Огни Мадрида

Тур Эффель, мадам! Тур Эффель, месье! — стандартно улыбаясь, ворковала стюардесса, вручая пассажирам крохотные золотистые значки — анодированную Эйфелеву башенку на трехзвенной цепочке с булавкой — на память о кратковременном пребывании на земле Франции. Вернее, на бетоне парижского аэропорта. Здесь, прилетев из Москвы, мы после двух часов ожидания пересели в лайнер компании «Эр Франс» и, утонув в креслах, готовились к воздушному прыжку Париж — Мадрид.

 

 

...Да, Париж — это прежде всего Эйфелева башня. Рим — конечно же, Колизей. Лондон — Тауэр и Вестминстерское аббатство с Биг Беном. А Мадрид? Какую символику можно выделить в этом городе?
— Прадо! Полжизни отдам, чтобы побывать в Прадо! — слышался из недр кресла впереди старушечий голос. — Веласкес! Гойя! Только в Прадо можно понять их, насладиться шедеврами...

Рядом в кресле — средних лет мужчина с набриолиненными волосами и усиками «в ниточку», в блестящем темно-сером костюме. Короткими пулеметными очередями выстреливает его портативная пишущая машинка, которую он истязает уже около часа. Журналист? Вряд ли: углом глаза вижу на вставленном в машинку листе бумаги колонки цифр. Наконец щелкает застежка футляра, и машинка исчезает в объемистом портфеле. Сосед закуривает и разворачивает английскую газету.
— В Мадрид? — банально спрашиваю я, как будто самолет может залететь еще куда-то.
— В Мадрид, — соглашается сосед. — Потом Барселона, Валенсия, Кадис. Бизнес!
— А раньше вы бывали в Мадриде?
— О, много раз!
— Что, по-вашему, есть этакое выдающееся в этом городе? Такое, что, если бы взглянул или услышал, сразу определил бы: Мадрид! Ну, как Эйфелева башня в Париже.

Сосед задумывается, пожимает плечами. Потом по-детски радостно хлопает в ладони и уверенно выпаливает:
— Банк!
— ?
— Да-да, испанский банк! Банко де Эспанья! Вы не видели это красивейшее гигантское здание? Обязательно полюбуйтесь!

Что еще можно взять со слуги всемогущего бизнеса? Для него Мадрид — это банк. Я потом видел это здание, занимающее целый квартал на Пласа де ла Сибелес, — грандиозно-помпезное сооружение с пилястрами, портиками, лепными карнизами, барельефами, напоминающее громадный бисквитный торт. У раздвинутых решеток входов застыли полицейские. Гид не преминул сообщить, что постройка этого колосса обошлась «еще по тем ценам!» в шестнадцать миллионов песет. Проект храма золотого тельца разрабатывали самые именитые архитекторы Испании. И все же нет, банк — это не Мадрид... ...А Мадрид показался поначалу неприветливым. Недавно прошел дождь, все кругом было серо и сыро. Автомашины и обгоняющие их мотоциклисты и мотоциклистки (последних больше) рвали колесами спустившийся на площади и улицы туман. В двухместном номере отеля средней руки холодно и неуютно. Первое, что надо сделать,— закрыть огромное зеркальное окно и балконную дверь. И скорее спать: уже ночь, а завтра вставать с зарей. Откидываю мохнатое одеяло и... сквозь весьма тощую подушку что-то кирпичом давит в скулу. Вытаскиваю увесистый том. Библия. Заботливая администрация печется не только о теле, но и о душе постояльцев...

...Мои железнодорожные дела, ради которых я прилетел в столицу Испании, ежедневно занимали утро и часа три-четыре после обеда. Так что время побродить по Мадриду оставалось. Нашел я и старого знакомого — Фелисиано Родриго Лоренте. Его отец и мать вместе с сотнями других детей девятилетними были вывезены сорок шесть лет назад из пылающей Испании в нашу страну, где обрели второй дом — учились, работали, создали семью. Их я хорошо знал. Фелисиано рос и учился в Москве, а когда родители, заболев, умерли в один и тот же год, уехал на родину, где осталось множество родственников. Сейчас ему двадцать пять лет, он работает переводчиком в одной из фирм, торгующих с Советским Союзом, а когда в Мадрид приезжают группы наших туристов, Фелисиано подрабатывает в качестве гида.

