Мом Его Высочества Альберта

Человеку дано довольно много способов обессмертить свое имя. К одному из них прибег Его Высочество Альберт I, владетельный принц — или князь, если вам больше нравится русское слово, — Монакский, который в самом начале прошлого столетия воздвиг себе памятник посреди собственных владений. Вполне рукотворный. Скажете, что это обычное дело? Что подобное доступно любому тщеславному правителю, вздумавшему прославиться в веках?

 

 

Тут вопрос в том, какой памятник. Страстный любитель науки о море, путешественник и меценат, Альберт оставил после себя не статуи и мемориалы в свою честь, не дворцы и поместья (хотя, разумеется, и этого добра у его потомков хватает), а общедоступный замок на вершине скалы — Монакский океанографический музей. Первый в Европе и доныне один из самых популярных, он открывает богатства и парадоксы нептуновой стихии всем, кто пожелает.
Теперь многие из приезжающих на лучший курорт Французской Ривьеры — поваляться ли на пляже Lavrotto, сыграть ли партию в Гольф-клубе или попытать удачи в Казино — заходят в MOM. Только зрители местного этапа «Формулы-1» лишены этого удовольствия: в течение тех дней — единственных в году, — пока он длится, музей отчего-то не работает. А в остальное время — приглашает на увлекательную прогулку по залам и подземельям — по оригинальным лабиринтам его выставочной политики и стратегии...

Фасад музея, обращенный к Лигурийскому морю, считается основным, но через него попасть в здание нельзя

Даже сугубо композиционно — господствующее положение в панораме города занимает «замок», архитектурный шедевр, словно бы врезанный в крайний Монакский мыс (или, наоборот, вырастающий из него, как человеческий торс из лошадиного крупа кентавра). «Океанографический музей Монако выглядит словно величественный фрегат на вечном приколе — фрегат, хранящий в своих трюмах все сокровища всех глубин. И построил я его как залог союза и сотрудничества всех ученых всех стран мира», — не без гордости говорил Альберт I (1848—1922).

Тогда, в «докустовскую», «доакваланговую» эпоху, океанографическая наука находилась на стадии активного сбора первичного материала. Из портов Европы — впервые в истории мореплавания — выходили десятки экспедиционных судов, чьи капитаны стремились не вперед (в бой, на поиски новых земель…), а вглубь. Настала пора вырвать у третьей стихии планеты Земли ее волнующие (и, несомненно, полезные для человека!) тайны, так же как вырывались они уже в те годы у джунглей Африки и Южной Америки. Изобретались диковинные приборы для глубоководной рыбной ловли (не продажи ради, а научного интереса для), измерения давления и иных параметров, препарирования биологических образцов, замеров состава воды и прочее, прочее. Все эти приборы можно видеть теперь в музее.

Памятник Альберту I расположен в парке справа от МОМа (со стороны суши)

Принц Монакский был, как сказали бы современные молодые люди, фанатом океанических исследований. Он провел в море значительную часть своей долгой жизни. Участники умело сколоченных принцем экспедиционных команд открыли, к примеру, явление анафилаксии (аллергической реакции, изученной благодаря экспериментам с ядом сифонофоры Португальский кораблик /Physalia physalis/), и получили за это в 1913 году Нобелевскую премию по физиологии. Они поймали, классифицировали и препарировали тысячи небезразличных науке морских организмов. Установили закономерности перемещения планктона в слоях вод… В общем, им было чем гордиться. И что показать любознательным современникам. Они всецело пропитались духом своей эпохи, которую вполне можно было бы назвать «жюльверновской». Это была эпоха безграничного доверия к разуму, который, как считалось, единственно способен устранить все несовершенства мира и привести цивилизацию к наилучшему устройству. Каков же аппарат, при помощи которого будет достигнута эта сияющая вершина? Разумеется, наука…

Эти мечты были жестоко прерваны Первой мировой войной, а Второй — окончательно разбиты. Человечество сильно разочаровалось в прямой связи разума и блага. Но как бы то ни было — музей стоит, он прекрасен и привлекает сотни тысяч посетителей.

