Пирога-призрак

Историю о «Белой пироге-призраке», знаменитую и самую, пожалуй, таинственную из легенд, которую в Новой Зеландии передают из поколения в поколение, я услышал лет шесть назад. И лишь совсем недавно мне удалось побывать в этой стране, расположенной на самом краю света и состоящей в основном из двух, разделенных проливом Кука островов — Северного и Южного. И посетить те места на Северном острове, где родилась эта легенда, хотя многие поговаривают, что это быль.

В Национальном музее Веллингтона, новозеландской столицы, где среди множества уникальных экспонатов, отражающих, точно зеркало, историю и культуру этой далекой страны, можно увидеть фотографическую репродукцию рисунка загадочной «пироги-призрака», сделанного якобы по рассказам очевидцев, я познакомился с профессором Кииму, которого коллеги по праву называют знатоком и хранителем древних новозеландских легенд и преданий. Между нами завязалась живая беседа, говорили мы о разном и, слово за слово, перешли к трагическим событиям, происшедшим больше ста лет назад на берегах озера Ротомахана.

 

 

Это озеро расположено к юго-востоку от Окленда, второго по величине города Новой Зеландии, и по соседству с озером Таравера, где как раз и видели роковое знамение — «белую пирогу-призрак», предвестницу скорой беды. Признав во мне родственную душу, питающую страсть к неведомому, профессор Кииму в конце разговора прибавил:
— Но лучше, как говорится, один раз увидеть, чем сто раз услышать. Если вы располагаете временем, поезжайте в Роторуа — оттуда до Ротомаханы рукой подать. Узнаете много интересного. К тому же места там просто загляденье — дивная природа... Да, а если повезет, увидите и восьмое чудо света, вернее, то, что от него осталось...

Заинтригованный словами профессора, я, недолго раздумывая, отправился в Окленд — на север, а оттуда, через Кембридж, прямиком на юго-восток, в небольшой городок Роторуа.

Был июнь, начало зимы. В Новой Зеландии это не самое теплое время года. Но с погодой мне, признаться, повезло: было в меру прохладно, правда, порой небо затягивало легкими облаками и накрапывал дождик.

До Кембриджа я добрался быстро и с комфортом — на оклендском поезде. В Кембридже пересел на полупустой туристический автобус — туристов в этих краях зимой бывает мало, — направлявшийся в Роторуа. Автобус налегке резво мчался по гладкому, как поверхность стола, шоссе, оставляя позади поросшие сочной зеленью луга и холмы, в иных местах как бы помеченные белым крапом — это паслись овечьи отары.

А вот и Роторуа — я даже глазом не успел моргнуть. Этот тихий уединенный городок стоит в удалении от океана, и в зимнюю пору здесь, пожалуй, холоднее, чем в Окленде, зато вокруг — изобилие тепловых источников, кипящих озер и гейзеров, которые мне прежде случалось видеть разве только на репродукциях в рекламных туристических проспектах.

Из Роторуа я пешком двинулся дальше, в поселок Те-Вайроа, что на берегу озера Таравера, — главной цели моего путешествия. Извилистая дорога вела меня через поля и рощи, за поворотами непременно возникало что-нибудь интересное. Странно и даже угрожающе выглядели серные источники, выстреливающие струи горячего пара с резким, неприятным запахом. А бурлящая на поверхности серовато-желтая жижа как бы олицетворяла преисподнюю и напоминала всякому проходящему, что ждет его в будущем, если он грешник. Время от времени попадались грязевые пруды, подернутые, словно рябью, вскипающими и медленно лопающимися пузырями. Гейзеры встречались редко, зато озерца с горячей, едва ли не кипящей, водой преграждали путь через каждую, сотню метров. На берегу одного такого озерца сидела семья маори; женщина и мужчина готовили стряпню — варили что-то, завернутое в мешковину. А рядом, в другом озерце, больше похожем на огромную ванну, окутанные облаками пара, плескались ребятишки.

