День на траловой съемке

Ходи в море хоть год, хоть двадцать лет, но каждого трала ждешь, словно именно в нем найдешь то, что искал всю жизнь! И пусть в этом районе побывала не одна экспедиция, пусть сам ты работаешь здесь не первый раз и, взглянув на самописец эхолота, можешь по глубине места с высокой вероятностью предсказать видовой состав улова,— чувство ожидания не проходит. Потому, наверное, на выборку трала собираются все, даже те, кто свободен от вахт и работ. И неважно, какой это трал: первый или сто первый.

Вход на траловую палубу разрешен, кроме рыбмастеров и «тральцов» (так называют палубную команду, ведающую всеми тонкостями извлечения рыбы из моря), только нам, «науке».

 

 

Остальные смотрят с кормового мостика, со шлюпочной палубы. Не один раз, даже глубокой ночью, замечал я чье-то лицо, белеющее из сумрака шлюпочной палубы.

Ожидание чуда... Оно присуще почти всем, но, мне кажется, более всего именно нам, морякам и рыбакам, морякам-ученым.

С каждым тралом ждешь чего-то нового — и знаете, как правило, находишь! Не обязательно сейчас, сегодня, это может быть и потом, когда на берегу начинаешь осмысливать собранные в море материалы.

А бывает, находишь в трале. Важно не прозевать, не пройти мимо, узнать это новое. Оно может оказаться видом креветки, который встречался лишь у Гавайских островов, а ты нашел ее у берегов Южной Африки, или вообще неизвестным ранее науке видом. Или это просто хорошо знакомое животное, которое ты никогда до этого не держал в руках, хотя много о нем слышал.

...Начинаем с малых глубин. Трал отдают быстро и быстро выбирают. Мы уже наготове у трапа на рабочую палубу: в сапогах, в нитяных перчатках, у меня в руке — ведро, под мышками у ихтиологов — рабочие журналы. Внизу нас ждут ящики и корзины для отбора пробы, рабочий стол и весы. Чуть ли не главное орудие труда научного работника на палубе — зюзьга. Это нехитрое приспособление, которым черпают рыбу из улова при взятии пробы, и каждому из нас ох как много приходится помахать ею.

Трал уже на палубе, пока тральцы перетряхивают его мы потихоньку ворчим: «Вся рыба вдоль мешка растянулась! Скорости, наверное, не хватает! Чего они возятся?»

Наконец улов вылит, над головами не висят гаки и прочие потенциальные опасности, и наука вступает в свои права. Если улов большой, берем только часть — случайную пробу — и результаты потом пересчитываем на весь улов.

Если он невелик, берем целиком. На малых глубинах в этом районе Атлантики улов всегда небольшой — «научный улов», как шутят на судне. Мы оттаскиваем свои ящики в карман на правом борту, где находится наше рабочее место, там вываливаем на палубу и начинаем разбор по видам.

Здесь, на мелководье, среди рыб доминируют дракончики. Это небольшая — сантиметров десять-пятнадцать в длину — рыбешка с тупой бульдожьей мордочкой, пучеглазая, окрашенная довольно причудливо: на ней чередуются косые полоски лимонного и зеленовато-серого цветов. Но главное в дракончике — черный спинной плавник и шипы, торчащие назад из жаберных крышек. Укол их довольно опасен, так как шипы соединены с ядовитыми железами. Когда «общаешься» с дракончиком, предпочтительно верить этому неопределенному «довольно». Хочешь не хочешь, надо этих рыбок, на редкость живучих, выбрать из улова, взвесить, посчитать и промерить. В конце концов боязнь шипов притупляется, и однажды наш молодой ихтиолог нарвался на укол. По его словам, боль была адской и совершенно несопоставимой с крохотной ранкой. Как бы жгучий огонь побежал по жилам к локтю, потом к плечу...

И долго еще потом наш коллега обходил этих рыбешек стороной. Не знаю уж, чего он боялся сильнее: дракончика или уколов, что делала ему наш судовой врач...

Но шутки шутками, а экспериментировать с шипастыми рыбами не стоит. Кроме дракончиков, в нашем трале есть ураноскопусы — «звездочеты» в вольном переводе на русский язык. Эта рыба, с огромной головой и узким, сходящимся к хвосту телом, точно оправдывает свое название: ее глаза всегда смотрят вверх. И у нее есть черный плавник на спине с ядовитыми колючками и два крупных шипа на жаберных крышках.

Но вот улов разобран, все виды переписаны, взвешены, пересчитаны. Массовые виды промерены (не менее трехсот экземпляров); не менее чем по сто экземпляров вскрыты для биологического анализа; промерены и вскрыты все одиночные, редкие виды рыб, кальмары, осьминоги, креветки.