Введение в музей

Не успели в 1905 году заложить первый камень в основание музея, как Альберт назначил естествоиспытателя Жюля Ришара директором еще не существующего заведения. Принцу не терпелось явить миру вырванные у океана чудеса. Богатейшая (и по сей день) океанографическая библиотека МОМа тоже появилась за несколько лет до его открытия — монарх начал комплектовать ее из своего частного собрания. Экспонаты же будущих залов перемещались в строившийся замок по мере его роста — этаж за этажом.

Дело шло хорошо, несмотря на мировые катаклизмы, войны и даже кончину Альберта I в 1922 году. Но в процессе рутинной работы между наследниками музейного дела, завещанного им принцем, обнаружилось некое если не противоречие, то разделение на два «мира»: на «консерваторов» и «экспериментаторов». Или на «рыбоводов» и «хранителей», если угодно.

У Коморских островов, где водится латимерия, Альберт не бывал. Данный экспонат был передан в дар МОМу позднее

Примечательно, что членение это ныне закрепилось даже пространственно, в логике экспозиции. Словно в древней мифологии, МОМ состоит из нижнего и верхнего миров, только здесь все наоборот (что естественно, ведь посвящен этот храм океану, зеркальному по отношению к суше). Пространство выше уровня земли — владения заспиртованных коллекций, чучел, приборов. Словом, природы хотя и живописной, но неживой. В подземном же царстве бьются тысячи сердец. Точнее — более шести тысяч сердец морских тварей. Жизнь здесь шлепает хвостами, шевелит щупальцами, поглощает пищу, носится в вечной круговерти по девяноста большим и маленьким (емкостью от 450 000 до 100 литров) водным резервуарам…

Как и полагается в настоящей мифологии, «миры» несхожи и во многих образах даже полярны.

Внизу всем заправляют мсье Пьер Жиль и его команда из одиннадцати с половиной подтянутых, жилистых, довольно суровых с виду (пока не улыбнутся, что, впрочем, случается часто) мужчин с дипломами профессиональных водолазов (курьезная цифра 11,5 означает, что один из них работает на полставки).

Экспозиция Зала Кита 7 лет назад полностью изменилась, но скелет финвала под потолком остался

Наверху самый яркий персонаж — куратор зоологических коллекций Мишель Брюни, застенчивая и хрупкая девушка, которая досконально знает альбертовское и постальбертовское собрание — причем не только «вершину айсберга», выставленную на двух наземных этажах, но и поистине несметные богатства запасников. Она способна с ходу выдать полное научное определение любой выцветшей раковины и сообщить, когда и при каких обстоятельствах та попала в музей.

Зеркальная симметрия двух музейных территорий соблюдается даже в том, что у нижнего мира есть свой «поднижний» — лаборатория, или, вернее, питомник, где под руководством опытного Жиля выводятся новые поколения рыб и каракатиц, растут в искусственных условиях (уникальный случай!) кораллы и происходит немало иных чудес. А у верхнего — свой «надверхний»: крыша-терраса с ручными альбатросами и рестораном.

Есть, конечно, и другие факторы, незримо объединяющие Аквариум с экспозицией, как курьезные (например, ни там, ни там не работают автоматы для продажи прохладительных напитков), так и формальные, структурные: весь музей подчинен одному директору — соратнику покойного Кусто профессору Жану Жоберу. И все-таки у Аквариума и экспозиционной части — разные стили работы, разные декорации, разная музейная философия. Конечно, они дополняют друг друга, но все же речь идет — почти в буквальном смысле — о небе и земле…

Верхний мир

Рано утром, торопясь «на встречу с неведомым» и даже забыв в спешке фотоштатив, мы легко находим дорогу к Храму моря. В маленькой городской агломерации Монако — Монте-Карло он почти отовсюду виден. Правда, идти приходится дольше, чем рассчитываешь. Подниматься из портового района к вершине по крутому серпантину довольно тяжело (это потом мы узнаем, что туда, как и повсюду в Монако, можно добраться на лифте сквозь толщу скалы, не говоря уже об обычном автобусе).