Глава семейства, Могхи, оказался на редкость словоохотливым. Вот только понимал я его через второе слово на третье, хотя сам он, как видно, думал, что говорит на безукоризненном английском. И все же из сумбурного рассказа маори я выяснил, что во всем происходящем вокруг виноват не кто иной, как Руаумоко, сын матери-Земли. Имя его, разделенное на части, означает «кипение, пар, извержение и сотрясение». Руаумоко так и не суждено было появиться на свет — вот он и злобствует в утробе матери и, выражая гнев и недовольство своей горькой участью, извергает из земных недр пар и лаву, а иной раз сотрясает землю и изрыгает пламя.

Мой новый знакомый, Могхи, выразил горячее желание проводить меня в Те-Вайроа, благо поселок находился неподалеку. По дороге радушный маори поведал много интересного об этих краях. На вопросы отвечал охотно и серьезно — видно было, что историю своей родины и предков он помнит и почитает: как и для всякого маори, она для него — святая святых.
— Говорят, лет сто назад здесь произошло странное событие, — намекнул я туземцу в надежде, что тот не обманет моих ожиданий и расскажет легенду, которую он наверняка слышал от своего отца и деда.
— Вот, значит, вы о чем — о той самой чертовой пироге? — живо сообразил Могхи и, малость помолчав, словно собираясь с мыслями, прибавил: — А она и правда была. Ее на самом деле видели — не только мы, маори, но и белые. Они-то, белые, и подтвердили — им веры больше. А что до пироги, она действительно принесла страшную беду...

Вскоре мы вошли в Те-Вайроа — небольшой маорийский поселок, основанный еще в прошлом веке как туристический центр. Сто лет назад, как и в наши дни, сюда наезжали белые путешественники — полюбоваться поистине фантастической природой здешнего края и, конечно, озером Ро-томахана с его террасами, Белой и Розовой, спускающимися к воде многоступенчатыми лестницами из силиката. Но истинным чудом была Розовая терраса, и впрямь поражавшая взор: внизу — белая как снег, посередине — розовая, а на самом верху — розово-желтая. Было в ней ровно пятьдесят ступеней, просторных бассейнов, заполненных водой разной температуры, купайся — не хочу. И всякий мог выбрать себе ванну по душе — любого цвета, холодную, теплую или совсем горячую. Эту дивную картину венчала сердитая гора Таравера — ее вершина и сейчас хорошо видна из поселка Те-Вайроа. А вот террас, этих как бы застывших в камне водопадов, больше нет...
— Так вот, — продолжил свой рассказ Могхи, когда мы, после того как я устроился в местной гостинице, сидели в соседнем баре за кружкой пива, — это было 10 июня 1886 года. Вечер стоял чудесный — ни ветерка, ни облачка. И вдруг местные заметили, как над пиком Тараверы возникло ярко-красное сияние, а поверх его — черное облако. Следом за тем небо над Тараверой и другими вершинами озарилось всполохами, а после небесное полотнище раскроили ослепительные зигзаги молний. Из чрева главной горы, Тараверы, стали выплескиваться горящие ручьи, а потом взметнулись огненные шары. Они взлетали высоко-высоко и рассыпались на тысячи искр, точно фейерверки. Следом за тем полетели раскаленные каменные глыбы — они с шипением падали в воды озера. Как говорили очевидцы, озеро сделалось цвета красной меди, и в нем отражалась гора, разверзшаяся от края до края. Над водой висела облачная пелена, черная вверху и оранжево-красная внизу. Облако было рассечено на две части тремя колоннами пламени, образующими огненную стену, которая вздымалась ввысь на сотни футов.

И все это сопровождалось страшным грохотом. Никто не понимал, что происходит. Люди прятались в жилища — там их и настигла смерть. Очень многих. Мало кому удалось спастись — только тем, кто бежал прочь от этого злосчастного места. В ту роковую ночь была стерта с лица земли деревня Те-Арики — она стояла на самом берегу озера. На другой день, когда все закончилось, на ее месте было лишь грязное болото. Погибло сто пятьдесят человек, в основном маори, и несколько европейцев.

