Пепел амазонского леса

Может ли что-нибудь сильнее возбудить любопытство, чем руины, обнаруженные в глубине девственного тропического леса? Даже если они совсем недавнего происхождения, все равно пищи для воображения найдется предостаточно. Это относится и к руинам города Гумбольдт на севере бразильского штата Мату-Гроосу — «Дремучий лес» — в среднем течении Амазонки.

Неподалеку от развалин прозябает поселок — кучка крытых пальмовым листом хибарок, приют упорных тружеников, занимающихся подсечно-огневым земледелием, охотников и собирателей плодов тропического леса. Их жизнь омрачают удушливая жара круглый год, красно-фиолетовая грязь в сезон дождей и малярия — приступами.

 

 

Поселок 217-километровой просекой через непролазную чащу соединяется с ближайшим населенным пунктом — Фонтанилас, и все же геройски противостоит всем невзгодам с начала нынешнего века, а Гумбольдт, заложенный всего шесть лет назад, уже успел стать угрюмым памятником прекрасной идее: построить академический город, научную столицу Амазонии в самом ее сердце.

В Бразилии есть разные столицы: какао, каучука, сои и так далее. Самый большой бразильский город Сан-Паулу по праву считается промышленной столицей, да и не только промышленной: Сан-Паулу — штаб-квартира крупного капитала, а, как известно, у кого деньги — тот и заказывает музыку. Кроме того, за пятисотлетнюю, считая с начала европейской колонизации, историю Бразилии у нее сменилось несколько официальных столиц. Учреждение каждой из них означало покорение новых пространств в постепенном продвижении от берегов океана в глубь национальной территории. Такое же продвижение происходило и в Северной Америке, только там пионеры уже закончили свой путь, а в Бразилии завоевание Дальнего Запада можно наблюдать и в наши дни. Его символом служат нынешняя столица страны — Бразилиа, равно как и город Гумбольдт, столица научная.

Оба города родились сначала на бумаге, и оба были задуманы для того, чтобы радикально помочь проникновению человека во внутренние районы Бразилии.

Бразилиа была построена возле географического центра страны, среди безлюдной саванны Центрального плоскогорья. После долгого путешествия по пустынным просторам саванны современнейшие конструкции города поражают — в особенности, видимо, бразильцев. В отличие от других больших городов страны, где дома жмутся вплотную друг к другу, вылезают на тротуары и тянутся вверх, здания новой столицы расположены свободно, окружены зелеными лужайками, а административные и жилые кварталы выстроены по типовым проектам.

Помимо колонизации саванны и создания форпоста для дальнейшего наступления на запад, предполагалось возвести город, свободный от неудобств и проблем старых населенных центров: скученности, транспортных неурядиц, а главное — от «фавел», поселков нищеты. Ведь какой же смысл в освоении новых пространств, если жить на них будет так же плохо, как и в местах прежнего обитания? Так, по крайней мере, думал создатель Бразилиа Оскар Нимайер.

Крупные казенные стройки у бразильцев метко именуют «фараоновскими». Такое определение родилось потому, что все бразильские президенты, губернаторы и префекты стремятся обессмертить свое правление каким-нибудь фундаментальным сооружением — мостом, дорогой или городом. Надо заметить, что не всем удается уложиться в срок, и потому некоторые стройки затягиваются до бесконечности. Таким образом, президенту Жуоелино Кубичеку, включившему сооружение новой столицы в свою предвыборную (программу, предстояло за шесть лет не только провести изыскательские и проектные работы, но и построить достаточно для того, чтобы до передачи полномочий преемнику официально открыть Бразилиа и перевести туда основные федеральные учреждения. Иначе он рисковал создать самые дорогостоящие руины в мире. Приходилось буквально на ходу решать головоломки.

21 апреля 1960 года, за несколько месяцев до конца срока полномочий Кубичека, строители вручили ему ключи от новой столицы, и он поднял флаг над новым местоположением федеральной власти.

У руководителя же всех работ Оскара Нимайера к гордости творца примешивается горестное разочарование. Более всего его ранит крушение надежды избавить столицу от типичных пороков бразильских городов.

— Я много работал, — говорил он мне, — и, возможно, вхожу в число архитекторов, сделавших самое большое количество проектов.

Но я никогда не находил в моей профессии того благородного смысла, который она должна была бы иметь. Я работал только для правительства и богатых людей. Среди тех, кто заказывал мне проекты, не было бедняков. Я не верю в общественную пользу зданий, сооруженных в капиталистической стране. Они называются общественными, но не видно, чтобы они действительно отвечали интересам масс. Вот что я чувствую и вот что разочаровывает меня в этой профессии.