Тем не менее корреспонденты «Вокруг света» оказываются здесь далеко не единственными энтузиастами. Музей еще не открыт, а у парадного входа толпится публика. И мы потихоньку вливаемся вместе с нею в его прохладные недра. И только внутри решаем отделиться от основного потока посетителей, который первым делом устремляется в Аквариум (надо сказать, что там публики всегда больше), и взойти по мраморной лестнице наверх, туда, где альбертовский дух веет особенно явственно.

Зал физической океанографии, официально переименованный три года назад в Зал Альберта I, в этот час еще полон чинной тишины, но удивляет не она, а ощущение легкой корабельной качки, которое здесь возникает. Трудно сразу сказать, откуда оно берется. То ли оттого, что большие выставочные «саркофаги» с десятками ящиков похожи на старинные палубные конструкции. То ли потому, что хребет кита в центре экспозиции образует нечто вроде системы мачт. То ли из-за того, что на экране под хребтом без остановки идет фильм о подвигах принца на морях (склеены в единую «эпопею» все сохранившиеся хроникальные кадры) и это создает эффект постоянного движения. Ну, а дополняет гипнотическую картину скромный уголок, будто перенесенный в Монако из Музея восковых фигур мадам Тюссо, — скрупулезная реконструкция лабораторной каюты, оборудованной некогда на яхте «Ласточка-2», с раскиданными по столам рукописями, с батареями заспиртованных организмов в колбах, разным научным инвентарем и, конечно, с восковыми фигурами «героев» — Альберта, доктора Ришара, их помощников…

Долгая, состоящая отнюдь не только из погонь за китами и борьбы со штормами, а подчас даже нудная с виду деятельность команды — кропотливый сбор и изучение разных морских «жучков» и «паучков», постепенное расширение возможностей практической океанографии, выуживание тайн со все больших глубин — и составляет смысл коллекции, представленной в Зале физической океанографии. Потому зал и заставлен подчас невзрачными на вид экспонатами, способными, однако, привести в восторг настоящего знатока. Экипажу большого корабля ни до чего не было дела, кроме как до каждой капельки воды, каковую можно изучить под лупой или микроскопом и обнаружить в ней новые удивительные объекты для исследования. Этот аналитический дух зал сумел сохранить подобно древнему воздуху в камерах египетских пирамид. Атмосфера и стала главным экспонатом помещения. Впечатление такое, что она настраивает на торжественный лад даже детей, которые, насмотревшись на рыбок в Аквариуме, потихоньку начинают подниматься сюда.

Однако если Зал физической океанографии есть плавучая лаборатория принца Альберта, то его сосед по второму этажу — без сомнения, гостиная.

Публика пересекает разделяющий их холл — и вот перед ней просторное помещение, прозванное музейщиками (по правде говоря, не слишком удачно) Залом Кита. В виду, очевидно, имеется скелет гигантского двадцатиметрового финвала под потолком, организующий экспозицию. Но считаться отличительным признаком экспозиции он не может по той простой причине, что киты в МОМе развешены, расставлены и разложены повсюду — большие, маленькие, в виде чучел, скелетов, моделей, наглядных пособий… Начиная с целой галереи касаток, нарвалов и гринд, пойманных лично принцем, до трогательной электронной иллюстрации набора веса новорожденным китенком (вид Balaenoptera physalis). Постоянно сменяющиеся цифры на электронной таблице показывают: если бы этот «малыш» родился сегодня (каждые сутки счет обновляется) в час ночи с весом 2 тонны, то сейчас, в 15.45 по монакскому времени, он уже достиг бы массы в 2 т 53 кг 170 г. Навскидку он прибавляет примерно по грамму в секунду.

Дополняет интерьер «охотничьей гостиной» подлинная китобойная лодка принца. Табличка уверяет, что нужна она была Альберту для экспериментальной ловли кашалотов (изучение их знаменитых спермацетов актуально до сих пор)… Но, утверждая, будто принц преследовал животных лишь ради новых знаний, музейщики немного кривят душой и сами косвенно в том признаются самим экспозиционным построением «китового» Зала. Всякий человек, даже поверхностно сведущий в европейской литературе и истории, сразу признает: если в левой части МОМовского второго этажа живет принц-экспериментатор, то здесь — спортсмен и охотник (термины практически идентичные на рубеже ХIX и ХХ столетий). Вспомните хотя бы гостиную лорда Джона Рокстона из «Затерянного мира» Конан Дойла, увешанную медвежьими головами, тигровыми шкурами, бивнями слонов, резцами капибар и прочей экзотикой, добытой просто так, риска и забавы ради. Охота в аристократическом кругу той эпохи была не только блестящим, но и обязательным атрибутом образа жизни.

