Трофим Федорович Ломакин

Трофима Ломакина природа наградила неслыханной силой. В ранней молодости ему довелось поработать вместе с отцом на золотых приисках в глубокой тайге, потрудился на лесоповале и сплаве, так что силу свою укрепил и привел в состояние динамита, готового в нужную минуту взорваться. О природном таланте Ломакина вспоминает Юрий Власов в своей книге «Справедливость силы»: "Мы тренировались вместе с 1956 по 1961 год, и я неоднократно оказывался свидетелем того, как после трех-четырех месяцев вольного режима (он заходил в зал один-два раза в неделю, дабы показаться начальству), этот уже немолодой атлет за три месяца входил в форму и выигрывал чемпионаты мира или страны. А ему уже тогда хорошо было за тридцать. И какова же физическая одаренность, если он на "своем режиме" держался почти десять лет на уровне мировых результатов!

 

 

Ни в одном атлете я не встречал такого звериного чутья на нагрузки. Ломакин не интересовался выкладками, графиками, но свои нагрузки определял безошибочно."

На церемонии закрытия Олимпийских игр в Хельсинки в 1952 году Трофиму Ломакину доверили нести Государственный флаг СССР, и он, в белом костюме, прошел с алым стягом мимо трибун, которые не смолкая рукоплескали.

К сожалению к своему таланту Трофим Ломакин относился легкомысленно, его больше интересовали другие ценности, и это привело его к трагедии. Вот что пишет о нем в своей книге Аркадий Воробьев: "Размышляя о спортивной славе, я не могу не вспомнить и о судьбе Трофима Ломакина. Слава высоко подняла этого талантливого штангиста. Но он не сумел удержаться на высоте и упал. Низко упал.

Ни в детстве, ни в юности Трофим никаким спортом не занимался. Впервые он познакомился со спортом в армии, где по долгу службы вынужден был упражняться на турнике, метать гранату, преодолевать полосу препятствий. Никакой радости эти занятия, впрочем, ему не приносили.

"То, что мои товарищи сами, добровольно в свободное время занимались физкультурой, — признавался Ломакин, — поражало меня. А моих друзей, в свою очередь, поражало моё полнейшее равнодушие к спорту".

По части "физики" Трофим был феноменально одарён. Такой талант трудно скрыть. Поэтому друзья постоянно тянули его то в футбольную команду, то к метателям молота, то в лыжную секцию, то в гимнастическую. А он упирался и упорно никуда не шёл. Тем не менее, однажды ему пришлось выступить на спартакиаде. Граната, брошенная Трофимом, пролетела 66 метров. Тогда младшему сержанту интереса ради предложили поднять вагонеточную ось, весившую около девяноста килограммов. Он поднял её без видимого труда.

Силача представили майору Игумнову, знавшему толк в атлетических делах. Майор захотел посмотреть на силушку Трофима собственными глазами: "Девяносто понимешь?"

Трофим поднял. Потом поднял и 95, и 100, и 105. Майор перестал улыбаться и сказал: "Если будешь заниматься, станешь отличным спортсменом. Понял? Приходи на следующую тренировку".

Ломакин на тренировку не пришёл. Физрук Илиневич напрасно зазывал его в спортзал. Трофим никак не мог понять, что в этом увлекательного — за здорово живёшь таскать тяжести.

Как-то раз, когда Трофим был занят работой, к нему подбежал запыхавшийся дежурный: "Ломакин, быстро к командиру полка!"

Командир полка встретил его грозно:

— Младший сержант Ломакин, почему не ходите на тренировки? Особого приглашения ждёте?

И отрубил:

— Завтра в восемнадцать ноль-ноль быть на занятиях. Можете идти.

Так, в приказном порядке, Ломакин начал приобщаться к спорту. Майор Игумнов преподал ему несколько уроков штанги, и после короткой подготовки Трофим отправился на первенство армии в Ленинград.

Как видите, сам Трофим и шага не сделал, чтобы прийти в тяжёлую атлетику. Но такова наша жизнь, что всегда найдутся хорошие люди, которые не дадут таланту пропасть, помогут найти себя, укажут правильный путь. Лейтенант Орлов, сержант Илиневич, майор Игумнов, сержант Голубцов и многие другие — они не уставали рассказывать Ломакину о спортивной борьбе, тянули его в зал, ломали его лень. Они, — не он, а они добились своего: Ломакин стал тяжелоатлетом.

Жизнь его кругом изменилась. Проведший всю жизнь в глухих уголках Алтая и Якутии, никогда не видевший России (так сибиряки и дальневосточники называют центральные районы страны), он впервые попал в Москву и Ленинград, увидел от края и до края свою Родину.

Путь Ломакина в большой спорт начался с пятого места на первенстве Советской Армии. Результаты росли, как на дрожжах. Никому не известный солдат удостоился печатных похвал. Ему создавали не просто удобства, но и комфорт. Им восхищались.

Трофим сделал выводы. Теперь тянуть на тренировки его уже не приходилось. Трофим понял, что только спорт, который он по простоте душевной раньше считал забавой, пустяком, может дать ему почёт, уважение, материальные блага...

Спорт никогда не был для Трофима потребностью. Если бы его перестали возить по стране, кормить, одевать, обувать, развлекать, то он не стал бы надрываться и одного дня.

