Всполохи над Андами

Пассажиры, летевшие в машине авиакомпании «Экуаториана», с облегчением вздохнули, когда наконец зажглось световое табло, предложившее пристегнуть привязные ремни. Все-таки столько часов провели в воздухе, прежде чем попали из Мехико в Южную Америку. Мы прильнули к иллюминаторам, надеясь с высоты полюбоваться панорамой столицы Эквадора. Увы, плотная пелена темных грозовых облаков начисто скрыла землю. Самолет сделал один круг, второй, но видимость не улучшалась.

 

 

Экскурсия в поднебесье

Пассажиры стали заметно нервничать. Чтобы успокоить их, по бортовому радио обратился командир корабля:

— Уважаемые сеньоры! Поскольку по метеорологическим причинам посадка временно откладывается, мы с вами совершим увлекательную воздушную экскурсию над вершинами эквадорских Анд. Этому метеоусловия не помешают: Анды настолько высоки, что ни одна туча не в состоянии их закрыть.

Последовал крутой вираж, и машина начала быстро набирать высоту. Тучи остались где-то внизу. На фоне кристально голубого неба ярко засверкало солнце. В его лучах слева отчетливо выделялась многоглавая шапка Ильинисаса. Некогда грозный вулкан сегодня мирно дремлет под толстым слоем льда и снега. Не исключено, утверждают ученые, что он пробудится вновь. Весь вопрос в том, когда это произойдет: то ли через месяц-другой, то ли лет эдак через двести-триста. Зато соседний, гораздо скромнее по размерам вулкан Сангай, ни на минуту не переставая, дымит, словно гигантская фабричная труба. Говорят, он самый активный среди всех действующих вулканов. Несколькими днями спустя, когда мы прогуливались по вечерним улочкам близлежащего города Риобамба, небо вокруг Сангая полыхало розовыми зарницами — это были отблески языков пламени, вырывающихся из кратера. А когда Сангай расходится не на шутку, то вулканический пепел покрывает ковром городские мостовые и крыши домов. Однако жители Риобамбы, да и всего Эквадора, больше всего гордятся погасшим вулканом Чимборасо, величественный снежный купол которого возвышается на 6262 метра над уровнем моря.

Вообще Эквадор удивительная страна. Занимая сравнительно небольшую площадь, она сумела вобрать в себя все многообразие земного ландшафта и климата: горные хребты соседствуют здесь с болотистой сельвой, а вечные ледники Анд лежат над выжженным тропическим солнцем полупустынным побережьем Тихого океана.

Совершив над Чимборасо круг почета, наш самолет ложится на обратный курс. После серии рискованных маневров между скалистыми вершинами ему на сей раз удается все-таки приземлиться, хотя из-за густого тумана не видно ни Кито, ни самого аэропорта. Единственное, что мелькнуло в иллюминаторе сквозь молочную пелену, так это посадочная полоса. Можно было лишь удивляться мастерству пилотов, сумевших безукоризненно посадить огромную машину в столь сложной обстановке.

— Эквадорские летчики — народ опытный,— не без гордости заметил встретивший нас в аэропорту известный журналист Умберто Перес.— Кито лежит в узкой горной ложбине на высоте почти трех тысяч метров над уровнем моря. Туманы тут застаиваются подолгу, поэтому нашим пилотам к плохим метеоусловиям не привыкать.

На следующее утро стук в дверь разбудил нас ни свет ни заря. На пороге стоял Умберто.

— Знаю, что устали после дальней дороги. Но если хотите увидеть как следует город, то лучше сделать это сейчас, пока солнце еще не затянуло тучами.

Одному из авторов этого очерка довелось побывать в Эквадоре семь лет назад. В то время на столице республики Кито лежал налет провинциальности. По утрам в номера гостиницы доносилось громкое пение петухов. На газонах мирно паслись коровы и ослики. Редкие машины не мешали прохожим пересекать улицы, где им заблагорассудится. Город был застроен в основном одно-двухэтажными домами, а в центре обособленно стояли старинные здания — дворцы, церкви и монастыри.