Серьезность и высокий научный пафос второго МОМовского этажа эффективно снижает первый. Здесь вы не дождетесь торжественной тишины и не встретите пожелтевших страниц, исписанных мудреными текстами с обильными вкраплениями латинской терминологии. Здесь вам будет предложено чистое и доброе развлечение. Буквально каждые пятнадцать минут по внутренней трансляции бодрый женский голос призывает публику на то или иное действо — то фильм посмотреть, то в анимации поучаствовать.

Отступление I

Способы «оживить» экспозицию могут быть самые разные. Например, три раза в неделю, если позволяет погода, проводится единственное в Европе интерактивное представление под названием «Прямая связь с водолазами» — изобретение и гордость «главного аквариумиста» Пьера Жиля. Принадлежащий музею небольшой катер под названием «Физалия» выходит в Монакскую бухту с ныряльщиками на борту. Те, собственно, призваны не зрителей развлекать, а делать нужное дело: «патрулировать» Монакский морской заповедник, раскинувшийся прямо под «музейной» скалой, брать различные пробы, иногда, если требуется, проверять машины для забора аквариумной воды и тому подобное. Так вот, Жилю пришло в голову, что при помощи не такой уж сложной современной техники их можно снимать за работой, а изображение вместе со звуком транслировать прямо в конференц-зал. Публика видит и слышит водолазов, которые подробно объясняют ей свои действия, а те слышат ее вопросы. Получается увлекательное — особенно, конечно, для детей — общение.

Планировкой этажи строго повторяют друг друга: здесь также имеются два больших зала, «скрепленные» между собой парадным холлом.

«Храм» Жака Кусто на первом этаже музея — вечная дань уважения покойному директору этого заведения

Налево от лестницы — зал для конференций, кинопоказов и анимаций. Направо — помещение для временных выставок. А центральный холл посвящен персонально капитану Кусто — человеку, дольше всех (30 лет) просидевшему в директорском кресле (впрочем, физически сидел он в нем нечасто — больше плавал). Небольшая постоянная экспозиция решена наподобие языческого святилища. Во-первых, она огорожено со всех сторон блоками с красочными кадрами из фильмов и репортажей Кусто, причем блоки эти светятся изнутри таинственным светом, словно там горит огонь. Во-вторых, обставлена по краям эффектными портретами в полный рост самого командора и его ближайших сподвижников (завершает плеяду Жан Жобер). А центр композиции обложен своего рода «жертвенными камнями», в каждый из которых «впечатано» изречение покойного директора по тому или иному поводу, о том или ином из его революционных океанографических открытий. К «камням» прилагается набор фотографий, свидетельствующих о его свершениях: глубоководные съемки, опыт одиночного водолазания, жизнь в течение месяца под водой…

Таким образом, если принцу принадлежат 2-й этаж и строгое научное собрание, то капитану — 1-й и энергичные развлекательные мероприятия. Впрочем, ни титанам, ни «их» этажам в смысле посещаемости не приходится тягаться с общим детищем всех поколений монакских музейщиков — неподражаемым Аквариумом, расположенным в подземной части обжитой скалы.

Нижний мир

Говорят, «креативная» деятельность Пьера Жиля необыкновенно эффективна. Например, 82% маленьких зрителей после анимации «Прямая связь с водолазами» решают научиться нырять. Вот что рассказывает о себе сам главный монакский «рыбовладелец»:

«Я приехал сюда в 1991 году, причем терялcя в догадках: зачем музею понадобился аквакультурист?»