Живет Лоренте в крошечной квартирке на восьмом этаже белого стеклянно-бетонного дома-башни, построенного десять лет назад на набережной Мансанарес — реки, разрезающей город. Мансанарес — правый приток реки Харама, что вливается в Тахо — мощную водную дорогу Пиренейского полуострова.

Мы сидим с Фелисиано у окна, пьем кофе и видим внизу сухое широченное русло в гранитном обрамлении набережной. На дне — лужи, воробью по колено, соединяющиеся между собой чахоточным ручейком. Неподалеку — красивый многопролетный мост с монолитными быками. Вдали — песочного цвета арки другого монументального моста, сложенного из тесаного камня еще во времена римского владычества. Сухое русло в граните и есть Мансанарес. Реку еще в верховьях разобрали на орошение виноградников, полей, апельсиновых рощ. Мадриду речной воды почти не досталось...
— Как ты устроился, Фелисиано, на земле предков?

Следует в общем-то стандартный рассказ об испанце, вернувшемся из СССР. Долго не мог привыкнуть. Долго не мог найти жилья — ютился у тетки в Вальядолиде, потом у двоюродной сестры в Овьедо. Долго искал работу.

Фелисиано берет в руки газету.
— Вот послушай, что у нас пишут о безработице среди молодежи.
Из его пересказа узнаю, что эта проблема приняла сейчас новый оборот. Лет двадцать назад остро стоял вопрос о юношах, которые не могли найти работу после окончания школы. Теперь дело обстоит иначе. На каждую сотню работающих мальчиков в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет нынче приходится двести безработных, а в возрасте от шестнадцати до восемнадцати — триста пятьдесят. Проблема в том, что юноша, достигнув двадцатилетнего возраста... теряет работу: труд подростка намного дешевле, чем труд взрослого!
— Куда же ему деваться?
— А куда хочет. Не так давно фабрика «Брассель», стремясь отделаться от множества «лишних» рабочих и служащих, рекомендовала им уехать в ФРГ, предлагала даже контракты для работы в этой стране.

Пришла Клемента — жена Фелисиано. В квартире ее родителей и живет молодая чета. Отец с матерью, истратив все сбережения и еще призаняв денег, купили себе домик в деревне неподалеку от Мадрида.
— Нам с Клементой, можно сказать, повезло, — говорит Фелисиано. — По крайней мере мы живем вместе, удалось избежать разлуки. Концы с концами сводим, работаем. Клемента служит в страховой компании. А ведь когда я приехал сюда, газеты пестрели примерно такими объявлениями: «Я — испанец, временно нахожусь за границей. Хотел бы жениться на испанской девушке от двадцати до двадцати пяти лет, которая согласилась бы на самые трудные условия жизни. Она должна быть хорошей хозяйкой, способной при необходимости работать не только по домашнему хозяйству...»

Стемнело. Посыпал мелкий дождь, столь частый в Мадриде поздней осенью. Словно природа пытается восполнить урон, нанесенный засушливым летом. На мосту через пересохшую Мансанарес — мельтешенье красных пунктиров автомобильных сигнальных огней.
— Трудно живется, Фелисиано?
— Я бы сказал, что живем мы средне, — подумав, ответил он. — Не плохо и не хорошо. Нас много, испанцев, вернувшихся на родину, и все разные. Есть такие, которым подфартило, — приехали на готовенькое и теперь в ус не дуют. Бывает, при встрече «не узнают», хотя раньше вроде считались хорошими знакомыми. Но видел я и таких, которые вдосталь горя хлебнули. Ведь даже устроиться на работу — это еще не все. Заработки-то низкие. А нужно еще и семью кормить. Вот что я вычитал в одном из наших журналов. И даже цифры специально выписал: чтобы обеспечить себя всем необходимым на месяц жизни, испанскому рабочему надо отработать 422 часа 20 минут. Это — если работать по десять часов в сутки — получается больше сорока двух дней. И без выходных! А ведь в месяце всего тридцать суток, как ни крути. Непонятная какая-то выходит арифметика... А тут еще песету на восемь процентов девальвировали. Значит, жизнь вздорожает. Бензин подскочил в цене на целых двадцать процентов. Но мне хорошо — у меня автомашины нету...