Вся округа тогда переполошилась. Белые миссионеры утверждали, что это, дескать, была Божья кара за то, что их соплеменники, поправ веру, ударились в греховные услады и стали пить спиртное без меры.

Сами же маори считали по-другому. Они говорили, что накануне извержения в Те-Арики останавливались белые путники и тамошний вождь в знак дружбы преподнес им угощение — мед, собранный на склонах Тараверы, на которую спокон веков было наложено табу. Вот разгневанные боги и покарали нечестивца вождя: в ту ночь погиб и он, и весь его род...

Могхи снова замолчал, чтобы перевести дух. Я не стал его перебивать — знал, что сейчас последует самое интересное. И, как бы вторя моим мыслям, туземец повел рассказ дальше:
— Кроме того, восемь местных и шестеро белых видели знамение — ту самую белую пирогу, — аккурат за десять дней до того, как случилась трагедия.

...В конце мая маори и белые, четырнадцать человек, сели вместе в большую лодку и отправились в Те-Арики через южную бухту озера Таравера. И вот перед самым поворотом они вдруг увидели в нескольких сотнях метрах странную белую пирогу — она двигалась параллельно, только в обратную сторону. Маори восприняли ее как дурной знак. Откуда она взялась? Ведь на Таравере не было ни одной боевой лодки. А эта была самая что ни на есть боевая, с высоким носом и кормой, украшенная перьями. И люди, сидевшие в ней, тоже все в перьях, больше походили на воинов, тем более что в руках они держали каменные топоры. Когда их окликнули, они не обратили на оклики никакого внимания, хотя не слышать кричавших не могли — расстояние между лодками было не такое уж большое.

Пирога-призрак разрасталась буквально на глазах, и воинов в ней становилось все больше. Потом она стала уменьшаться — и вдруг совсем исчезла из виду...

В тот день только и было разговоров что о белой пироге. Маори страшно испугались: их предки и раньше видели пирогу-призрак, причем всегда накануне беды. Белые же отнеслись к странному зрелищу более спокойно, хотя и не без удивления. А внезапное исчезновение пироги они объясняли просто: когда их лодка повернула в сторону, видение скрылось из виду, что вполне естественно. Но, что бы там ни говорили, беда, как я уже рассказывал, не заставила себя долго ждать...

За разговором мы не заметили, как наступил вечер. Попрощавшись с Могхи, я, полный впечатлений от его рассказа, вернулся в гостиницу. Поднялся к себе в номер. Улегся в постель. И представил себе страшную картину: землю, разверзшуюся на протяжении восьми километров вдоль горного хребта Тараверы, вздымающиеся в небо столбы пламени и безвозвратно уходящие под воду террасы — Белую и Розовую...

«Легенда легендой, — подумал я, — а у трагедии 10 июня 1886 года есть, разумеется, и вполне естественное объяснение. Так, признаки необычайно активных подземных процессов в этих местах были налицо задолго до того, как произошло извержение вулкана Таравера: внезапное падение уровня воды в озере Ротомахана, сменившееся его поднятием, колебание почвы, исходящий из-под земли гул, похожий на отдаленные громовые раскаты, — все это рано или поздно грозило обернуться катастрофой. Так оно в конце концов и случилось...»

Останки же восьмого чуда света ныне покоятся на глубине озера Ротомахана, превратившегося после землетрясения 1886 года в огромный кратер диаметром два с половиной километра. Говорят, что в солнечную, безветренную погоду Белую и Розовую террасы можно увидеть в зеркальных водах озера и сейчас — с борта катера или самолета.

Что ж, решил я, завтра непременно возьму катер и посмотрю. И, уже засыпая, вдруг увидел ее — белую пирогу-призрак. Как будто наяву. Возникнув из мрака ночи, она плавно проплыла перед моим взором и ушла дальше — далеко-далеко. А сидящие в ней воины махали мне руками, словно на прощание, перед тем как снова исчезнуть в царстве теней.