Отступление II

Термином «аквакультура» называется разведение и выращивание рыб, моллюсков, ракообразных, водорослей и всего, что только есть под водой, на специальных «фермах». Причем в промышленных масштабах, но, как правило, не в промышленных целях (то есть для науки и развлечения, а не для продажи и еды).

На подобное искусственное разведение сегодня уже приходится основная часть мировой рыботорговли, а в случае с пресноводными видами — и вовсе 90 процентов. Растет число аквакультурных компаний на рынке — лидируют здесь американский, японский и сингапурский бизнес. Все больше видов люди учатся выращивать в неволе — из тех, что представлены в Монакском аквариуме, только девять не поддаются пока этой практике.

Пестрый мир кораллового рифа: вечное движение в ритме «большого города»

«Тут, на месте, обнаружилось: все ужасно перепутано, свалено в кучу. Тропические виды плавали вперемешку со средиземноморскими, отсутствовали всякая логика и система в обслуживании баков, а ведь их надо обслуживать! Добавлять по трубочкам через компрессоры нужные для данных существ газы и другие вещества, поддерживать температуру. Это хитрая наука, скажу я вам.

Итак, мы стали «обустраивать» Аквариум. Сразу волевым решением избавились от пресноводных видов. Они, конечно, интересны и важны, но каждому свое. Как вы заметили, Аквариум невелик, но мы очень рационально используем пространство. Избавившись от пресной воды, мы получили возможность придать экспозиции законченный смысл и концептуальный вид. Слева от спуска в подземную часть Музея — экосистема Средиземного моря. Справа — всевозможные тропики, от Вест-Индии до Филиппин. В центре же — главный резервуар. Такого нет нигде в мире. Он стоит дюжины аквариумов и ради него одного нам приятно здесь работать, а посетителям — приходить».

Отступление III

Если бы Монакский океанографический музей имел собственный герб, на нем наверняка изобразили бы коралл. Исследования, связанные с этим удивительным морским организмом, его выращивание, забота о нем и использование всех его выгодных выставочных возможностей являются основным здешним проектом.

В 1989 году профессор Жобер вместе с несколькими сотрудниками произвел уникальную в мировой практике операцию. Он буквально пересадил живой коралловый риф из залива Таджура близ Джибути в заблаговременно подготовленный резервуар Монакского аквариума объемом 400 м3, глубиной 6 метров. И здесь — вот уже 27 лет — тот продолжает развиваться и расти за прозрачной акриловой стеной толщиной 34 сантиметра. Между ветвями жестких и мягких кораллов плавают те самые существа, каких мы встретили бы в аналогичных условиях и в естественной среде. Своим успехом эксперимент обязан нескольким открытиям, сделанным здесь же, в музее. Авторство основного из них, собственно, и позволяющего капризным коралловым ветвям не чахнуть в неволе, принадлежит опять-таки лично Жоберу. Он изобрел сложный метод очистки воды под названием «Микроокеан»: воду, нагнетаемую в «Акулью лагуну» (такое имя получил резервуар) обычным порядком из Средиземного моря, прогоняют через слой водорослевых фильтров с кессонной вентиляцией и неизвестковым наполнителем («чудо-грязью» на профессиональном жаргоне). Именно этим фильтрам МОМ обязан своим «коралловым триумфом».

«Мы ставим перед собой лишь несколько конкретных целей, — продолжает Жиль. — Но зато преследуем их со всей решимостью. Во-первых: обеспечить нашим питомцам оптимальные условия существования в неволе — лучшие, чем на воле! Учитывая наши репродуктивные программы, это жизненно важно, ведь животные не станут размножаться, если и живут-то из последних сил. Во-вторых, важен ракурс подачи материала. Даже люди, привычные к посещению аквариумов, у нас бывают впечатлены не только самими картинами морского мира, но и дизайнерской работой, так сказать. Мы же показываем маленькие подводные спектакли, а что за спектакль без декораций? Увивать водорослями скальные породы, придумывать особые формы для резервуаров, подбирать цвета — уверяю вас, это целая история. Ну, и самое главное. Мы тут до мелочей продумали, как сделать так, чтобы содержимое резервуаров выглядело в прямом смысле слова настоящим. Ведь, как вам известно, и я, и все мои сотрудники — водолазы, мы совершенно точно знаем и помним, как в действительности выглядит подводный пейзаж на той или иной глубине, широте, отдалении от берега. Вот нам и кажется важным воссоздавать только реальные океанические ландшафты. Те, которые в природе безусловно встречаются».