...Я прилетел в Мадрид вскоре после прихода к власти социалистического правительства Гонсалеса. Уже стихли предвыборные страсти, но стены домов все еще были облеплены тысячами плакатов, портретов, воззваний. Их довольно просто соскребали оттуда, куда могли дотянуться хотя бы шваброй на длинной ручке. Но чтобы соскоблить эту бумажную чешую на уровне вторых и третьих этажей, надо было приставлять длинные лестницы или вызывать пожарные машины. Интересно, как туда эти плакаты наклеивали?

На каменных оградах, на штукатурке стен то тут, то там виднелись надписи, нанесенные струями из баллончиков-краскораспылителей: несмываемые «VOTA», пятиконечные звезды и... фашистские свастики. Черных пауков довольно много, хотя фашистская партия Национальное движение (Испанская фаланга) была распущена еще в 1977 году.

Фаланга распущена, но фалангисты остались. Генералиссимуса Франко давно нет в живых, но франкисты то и дело поднимают голову, устраивая беспорядки на улицах Мадрида. Еще свежа память о не столь давнем наглом захвате парламента и неудавшемся путче военных.

Портреты толстощекого генералиссимуса с выпученными глазами уступили место изображениям моложавого короля Хуана Карлоса Бурбона, вступившего на престол после смерти Франко в 1975 году. Испания снова была объявлена королевством в 1947 году, но престол двадцать восемь лет оставался незанятым. Некоронованным королем был фашистский диктатор.

Что-то принесет новое правление социалистов? Легче ли жить будет? Пока что девальвация песеты и повышение цен на нефтепродукты насторожили людей, хотя правительство Гонсалеса и объяснило эти шаги желанием достичь экономических благ в будущем.

...Мы с Фелисиано идем по вечернему Мадриду. Дождь кончился, огни реклам и витрин отражаются в зеркале мокрого асфальта, и от этого кажется, что ты движешься в каком-то сверкающем тоннеле. Что ни подвал — то малюсенькое кафе. Три-четыре столика на «пятачке», стойка с невозмутимым барменом — обычно хозяином заведения, ряды разномастных бутылок. На полу, на тротуаре — сигаретные пачки, обертки от жевательной резинки, окурки и прочий мусор. Кафе убирают поздно вечером (или рано утром), весь мусор упаковывают в большие черные полиэтиленовые мешки и выставляют прямо перед дверью на тротуар. Мусорщик приедет и заберет.

Пласа Майор — одна из красивейших площадей испанской столицы. Сейчас, после дождя, она выглядит посеребренной. Мы пробираемся сквозь толпу гуляющих, на каждом шагу слышится английская речь.

— Ты знаешь, ведь Испания — рай для заморских туристов, — поясняет Фелисиано, заметив мой интерес. — Курс песеты весьма выгоден для жителей Альбиона. Они меняют фунты стерлингов на песеты, приезжают целыми семьями и очень экономно проводят здесь отпуск. Сейчас еще не сезон — посмотрел бы ты, что в Мадриде делается летом! Порой думаешь, что оказался в Лондоне. А вообще к нам ежегодно приезжают более тридцати миллионов человек. И все, кто бывает в Мадриде, не минуют Пласа Майор.

...Сегодня у меня горячий денек. Утром — рабочая экскурсия на железнодорожную линию Мадрид — Барселона, а после обеда идем с Фелисиано в музей Прадо.

После того как в Японии появилась скоростная железнодорожная линия «Новая Токайдо», где суперэкспрессы, успешно конкурируя с авиалайнерами, стали перевозить пассажиров со скоростью 210 километров в час (См. очерк «Гонка за скоростью» в № 10 за 1982 г. — Примеч. ред.), «скоростной болезнью» заразились железнодорожные администрации многих стран. Во Франции уже почти готова к эксплуатации скоростная магистраль Париж — Юго-Восток, в Италии строится «Диреттиссима», которая соединит Рим и Флоренцию, а здесь, в Испании, быстрыми темпами приспосабливают к высокоскоростному движению поездов линию Мадрид — Барселона. Ее спрямляют, подъемы и спуски делают более пологими, укладывают путь не на шпалах, а на монолитном железобетоне. Этот путь я и увидел недалеко от Мадрида.

