Седьмой континент

Великие путешественники прошлого любили иной раз опередить строгую науку. На Мадагаскар еще не ступала нога европейца, когда Марко Поло уже объявил «мифический» остров «самым большим и прекрасным в мире», населенным чудесными животными — вроде громадной птицы Рух, способной схватить и унести под облака слона. Три века спустя Этьен де Флакур, уже побывав на этой земле, но тоже с чужих слов, описывал животное «тре-тре-тре-тре, или тра-тра-тра-тра — размером с двухлетнего бычка, с круглой головой и человечьим лицом, передними ногами, как у обезьяны, и задними тоже». Похоже на обычные небылицы? А между тем современные зоологи легко узнают в этих гиперболических образах пернатого гиганта эпиорниса и «сверхлемура» мегаладаписа, еще несколько веков назад и в самом деле населявших остров.

 

 

Да и сейчас Мадагаскар богат на чудеса. Он без натяжки может претендовать на «звание» Острова сокровищ. Иное дело, что чем больше сокровищ, тем труднее их добыть — не только беззастенчивому пирату, но и мирному корреспонденту…

Антананариву. Авеню Независимости заканчивается зданием вокзала

Самолет на Антананариву поразительно пунктуален. На корешке билета значится 22.40, — пожалуйста, в 22.38 нам уже желают счастливого пребывания на острове и подают трап. Кто бы мог подумать, что десять часов пути до страны «мура-мура» (то есть такой, где все делается «не спеша», — начинаем знакомство с малагасийским языком) в самом деле окажутся десятью… Дальше — пешком до здания аэропорта — маленького, камерного, скорее, похожего на железнодорожную станцию какого-нибудь провинциального городка. Здесь, однако (продолжаю удивляться), все работает четко: багаж не потерян, очередь движется быстро, и даже визу, которой мы запаслись заранее, можно было, оказывается, получить прямо в аэропорту. Выходит, нам здесь рады? Нас ждут?

И в самом деле ждут! На выходе с приветливо поднятой рукой маячит наш гид, похожий на индийского принца из сказки. Вот вам и Мадагаскар, который как будто бы по ошибке расположен близ Африки — на деле, как выяснится, он имеет не так много общего со своим соседом-гигантом.

…Темно. Предместья столицы пустынны — ни одного светящегося рекламного щита. Малагасийцы рано ложатся, а встают в 4—5 утра, чтобы побольше успеть за короткий зимний день (июль — разгар зимы в Южном полушарии). Уже к 6 вечера жизнь замирает, тем более что электроэнергия стоит слишком дорого.

То ли дело — утренняя панорама из окна нашего жилища (мы живем на главной улице — широченной авеню Независимости). Говорят, что за последние годы город сильно похорошел. Не в последнюю очередь оттого, что нынешний президент Мадагаскара до избрания на высший пост побывал мэром столицы и поныне не оставляет заботами бывшую «вотчину». Правда, тут стало больше машин, и с некоторых пор город уверенно держит второе место в мире по загрязнению воздуха (на первом — Рио-де-Жанейро).

По привычке я захожу в каждый книжный, какой встречаю, интересуюсь продукцией. Книг о Мадагаскаре, как это ни дико, практически нет — «туристы привозят все с собой». Здесь же выбирать приходится между олимпийским путеводителем «Москва-80» с собором Василия Блаженного на обложке и путеводителем по Франции с выцветшими страницами начала 1990-х. Кажется, для продавца эти издания вполне современны, что, впрочем, и понятно. Ведь билет до российской столицы стоит столько, сколько, по статистике, средний малагасиец получает за 10 лет.

Таксопарк в Антананариву также выдержан «в стиле ретро»: на улицах хозяйничают старенькие «Рено» и «Пежо», выкрашенные в бледно-желтый цвет. На одном из них мы добираемся с утра пораньше до бывшей королевской резиденции — дворца Рува, расположенного на самом высоком из двенадцати городских холмов. Лет десять назад эта главная достопримечательность города сгорела и до сих пор не вполне восстановлена, но зато отсюда по-прежнему открывается лучший вид на Антананариву. Еще неподалеку можно посетить небольшой музей, где выставлена часть уцелевших предметов дворца Рува — например, галерея портретов малагасийских монархов. Здесь и первый объединитель племен мерина Андрианампуйнимерина (1787—1810) с копьем и в набедренной повязке, и довершивший его государственные начинания сын Радама I (1810—1828), похожий на пригожего офицера наполеоновской армии: в мундире и с бакенбардами. Урок истории в полотнах был бы неполным без красочных и брутальных комментариев нашего гида: о том, как с панорамного холма королева Ранавалуна I сбрасывала вниз всех, кто ей чем-либо не нравился (преимущественно христиан и, вообще, европейцев). Как пришедший на смену ей сын был через пару лет задушен шелковой лентой (чтоб не нарушить табу, запрещающее проливать королевскую кровь) и так далее. А само барочное здание, где расположена выставка, принадлежало премьер-министру Райнилайаривуни, славному тем, что был мужем трех последующих правительниц. И всех трех пережил.