Теперь Кито трудно узнать. Он не просто стал более оживленным, а буквально задыхается от нескончаемого потока транспорта. В первое же утро из свежего номера газеты «Универсо» узнаем, что сейчас это проблема номер один: пешеходам стало рискованно ходить даже по тротуарам, так как водители сплошь и рядом используют их для парковки. И это при том, что для разгрузки главной улицы имени 10 августа, протянувшейся через весь город более чем на 30 километров, проложены параллельные магистрали, сооружены десятки тоннелей и эстакад. Преобразился и архитектурный облик города: построено много ультрасовременных высотных домов из стекла и бетона. Причем характерно, что их контуры не повторяют друг друга, а сами здания не заслоняют окружающий живописный горный пейзаж. Более того, на фоне гигантского вулкана Пичинча они кажутся чуть ли не игрушечными. И тут немалая заслуга местных зодчих, сумевших вписать большой город в природу, не подавляя ее. Не случайно решением ЮНЕСКО эквадорская столица объявлена «культурным достоянием всего человечества». — Правда, еще около пяти столетий тому назад к нам вторглась непрошеной гостьей испанская цивилизация,— поясняет Умберто.— Будучи жестокими и чаще всего невежественными людьми, конкистадоры пытались втоптать в грязь все наше богатое культурное достояние, уничтожить дорогие нашему сердцу святыни, а свободолюбивые индейские племена поставить на колени. Теперь, оглядываясь назад, мы можем с гордостью заявить, что по-настоящему покорить нас испанцам так никогда и не удалось.

Незабытое коварство

У эквадорцев долгая и богатая история. Она еще плохо изучена, но даже то, что известно, свидетельствует о многом. В Национальном археологическом музее нам показали каменные секиры, изготовленные около 40 тысяч лет назад, и филигранные золотые украшения двухтысячелетней давности, сделанные искусными руками людей древней народности киту (кстати, отсюда — название столицы).

В музее бросился в глаза портрет, принадлежащий кисти выдающегося эквадорского художника Освальдо Гуаясамина. На портрете — мужественный облик древнего индейского властелина, увенчанного золотой короной тончайшей работы.

— Это Атауальпа, последний верховный инка империи Кито перед нашествием конкистадоров,— рассказывает Умберто.— Он был великий человек, и легенды о нем до сих пор слагают в народе.

Когда испанские конкистадоры во главе с Писарро обманом захватили Атауальпу в плен, инка предложил за себя выкуп. Он обещал наполнить целую комнату золотом и две — серебром, лишь бы его отпустили на свободу. Писарро охотно согласился. И потянулись со всей империи посланцы, по собственной воле отдавая свои богатства ради спасения глубоко почитаемого вождя.

К началу 1533 года нужное количество драгоценных металлов было собрано. Однако напрасно индейцы ждали освобождения верховного инки, с чьим именем они связали само понятие свободы и независимости. Писарро еще раз проявил свое вероломство, распорядившись заживо сжечь узника на костре и лишь в последнюю минуту заменив меру наказания виселицей.

Народная скорбь по Атауальпе была безграничной.

— А вслед за скорбью,— продолжал Умберто,— родилась ненависть к поработителям, решимость возвратить попранное человеческое достоинство. Индейские восстания на территории Эквадора вспыхивали одно за другим. После многовековой борьбы с колонизаторами жители Кито впервые на Латиноамериканском континенте подняли 10 августа 1809 года на центральной площади города знамя независимости.