Ровно тянется бесконечная лента, выложенная из железобетонных плит с намертво прикрепленными к ним болтами и клеммами. Этими болтами к бетонному основанию прикручивают рельсовые плети. На плитах уложены и стрелочные переводы на станциях.

Я отметил непривычную, слишком широкую колею испанской железной дороги. Ведь во всей Европе (кроме Финляндии), и в США, и в Японии, и в большинстве других стран колея уже нашей. Если быть точным, там от рельса до рельса 1435 миллиметров, а у нас в Советском Союзе 1524 миллиметра.

Отвлекусь, чтобы ответить на вопрос, который часто задают мне друзья нежелезнодорожники: почему такая «некруглая» цифра? Она была «круглой», когда строили первую железную дорогу в России — ровно пять футов. А это и есть 1524 миллиметра. На дорогах Испании принята колея шириной 1676 миллиметров. Но никто толком не объяснил мне, чем это вызвано.

После обеда я встретился с Фелисиано. Едем на автобусе по бульвару Прадо-Реколетос-Кастеллана — его длина около четырех километров, а ширина более шестидесяти метров: мраморные фонтаны, памятники...

У «Музео дель Прадо» на бульваре какое-то сборище. Больше сотни людей толкутся, сжимая в руках портфели и «дипломаты». Митинг? Нет, базар! Предлагают друг другу старые монеты, открытки, почтовые марки...

Каменные львы, положив лапы на большие шары, охраняют вход в «Музео дель Прадо». Поднимаемся по лестнице и вступаем в святилище искусства...

Примыкаем с Фелисиано к небольшой группе туристов. Фелисиано шепотом переводит мне пояснения экскурсовода. Да, целый зал Веласкеса, целый зал Гойи. Права была мадам из самолетного кресла! Многим можно пожертвовать, чтобы только побывать в Прадо. Но в этом музее надо ходить неделями, месяцами, а мне, как ни жаль, через несколько дней уезжать...
— ...Ну вот наконец в нашем распоряжении целый день! — радуется Фелисиано, встречая меня в отеле рано утром. — К тому же у нас есть «колеса»! Познакомься — мой коллега Рамон Гарсиа Кампа.

Из-за руля приземистого ярко-желтого «фиата» с трудом вылезает двух-метроворостый парень, на вид — ровесник Фелисиано. Жмем друг другу руки и в машину. Я сажусь рядом с Рамоном, Фелисиано устраивается на заднем сиденье и, положив локти на спинку моего кресла, готовится добросовестно выполнять обязанности экскурсовода.
— Куда мы сегодня, Фелисиано?
— Хотим показать тебе кое-что. Поедем туда, куда советских не возят...

Я заинтригован.
Как только машина, попетляв по двухэтажным транспортным развязкам, выскочила за пределы Мадрида, Фелисиано сказал мне, что едем на братскую могилу испанцев, погибших во время национально-революционной войны, продолжавшейся с июля 1936-го по март 1939 года. Лицемерие каудильо распространилось и на жертвы гражданской войны. Были вскрыты все захоронения республиканцев и мятежников, останки перевезли в одну общую могилу, вырубленную в скале в пятнадцати километрах от столицы, и водрузили над ней высоченный крест. «Все испанцы должны быть вместе», — лицемерно изрек престарелый генералиссимус, по вине которого погибли тысячи и тысячи людей.
— Здесь лежат и мой дед, и дед Рамона, — задумчиво проговорил Фелисиано. — И тот и другой были небогатыми крестьянами, а воевали по разные стороны фронта...

Фелисиано рассказал, что во время гражданской войны часть крестьян и мелкой буржуазии была обманута реакцией и втянута в борьбу на стороне франкистов. Потом эти люди на собственной шкуре убедились, что не они победили в войне, а горстка монополистов и крупных землевладельцев. Но то обстоятельство, что они находились в рядах мятежников, создало пропасть между ними и честными тружениками Испании.

Дед Фелисиано погиб от пули в Университетском городке, защищая Мадрид, а дед Рамона подорвался на республиканской мине в горах Эстремадуры.
— Фелисиано, а можем мы проехать на места боев за Мадрид? — спрашиваю я.
— Можем! И еще как можем! — горячо отзывается он. — Мы с Рамоном так и планировали.