Обо всех этих экзотических фактах наш малагасийский друг, Андри Андриамандзара, говорит бесстрастно, без доли критики по отношению к «диким» нравам минувших веков: «Это традиция: о королевской семье принято отзываться с уважением… К тому же в некотором роде они мои предки». Оказывается, Андри — «голубых кровей», принадлежит к аристократии народа мерина. Колонизовав остров в 1896 году, французы формально упразднили традиционную сословную систему, но и сегодня эти обитатели Центрального плато с рождения знают, кто из них — из андриана (знати), кто из хува (свободных людей), а кто, увы, из майнти, или андеву (рабов). И ведут себя соответствующим образом.

Особенно важную роль родословная, естественно, играет среди меринской знати, и «чистота» семейных уз тщательно поддерживается. «Когда к нам в дом попадает девушка, то мама (которая, кстати, приходится троюродной тетушкой папе) первым делом интересуется ее фамилией. Даже сейчас, хотя я уже женат, приходится думать о холостых кузенах».

Семья вообще очень важна для малагасийца, причем это широкое понятие включает в себя не только дальних родственников, но и далеких предков. Андри, скажем, — довольно «прогрессивный» представитель столичной молодежи: ему и его жене по 30, детей они пока не хотят, мотивируя это вполне по-европейски: «Денег нет». Похоже, оба считают сказкой традиционное представление о том, что предки активно вмешиваются в их судьбу. Но это отнюдь не мешает молодым людям относиться к ним с должным почтением, участвовать в обрядах и соблюдать освященные веками ритуальные запреты (фади).

Так выглядело из космоса устье реки Бецибука после циклона 2004 года. Красный цвет воде придает смытый дождевыми потоками латерит

«Большая земля в крови»

Дальше наш путь лежит на восток — в национальный парк Андасибе. Вдоль дороги — безбрежный ландшафт спекшейся красной земли, местами оживленный рисовыми полями, которые опять-таки напоминают скорее о далекой Юго-Восточной Азии, чем о близкой Африке.

Когда-то большая часть острова была покрыта лесами, но вскоре после того, как сюда пришли первые люди, леса почти исчезли. Пресловутое подсечно-огневое земледелие, известное нам по учебникам истории, до сих пор актуально для местного сельского хозяйства. Кроме того, в стране, почти лишенной энергоресурсов, и сейчас топят древесным углем, а на юге леса выжигают под пастбища. Есть мнение, что именно причудливо смешанный азиатско-африкано-арабо-европейский уклад жизни малагасийцев нарушил равновесие хрупкой экосистемы острова. Например, растения и животные-иммигранты — такие, как рис (малагасийцы опережают китайцев по потреблению риса на душу населения) и быки зебу (их поголовье равно населению страны) — постоянно требуют новых полей и пастбищ. На месте уничтоженных лесных массивов обнажается латерит, из-за которого Мадагаскар получил свое прозвище «большой красный остров». Порой красный песок вымывается в реки и море, и тогда из космоса кажется, будто остров истекает кровью (любимая метафора экологов).

По сторонам — аккуратные горки «кирпичей» — единственное применение неплодородному «краснозему». Поодаль — здесь и там раскиданы выстроенные из них высокие домики «без окон — без дверей» (по традиции все проемы глядят на запад). По другую сторону шоссе тянется узкая, на вид почти игрушечная железная дорога. Пассажирские поезда на столичной ветке уже несколько лет не ходят — с тех пор как пути сильно пострадали от очередного циклона, а также в связи с приватизационной чехардой. По всей стране действует лишь небольшой участок от Фианаранцуа до побережья. Сейчас на него особый спрос — музейные поезда, красивые туристические виды… Впрочем, они не гарантированы: если машинисту вздумается подзаработать и доставить куда-либо партию бананов, поезд, назначенный в расписании на утро, может запросто отправиться на закате.

Почти повсюду на острове топят «почерному» — как в деревнях, так и областных центрах

Зато автомобильные шоссе за последние несколько лет стали отличными, и это — заслуга нынешнего президента Марка Равалумананы. Молодой симпатичный бизнесмен, владелец одной из крупнейших корпораций «Тику», всего четыре года у власти, но уже вроде бы заставил страну пробудиться от долгой спячки. Помимо строительства новых трасс он, например, серьезно взялся за образование: теперь в начале каждого нового учебного года детям выдаются так называемые школьные наборы — причем на личные средства президента. Все самое обычное — ручки, пеналы, линейки, но раньше и этого не было… Оппозиция, конечно, не дремлет — и замечает, что, между прочим, став во главе государства, Равалуманана успешно приумножил собственное достояние (те же дороги укладывает одна из дочерних компаний «Тику»). Однако большинство малагасийцев — по крайней мере, столичных жителей — отзываются о нем с уважением и надеждой. Как и защитники окружающей среды.

Вообще-то, экологическими проблемами тут озадачились еще в колониальные времена (первые заповедники на острове были основаны в 1927 году), но революционные события 1970-х этот процесс как-то затормозили. Вновь природоохранный вопрос стал в повестку дня в середине 1980-х: его подняли деятели гуманитарных международных организаций. Сегодня он как никогда актуален. Равалуманана намеревается за ближайшие шесть лет втрое увеличить количество привлекаемых на остров туристов (сейчас их около 200 000 в год), причем как «пляжных», так и «эко–». Есть же пример маленькой Руанды, где главный добытчик иностранной валюты — гигантская горная горилла. Ну а Мадагаскар, конечно, спасут лемуры — при условии, что кто-нибудь позаботится о них самих.

Первое свидание с лемурами

После трех часов красных просторов на обочине вдруг вырастают деревья. На стеклах машины появляются капли дождя. В окна залетают первые насекомые.