Дух 10 августа сохранился в этом свободолюбивом народе по сей день. Взять хотя бы такую характерную деталь из жизни городской бедноты. Таксист Роберто Санчес на своем потрепанном «вольво» лихо возил нас по залитым тропическим солнцем роскошным авенидам Гуаякиля, на все лады расхваливая достопримечательности крупнейшего экономического центра республики. Но вот мы поднялись на зеленый холм у реки Гуаяс, густо застроенный неказистыми домишками, где на немощеных грязных улочках маленькие оборвыши рылись в отбросах. Казалось, хвастаться тут было нечем. А Роберто с неподдельной гордостью в голосе воскликнул:

— И все же теперь все это наше!

И пояснил, что здесь, на частной земле, бездомные рабочие несколько лет назад всего за одну ночь соорудили жилища для своих семей. При этом они находчиво использовали законы республики, согласно которым нельзя силой сгонять с участка семью, имеющую на нем свой единственный очаг.

— Эти люди, назвавшие свой поселок «Свободная Куба», показали, как они сильны, когда выступают все вместе. Ведь угроз в их адрес раздавалось сколько угодно, провокаций тоже не перечесть, но бедняки все же сумели удержать в своих руках завоеванное! — При этом Роберто взметнул вверх сжатый кулак, а на его лице не осталось и следа от маски бесстрастного гида.

Дорожная мозаика

Прежде чем попасть в глубь страны, мы изрядно поколесили по окрестностям Кито. Главная ее магистраль как-то незаметно переходит в обычную улочку со старинными строениями под коричневыми крышами. Это городок Котокольяс, один из древнейших в здешних краях. Не потому ли жизнь тут словно замерла? На улицах никого: сегодня воскресенье. Но вот мы въезжаем на квадратную «пласа майор» — главную площадь, непременный атрибут всех латиноамериканских населенных пунктов, на которой обязательно стоит собор. Вон он высится в гордом одиночестве, устремив к небу острые шпили. Зато на противоположной стороне площади возле ничем не примечательного двухэтажного здания полно народу, царит прямо-таки праздничное настроение. Правда, одежда у людей самая что ни на есть будничная, причем сразу видно, что это отнюдь не праздные зеваки. У одних в руках молотки, у других — носилки, у третьих — метлы. А на лесах расположились маляры, усердно покрывающие поблекшие от времени стены оранжевой краской.

— Что делаем? — переспросил мужчина в перепачканной спецовке, устроивший маленький перекур,— Наш клуб приводим в порядок. Ради общественного дела не жалко выходной потратить. Видите, даже на воскресную мессу по такому случаю никто не пошел. Ведь клуб для нас значит не меньше. У меня самого семеро детей, у других и побольше бывает. Где прикажете им кино смотреть? Да и мы часто сюда по вечерам приходим потолковать о житье-бытье. Не в церкви же нам свои рабочие проблемы обсуждать...

Возможность иметь в каждом городе коммунальные клубы, или, как их еще здесь называют, народные дома,— одно из немаловажных социальных завоеваний простых эквадорцев. А поскольку средств на ремонт таких клубов в скудной муниципальной казне, как правило, не находится, жители сами изыскивают выход из положения, сбрасываясь по трудовой копейке и засучивая рукава.

Позади остались последние городские постройки. За окнами автомобиля замелькали кофейные плантации и картофельные поля. На одном из песчаных косогоров привлекают наше внимание что-то оживленно обсуждающие крестьяне с мотыгами в руках. Выяснилось, что обитатели близлежащих хижин на свой страх и риск задумали возделать много лет пустовавший участок. Однако возник спор из-за границ раздела между семьями.

— Общий язык они в конце концов найдут,— размышляет вслух журналист Марсело Севальос, который вызвался сопровождать нас в поездке по стране.— Хуже, если объявится собственник участка. Уж он-то не остановится ни перед чем, чтобы согнать крестьян с этой земли, даже если ему самому она и не нужна...

Вскоре на горизонте появляется поселок с романтическим и вместе с тем не лишенным претенциозности названием Митад-дель-мундо, что в переводе означает «средина мира».