Когда, закончив работы, мы протираем весы, очищаем палубу нашего закутка от слизи и чешуи, стаскиваем с рук скользкие перчатки, предвкушая радости перекура, между рубкой и траловой палубой происходит сакраментальный радиодиалог:
— Траловая — рубке!
— Слушает траловая.
— Трал к отдаче готов?
— Готов.
— Отдать трал!

Щелкает контроллер грузовой лебедки, натягивается трос, гак которого зацеплен за специальные «уши» на мешке трала, и стаскивает мешок по слипу. Там его подхватывает вода, он, как живой, устремляется с палубы, а за ним и весь трал, гремят бобинцы, перекатываясь через рол. Весело перестукивают кухтыли, ворчат лебедки, вытравливая кабели и голые концы.

Пошел трал! Значит, через полчаса мы опять будем ждать и волноваться: что же он нам принесет?

Время пробегает быстро, и снова мешок вползает по слипу. Сразу чувствуется: там что-то есть! И действительно, появляется раздутый от рыбы кутец. Это уже явно не «научный» улов! В чан хлещет вода: рыба не должна разбиваться о его железные стенки.

Матросы подтаскивают грузовой крюк, цепляют за строп, продетый в проушины на конце предохранительной сети, которая одевает траловый мешок. Звучит команда: «Вира!» — кутец приподнимается, разворачивается и под крен судна ложится к чану. В чан устремляется «рыбопад». Он идет с краткими остановками, чтобы дать нам возможность взять пробу и отобрать крупные виды рыб, попавшие в трал отдельными экземплярами. Мы работаем «не покладая зюзьги». Стоя по колени в бьющейся рыбе, оттаскиваем наполненные ящики. Полдневное тропическое солнце жарит спины, рыба осыпает нас чешуей, прилипающей к коже в самых неожиданных местах, и потом мы долго не можем от нее избавиться.

Но вот рыба в чане, трал приготовлен к отдаче, и мы опять разбираем пробу. На этот раз преобладает ставрида. Крупная нагульная рыба, внутренности которой заплыли жиром. Она копит его, готовясь к нересту, — аккумулирует энергию. И мы взвешиваем, меряем, вскрываем, определяя физиологическое состояние рыбы, вынимаем слуховые камешки — отолиты. Их укладывают в специальные книжки, страницы которых завертываются, фунтиками. Туда же записываем все необходимые сведения об экземпляре, чьи отолиты завернуты в данный листок. Потом, на берегу, по ним определят возраст рыбы.

Из рыбцеха, который расположен у нас под ногами, через открытый люк несутся звон противней, шутки, довольный хохот десятка парней, завывание турбинок, с помощью которых рыбмастер передвигает тележки с противнями, забитыми рыбой, в морозильные камеры. Шум этот не мешает нам вести монологи: «Двести семьдесят, тридцать один, самка шесть-четыре, два-три...»

В переводе на нормальный язык это означает: вес рыбы 270 граммов, длина тридцать один сантиметр, самка, отнерестившаяся первой порцией икры и не готовая пока к вымету следующей порции; ее желудок почти наполовину наполнен пищей, жир полностью закрывает внутренности, просветов нет... И так далее... монотонно и непрерывно... Постепенно страницы журнала биоанализов заполняются цифрами и условными значками.

Ну вот и все! Можно разогнуть затекшие спины, стащить осклизлые перчатки, сунуть в рот сигарету... И как по заказу:
— Траловая — рубке!
— Траловая слушает.
— Приготовиться к отдаче трала.

Из люка рыбцеха полезли тральцы, надевая рукавицы и защитные каски. Значит, в нашем распоряжении опять чуть больше получаса.

Прошла через наши руки сардина в серебре легко осыпающейся крупной чешуи, которая изящно инкрустирует наши резиновые сапоги, стреловидная скумбрия с муаровыми спинками и торпедообразная синеспинная пеламида... Прошла целая коллекция спаровых рыб, попалась пара диплодусов — резцы торчат у них из пасти, совсем как у морских свинок.

Наконец последний дневной трал. Глубина 300 метров. Здесь пологая береговая отмель — шельф — переломилась в более крутой материковый склон. Опять заметно меняется состав улова. В нем преобладает рыба сабля. Это остромордая, с крупными зубами рыба, имеющая лентовидное, сужающееся к хвосту тело длиной до полутора метров. У двух видов сабли — лепидопуса и бентодесмуса — тела кончаются карикатурным маленьким хвостиком. А вот еще сабля трихиурус, то есть «волосохвост». Чешуи у нее нет, она легко мнется в трале. Но как она красива, когда не повреждена!

