Бенгальские матери

Комната за гостиной

Чувство тоски по матери знакомо каждому, даже если человеку за пятьдесят. А мне было намного меньше, когда я начала заниматься в университете Шантиникетан, в индийском штате Западная Бенгалия.

Первую женщину, которая отнеслась ко мне чисто по-матерински, я встретила через месяц после приезда в Индию. Это было в Шиллигури, городке на склонах Гималаев. Я приехала туда со своей подругой по общежитию, чтобы провести десять дней каникул.

 

 

Меня приветствовал шумный господин в башмаках на босу ногу, а за ним стояла худенькая женщина в круглых тонких очках. Она робко улыбнулась: как хорошо, что я говорю по-бенгальски, поскольку сама она английским не владеет. Промолвив это, она исчезла в кухне, оставив меня в просторной гостиной. Служанка принесла чай и печенье, моя приятельница поставила на проигрыватель английскую пластинку.

В гостиной сквозило. Приятельница предложила мне свое сари. Оно было ненамного теплее моего летнего платья, зато до пят. Завернувшись в сари я грустила в одиночестве. Подруга куда-то убежала. «Наверное, ужин готовить»,— подумала я.

Доиграла музыка. В наступившей тишине я вдруг услышала мелодичное пение в соседней комнате: бенгальская колыбельная. Я слушала и покачивалась из стороны в сторону. Потом не выдержала и постучала в дверь.

Песня замолкла, но никто не пригласил меня войти. Я чуть поколебалась, но, когда пение зазвучало вновь, открыла дверь и шагнула через порог.

На полу сидела, скрестив ноги, мама моей подруги. На ее коленях покоилась головка толстенькой девочки лет пяти. Мама держала девочку за руку и ритмично похлопывала по ее ладошке: «чакку чар — пагар пар…» Они улыбались друг другу — ребенок сонно, мать с любовью. Мое появление прервало песню. Женщина удивленно смотрела на меня.

Замешательство было взаимным.

Меня поразил контраст. По ту сторону дверей — большая гостиная с европейской мебелью, со шкурами на полу, с проигрывателем, по эту — темная комнатка с единственной широкой постелью для всей семьи, пирамидка чемоданов, прикрытая батиком, со стопкой книг наверху, да еще вешалка для сари. В углу — чадящая переносная глиняная печурка. В центре всего этого на полу — засыпающая девочка.

И еще: тепло и запах тушеного мяса, сковородочки на огне, мягкий звук колыбельной и сияние глаз. Глаза эти уже не были скрыты за стеклами очков. Только теперь я увидела, как огромны и ласковы они.

Лицо хозяйки дома как бы говорило: «Господи, что ей здесь надо? Но ведь — смотри-ка! — в сари и держится скромной».

— Входи, входи, ты хочешь послушать эту колыбельную?

Я села на пол и осознала, что она перешла со мной на «ты».

Так познакомилась я с моей первой бенгальской мату такой. Вернее, «мамой» я стала называть ее позже, но с этого момента она обращалась со мной по-матерински.

Девочка уже давно спала, но колыбельная все звучала. Хозяйка поняла, что песни нравятся мне. И они зазвучали еще раз, после ужина — у моей постели. Сначала мне казалось, что ее хлопоты — не более чем традиционный долг хозяйки дома.

Через пару дней я занемогла. Она вставала ночью, чтобы укрыть меня теплым одеялом. Она варила мне неперченую и несоленую курицу — экзотика для бенгалки! — поскольку прочитала где то, что в Европе так кормят больных. Она клала мне в постель грелку, ходила по дому и, прикладывая палец к губам, шептала: «Тсс, Гана уснула».

Она вовлекла в эту заботливость всех в доме. Стоило войти на веранду, где собиралась вечерами вся семья, меня встречали сочувствующие взгляды

Наконец я поправилась, и лицо хозяйки немного посветлело. Я увидела Гималаи вблизи, отпраздновала в кругу семьи День огней. Когда нас провожали на вокзал, мама приятельницы, обнимая ее, плакала, а я подавляла слезы, не желая отвлекать их. Уже позже я поняла, что это было прощание матери с двумя дочерьми. Но потом в общежитие стали приходить из Шиллигури посылки, те же, что моя подруга получала и раньше. Только содержимое удвоилось: две домашние лепешки, два мешочка сладостей, четное число мандаринов, два сложенных листочка бумаги, на одном — «моей дорогой Буль-Буль», на втором — «моей дорогой Гаче». Дело, конечно, не в посылках, главным для меня было то, что на далеком бенгальском севере, у подножия Гималаев есть кто-то, кто печалится обо мне.