— Как, вы еще не были в Митад-дель-мундо? — в первый же день по прибытии в Эквадор с недоумением спрашивали нас, поскольку эквадорцы считают своим первым долгом свозить зарубежного гостя именно туда.

Назван так поселок потому, что расположен на самой линии экватора, от которого, кстати, происходит и само название страны. Раньше здесь, на нулевой параллели, стоял неброский обелиск, привлекавший туристов разве лишь тем, что точно отмечал линию экватора. Обычно они становились одной ногой в северное полушарие, другой — в южное, а шустрые уличные фотографы запечатлевали «исторический» момент.

Два года назад обелиск перенесли подальше в горы, а на этом бойком месте сооружают его монументальную копию: посетители смогут пройти внутрь «разрезанного» пополам условной линией экватора семиэтажного постамента, где будет работать музей Земли. Затем лифт доставит желающих на 25-метровую высоту. Там на просторной обзорной площадке уже установлен каменный глобус весом в четыре тонны и диаметром в четыре с половиной метра. Причем касается он основания не в привычной для нас манере — Южным полюсом, а лежа на боку. Это сделано, чтобы уже издали хорошо были видны оба полюса и экватор.

Проехав еще несколько километров, мы оказались у края гигантского кратера, достигающего в диаметре более трех километров. Нетрудно представить себе, какие внушительные параметры у самого вулкана Пополагоа, возвышающегося над уровнем моря на 2400 метров. Вулкан уснул, как утверждается, еще 10 тысяч лет назад. В самом кратере на глубине 400 метров расположена идеально ровная долинка, надежно защищенная со всех сторон от суховеев. Словно на ладони видны тщательно ухоженные плантации кукурузы, кофе, овощей. По всей долине разбросаны белоснежные крестьянские хижины. Столь идиллическое зрелище словно магнитом притягивает к себе туристов. Крестьянам же не до восторгов. Чтобы попасть из долины на «большую землю», приходится карабкаться чуть ли не по отвесным стенам кратера. Хорошо еще, если есть ослик, на которого можно навьючить мешок картошки или кукурузы. А наверху, где находится асфальтированная смотровая площадка, крестьян поджидают на своих фургонах перекупщики, за бесценок скупающие урожай, чтобы затем в столице сбыть его втридорога.

Кстати, в Кито мы видели «коммерсантов» и иного рода. На центральных перекрестках, у подъездов отелей, будто часовые, стоят невысокие смуглолицые индейцы в суконных шляпах, цветастых пончо и чуть ли не белоснежных брюках. Они вежливо, с добродушной улыбкой предлагают прохожим свои поделки. Тут и резьба по дереву, и лепка, и разноцветные коврики, и изящные шерстяные шарфики, и украшения из серебра, не говоря уже об обилии всевозможных пончо. Привозят все это из дальних селений, которые испокон веков специализируются на своем, «фирменном» изделии.

Так, по дороге на север, в поселке Кальдерой, хозяйка крохотной домашней мастерской Анна-Мария познакомила нас с нехитрым секретом производства миниатюрных фигурок. Она делает их из круто замешенного теста. Затем фигурки особым образом запекают, чтобы стали твердыми и прочными, расписывают, сушат и покрывают лаком. В городке Сан-Хуане вы попадаете в царство деревянных масок и статуэток. Гостям же Куэнки предлагают известные всему миру солнцезащитные шляпки-панамки из хлопка. Местные умельцы наладили их производство еще в прошлом веке. «Панамками» же их называют потому, что Панама была первым государством, куда эквадорцы стали поставлять свой товар. Матросы с проходящих по Панамскому каналу судов охотно покупали их и увозили в качестве сувениров в родные края.

...Чем дальше от Кито, тем автострада Панамерикана все больше сужается, прижимаясь к отвесным скалам. Крутые повороты следуют один за другим. И что ни поворот — то каменный крест на обочине, обращенной к ущелью.