Если честно, то я понял это только много лет спустя, когда Ломакин уже покинул спорт. В дни моей молодости Трофим казался мне хорошим товарищем, рубахой-парнем. Никаких мало-мальски достойных разговора недостатков я в нём не замечал. Меня восхищала его одарённость. Силач от природы — вот кем он был. Я любовался им. Трофим, как мне казалось, платил мне взаимной приязнью.

В гостиницах мы часто жили в одном номере. Вместе тренировались, попеременно бывая то в роли тренера, то в роли ученика.

Судьба частенько сводила нас на помосте лицом к лицу. В таких ситуациях, где двоим не разойтись. Например, на XI Всемирных студенческих играх в Берлине я побил всесоюзный рекорд Ломакина в толчке. Он тут же подошёл к снаряду и перекрыл мой результат на 0,5 килограмма. Я снова вышел на помост и улучшил новорождённый рекорд ещё на 2 килограмма. Но столь острое соперничество нисколько не мешало нашей дружбе.

Трофим блестяще выступил на Олимпиаде в Хельсинки. Слава подхватила его и понесла. Встречи, выступления, цветы, звание заслуженного мастера, интервью, газетные статьи, восторги, похвалы...

Он получил всё, что хотел иметь. Он хотел бы избавить себя и от изнурительных спортивных хлопот, жить в своё удовольствие, но освободиться от штанги, которую он по-настоящему так и не полюбил, означало вернуться на круги своя, стать одним из многих, а на это он решиться уже не мог.

Жизнь Ломакина разломилась надвое, словно торпедированный корабль. Он не любил штангу, но она была неразделима с ним, словно тень. Эта любовь-ненависть, когда штанга то одаривала Трофима своими щедротами, то заставляла тяготиться собой, внесла в его жизнь непрекращающийся разлад.

Ломакин стал всё чаще выпивать. До меня начали доходить слухи о его сомнительных похождениях. Я пытался поговорить с ним, но он только отмахивался. Со смешками и прибаутками спускал разговор "на тормозах".

Спортсмену нельзя безнаказанно нарушать режим. Сила уходит из мышц, слабеет воля к борьбе. Падают результаты. Замечая это, Трофим пугался. На время придерживал, укрощал свой нрав. Тренировался. До изнеможения, на совесть. Но приходил очередной успех, и всё повторялось сначала.

Трофим не думал о будущем. Он жил одним днём. Как забулдыги пропивают свою зарплату, так и он пропивал свои победы, свой редкий талант.

Хороший парень понемногу стал исчезать. Победы давались Трофиму всё тяжелей. Если бы не колоссальная одарённость, то Трофим давно бы уже сдал. Но уйти с помоста означало расстаться с жизнью, в которой он кое-что собой представлял. Ему, повидавшему Париж, Берлин, Вену, Нью-Йорк, это было невмоготу. Толком он не знал никакого дела. Он умел лишь поднимать штангу. И Трофим поднимал: сегодня штангу, завтра стопку. От честного соревнования с товарищами-штангистами переходил к "конкуренции" с собутыльниками, где тоже не хотел уступать.

Как такой человек должен был относиться к другому, который своими спортивными успехами грозил оттеснить его на второй план? Двух ответов не могло быть. Во мне, Р.Плюкфельдере, В.Степанове, В.Двигуне, В.Ляхе и других атлетах Трофим видел уже не друзей-соперников, а людей, грозивших его жизненному благополучию.

В итоге однажды я узнал, что его будут судить.

Из чувства спортивной солидарности я пошёл на суд. Мне казалось, что произошло какое-то недоразумение. Ошибка, которую не поздно исправить. Я ещё не представлял, как низко пал Трофим, и от души его жалел. Выступления свидетелей раскрыли мне глаза, заставили краснеть. Кого я хотел защищать? Поднять руку на слабого. Терзать родных. Выгонять на улицу жену с маленьким ребёнком на руках. По привычке, пускай с поправками и оговорками, я считал Трофима простым гулякой, рубахой-парнем, способным наломать дров, погорячиться, но, в сущности, неплохим человеком. Однако этот Трофим уже исчез, растворился в собственной жадности и безволии, спасовал перед настоящей жизнью, пропал без следа. Новый Ломакин оказался человеком мелким, завистливым и злым.

Трофим был сильным физически и слабым душой. Долго, не один год, тянулся этот поединок — силы со слабостью, — и слабость в конце концов одержала верх. В спорте так не бывает. А в жизни случается довольно часто. Под конвоем, с опущенной головой ушёл из спорта этот большой атлет."

Трофима Ломакина судили и дали два года, но условно: помогла спортивная слава. А через некоторое время и она уже помочь не смогла, когда золотое болото засосало настолько, что выбраться на твердую почву он уже не сумел. Его посадили надолго.

Из заключения Ломакин писал письма верным товарищам, рассказывал, как жалеет о том, что не одумался вовремя. Письма, в общем, были довольно бодрыми. Хотя и видно становилось, что Трофим хорохорится. Он отсидел, вернулся в Москву, повидался со своими коллегами, вместе с которыми покорял строптивую штангу. Потом его стали видеть все реже и реже. А потом перестали и слышать о нем.

13 июля 1973 года его нашли бездыханным на Беговой улице, под высокой стеной стадиона "Юных пионеров". Случайный прохожий наткнулся на него ранним утром и вызвал милицию. Экспертиза показала, что пьяного олимпийского чемпиона сбросили с этой высокой стены трибуны.