Уже на подъезде к парку Андасибе-Мантадиа на нас обрушивается настоящий тропический ливень. «Скажите, и часто здесь так?» — осторожно интересуется у Эри, нашего нового, чрезвычайно заботливого гида, фотограф Лев Вейсман. «Да постоянно», — жизнерадостно отзывается тот. Сухого сезона в этих лесах не бывает — на то они и «дождевые». Вот и встречающиеся пешеходы, видно, тоже к дождю привыкли: не ускоряя шага, привычно бредут, не обращая внимания на то, что их поливает сплошным потоком. Некоторые даже не удосуживаются укрыться пальмовым листом.

…Однако, несмотря на прогнозы и приметы, на следующее утро дождик едва моросит, и кажется даже, что скоро выглянет солнце. Лев Ильич, ликуя, достает из целлофана аппаратуру, и в 7 часов мы уже в парке. Еще более ранние пташки-гиды к этому времени уже успели разведать, где следует искать сегодня животных. Им это нетрудно: в Андасибе все проводники местные. Они еще детьми играли в этих зарослях. А затем — окончили специальные курсы, выучили латинские названия животных — и вперед.

Кстати, о названиях. Именно первым экскурсоводам обязан своим именем лемур индри, главная гордость парка. В XVIII веке один путешественник-натуралист не совсем расслышал своего «сопровождающего», когда тот, указывая на зверька, крикнул: «Ири!» («вон там!»). Сами же местные называют этот вид «бабакуту» (в разных контекстах слово служит то уважительным обращением к пожилым людям, то обидной характеристикой вроде «старого дурака»).

Пробираясь по тропинке между древовидными папоротниками и панданусами, похожими на приземлившиеся посреди леса космические корабли, мы следуем на характерный «стон» индри, слышный за несколько километров. По пути бесшумно двигающийся проводник указывает пальцем на затаившегося в ветвях хамелеона. А вот и они: высоко в кронах «мерцают» черно-белые силуэты. Индри — самые крупные из ныне существующих лемуров — почти лишены хвоста, что делает их немного похожими на «маленьких больших панд». Так же, по-медвежьи, они вертикально обнимают ствол — и только когда неожиданно прыгают на метр вверх, становится ясно, чьи они родичи на самом деле.

Считается, что лемуры — наиболее примитивные из современных приматов, и мозг у них — самый маленький в отряде. Зато, чтобы компенсировать этот недостаток, природа щедро одарила их внешностью и забавными манерами — за тем, как ведут себя эти очаровательные существа, можно наблюдать часами. В качестве дополнительного развлечения проводники устраивают звуковой сеанс: включив диктофон с записью «территориального» крика индри (в отличие от других видов, они предпочитают именно этот способ маркировки семейных участков), провоцируют их на душераздирающие вопли, похожие на вой сирены. Но фокус разрешается проделывать только однажды в сутки: иначе несчастные лемуры перевозбудятся, и это плохо скажется на их душевном здоровье.

С индри связана масса легенд. В одних они выступают праотцами человечества (обволошенные индри вправду чем-то напоминают мифических йети) и, следовательно, как и любые предки, заслуживают уважения. По другим — бабакуту стали почитаться людьми после того, как один из них чудесным образом спас человека, который не мог спуститься с дерева (вариант — падающего с ветки ребенка)… Как бы там ни было, во всем регионе действует фади на их уничтожение. Раньше этнографы считали его абсолютным, но недавно выяснилось, что способы обойти запрет все же имеются. Там, где нельзя употреблять индри в пищу, можно продать добычу в другое племя, а там, где нельзя их убивать, не возбраняется потреблять в пищу купленных по соседству зверей. В старых книжках можно вычитать и другие применения лемурам: жители района Макира, например, используют шерсть с загривка лемура вари для профилактики бронхита, а крошечными мышиными лемурами лакомятся беременные женщины, «чтобы у потомства были такие же прекрасные глаза»…

Вообще-то закон, запрещающий охоту на этих эндемичных приматов и содержание их в неволе, принят еще в 1964 году. Но когда я упомянула о нем в разговоре с друзьями-биологами, прожившими несколько лет на западном побережье Мадагаскара в конце 1970-х, те очень удивились. Сказали, что тогда можно было запросто купить целое семейство кошачьих лемуров у уличного торговца, а их полосатые хвосты десятками валялись на пустырях. Мы таких ужасов не наблюдали, но свидетельствуем — экологический контроль пробуксовывает и сегодня. Пока профессиональные защитники окружающей среды рассуждают о необходимости нанять дополнительных лесников для охраны парков, крестьяне потихоньку выкорчевывают папоротники (из их мощных корней плетутся торбы) и вырубают ценные деревья рода Ocotea, лишая тем самым индри любимой пищи. В сезон цветов — собирают на продажу редчайшие орхидеи.

Случайные знакомые — туристы — показывали нам фотографии захиревших баобабов в знаменитой баобабовой аллее в Киринди, на западе. Они объясняли это так: жители окрестных деревень тайком проложили под ней трубы для орошения своих полей. Рис теперь растет хорошо, а баобабы — плохо…

Перепохороны

Выехав на юго-восток по автотрассе RN 7, соединяющей столицу с городом Тулиара на юго-западном побережье, останавливаемся на обед в крошечном сельском трактире. Для иностранных туристов место — слишком простое, сюда ходят проезжие малагасийцы. Основа меню, правда, — деликатесное фуа-гра (тяжелое — в гастрономическом смысле — наследие колониального режима), но оно резко контрастирует с клеенчатой скатертью и гнутыми алюминиевыми приборами. «Дежурный» напиток — более традиционен: мутный отвар из пригорелого риса. На любителя. Вдруг с улицы доносится шум. «Скорее! Это фамадихана!» — кричит Эри, и мы выбегаем наружу.