— Это своеобразные дорожные знаки, предупреждающие об опасности,— говорит Марсело.— Только устанавливала их не транспортная полиция, а родственники погибших здесь шоферов: в память о них и в назидание нам, живым.

Тем не менее эквадорских водителей, кажется, ничем не проймешь. В любое время дня и ночи мчат они по Панамерикане, что называется, во всю прыть. Даже в гололед. Да, да, хотя рядом и экватор, и ослепительно светит солнце, гололед здесь не такая уж редкость. Набежит туча, и сразу же может повалить снег. На одном из перевалов нас настигла снежная буря. Но Марсело не собирается останавливаться, чтобы переждать ее: для местных шоферов это самое обычное дело. Где-то на полпути между Кито и Гуаякилем, проезжая по знойной долине, мы остановились у придорожного киоска, чтобы утолить жажду. Смеркалось. В окнах стоявших неподалеку нескольких хижин мерцали слабые огоньки свеч и лучин. Тусклая керосиновая лампа освещала и киоск — сразу было видно, что электричества в этих краях нет и в помине. Поэтому, когда лавочник вытащил из-под прилавка заиндевевшую бутылку кока-колы, мы с удивлением в один голос спросили:

— На чем же работает ваш холодильник?

— Что вы, сеньоры! Какой холодильник! Это для меня непозволительная роскошь. Бутылки я охлаждаю льдом. Благо, наш вулкан Чимборасо им еще не оскудел.

Оказывается, на эквадорские вершины, которые не всегда удается покорить даже специально приезжающим сюда из США, Канады и Западной Европы альпинистам, чуть ли не ежедневно ловко взбираются местные крестьяне, хотя на первый взгляд в их щуплых телах нет ничего атлетического. У кромки вечных ледников они дробят глыбы на мелкие куски, набивают ими мешки и с тяжелой ношей спускаются в долины, где распродают лед за гроши.

Переночевав в крохотном провинциальном отеле, мы вскоре сворачиваем с Панамериканы и едем по свежеуложенной асфальтовой ленте. Узнаем, что шоссе этому нет и года. Его сейчас ускоренными темпами прокладывают в дебри эквадорской сельвы. По словам Марсело, еще десять лет назад о подобной стройке никто и не думал. Ведь речь идет об обширном районе, покрытом топями да непроходимыми зарослями. Однако стоило обнаружить там богатые залежи нефти, и, казалось бы, неприступная сельва начала покрываться частоколом металлических вышек, а небо над ней заполнил стрекот вертолетов.

Правда, до самой сельвы пока что на автомобиле не доберешься. Но у нас иная цель: засветло попасть в крестьянскую общину Пул, куда нас любезно пригласил один из ее руководителей, с которым мы познакомились в штаб-квартире Конфедерации трудящихся Эквадора в Кито.

Если посмотреть на карту Латинской Америки, то Эквадор кажется на ней совсем маленьким государством. Но мы уже который час в пути, а Пула все нет и нет. Осталась в стороне «нефтяная» магистраль. Машина, надрывно воя, полезла в гору по едва приметному в зарослях густой травы проселку. Стрелка высотомера — ими здесь снабжены почти все автомобили — с двухтысячеметровой отметки пошла вправо и заколебалась возле цифры «4000». Невольно ловишь себя на том, что жадно глотаешь воздух — до того он тут разрежен. Высота дает о себе знать и сменой пейзажа: у Панамериканы эвкалиптовые рощи чередовались с кофейными плантациями, потом потянулись сосны, их сменили кустарники, а теперь кругом одна трава, вначале буйная и сочная, а чем выше — тем все более редкая и чахлая. Ее здесь называют «пахой». Вскоре и проселок остался где-то справа. Машину отчаянно затрясло на каменистой почве. Совсем рядом замаячили снежные вершины. Кажется, еще чуть-чуть, и мы окажемся в зоне вечной мерзлоты.