Рис насущный

Мне стоило огромных трудов найти возможность увидеть работу бенгалок вблизи. Кухня — главное место их деятельности, — как правило, строго отделена от помещений для гостей. Здесь принимается во внимание и гигиена, и удобство гостей. Мы ведь тоже стремимся отделить кухню — хотя бы занавеской, если маленькая квартира. В Бенгалии все-таки главная причина — в традициях и религии. Учитывая многочисленные предписания индуизма, лучше скрыть от гостя готовку блюд, чтобы его религиозные чувства не были осквернены. В городских домах кухня находится в задней части первого этажа; в деревне, как правило, под особым навесом во дворе.

В деревнях бенгальская плита — это круглая глиняная печка с отверстием для топки и другим — для золы. Верхняя часть открыта, так что огонь касается днища горшков. Иногда это переносная печка такой же формы, но с более тонкими стенками. Такие печки до сих пор — обязательная часть городского домашнего хозяйства. У газовых плит, которые в городах потеснили печки, та же традиционная форма и высота, позволяющая готовить, сидя на корточках. Европейскими плитами пользуются только самые зажиточные семьи.

Вся кухонная утварь приспособлена к форме печки и способу готовки. У нее закругленное днище, как у наших туристских котелков. Подобно походным котелкам, они закопчены снизу, но только сразу после готовки. В бедных семьях металлическая утварь — зачастую единственное богатство дома, и потому о ней всячески заботятся. У деревенских прудов по утрам я встречала женщин, старательно начищающих горшки и котлы песком, золой, пучком травы или соломы. Пятна выводили кислым тамариндовым соком, а потом неутомимо чистили, покуда не засияет медь, как золото.

Кухонная утварь в Бенгалии исключительно проста: каменная дощечка с валиком для размола кореньев, деревянная скалка и доска для теста, несколько поварешек, ручки для снятия сковородок с огня, а главное — бати — нож.

В бенгальской кухне нож, похожий на наш, служит лишь для немногих операций. Для всего остального используют бати — нечто вроде серпа, укрепленного на дощечке. Чтобы что-нибудь разрезать, нужно сесть на корточки, правую ногу поставить на дощечку, чтобы бати не двигался, и передвигать разрезаемый предмет по острию. Способ резания и сам инструмент так отличны от наших, что уже только из-за бати я никогда бы не смогла стать бенгальской домохозяйкой. Однажды я попыталась разрезать на бати арбуз. Одетая в сари, я присела на корточки, держа правую ногу на дощечке, но покачнулась раньше, чем успела поднести арбуз к острию. После нескольких робких движений (причем я боялась наклониться, чтобы не упасть и не выколоть острием глаза) я отказалась от дальнейших попыток.

Бенгальские хозяйки при помощи бати не только режут овощи, но и легко чистят рыбу.

Но главный труд, который занимает у деревенских женщин все вечера,— это очистка риса. Инструментом здесь служит толстый ствол дерева с колышком на конце. На короткий конец ствола женщина наступает ногой, стоя при этом на глиняном возвышении и опираясь на бамбуковую палку. Длинный конец с колышком опускается как колотушка в ямку с рисом. Другая женщина помешивает рис в ямке и, когда он очищен, отделяет его от мусора, подбрасывая на решете. Чешуйки отлетают, и рис ссыпают в корзинку — прекрасный рис, потому что такая очистка не лишает его ни вкуса, ни витаминов, как при мельничном помоле. И сам звук, издаваемый при этом, приятен. Глухое «бух, бух, бух» — обязательный атрибут деревенского вечера. Но слишком уж много часов звучит это буханье...

Я не хочу утверждать, что все бенгалки раздувают ежеутренне огонь и едят рис, который вечером сами чистили. У меня в Бенгалии есть много приятельниц, жизнь которых на первый взгляд очень похожа на нашу. Например, моя калькуттская знакомая — служащая национальной библиотеки. У нее восьмичасовой рабочий день, она обедает в столовой и даже живет в служебной квартире. Дети ее на попечении бабушки. Если бы у нее не было бабушки, она легко бы нашла няню — в Бенгалии это не проблема. Детских садов в Калькутте (а тем более в деревне) мало, и они очень дорогие. Яслей же практически нет.

Работающих женщин с высшим образованием в Бенгалии пока еще
мало. Часть женщин, закончив учебу, к работе не стремится, другие просто не могут ее найти. Рабочих мест для специалистов с высшим образованием в Индии все еще недостаточно, тем более для женщин.

Нелегка доля женщин, занятых физическим трудом. Их в Индии множество: служанки, плетельщицы корзин, уборщицы, подсобницы на стройках, поденщицы — и все они принадлежат к самым бедным слоям, самым низшим кастам.