Длинная вереница, пританцовывая, быстро продвигается по деревне и дальше, в поля: одна крестьянка перед смертью просила сперва захоронить ее в родительском склепе, а спустя пять лет перенести в склеп семьи мужа. Что и делают собравшиеся.

В зимние месяцы (с июня по сентябрь) в центральном Мадагаскаре такие процессии встречаются часто. Малагасийцы, как уже говорилось, верят, что предки принимают самое прямое участие в их судьбах, а фамадихана — обряд перезахоронения — проверенный способ заслужить их благосклонность (ибо «забытые мертвые умирают повторно»!). Приглашенные музыканты призваны создавать праздничное настроение — не только у живых, но и у отошедших в мир иной. Кроме того, звуки бамбуковой флейты и барабанной дроби призывают назад души, случись одной из них отлучиться из семейного склепа (само по себе тело усопшего не сможет в полной мере оценить происходящее). Главное — никакой мрачности и скорби!

Современные формы обряда сложились уже при колониальном режиме. Раньше бренные останки до окончательного разложения не хоронили, а держали где-нибудь на краю селенья. Французы сочли, что это негигиенично и запретили отсрочку похорон. Так умерших стали хоронить сначала во временных могилах, либо непосредственно в семейном склепе, но с тем, чтобы позже достать, обмыть и перезавернуть в новый саван.

В наши дни фамадихана проводится обычно раз в 5—7 лет, в зависимости от достатка семейства: нужно ведь не просто устроить громадный праздник для нескольких сот человек, но и заплатить специальный налог. Строительство склепа также может обойтись в приличную сумму. Как сказал малагасийский поэт: «Из гранита я строю дом своей смерти, и всего лишь из пальмы — хижину жизни»...

…«Прошу извинить меня, ибо знаю, что здесь есть люди старше меня, а следовательно, более достойные того, чтобы держать сейчас слово…» Взобравшись на могильный холмик, глава семьи (на богатых «перепохоронах» в этой роли выступает специально приглашенный «тамада») произносит торжественную речь. Затем руководитель местной администрации зачитывает официальное разрешение на обряд. Над склепом взмывает государственный флаг, а музыканты играют гимн: все почтительно умолкают, затем хлопают. Теперь можно начинать танцы и — тем временем — открывать могилу. Солнце как раз в зените, если верить запискам этнографов, это лучшее время для подобных процедур. Потому, должно быть, процессия так и спешила.

Сначала выносят сверток с покойницей — и помещают пока что на заготовленные носилки. Несколько женщин проникают внутрь склепа. «Хотят воспользоваться случаем, чтобы перепеленать и своих родственников. Выносить-то их нельзя, налог не уплачен», — шепчет мне Эри. Выйдя обратно на свет, почти все крестьянки утирают слезы: фамадихана задумана как радостный праздник, но все же он связан со смертью близких людей.

Нам говорят, что муж виновницы «торжества» здесь присутствует, но попытки идентифицировать его ни к чему не приводят. Нам указывают то на печального мужчину в полосатой рубашке, то на пляшущего старичка в коричневой шляпе. Остается предположить, что это — тоже фади. Продолжение праздника — уже у «склепа назначения» — обещает быть еще более пышным: большое застолье с закланием зебу, танцами (в том числе с телом усопшей на руках) и прочими ритуалами. Один из них, например, предписывает бесплодным женщинам съедать кусочек старого савана покойницы (считается, что и в вопросах фертильности предки играют важную роль). Однако мы, пожалуй, не станем дожидаться этой захватывающей трапезы. До нее осталось еще несколько часов, а нам нужно засветло добраться до Анцирабе.

В завершение же официальной части высший местный чиновник вновь берет слово, в котором просит все же не забыть «поблагодарить Бога».

Не забудут. В ближайшее воскресенье большинство участников праздника и в самом деле преспокойно отправятся на церковную службу. По официальным данным, половина населения страны исповедует традиционный культ предков. Вторая (почти) половина — христианство. Еще 10% — мусульмане. Однако на деле многие христиане соблюдают традиции: почти все жители Высокого плато совершают фамадихану, а в этом ритуале не обойтись без «шамана» (умбиаси). Наш Эри — образцовый католик, чурающийся «этих дикарей», — скорее, исключение.

Процессия тем временем направляется дальше, а мы хотели было повернуть от деревни назад к шоссе — и тут вдруг нас окликает какая-то женщина. «Она говорит, что шаман запретил идти обратно этой дорогой!» Эри готов невозмутимо продолжить путь. Но мы — люди более суеверные — на всякий случай послушно плетемся в обход.