Однажды мы испытывали донный ярус — крючковую снасть для лова донных рыб. На выборке все, конечно, вглядывались в глубину, пытаясь разглядеть, что же там попалось. Вот тянут крупного зубана, вот попался большущий мероу, дальний родственник окуней... Но что это там тревожно засверкало в голубизне? Струистое серебро, оно приближается к поверхности, переливается, искрится... И наконец рыба на поверхности. Это сабля. Она будто окунулась в жидкую ртуть или же просто сделана из полированного серебра.

С нею вместе в улове мерлуза, известная у нас под названием хек. Пузатая, с разинутой мелкозубастой пастью, она лишь отдаленно напоминает треску — свою дальнюю родственницу.

Появились скорпены-хеликоленусы, красные колючие рыбехи. Среди их мелководных родственников есть такие, что опасны не менее дракончиков или звездочетов.

В улове опять появилось еще одно наше проклятье — бекас. По-научному он зовется торжественно: макрорамфозус сколопакс, но это всего лишь маленькая — десять-пятнадцать сантиметров в длину — розовая рыбешка. Рыльце вытянуто в тонкую трубку с кокетливо сложенными губками на конце, передняя часть тела одета как бы в корсет, а на спинке торчит длинный острый шип, направленный назад. Рыбка эта совершенно безопасна, но иногда она попадает в таких количествах, что просто беда: трал не вытряхнуть! Еще дня два потом — как раз до следующего улова с бекасом — выкидываем из пробы полуразложившиеся тела. А по виду такая красивая и оригинальная рыбешка!

...День кончается. На безоблачном ранее небе разбросали свои перья прозрачные облака, невесть откуда появившиеся. Солнце, как на салазках, съезжает за гряду облаков у горизонта и посылает над ними последние лучи. Они подсвечивают серебристые перья, окрашивая их снизу в тревожные багряные тона. Облака сразу становятся двухцветными: свинцово-серыми сверху и багровыми снизу. Над горизонтом сгущаются краски: желтовато-зеленые тона переходят в розовые, и тут же небо отчетливо лиловеет. Над головой проступают первые звезды...

Астрономические сумерки — так называют это время штурманы: и звезды видны, и горизонт хорошо выражен. Можно брать секстант и «ловить звезду», то есть определять ее высоту над горизонтом, что позволит затем, после решения нескольких задач, узнать координаты нашего места. Мне нравится поэтичность этого штурманского термина: астрономические сумерки.

Но сумерки сумерками, а надо готовиться к ночным тралам. Их будет два: на глубинах пятьсот и восемьсот метров. Первое траление намечено провести около двадцати трех часов. До этого надо покончить со всей канцелярской частью обработки сегодняшних результатов, поужинать — и на выбор: либо идти смотреть фильм, либо вздремнуть хоть час-полтора.

Переодевшись, отмывшись, иду на ужин. День окончен, но для меня работа только и начинается. Ведь я специалист по креветкам. Если днем я в основном помогал ихтиологам, так как креветок и кальмаров на этот раз было немного и времени они отняли мало, то ночь — моя, «креветочная». Поэтому, отвергая соблазн кино, «падаю в ящик», даже не раздеваясь, лишь завернувшись в одеяло.

Проспать не боюсь. На страже «креветочный рефлекс». Суть его в том, что за время рейса постепенно вырабатывается условный рефлекс на определенный сигнал, связанный с выборкой трала. Если я ночью просыпаюсь сам не знаю отчего, значит, пора идти в лабораторию и надевать рабочую одежду. Может быть, это вибрация или неуловимый обычным ухом звук, но что-то будит меня в самый необходимый момент.

И вот опять улов на палубе — мы с ведрами, ящиками и зюзьгой приступаем к делу. Общая цветовая гамма резко изменилась: нет серебристо-серого, серебристо-розового. Нет перламутра живой рыбьей чешуи, муаровых и голубых разводов рыбьих спинок. Картина и стать окружающей ночи: общий черный тон окраски рыб, на котором серовато-стальные вкрапления хоплостетусов, розовые пятна глубоководной скорпены и пурпурные брызги креветок. Это сочетание цветов настолько необычно, что действует даже на таких предельно реалистически мыслящих людей, как наши тральцы. Ихтиологи погрузились во все оттенки серого и черного, а я собираю благородный пурпур. Это не мешает нам помогать друг другу, и я любуюсь выставкой глубоководной ихтиофауны так же, как они — моими любимыми креветками.