Пасынки на своей земле

— Не заблудились ли? — осторожно интересуемся у Марсело.— Травы и той уже почти нет. Да и дышать нечем. Неужели здесь люди живут?

Не успел он развеять наши сомнения, как впереди послышалась барабанная дробь, донеслись громкие возгласы. Вынырнув из-за холма, мы увидели толпу веселящихся людей. С полсотни босоногих крестьян, разодетых в брюки из овчины, в ярко-красные пончо и белые войлочные шляпы, были настолько чем-то увлечены, что поначалу даже не обратили внимания на наше появление. Выйдя из машины, протискиваемся вперед к центру круга. Там зарыт по шею в землю петух. Один из молодых крестьян с плотной повязкой на глазах и с мачете в руках подошел к птице и, размахнувшись изо всех сил, попытался обезглавить ее. Промах! Раздается дружный хохот. Тем временем в круг вышел новый участник необычного состязания.

С помощью жестов и ломаных испанских слов крестьяне объяснили, что происходит. Оказывается, мы приехали в самый разгар индейского народного праздника с несколько странным названием «петух от кума». А поскольку в небольшом селении все друг другу кумовья, то один из них приносит в жертву общине птицу. И жертва эта, учитывая крайнюю бедность индейцев, далеко не символична. Так вот, этим петухом может полакомиться лишь тот из участников своеобразного турнира, кто с завязанными глазами и с первой попытки сумеет поразить птицу. Задача не из простых. Поэтому прежде чем кому-либо удастся с нею справиться, крестьяне могут вволю потешиться.

Однако для победителя никакой корысти в трофее нет. Скорее наоборот. Ибо через год, к следующему празднику он обязан пожертвовать уже двух петухов — одного вернуть великодушному куму, а другого припасти для очередных соревнований. А поскольку ни куры, ни петухи на такой высоте не приживаются, то достать их — целая проблема: нужно добираться за десятки километров в ближайшую долину, раздобыв предварительно деньги, что тоже весьма сложная задача.

Петушиное жертвоприношение, конечно, лишь прелюдия к настоящему веселью. Когда петух ощипан и передан стряпухам, все пускаются в быструю пляску под аккомпанемент бубнов и рожков. Задают тон женщины, разодетые в многослойные сборчатые юбки с красиво расшитыми поясами, в ярких шляпах и бусах. Праздник длится допоздна, а на следующий день веселье продолжается с новой силой. Люди предаются ему всей душой. Глядя на их радостно возбужденные лица, можно подумать, что индейцы только этим и живут, что у них и забот-то никаких нет.

На самом деле подобное празднество устраивается лишь раз в году. А остальное время крестьянам не до веселья, поскольку приходится отстаивать свое право на существование в этом пустынном, глухом и холодном краю ежедневно и ежечасно.

Вокруг пятачка, где проходило гулянье, мы не заметили ничего похожего на жилье — лишь лысые холмы с редкими стожками сухой пахи. Поэтому когда нас пригласили на праздничное застолье, то мы, естественно, предположили, что придется еще куда-то долго идти. Однако, сделав по узкой тропинке несколько десятков шагов, мы остановились у первого стожка. Сопровождавший нас молодой крестьянин Манко проворно нырнул в неглубокую траншею и помог спуститься остальным. Ниже уровня земли с подветренной стороны под стогом было подобие двери из пригнанных плотно друг к другу неотесанных досок. Манко привычно распахнул ее ногой. Что находилось дальше — пещера или землянка, из-за кромешной темноты можно было только гадать. Кто-то чиркнул спичкой, поднес ее к куче хвороста на земляном полу. Огонь разгорался с трудом, наполняя, как оказалось, полуземлянку-полушалаш едким дымом.