…Горный Анцирабе («город, где много соли») основали в XIX веке норвежские миссионеры. В колониальную эпоху он превратился в популярный курорт. Сейчас бассейны с теплой от природы водой не выдерживают критики, однако приезжие из Антананариву так не считают и с удовольствием проводят здесь выходные и праздники, особенно пасхальные. В Анцирабе и в самом деле спокойнее: меньше людей (единственное их скопление — в церкви), просторные улицы не запружены машинами. От колонизаторов остались домики с решетчатыми балконами, остроконечными крышами, а иногда и аккуратными садами, а также привычка продавать на улице багеты. Похоже на Амстердам, только вместо велосипедистов — цветные повозки рикш.

В городе с почти двухсоттысячным населением три тысячи рикш заменяют общественный транспорт. У них есть номера, раз в год они обязаны пройти технический осмотр, раз в три месяца — медицинский. Разумеется, действует и система «водительских» прав. Поскольку большинство рикш — крестьяне и грамотой не владеют, для получения этих документов устраивается специальный устный экзамен перед макетом, наглядно воспроизводящим дорожные ситуации…

Пассажиры — в основном жители местные: с утра это спешащие на службу клерки, в обед — домохозяйки с детьми и покупками, а вечером — молодые парочки (ночными фарами служат обрезанные пластиковые бутылки со свечой внутри, подвешенные к повозке). Европейцы же от таких поездок чаще воздерживаются — как-то неудобно, «бесчеловечно». С другой стороны, большинство рикш не владеют своими транспортными средствами, а арендуют их. Даже незначительный простой обходится им дорого. Так что они не жалеют сил, зазывая заморских клиентов, и подчас своего добиваются. Если не хватает одного темперамента — предлагают дополнительные развлечения. Ту же фамадихану.

Ай-Ай — подслеповатые родичи

«Без паники! Пиявки не нанесут вам вреда, недаром их даже используют в медицине!» — гласит надпись на трех языках при входе в национальный парк Ранумафана, снабженная красочным изображением громадного и якобы такого безобидного червячка. Все знают, что наземные пиявки — бич Ранумафаны. У входа, тщательно заправляя джинсы в носки, жмутся туристы… В эссе одного биолога я читала, что даже это не помогает. Пиявки все равно проникают внутрь, после чего кроссовки начинают неприятно хлюпать. Они и в самом деле хлюпали на размытых дождем дорожках, но кровососов, как ни странно, в них не оказалось. Единственным из обещанных монстров «нижнего этажа фауны» на нашем пути стал крупный мадагаскарский таракан, обнаруженный утром в гостиничной хижине…

…Над крутыми склонами парка стелется туман, откуда-то доносится шум водопадов и постоянно капающей с веток и с неба воды. Редких бамбуковых лемуров, для защиты которых и был основан в конце 1980-х этот парк, и сейчас сложно увидеть — о них напоминают лишь частые скользкие стволы бамбука, шириной с небольшой фонарный столб. Еще, если повезет, здесь можно повстречать руконожку (или ай-ай) — самого странного из всех лемуров. Подслеповатая старушечья физиономия, длинные зубы, беличий хвост трубой, большие подвижные уши летучей мыши (чтобы лучше слышать, как под корой деревьев шуршат личинки), «иссохшие» лапы с когтями (остальные лемуры их лишены), из которых средний, самый длинный, служит для извлечения добычи. Настолько разительно они отличаются от других, пушистых и милых своих собратьев, что поначалу зоологи не сочли их даже за родственников, отнеся ай-ай к грызунам.

Кэтрин, молоденькая исследовательница из Канады, уже несколько месяцев работает в центре Вальбио при парке и знает о здешних лемурах почти все. «Обычно фади охраняют лемуров, но с руконожкой все наоборот: во многих деревнях думают, что встреча с ней — к несчастью. И единственный способ избежать его — тут же зверька убить (чтобы мясо не пропадало, можно его потом и съесть, не возбраняется). А на кокосовых плантациях ай-ай считают обыкновенным вредителем. И знаете, что еще обидно? Из всех лемуров они ведь самые умные, по крайней мере, если судить по размеру мозга…»

Одно время считалось, что руконожки находятся на грани вымирания. Сейчас ученые склонны к большему оптимизму: возможно, скрытных животных просто сложно увидеть. Впрочем, кому как повезет. Одним сотрудникам Вальбио случалось натыкаться на них у себя на балконе, другие провели в парке год и без толку.

Сама Кэтрин наблюдает здесь за семейством сифак Милн-Эдварда — этих лемуров легко узнать по преимущественно темной окраске и ярко-красным глазам. Каждое утро, кроме воскресенья, ровно в 5 утра она выходит из своей палатки и отправляется в глубь леса. На ее счету уже довольно много «маленьких открытий». Например, такое: как и у людей, браки у лемуров могут быть счастливыми, и наоборот. В одних семьях царит гармония, в других — супруги постоянно ссорятся, а дети вырастают нервными и капризными. Еще Кэтрин объяснила нам разницу между лемурами и другими приматами: самцы внешне почти не отличаются от самок, многие виды моногамны («вот кто на Мадагаскаре настоящие католики!» — вздыхает Эри, услышав, что однолюбы индри, овдовев, не вступают в новое супружество), и самки часто доминируют. За ними выбор: на какое дерево прыгнуть, где остановиться ночевать. Родственники покорно следуют за ними.