Жуткие морды придонных рыб средиземноморской части Аквариума вызывают у детей любопытство, а не страха

Люди из «нижнего мира» МОМа не смешивают видов. Не устраивают фантастических экспериментов. Они только хотят дать публике истинное представление о том, что происходит под великими водами. Не просто умилить ее, поразить, увлечь или развлечь. Но — еще и просветить. Скажу больше: в Аквариуме МОМа составлен заговор, цель которого — подспудным образом, схожим с пресловутым «методом 25-го кадра», — с помощью десятков завуалированных деталей внушить людям мысленный вопрос: «А что ты сделал, чтобы сохранить природу океана?»

Чтобы как следует поснимать в Аквариуме, пока его полумрак (здесь никогда не зажигают света в самом зале, чтобы эффект нужной подсветки «искусственным солнцем» не пропал внутри резервуаров) не заполнен народом, приходить нужно около 8, за час до открытия, что мы с фотографом Александром Лыскиным несколько раз и проделали.

Первым на работу — как раз около восьми — является Жан-Марк, коренастый, подвижный, невысокого роста человек с крупным носом. Причем ноздри у него то и дело раздуваются или сужаются — живут отдельной жизнью, словно в постоянной готовности улавливать и истолковывать запахи. Говорят, это отличительная черта французских поваров.

Жан-Марк и есть французский повар, только рыбий. Примечательно: хотя по служебной инструкции ему полагается закончить с завтраком на всех девяноста аквариумных «столиках» до открытия МОМа, он никогда не успевает и выходит к рыбам с полным яств подносом на колесиках, уже когда кругом полно посетителей. Естественно, те с жадным любопытством смотрят, как, скажем, переваривает червей прямо в открытой воде хищный маленький анемон. Но самое интересное — наблюдать за драматическими «танцами» в «доме» у мурен: дают им довольно крупную рыбу. Однако то ли из-за «тупости», то ли от подслеповатости, эти существа, напоминающие попеременно босховскую аллегорию греха, апофеоз злобы, и обаятельного уродца Гуинплена, не могут обнаружить ее сами на расстоянии нескольких сантиметров. Приходится роботообразной металлической «рукой» буквально запихивать ее им в рот. И то не всегда получается. Этим-то «не всегда» и пользуется рыба другого вида, поменьше, подселенная к муренам. Обычно она отсиживается в скальной пещерке, но, когда видит, что нерасторопные гиганты в очередной раз упустили кусочек добычи, пулей вылетает из укрытия, хватает «бесхозное» и несется обратно — уплетать. Но иногда, будучи уже на полпути, решает, что расстояние от желанной еды до муреньей пасти все же слишком опасно, и возвращается несолоно хлебавши…

Фауна кораллового рифа, представленная в «Акульей лагуне», хороша для показа еще и тем, что не имеет себе равных по яркости цветов

Еще — время от времени приходится драить акриловые поверхности Аквариума. Надо, чтобы они не покрывались «биологическим налетом» (разными мельчайшими моллюсками и прочими существами, обживающими всякую твердь в водной среде). Можно было бы, конечно, придумать для этого какое-нибудь автоматическое приспособление и тем сэкономить трудозатраты музейщиков, но так, согласитесь, неинтересно. Интересно вот как: два раза в неделю, по средам и пятницам, посреди бела дня в служебном помещении над «Акульей лагуной» собираются четверо водолазов. Двое готовятся к захватывающему погружению с изящными маленькими скребками, их напарники остаются на подхвате — вдруг что случится в воде?