Глаза стали слезиться, в горле запершило. Но вот пламя выровнялось, дым вытянуло через распахнутую настежь дверь. Постепенно мы привыкли к полумраку и начали различать контуры отдельных предметов. Внутри необычное жилище было довольно просторным. Очаг условно делил его на две половины — жилую и подсобную. В первой вдоль стены устроены нары из жердей, покрытых тонким слоем пахи. На них, как признался Манко, спит вся семья — он, жена и полдюжины детей. «Каждый год у нас по младенцу»,— смеясь, уточняет хозяин. Двое самых маленьких и сейчас сладко посапывали во сне. Остальные наравне со взрослыми участвовали в веселье. В «подсобке» стояла кадка с зерном, были сложены чугунки, миски и прочая кухонная утварь, сделанная из металла явно кустарным способом. На протянутой из угла в угол веревке висели лоскутки какой-то шкуры. Поближе к огню улеглись два тощих пса, никак не прореагировавших на появление чужих.

Постепенно подошло еще человек десять гостей. Все расселись на корточках вокруг костра, от которого вскоре ароматно запахло жареным мясом. Манко отодвинул кочергой горящие поленья в сторону, затем разгреб золу и поднял какую-то жестянку, видимо, служившую крышкой. В открывшемся под ней небольшом углублении действительно было мясо. Не ожидая специального приглашения, каждый извлек из ямки по румяной тушке. Хотя они выглядели не слишком-то аппетитно, так как отдаленно напоминали крыс, индейцы принялись уплетать мясо с явным наслаждением.

— Даже в Кито подобная пачаманка (На языке кечуа — мясо, зажаренное между раскаленными камнями) далеко не всем по вкусу,— доверительно сказал нам Марсело.— Но попробовать обязательно надо. Иначе людей обидим, подумают, что пренебрегаем ими.

— Действительно ли это крыса?

— Не совсем. Это ее отдаленная разновидность, именуемая «индейским кроликом», или «куем». Это совсем безобидный зверек. Он, пожалуй, единственная съедобная живность, которая водится в здешних местах.

«Кролик» действительно оказался вполне съедобен, хотя и был жестковат, с уймой мелких костей. Индейцам явно пришлось по душе, что мы разделили их скудный праздничный ужин. Все враз заговорили. Посыпались вопросы — про Советский Союз, про то, как там живут крестьяне, как одеваются, что едят, какое у них жилье.

По тому, с каким жадным вниманием на лицах все слушали через переводчика наши ответы, было видно, что ими руководило отнюдь, не праздное любопытство, а стремление узнать, примерить для себя чужой опыт в надежде изменить к лучшему собственную долю.

А долю эту легкой не назовешь. И дело тут даже не в суровом климате и в скудости земли, что, конечно, тоже нельзя сбрасывать со счетов. Как выяснилось, даже в этом малопригодном для жизни месте крестьянская община со времени конкистадоров находилась в феодальной кабале у помещиков. Пабло Турде, последний из них, лишь изредка наведывался в Пул из долины, чтобы обобрать своих подданных до нитки, а затем вновь кутить в дорогих ресторанах Гуаякиля. Можно было лишь поражаться долготерпению индейцев, с которыми приказчики обращались хуже, чем со скотиной.

И все же обитатели Пула не напрасно считали себя потомками Атауальпы. Когда-то освященное веками общинное единство помогало индейцам в суровой борьбе с природой и чужеземцами. Тогда они были горды и не продавали свое достоинство за кусок хлеба. Теперь эта тяга к единству, сохранившаяся в крови у индейцев, ожила, обретя новую форму.

Под влиянием городских рабочих на базе общин возникли крестьянские профсоюзы. В числе первых профсоюз был создан и в Пуле. Собравшиеся на сходку индейцы потребовали от Турде увеличить минимальные размеры уасипунго (Земельный надел, сдаваемый помещиком крестьянину в аренду на кабальных условиях), оставлять им твердую часть выращенного на этих землях урожая, устроить в селении начальную школу.

