну за другой перекусил жилки, извлек их наружу. На это ушло немало времени. Затем он стал углубляться в ткани вдоль троса, орудуя инструментом, пока не уперся во что-то твердое Конди поднял глаза на Томпсона.
— Трос врезался в самую кость,— сказал он.— И оброс сверху костной тканью.
— Оброс?
— Вся петля покрыта свежей костной тканью. Только этот конец торчит.

Ржавый стальной трос врезался в живую кость, и растопыренные жилки терзали мышечную ткань всякий раз, когда носорожиха двигала ногой... Мне стало нехорошо.
— А какой уход потребуется? — спросил Томпсон.
— Вы сможете перевезти ее в Гуна-ре-Зоу. Но сперва придется подержать ее здесь в загоне. А я буду приезжать — менять повязку и снимать швы.
— А как насчет боли? — спросил Томпсон
— Она притерпелась к боли Во всяком случае, боль будет не такая, как до операции.

Томпсон выпрямился. Он держал наготове шприц с М99 на случай, если носорожиха станет просыпаться. Лицо его выражало гнев.
— Делай как считаешь лучше. Он уставился на лица зрителей, которые глядели на могучего зверя через просветы между жердями.
— Вот! — крикнул Томпсон, показывая на раненую ногу животного — Вот, что сделали браконьеры!

Зрители постарались сделать постные лица.

Джон Конди принялся удалять часть троса, выступающую над костью. Долото, щипцы, кусачки, плоскогубцы. Жилку за жилкой захватывал кусачками возможно ближе к кости, сжимал рукоятки, и слышно было, как инструмент с щелчком перекусывает проволоку. Вынув кусачки из раны, он шарил щипцами, нащупывая отделенный кусок. Извлечет его — промокнет рану ватным тампоном и спешит высмотреть следующую жилку, прежде чем набежит кровь. Несколько раз из-под долота выскакивал осколок костной ткани, и Конди тихонько ругался.

Носорожиха вдруг громко застонала и открыла глаза, подогнула ноги и задергала веревки, пытаясь встать, Конди отскочил назад, сжимая свои инструменты, все бросились врассыпную, но Томпсон крикнул «Держи ее!» — навалился всем своим весом на бедра носорожихи, и шестеро рабочих насели на нее со всех сторон. Она выла, дергала ногами и мотала головой Ошалело сверкала глазами, и все ее могучее тело изгибалось, силясь подняться, а африканцы вместе с Томпсоном висели на ней, кряхтя и крича. Три раза предпринимала носорожиха отчаянные усилия, чтобы встать, колотясь головой о землю, потом глубоко вздохнула и снова погрузилась в забытье.

Конди перекусил последние жилки и извлек осколки костной ткани. Промокнул рану ватным тампоном. Обильно засыпал ее антибиотиком и принялся, зашивать здоровенной иглой. Нелегко проткнуть такую толстую кожу. Он наложил сорок швов крепким кетгутом, тщательно завязывая узлы и обрезая кончики. Зрители высоко оценивали каждый шов. Затем Конди обернул рану корпией и зафиксировал ее белым лейкопластырем. Он несколько раз обмотал огромную переднюю ногу лейкопластырем, так что получалась широкая, толстая, белая, надежная, аккуратная круговая повязка. На этом операция закончилась.

Африканцы нашли повязку превосходной, и я тоже.