Без специального разрешения туристов пускают лишь на небольшую часть парковой территории. Это — так называемый вторичный лес, то есть такой, где уже успели «поработать» люди, после чего он поредел и вновь зарос уже новыми, часто чужеродными видами. Австралийскими эвкалиптами, например. Или бразильской гуайявой. Последняя, кстати, беспокоит Кэтрин: ее подопечные пристрастились к сладким плодам американского дерева, а это нарушает их естественную диету. Иной раз в этом повинны сами экскурсоводы: во время ночных вылазок с группами они, отступая от строгих правил парка, чтобы привлечь приматов, мажут кору деревьев бананами: после этого посетители точно увидят мышиного лемура. А гид — точно получит чаевые. Каждому — свое.

Как и в Андасибе, в Ранумафане ученым приходится бороться с местным населением. Людям сложно смириться с тем, что доступ в лес их предков вдруг оказался закрыт. Впрочем, там, где удается применить к проблеме творческий подход, случаются и успехи. Скажем, в маленьком частном парке Анжа возле города Амбалавау, который славен самым большим на острове рынком зебу, кто-то подсказал местным жителям, как извлекать доход из диких зверей, не причиняя им вреда. Огородив небольшую территорию, крестьяне стали охранять на ней небольшую стайку кошачьих лемуров. Те привыкли и осмелели, не шарахаются от человеческой руки (особенно если в ней банан, что, как уже говорилось, нехорошо). Туристы в восторге.

Южнее расположен еще один парк, один из старейших в стране, — Исалу, знаменитый фантастическими природными образованиями из выветренного песчаника и многочисленными фади местных племен. Главное из них запрещает указывать пальцем на горный массив, где хранятся священные останки предков. И вообще, суеверий масса. Детишки, до этого выбегавшие нам навстречу с радостным криком Salut, vazah! («Привет, белый человек!»), здесь бросаются врассыпную. По мнению Эри, их напугала белая борода Льва Ильича: «Здесь люди верят в злых колдунов».

Мимо проходит пастух с ружьем: в здешних местах до сих пор распространено «зебукрадство». Поодаль пасутся сами быки, настолько тощие, что даже странно — кто на таких польстится и станет рисковать жизнью?.. Впрочем, в глазах малагасийцев эта игра всегда стоит свеч: ведь зебу — прежде всего символ. Владельца они делают уважаемым человеком, похитителя — героем деревни. Это касается всех обитателей здешних мест, в том числе нашего проводника Тина — отвязного молодого человека, похожего на рэппера. Женитьба стоила ему двух зебу, развод — одного. Причем зебу, которыми он выкупил невесту, были приобретены на собственные, нажитые своим трудом средства: папенькиных сынков традиция не признает.

Несколько километров на машине, несколько километров пешком по выжженной солнцем траве. Затем — островки буйно растущей зелени, прохладные ручьи. Эти места облюбовали белоснежные сифаки, знаменитые тем, что способны скакать по кактусам и передвигаться по земле вертикально (боком, на задних лапах, для равновесия вытянув передние в стороны — что делает их похожими на учениц в балетном классе).

«Красиво, правда? А ведь этим местам угрожает опасность». Недавно на границе с Исалу были обнаружены месторождения сапфиров. И если выгоды приисков перевесят доходы от красот природы... На границе парка уже идет борьба.

Лемур вари (Varecia Variegata), он же «пушистый», активен днем. Питается листьями, фруктами и цветочным нектаром, добычу которого облегчает острая мордочка

«Ноев ковчег» эволюции

Еще в XVIII веке побывавший на острове Ж.-Ф. Коммерсон назвал его «землей обетованной» для натуралиста. В XX веке метафора стала классической и к ней добавились цифры. Богатый лемурами Мадагаскар занимает второе место в мире после Бразилии по разнообразию приматов (при том, что его территория составляет всего лишь 7% от страны «диких обезьян»). Мадагаскар в пятьдесят раз меньше Африки, но здесь растет больше видов орхидей, чем на всем Черном материке. Большинство видов животных и растений эндемичны, то есть не встречаются больше нигде. Возглавляют список лемуры (стопроцентные эндемики), затем следуют земноводные (99%) и пресмыкающиеся (92%). Высокая степень эндемизма объясняется длительной изоляцией острова: еще в эпоху динозавров Мадагаскар отделился от Африки (165 млн. лет назад), а 70 млн. лет спустя — и от Индии, заняв нынешнее положение на расстоянии 400—500 км к востоку от побережья Африки. Правда, некоторые животные попали сюда с континента позже — прежде всего те, кто мог преодолеть Мозамбикский пролив по воздуху или вплавь (нильский крокодил). Но были и более сложные способы: есть версия, что летучие мыши были перенесены на остров ураганом. Современные ученые предполагают, что лемуры также попали на Мадагаскар уже после его отделения (около 50 млн. лет назад) — штормы смывали в море целые участки лесов и несли на другой берег пролива. Наконец, многие животные были завезены сюда человеком, как столь популярный на острове зебу. Богатства живой природы дополняют ценные палеонтологические находки. Судя по ним, еще несколько веков назад Мадагаскар населяли гигантская птица-эпиорнис — дальний родственник страуса, размером не менее 3 метров и весом почти полтонны (до сих пор обнаруживают гигантские яйца объемом 8 литров), карликовый бегемот, гигантские черепахи, а также лемуры. Несмотря на названия этих ископаемых видов (Archaeolemur, Archaeoindri и пр.), их ни в коем случае нельзя рассматривать в качестве неких «пралемуров» — предшественников нынешних. Ученые подчеркивают, что самые крупные (и следовательно, медлительные) виды были самой привлекательной и легкой добычей. Всего с момента появления на острове человека исчезло 16 видов лемуров. Увы, это лишь доказывает, что их вымирание — вовсе не паранойя сотрудников WWF.