— Убирайтесь прочь, грязные твари! — такой ответ последовал от хозяина.

И тут терпению пришел конец. В 1935 году в Пуле вспыхнуло крупнейшее в стране восстание, к которому присоединилось 30 тысяч крестьян из соседних помещичьих имений. Повстанцами руководил сметливый индеец по имени Амбросио Ласо, которому по общему решению присвоили звание народного полковника. Встревоженные не на шутку власти спешно перебросили на подавление бунтовщиков воинские подразделения из Кито и Гуаякиля. Восставшие крестьяне проявляли недюжинное мужество, но не могли долго сопротивляться вооруженным до зубов карателям. Индейцев беспощадно расстреливали, засекали хлыстами, хватали и заковывали в кандалы, словно беглых каторжников. Даже по заниженным официальным данным, количество убитых составило тогда несколько тысяч человек. Хозяева распускали среди суеверных крестьян слухи: «Бунтовщика Амбросио околдовали злые духи, и он приносит людям одно лишь несчастье».

Позднее о мятежном Пуле большая пресса предпочитала вообще не упоминать, дабы предать все забвению. Однако 34 года спустя он вновь приковал к себе внимание эквадорской общественности. Опираясь на поддержку Конфедерации трудящихся, пульские крестьяне объявили помещику бойкот. На протяжении целого года они не допускали к себе в горы ни его, ни кого-либо из представителей власти. Подчеркнем, что на этот раз восставшими руководил младший брат погибшего полковника — Мануэль.

Перед стойкостью и выдержкой крестьян, а также перед лицом единодушной солидарности, проявленной эквадорскими рабочими, правительство не посмело вновь учинить кровавую расправу, подобную предыдущей. И тогда индейцы заявили, что отныне они сами будут распоряжаться землей, на которой трудились их деды и прадеды. Прежнему полновластному хозяину Турде скрепя сердце пришлось согласиться.

— Сейчас мы живем дружной коммуной,— рассказывает Мануэль Ласо, маленький седой старичок, вовсе не воинственной наружности, с добродушной улыбкой и пытливыми глазами.— Всего в коммуне пятьсот человек, между которыми справедливо распределены участки земли. Конечно, это не бог весть что — крохотные лоскутки на крутых склонах гор, удаленные друг от друга на километры. На них с большим трудом удается вырастить лишь картошку и ячмень. Ведь, помимо сурового климата, здесь и почва скудна, и дождей почти не выпадает.

— Оказывает ли вам государство какую-либо помощь?

— Нам только ее обещают. Правда, недавно прислали учительницу. Но прежде предложили самим, построить школу. Вон, видите, в овраге домик? Единственный, кстати, пока у нас. Строили всем миром во время воскресной минги (Форма безвозмездного коллективного труда индейцев ради общих нужд, сохранившаяся еще с доколумбовых времен). Рады бы и жилье сделать более сносным, да на какие средства материалы достанешь? Просили у сельхозбанка кредит на постройки, удобрения, инвентарь, цистерны для воды — ответили отказом. Гарантий, мол, нет надлежащих. Вот если бы нашу общину официально признали кооперативом... Но власти на это пока не идут. Дело обставлено столькими разными проволочками, что попробуй их преодолей...

Когда мы прощались с обитателями Пула, веселье там еще продолжалось. Мы смотрели на радостные лица крестьян и думали про себя: что же удерживает их в этом угрюмом краю? И, словно поняв, о чем мы его еще хотели спросить, Мануэль Ласо с гордостью заметил:

— А знаете, кое-кто из наших, особенно молодые ребята, пытались податься отсюда в Кито и даже поискать счастья за границей. Но нигде не сумели прижиться. Один за другим возвратились сюда, хотя там, на чужбине, вроде бы и деньги у них водились. Просто не могут они без земли, где пролито столько пота и крови, крови их отцов. Тем более что теперь и впредь эта земля принадлежит только нам.