Бразилиа строилась на совершенно чистом месте: единственным условием, которому подчинялись выбор площадки и проект, было удобство жителей. Но оказалось, что невозможно никакими техническими средствами оградить столицу от вторжения социальных проблем всей страны и помешать им приобрести здесь особую остроту в силу географических, демографических и иных особенностей Бразилиа.

Каменщики и бетонщики возвели для гражданских и военных чиновников служебные здания, жилые дома, торговые и прочие заведения, осуществив смелые архитектурные проекты, а для себя слепили в пригородах тысячи халуп в стиле, сохраняемом без каких-либо новаций вот уже не одно столетие.

Однако «привлечь внимание к развитию внутренних районов страны» появление нынешней столицы все же смогло. Правда, промышленности, кроме пищевой, в ней практически нет. Тем не менее здесь живет сейчас около 500 тысяч человек, а с пригородами — вдвое больше. И самое важное — к Бразилиа от побережья пролегли через саванну дороги, и еще до того, как был поднят флаг федеральных властей над Центральным плоскогорьем, началось сооружение первой магистрали через дикую амазонскую сельву.

Научную столицу страны сооружали отнюдь не с тем размахом, как столицу административную, но широту души проявили не меньшую. Детали деревянных сборных домов были привезены на самолетах из Сан-Паулу (хотя в этом штате под лесом осталось лишь 3 процента территории), тогда как из местного дерева они стоили бы ровно в десять раз дешевле. Зато рабочим по полгода не платили жалованья, люди гибли из-за отсутствия медицинской помощи. Часть оборудования так и не довезли до Гумбольдта, часть его съела ржавчина. Такое невнимание к академическому городу было вызвано отнюдь не отдаленностью стройки и сложностями сообщения. Строителям Трансамазонской магистрали пришлось забираться еще дальше от населенных мест, они тоже работали в дремучей сельве. Но у них вся техника функционировала нормально, и, несмотря на значительное превышение сметы, деньги для успешного доведения дороги до конца были найдены.

А ведь пренебрежение к городу науки усложнило и труд дорожников. Трансамазонику строили, как и Бразилиа, без сколько-нибудь серьезной предварительной разведки, местами трассу прокладывали с воздуха, что обернулось в итоге колоссальными внеплановыми расходами. Еще не завершилась расчистка просеки и укладка земляного полотна, а они уже начали разрушаться. Да и движение по дороге пока далеко не оправдывает потраченные деньги.

Анализируя «фараоновские» свойства трассы, бразильские специалисты исходят из того, что бассейн Амазонки располагает двадцатью тысячами километров судоходных речных путей, причем их можно удлинить с помощью гидротехнических сооружений, и обойдется все это куда более дешево, чем магистраль. Ученые отмечают также, что речной транспорт — дешевле и использует не бензин, а мазут, что позволило бы сэкономить при освоении Амазонки огромное количество валюты. Кто знает, от каких дорогостоящих ошибок уберег бы Бразилию город Гумбольдт, если бы столице ученых была уделена хоть часть средств и внимания, доставшихся столице чиновников. В неудаче проекта «Гумбольдт» обвиняют нерасторопных организаторов, но причина ее в другом — наука только помешала бы местному и иностранному капиталу орудовать в Амазонии с наибольшей выгодой для себя.

Вождю племени шавантов Журуне пришлось не раз измерить своими ногами невероятную длину улиц Бразилиа. При всем искреннем и глубоком уважении к вождю шаванты не могли обеспечить его автотранспортом — средства не позволяли. Но не долгие хождения мучили его. К большим пешим переходам он привык еще сызмала, когда его племя уходило от вытеснявших коренное население помещиков, горнорудных и лесоперерабатывающих компаний. Более тысячи километров проделал Журуна с шавантами от верховьев Шингу до чистой рыбной реки Смерти, которую тогда еще называли иначе. Река была не виновата в том, что ей позднее дали такое имя.

Как ни старались шаванты оторваться от цивилизации, она настигла их у этой реки. Индейцы были вынуждены познакомиться с обычаями белых — «караиба», и когда Журуна отправился ходоком от остатков племени к главному касику — вождю страны, в столицу, он догадался надеть рубашку и брюки. Знакомство шавантов с предметами современного быта караиба оказалось столь глубоким, что в снаряжение Журуны был включен портативный магнитофон, хотя его приобретение исчерпало бюджет племени.