...Мне тогда было примерно столько же, сколько родителям Фелисиано — Родриго и Каталине. Из черных тарелок репродукторов сыпался на нас рокочущий град незнакомых названий — Бильбао, Теруэль, Гвадалахара, Сьерра-де-Гвадаррама, Герника. Плакали первые сироты и вдовы: отец Витальки из параллельного класса, летчик, не вернулся домой — он погиб, «выполняя задание командования».

Мы знали или догадывались — это Испания! Наши отцы и старшие братья тогда впервые вступили в вооруженную борьбу с фашизмом, закончившуюся в сорок пятом на земле гитлеровского рейха. Мы носили похожие на пилотки остроносые испанские шапочки с кисточками спереди и, подняв сжатые кулаки, скандировали «но па-саран!» на пионерских сборах. А потом приехали дети республиканцев. Вместе с ними отдыхали и закалялись мы в пионерских лагерях. «Это не маргарин!» — говорили маленькие испанцы друг другу, уписывая пышные булочки со сливочным маслом.

А Мадрид истекал кровью под бомбами, в его предместья рвались итальянские танки, присланные дуче Муссолини.
Память сердца — вот что такое Мадрид!

И когда Фелисиано с Рамоном, стоя на асфальте забравшегося в горные выси шоссе, показывали мне места, где проходили рубежи обороны защитников Мадрида, я смотрел на чаши озер, вобравших в себя синеву неба, на обрывы порыжевших скал и видел изрытые танковыми гусеницами поля, сожженные деревни и разрушенные города моей Родины...

Когда мы скатывались с горного плато в долину изнывающей от жажды реки Мансанарес, нас прижал к парапету выскочивший из-за поворота крытый зеленый грузовик со звездно-полосатым флажком, нарисованным на дверце кабины. Рамон резко, вывернул баранку, нажал на тормоз, колесо грузовика проскочило в нескольких сантиметрах от крошечного по сравнению с ним «фиата». Я не понял, что при этом воскликнул Рамон по-испански, но уверен, что слова его были достаточно выразительны. Когда он несколько успокоился, то рассказал — Фелисиано перевел,— что такие встречи на автострадах Испании бывают часто. Он работает в фирме, выпускающей оптические приборы, и нередко ездит на машине по стране, рекламируя продукцию. На юге, где еще со времен Франко — и с разрешения последнего — окопались американские военные базы, тяжелые зеленые машины со звездно-полосатыми флажками, ведомые порой вдребезги пьяными водителями, угорело носятся по трассам, наводя ужас на местных шоферов. Аварии случаются сплошь и рядом, но виновников обычно «не находят».

Я поинтересовался у Рамона, как испанцы относятся к присутствию на их земле заморской военщины.
— Так же, как и везде. Отрицательно, — коротко ответил он. — Вспомните хотя бы Паломарес...

Да, когда 8 Паломаресе много лет назад американский самолет потерял ядерное оружие, страна бурлила, бурлил весь мир. В Испании несколько военных баз США, и от каждой исходит такая же опасность.

Уже в Москве я узнал, что в июле этого года в Испании с успехом прошел традиционный ежегодный праздник Компартии Испании. Кульминацией его стала кампания по сбору подписей под петицией с требованием проведения референдума по вопросу принадлежности страны к НАТО. Семьдесят пять процентов испанцев выступают за выход страны из блока.

И еще одно недавнее сообщение. Муниципалитет города Леганес, расположенного к югу от Мадрида, объявил его зоной, свободной от ядерного оружия, и призвал муниципалитеты соседних городов присоединиться к этой инициативе.

...В столицу мы вернулись затемно. «Фиат», прошмыгнув между выстроившимися в ряд громадными фургонами-трейлерами, подкатил к скромному подъезду моей гостиницы. Переливались, гасли и снова вспыхивали рекламы, разгорались огни Мадрида.

Я знал, что там, за освещенными окнами, много людей, в сердцах которых неугасимым пламенем горит память республиканской Испании, память гражданской войны — первой кровавой схватки с фашизмом.
Память сердца — вот что такое Мадрид!