А случается всякое, как мне объяснил в неторопливой беседе там же, над Лагуной, один из участников действа. Причем бояться приходится даже не компактных, как гоночные машины, акул-зебр, с утра до вечера режущих воду острыми плавниками. Морские черепахи — их тут две — куда опаснее! Если вдруг занервничают, могут больно «клюнуть» или ущипнуть. Или рыбы-наполеоны, приняв «чужеродное тело» за опасного врага, как налетят гурьбой — чувствуешь себя словно в разворошенном улье…

Или вот: неподалеку от старейшего жителя монакского музея (мурены Muraena helena, пойманной еще в 1968 году) расположились «Рожденные в Аквариуме». Стайки разноцветной тропической малышни снуют синхронно по большой круговой емкости среди водорослей, и забавно смотреть, как живо они реагируют на малейшее движение извне. Попробуйте отбросить на них тень от собственного туловища — сразу метнутся врассыпную, чтобы вновь собраться на другой стороне резервуара. Или постучите ногтем по акрилу — сотни микроскопических носов сразу начнут тыкаться в ту точку, где вы стучали. Пугать и привлекать внимание мальков, как оказалось, многие находят страшно увлекательным. Я сам видел, как пожилая католическая монашка развлекалась подобным образом добрых полчаса… Кстати, не хотите ли посмотреть, откуда эта «малышня» берется?

Кормление мурен — занятие довольно утомительное. Рыбу приходится чуть ли не засовывать им в пасть

Внутрискальный питомник Океанографического музея вовсю ведет аквакультурную работу — не коммерческую, конечно, а научную. И чтобы свою живую экспозицию пополнять, и чтобы с другими делиться результатами — и теоретическими, и практическими, то есть собственно молодняком.

Сегодня, кстати, горячий день: во второй его половине Пьер Жиль отгружает партию рыб и беспозвоночных для дружественного Базельского аквариума. В узких коридорах между бесчисленными емкостями «адовой кухни» — некоторая суета, сотрудники мечутся взад-вперед с предметами самыми разнородными: бумагами, печатями, сачками и прочим.

— Глядите, какие у них прекрасные глаза, — прикрывая восхищение иронией, говорит Жиль, готовясь расстаться с экземпляром рыбы-клоуна. — Между прочим, многие аквариумы мира в последнее время увлеклись этим видом. Практически каждую неделю мне звонят коллеги со всей Европы: «Пьер, мол, если получится, пожалуйста, достань!» Я говорю: «Хорошо, постараюсь поймать, свободных особей в питомнике у меня пока нет…» С базельцами-то мы давно договорились... Ну, ладно, я иду в администрацию оформлять документы. Вы — со мной?

Эпилог. Большому кораблю — большое плавание

Приземистый административный флигель, пристроенный к МОМу справа, невелик, но большего и не требуется. Здесь работает не так много людей, зато делают они это крайне эффективно: именно отсюда невидимой рукой Жана Жобера раскручивается сложный маховик музейной философии и дивертисмента.

Отступление IV

Нынешний директор музея родился в 1941 году в семье французского чиновника в Алжире. Отец его и мать нисколько не интересовались океанологией, но сам он еще мальчиком увидел «Безмолвный мир» Жака Кусто и с тех пор не сомневался в выборе будущей карьеры. Окончив университет в Марселе и оставшись там преподавать, он скоро попал в поле зрения изобретателя акваланга и в 70-х годах участвовал в его уникальном эксперименте — стал одним из тех, кто безвылазно прожил месяц под водой. С тех пор Жобер успел побывать профессором университета «София» в Ницце, директором (и основателем) Всеевропейской монакской океанологической обсерватории, а также научным и экспедиционным директором Общества Кусто. На его счету десятки исследовательских путешествий, глубоководных погружений и научных трудов. Кроме того, он считается лучшим в мире специалистом по коралловым рифам.

— Мой «роман» с Монакским музеем начался еще в 1965 году. Я занимался тогда морской биологией в Марсельском университете и приехал сюда с несколькими сокурсниками — до нас дошли сведения, что в библиотеке есть кое-какие ценные материалы о росте кораллов. Пробыли мы тогда здесь только неделю или две, но мне повезло — как-то случайно в коридоре со мной разговорился сам Кусто. Не скрою: я очень стремился к знакомству с ним и его ближайшими соратниками, мне они с детства казались небожителями. А оказалось — обычные люди, только очень увлеченные. Я и не заметил, как сам стал одним из них…

В подземном «питомнике» Аквариума: большие резервуары хранят запас специально обработанной воды

— Вот-вот, вы были одним из самых близких командору людей. Скажите, каким он был в жизни, с вашей точки зрения? — не удержался я.