Илакака. Сапфиры и К°

В XVI веке португальцы высадились на Мадагаскаре и разрушили прибрежные арабские поселения, чтобы перехватить у мусульман торговлю. Однако быстро покинули остров, не обнаружив на нем ни ожидаемых пряностей, ни драгоценных камней или металлов.

Очевидно, они просто плохо искали. То есть пряности — ваниль и иланг-иланг — действительно попали на остров позднее, а вот сапфиры «водились» здесь изначально. В 1990-х годах обнаружилось сразу два месторождения, на севере страны и на юго-западе, в районе тогда еще безвестной деревни Илакака.

По одной версии, первый камень обнаружил на своем поле крестьянин. По другой — рыбак возле реки (вам охотно покажут точное место этого чудесного события, причем в каждом селении — свое). История уже успела превратиться в легенду.

Заурядная Илакака разрослась в большой город. Правда, улица в нем по-прежнему одна — на ней расположены магазины скупщиков из Шри-Ланки и Таиланда, редкие каменные «палаты» богачей, и ряды палаток с разными хозяйственными товарами — совсем как на нашем вещевом рынке. Позади же, за фасадами, простирается море бараков размером с собачью будку: сложно поверить, но в таких люди живут месяцами. Раньше копать здесь мог любой — сколотил артель из нескольких человек, и за дело. Сейчас жизнь в городке подорожала, и тем, кто приехал сюда без копейки, приходится вначале наняться на работу к «биг-боссам» (Илакака, кстати, похоже, единственное место на острове, где в ходу американизмы).

Сразу за барачным поселком начинаются прииски. Мы подходим к огромной песчаной яме, в которой копошатся люди. «Видите маленького человека в панаме? Он надзирает…» Человек кричит, что если мы свалимся в карьер и что-нибудь себе повредим, то он за это ответственности не несет, и в любом случае «он нас предупреждал». Однако снимать разрешает, а вскоре и сам подходит к нам: «Здравствуйте, меня зовут Николя. Я— эксплуататор здешних карьеров!» (французское exploiter означает еще и «разрабатывать месторождения»). Эксплуататор хорошо говорит по-французски. Преподавал какое-то время в младших классах где-то на юге, затем стал госслужащим. Однажды был послан в качестве контролера на прииски полудрагоценных камней. Освоился в новом для себя деле. И, когда узнал про сапфиры, приехал сюда.

Вначале он терпел сплошные убытки — пришлось заложить дом, ради экономии перевезти сюда семью (жену и девятерых детей). Но через год потихоньку потекла прибыль, и теперь все многочисленные родственники, за исключением самых младших, уже тоже трудятся на общее благо. Жена готовит рабочим еду, старший сын помогает отцу «надзирать», два следующих занимаются скупкой. Дочери подсчитывают выручку…

Пока мужчины трудятся в карьерах, женщины и дети промывают добытый гравий на реке

«У меня здесь работники двух типов. Во-первых, поденщики (им я плачу 3 000 ариари в день — около 1,5 доллара). Эти лопатами расширяют террасы карьера. Работают, по сути дела, только с песком, не с камнями. И — 10 «партнеров». Так я зову тех, кто хорошо проявил себя ранее, заслужил доверие. Их — допускаю к жиле. Они получают треть прибыли (еще треть — мне, я же всем рискую, и треть — на производственные расходы). Что нужно для того, чтобы стать моим партнером? Достаточно быть хорошим человеком! Ну и, конечно, везучим. Хотя эти качества взаимосвязаны: честный скорее найдет сапфир, чем тот, кто заведомо хочет его прикарманить»…

Беседуя таким образом, мы добираемся до реки, где промывают извлеченный гравий. Вот где настоящая лихорадка — здесь выясняется, были тяготы дня сего напрасны или нет. Отсюда к центральной улице тянутся прилавки мелких скупщиков. Торопливо разжимаются кулаки, на прилавки летят разноцветные, похожие на монпансье, камешки. Они дешевы (пакетик — около 10 долларов), однако старателям эти мелкие находки помогают заработать на пропитание в ожидании удачи. Фотографироваться люди здесь наотрез отказываются — среди них много нелегальных иммигрантов из Африки.

«А где же можно снять настоящие, большие, красивые сапфиры?» — интересуется Лев Ильич. «Да нигде», — объясняет Эри. Никто не станет рисковать просто так, открывая журналистам сейф. Да и вообще к скупщикам лучше не соваться: за приезжими обычно следят, а визит в лавку дает повод думать, что вы при деньгах и вас стоит грабить. «Вы лучше вывески фотографируйте!»

На острове существует 7 видов баобабов. Нектаром их цветов охотно лакомятся карликовые лемуры

Пока они спорят, заглядываю внутрь помещения под названием «Сапфиры и К°». Прохладная конторка, с покрытым линолеумом полом и кожаными креслами — находясь здесь, не подумаешь, что на улице страшное пекло. Владельцы — два спокойных, дружелюбных брата — тоже разительно отличаются от старателей. Любезно предлагают напитки, наперебой рассказывают, что их сестра когда-то училась в России... В общем, когда подоспел Лев Ильич, а за ним, нехотя, Эри, на столе уже высилась горка крупных камней. «Мы здесь уже шесть лет. Бизнес хороший. Правда, год назад добыча резко сократилась. Как будет дальше — неизвестно». В Илакаке сотни тысяч жителей, из них почти никто не думает здесь задержаться надолго. Поскорее бы сколотить состояньице — и домой. Но есть и те, кому возвращаться некуда: пятьдесят старожилов с «досапфировых» времен. Аборигенам ничего не остается, как только тосковать о временах, когда река еще была чистой (теперь воду приходится брать из колодцев), продукты — дешевыми, а детей с легким сердцем отпускали на улицу без присмотра.