Эти матери не представляют, что могут существовать ясли, детские сады, декретный отпуск и тем более доплата на детей многодетным. Они решают ситуацию по-своему.

В общежитии у нас работала одна молодая уборщица. Она жила в деревне, расположенной километрах в трех от университета. Каждое утро и каждый вечер она отправлялась со своими двумя детьми в трехкилометровый путь. Девочку она усаживала на бедро, мальчика вела за руку. Придя в общежитие, она во дворе кормила девочку; мальчик съедал что-нибудь из ее узелка или объедки с тарелок, выставленных студентками вечером за дверь для мытья.

Мать бралась за посуду, вытирала, подметала, а дети в это время возились во дворе. В полдень она укладывала их спать на полу в холле общежития. Они засыпали сразу же и лежали там рядышком как две куколки, а жизнь в общежитии шла своим чередом: через них переступали, их обнюхивали собаки, из репродуктора гремела музыка.

Уборщица была малодетной, ей было не так трудно. У каждой трудоспособной женщины из низших слоев — шестнадцатилетней или сорокалетней — за сари держится не один младенец. Женщины из племени санталов, которые рыли фундамент для домов, приходили на работу со всем своим потомством. На голове корзина с едой, на бедре самый младший, сзади все остальные. Они приходили из отдалённых деревень по узким тропинкам средь рисовых полей гуськом друг за другом: несколько матерей, огромное количество детей и какой-нибудь мужчина, который присматривал за всем этим караваном. Они пели песни, мужчина играл на дудочке, и все при этом смеялись.

На деревенской тропинке беззаботно напевать, конечно, можно, но, когда сантальские матери приводили свое потомство в зал ранночийского металлургического комбината, у наших специалистов, которые там работали, волосы дыбом вставали. Поработайте-ка на станке, когда рядом возятся малолетние малыши...

Путь бенгалки

А что за семейные отношения у бенгальской женщины? Здесь все определяется традициями.

Бенгальская жена должна принести семье расцвет, как если бы в семью вошла богиня счастья — Лакшми. Но поскольку, как правило, человек не обладает божественными способностями идеала — это счастье она должна создать постоянным и упорным трудом или приданым.

Индийская мифология, которая жива и сегодня, дает целый ряд примеров верных жен. Савитри, последовавшая за своим умершим мужем в царство теней и освободившая его оттуда верной любовью. Сати, родившая супругу четырех детей и отправившаяся на добровольную смерть — от стыда, когда ее отец при народе оскорбил мужа. Тысячи женщин, не выдавшие ни малейшим жестом свое несогласие с самыми абсурдными затеями мужа, служившие ему верой и правдой по заповедям Ману, как своему единственному богу. Но прежде всего это героиня славного эпоса «Рамаяна» — Сита. Она не только последовала за своим мужем, королем, из дворца в изгнание в джунгли, но и сохранила ему верность, когда ее похитил король демонов и всеми чарами соблазнял ее. Когда же муж освободил ее, она, не дрогнув, прошла испытания огнем, чтобы доказать свою чистоту, и не обиделась, когда муж ей все-таки не поверил. Беспрекословно подчинилась она его приказу и ушла одна в новое изгнание, чтобы на короля не могла пасть тень подозрения, будто с ним рядом женщина, о которой могут подумать, что она запятнала его честь.

Повеление «будь как Сита» выражает не только отношение жены к мужу. Оно включает и безоговорочное послушание всему его роду.

В книге одного бенгальского автора, написанной им в конце прошлого столетия и посвященной бенгальским индуистским обычаям, я прочла: «От жены ждут, что она не будет обращаться к своему мужу в присутствии чужих и не будет обращаться к его старшим родственникам — мужчинам и женщинам. В течение всей жизни она не смеет открыться перед старшими братьями, двоюродными братьями и дядьями своего мужа. Она может говорить только с младшими женщинами, и то лишь почти шепотом. Если она захочет обратиться к своей свекрови или к другим старшим родственникам, то должна привлечь их внимание сначала чмоканьем и уже потом жестами объяснить, что ей нужно».

Хотя я никогда не слышала, чтобы бенгальская жена чмокала своей свекрови, я видела (и это случалось не только в семьях необразованных людей), как жена уже много лет спустя после свадьбы закрывала свое лицо сари перед старшим братом мужа. Бенгалок, которые прямо по имени обращаются к своему мужу, можно сосчитать на пальцах. Остальные величают мужа почтительно — Он (именно так — с большой буквы). В бенгальском языке есть для третьего лица особая форма учтивости, когда о муже говорят как об отце своего ребенка или господине.