— Энтузиастом… В голове — всегда миллиард идей… И главное — он обладал звериным чутьем на людей. Умел группировать вокруг себя тех, у кого идей почти столько же. Наверное, так поступал Наполеон со своими маршалами. А еще он необыкновенно хорошо умел мобилизовать все человеческие ресурсы — и моральные, и душевные, и профессиональные. О материальных средствах я уже не говорю, командор был одним из самых способных менеджеров, каких я только знал. Не помню ни единого проекта, который Кусто не довел бы до конца. Это задает нам планку и открывает новые горизонты… Увы, я вынужден констатировать: в годы директорства Кусто мы имели миллион посетителей в год. А теперь только 600 тысяч.

— Но, надо полагать, вы что-то делаете, чтобы улучшить положение, профессор? Впрочем, по нынешнему облику музея никак не скажешь, будто он в упадке…

— Вы попали в самую точку. У меня имеется четкий план развития, который я со здешней командой готовил с самого первого дня пребывания на посту (Жобер сел в директорское кресло в июне 2004 года. — Ред.). Буквально через 3—4 месяца стартует программа стратегического обновления. Мы будем существенно — в прямом и переносном смысле — расширяться… Во-первых, самому нашему «замку» уже почти 100 лет, и он начинает понемногу ветшать. Надо произвести капитальный ремонт, не причиняя, разумеется, вреда исторической ценности здания. Кроме того, я собираюсь построить несколько новых больших галерей, более рационально использовать пространство верхних этажей и как минимум утроить объем экспозиций — наши запасники забиты интереснейшими материалами. Но самое главное: мы прорубим тоннель в Монакской скале и образуем настоящую подводную галерею. Нашему искусственному рифу скоро станет тесно в «клетке» нынешнего Аквариума… Не пройдет и пяти лет, как публика будет гулять по коридору ниже уровня моря. Поверьте, это уникальная идея.

— А что еще у вас в проекте?

На местной кухне готовится множество блюд — эта «креветочно-рыбная» смесь предназначена для обитателей средиземноморской части Аквариума

— Думаю, следует перестроить и вывести на современный уровень всю систему общения со зрителями. Я хочу покончить с делением на верхний и нижний миры. Все должно выставляться вперемешку и по тематическим блокам — такова логика нашей уже действующей «аттракционной политики». Рядом с резервуарами разместятся не только таблички с пояснениями, но и другие экспонаты: специальное снаряжение, старинные рукописи и прочее. Еще я собираюсь расширить фотографическую «поддержку» коллекций и все помещения обвешать жидкокристаллическими экранами, на которых постоянно будут демонстрироваться кадры тех «событий» Аквариума, которые происходят не каждую секунду — не стоять же посетителю битый час возле какой-нибудь актинии, ожидая пока та захватит добычу. А на дисплее в любой момент — пожалуйста, самые эффектные сцены! И так далее… Если все это нам удастся, уверен, в МОМ придет куда больше народу, чем сейчас. Ведь Монако, по статистике, принимает около 5 миллионов туристов в год, и все они наверняка проходят мимо нашего здания… Привлечем больше публики — повысим собственные доходы (кстати, плата за входные билеты — их единственный постоянный источник). Соответственно, сможем выйти на новые, еще более амбициозные проекты. Например, возродить собственную экспедиционную программу — об этом я давно мечтаю и в этом, пожалуй, вижу главную свою задачу на нынешнем посту. Мне надо продолжить дело учителя. В общем, давайте вернемся к этой теме в 2010 году — к столетию МОМа все будет готово. У меня нет в этом никаких сомнений.

При этих словах профессор даже слегка стукнул кулаком по столу. Точнее, как бы отбил ритмическую паузу. Да, подумалось мне, если Жак-Ив Кусто действительно доводил до конца все свои проекты, то в лице Жана Жобера он обрел достойного последователя.