Среди рыб преобладают деании — черные, шершавые акулы со сверкающими зелеными глазами. И множество макрурусов. У них острое рыло, маленький ротик, тело, сходящее на нет в длинный змеевидный хвост. Иногда их называют «морскими крысами». Макрурусов много, они разные, но в этом районе больше всего трахиринхуса, как бы одетого в рубчатую и граненую броню, — что-то вроде плавающей, остромордой и длиннохвостой гранаты»лимонки».

Между ними то и дело встречаются маленькие, черные, покрытые слизью рыбки. Каждая — как бы плавающая зубастая пасть с небольшим придатком в виде остального тела. Саблевидные, шиловидные, загнутые назад зубы некоторых так велики, что рот не закрывается. У других морда в профиль производит впечатление этакой недовольной старушечьей физиономии с поджатыми губами. Но потяните-ка за нижнюю челюсть. Разверзнется обширная пасть-раскладушка, явно приспособленная для захвата существ значительно крупнее самого хищника.

Попадаются и удильщики разных размеров — от малявки с ноготь большого пальца до чудовища в полтора пуда весом. И у всех над огромной зубастой пастью — один из лучей спинного плавника, превращенный в удилище с приманкой на конце.

В этом царстве черного цвета попадаются и серебряные пятна. Вот рыбешка угловатых форм, сплющенная с боков до предела,— непонятно даже, где в этой пластинке могут поместиться все ее внутренности. Она как бы инкрустирована серебряными зеркальцами и похожа на... сувенирный топорик. Понятно, почему ее назвали аргиропелекус: с латыни это так и переводится — «серебряный топорик».

Улов разобран, и я, оставив своих коллег-ихтиологов корпеть над книгами в усилиях определить всех попавшихся в трал, удаляюсь в лабораторию. Теперь моя очередь. Вывалив улов из ведра в большую кювету, сажусь за разборку. Отдельно кладу кальмаров: крупных, винно-красных кальмаров-стрелок, маленьких кальмаров Банкса, похожих на карандаши; студенистых октопотевтисов. Но с ними займусь потом. Прежде всего я копаюсь в горе креветок, раскладывая их по видам.

Сначала извлекаются «мастодонты» цвета артериальной крови — плезиопенеусы. Они достигают тридцати сантиметров в длину и весят до трехсот граммов. Это самый крупный вид среди креветочной братии, и, когда я складываю их отдельно от остальных, куча заметно уменьшается.

Далее следуют аристеусы. Это родственники плезиопенеусов, но у них полупрозрачные покровы тела розовато-желтого цвета, сквозь которые просвечивают контрастно окрашенные внутренние органы.

И так далее, и так далее — не менее десятка видов: темно-пурпурные акантефиры, плеяда пасифеидных креветок, отличительные черты которых — две пары больших клешненосных ног, сплющенное с боков тело и крупная икра, вынашиваемая под брюшком. Маленькие, нежные псатирокарисы, прозрачные, как стекло, пасифеи, наконец, роскошный глифус интенсивно пурпурного цвета, размером до пятнадцати сантиметров и с икринками диаметром пять-шесть миллиметров.

Но больше всего в улове нематокарцинусов, которых мы прозвали «скороходами»: эта сравнительно небольшая креветка имеет несоразмерно огромные ходильные ноги, очень и очень тонкие. Креветка, видимо, как на ходулях передвигается над грунтом — эдакий подводный паук. Она питается органическими остатками, лежащими на грунте, а самими скороходами питаются и плезиопенеусы и аристеусы. В результате нематокарцинусы как бы скрепляют всю пищевую цепочку этой многообразной компании креветок.

Больше всего времени у меня отнимает мелочь: понтофилусы, понтокарисы и прочие. Из-за постоянной вибрации очень трудно работать с оптикой, и я изо всех сил напрягаю глаза, чтобы разобраться с помощью бинокулярной лупы во всех придатках, шипиках, клешнях...

Уже давно разошлись по каютам ихтиологи, а я все копошусь, копошусь...
Но вот наконец все разобрано, взвешено, пересчитано, перемеряно и зафиксировано формалином для обработки на берегу. Этикетки написаны. Кюветы помыты, весы — протерты, перчатки — постираны. Все лишнее убрано со стола, приборы и инструменты размещены так, чтобы ни один не упал.

Вот и закончился 18-часовой рабочий день «научника» во время траловой съемки. Все как обычно. Чудес, увы, не случилось. Можно пойти и поспать: в моем распоряжении целых четыре часа. А потом все начнется сначала.
Кто знает, что принесет утренний трал?