Бенгалка прекрасно знает, что она благодаря своим домашним обязанностям и хлопотам может стать главным рычагом семейной жизни. Но она также прекрасно знает, что свободой в супружестве будет обладать лишь ее муж, а не она сама.

Сначала об этом разделении семейных ролей я ничего не знала и потеряла в Индии много времени, безрезультатно уговаривая своих бенгальских приятельниц пойти со мной в театр или в кино, показать свой город или деревню. И только спустя некоторое время я поняла: если хочешь в Бенгалии увидеть что-нибудь, лучше подружиться с мужьями, а не с женами.

Постоянное сидение дома и отсутствие возможностей проявлять себя вне дома приводят многих бенгалок к пассивности, которую нам трудно понять. Однажды я ехала поездом из Калькутты в Патну. У меня было заказано место третьего класса. Когда на вокзале я вошла в свой вагон, то обнаружила, что мое купе закрыто изнутри. В нем сидела полная бенгалка средних лет и жевала бетель. Я объяснила ей через окошко, что она должна открыть мне, потому что здесь мое место. Женщина как-то непонятно улыбнулась и сказала, что сюда ее посадил Он, а Он ушел купить что-то на дорогу и ей велел закрыться. Поскольку поезд должен был через десять минут отправиться и все занимали свои места, я позвала проводника. Тот проверил мой билет и попросил женщину открыть купе. Бенгалка не сдвинулась с места. Она безучастно жевала бетель и ограничилась лаконичным: «Когда придет Он». Проводник не хотел врываться к даме и потому ушел, так ничего и не добившись.

Перед окошком тем временем собралось человек шесть. Они размахивали билетами, шумели, угрожали, что выломают дверь. Женщина безучастно наблюдала за всеми нами с высоты вагонного окна. Я была весьма обозлена.

Пять минут после отхода поезда по расписанию (благо поезд еще не собирался трогаться) пришел муж. Он попятился от разъяренной толпы, еще раз сверил свой билет с номером купе, обнаружил, что ошибся, сказал жене: «Открой» — и двинулся к своему вагону. Половина его с невозмутимым спокойствием на расстоянии двух шагов следовала за ним. Когда я уже ехала и злость прошла, я поняла, что не стоит так уж горячиться. Дама вела себя так спокойно, потому что спокойна была ее совесть. Она исполняла свой наивысший долг: выполняла волю мужа.

Это две стороны медали. Если бы я встретила эту женщину при других обстоятельствах, например, в ее доме в качестве матери какой-нибудь из моих подруг,— она была бы совсем другой. Почти каждая бенгалка, с которой я знакомилась, являлась мне комбинацией двух несовместимых существ: невероятно пассивные, почти равнодушные, когда я пыталась их принудить к какой-нибудь активности за пределами их дома,— удивительно деятельные, самоотверженные и изобретательные в роли матери и хозяйки.

Потом я поняла, чего могу ожидать от бенгалок. Я перестала и их и себя мучить желанием невозможного и начала ценить то, что они мне могли и хотели дать.

Они знают, что супружество — не только мед и что жене придется научиться держать себя в руках. Когда бенгалка после свадьбы обнаружит, что ее выдали замуж за эгоиста, она не станет от этого несчастной. Когда же она откроет, что ее муж человек достойный, она счастлива.

Бенгалки трудятся на своем маленьком жизненном участке, выделенном им, без всяких дискуссий. Если они и видят, что это плохой участок, то знают, что лучшего не будет. И потому стремятся сделать на нем как можно больше.

В конце концов они все-таки превращают его в цветущий сад, который радует не только их, но и всех вокруг...

...Какая-то незнакомая бенгалка на ломаном английском языке спросила меня, как пройти на почту. Я объяснила ей по-бенгальски. Она ласково и удивленно посмотрела на меня.

Через две недели ко мне зашла соседка по общежитию и принесла новое сари.

— Это тебе посылает наша мама.

— Как? — удивилась я.— Ведь я ее не знаю.

— Знаешь, недавно ты ей показала дорогу на почту. Ей очень понравилось, что ты знаешь наш язык и носишь сари. Она заметила, что твое сари уже поношенное. И вот купила это. Не обижайся, она делает это от чистого сердца.

Эта добрая женщина жила в Калькутте. Когда бы потом я ни приезжала сюда, я всегда заходила к ней в гости: не надо было заранее заказывать гостиницу, я могла быть уверена, что в любое время суток и года их дом для меня открыт.

В последний приезд в Кулькутту я и позвонила в десять вечера с вокзала, чтобы сообщить, что зайду завтра. Но она решительно заявила, что незачем ночью бродить по улицам и искать гостиницу.

Когда через час я добралась, у остановки трамвая меня ждал один из ее сыновей, а дома был накрыт стол к ужину...