На выезде нас провожает последний символ этого «дикого запада» — огромный белый амбар казино, на входе в который по вечерам загораются елочные гирлянды. Дальше — другие деревни, которые хочется проехать без остановки. И даже когда заканчиваются прииски, еще попадаются магазинчики скупщиков. Отсюда ближе до аэропорта Тулиары: кому повезло — прямая дорога в тамошний аэропорт — и скорее в Антананариву.

…Среди саванны вырастают баобабы, затем прямо на шоссе появляются громадные повозки рикш: мы приближаемся к Тулиаре. Пыльный «райцентр», к северу и югу от которого — рыбацкие деревни Ифати и белые песчаные пляжи Анакау, лазурные берега, коралловые рифы, острова с пиратскими могилами и проплывающими мимо китами. Здесь или на одном из прилегающих островов оседают проехавшие полностью шоссе RN 7 туристы. Мы же, как какие-нибудь похитители сапфиров, вынуждены спешить в столицу.

Словарь
Зебу — длиннорогая горбатая корова, один из символов острова. Встречаются повсеместно: пасущимися на лугах, за работой в рисовом поле, запряженными в повозки на шоссе, а также в качестве основного пункта ресторанных меню. Родственники индийской коровы сперва были завезены в Африку и уже оттуда — на Мадагаскар. Жировой горб и обвислые складки у шеи (увеличивающие поверхность кожи и позволяющие тем самым лучше регулировать температуру тела в жару) делают малагасийский рогатый скот чрезвычайно выносливым. Однако на острове его ценят не за это: зебу — не только главный участник жертвенных церемоний, но и традиционное мерило благосостояния.

Фади — слово индонезийского происхождения, означающее «запрет» (табу). О том, какую роль они играют в жизни малагасийцев, свидетельствует пословица: «Я скорее умру, чем съем нечто запретное». В сущности, в каждой местности, деревне, и даже в каждой семье, действуют свои законы: воздерживаться от определенной пищи, купания в отдельных водоемах, рубки священного дерева «икс» и пр. Еще в разных регионах бытуют похожие истории о животном, чудесным образом спасшем жизнь человеку (после чего его запрещается убивать), или о страннике, отомстившем за негостеприимство (после чего запрещается плохо обращаться с приезжими). Нарушение табу влечет за собой несчастье.

Фамадихана дословно переводится как «переворачивание» (предков). На самом деле предков не столько переворачивают, сколько «перезаворачивают» в новый саван или перезахоранивают в другом месте. Эта традиция, распространенная в центральной части острова, восходит к древнему обычаю «вторичного захоронения», основанному на убеждении, что души усопших воссоединяются с душами предков не сразу, а лишь после полного разложения тела и посредством специальных обрядов (ср. обряд «перемывания костей» у славян).

Ламба — традиционный костюм малагасийцев, представляет собой большой кусок ткани, который накидывается на плечи или оборачивается вокруг тела. Раньше производился из самых разных материалов, от шелка местного производства до пальмовых волокон. Сегодня это чаще всего фабричная хлопчатобумажная ткань с пестрым рисунком. Не путать с «ламба мена» — саваном, в который заворачивают и перезаворачивают предков (см. Фамадихана).

Пус-пус — от франц. «толкай!» — местный вариант повозок рикш. Есть версия, что эта традиция была завезена сюда китайцами, прибывшими на остров в начале ХХ века для строительства железной дороги.

Тави — подсечно-огневое земледелие, которое свело на нет почти все леса на острове. Сейчас их осталось около 10%, из которых лишь 3% охраняются, да и то не всегда успешно.

Эпилог

По размерам аэропорт в Тулиаре не тянет даже на железнодорожную станцию. Из обычного для такого рода учреждений оснащения там есть лишь регистрационный стол. Сразу за ним — выход на летное поле.

Час полета — и мы в исходной точке. На вылете в Париж всех пассажиров заставляют раза три продемонстрировать ручную кладь: причем на выходе и затем еще раз уже у самого трапа, как будто за десять метров, проделанных пешком по голому асфальту, в сумку мог заскочить лемур. Все богатства острова — строго для местного пользования. Хотите полюбоваться — приезжайте еще.

И, наконец, уже в самолете, открыв антананаривскую газету, читаю в ней про всплеск лемуроедства на восточном и южном побережье: в стране галопирующая инфляция, жизнь сильно дорожает и многим просто нечего есть. С другой стороны, владельцы ресторанов, включая национальный символ в свои меню, рассчитывают привлечь «деликатесом» туристов… Поневоле подумаешь: может, не стоит так тщательно проверять отъезжающих на наличие лемуров? Может, лучше они к нам? Мы их тут есть не станем, честное слово!

Редакция выражает благодарность французской национальной авиакомпании AIR FRANCE за оказанную помощь при подготовке материала.