— Белые много лгут, — лаконично объяснил Журуна, почему он вместо дубинки и сарбакана носит, не расставаясь, ящик фирмы «Филлипс». — Сначала обещают, а потом не выполняют.

Журуна записывал на пленку все свои беседы с руководителями государственного фонда индейцев и министерства внутренних дел, которому подчиняется фонд. Нередко из-за этого у него возникали конфликты с чиновниками, но Журуна стоял на своем и охотно давал репортерам послушать записи. Правда, разговоры с журналистами Журуна тоже записывал, потому что он должен был представить соплеменникам полный отчет о командировке:

— Пусть все знают, с кем и о чем говорил.

Странствия Журуны по департаментам Бразилиа привлекли внимание прессы и вызвали много толков. Но уехал он, так и не добившись своего: он не был принят президентом республики и не получил одеял, мыла и сандалий, которых также ждали из столицы соплеменники.

Однако визит Журуны не был совсем бесполезным — он вновь обратил внимание общественности на последствия проникновения цивилизации в сельву. Газета «Жорнал до Бразил» писала, что процесс освоения Амазонии повсюду схож: борьба за землю, соперничество между теми, кто живет на ней, и теми, кто приходит, а в результате засады, избиения, убийства. Правильнее было бы сказать, что так проходил и весь процесс колонизации Бразилии. Двадцатый век, несмотря на успехи просвещения и технические возможности, несет с собой те же трагедии, что и века предыдущие.

Журуна появился в Бразилиа, словно полномочный посол Амазонии — ее лесов и рек, ее зверей и птиц, но прежде всего ее людей.

— Справедливости нет, — сказал он в глаза раздраженному чиновнику из фонда. — Правосудие существует только для того, чтобы хватать бедняков. Я человек, и у меня есть голова, чтобы во всем разобраться. Мы знаем, что закон существует для защиты больших людей. Но он никогда не станет защищать бедняков. Кто ответит за убийство пятерых людей из племени бороро? Разве арестован Жоан Минейро — убийца? Никто никого не арестует, потому что кому-то заплачено.

Полемика, разгоревшаяся в стране после визита Журуны, затронула прежде всего отношения между администрацией фонда и религиозными миссиями, приобщающими язычников к истинному богу. Миссионеры обвиняют служащих фонда в том, что они не защищают интересы индейцев и более того — принимают сторону помещиков, позволяя им захватывать земли в резервациях. Секретариат миссионерского совета вручил президенту фонда доклад, где цитировалось такое высказывание индейского вождя:

— Нашу землю отдают белым и огораживают по приказу фонда, который даже снабжает скотоводов проволокой для ограды. Служащих фонда белые покупают, потому что у них есть деньги, а у индейцев денег нет.

Администрация, в свою очередь, предъявляет серьезный счет миссиям, поскольку они стремятся сломать привычный уклад жизни своей паствы, разрушая внутриплеменные связи. Известно, что сутана нередко служит иностранным миссионерам лишь прикрытием незаконного поиска и добычи полезных ископаемых и их контрабандного вывоза за границу. Церковь несет прямую ответственность за сокращение численности индейцев в ходе бразильской истории. Еще папская булла середины шестнадцатого века жаловала португальскому королю Афонсо «полную свободу захватывать, завоевывать и покорять любых сарацинов и язычников, врагов Христа, их земли и добро, превращать всех в рабов и обращать все к пользе своей и наследников».

Сейчас в Бразилии работают католические, евангелистские, лютеранские, методистские и другие миссии общим числом более пятидесяти. Они держат под контролем половину индейского населения, и если не применяют оружие, как миряне, то способствуют истреблению индейцев иными способами. Бразильский исследователь Эдилсон Мартинс утверждает, что посланцы креста были и являются поныне главными распространителями болезней, неизвестных прежде в Америке. Индейцы не знали ни туберкулеза, ни гриппа, ни кори, ни проказы, ни оспы, ни даже кариеса зубов и погибали от простого насморка. Сохранилось письменное свидетельство того, как в середине шестнадцатого века иезуиты согнали в одно место многочисленные племена, и эпидемия оспы уничтожила их почти полностью. Те же причины приводят к вымиранию индейцев и поныне. Так, от католического миссионера Кобальчини совсем недавно заразились туберкулезом восемьсот бороро. Для них эта болезнь означала смерть без какой-либо надежды на спасение. Известны случаи, когда индейцев отравляют или заражают намеренно из-за того, что неподалеку от их селений находят полезные ископаемые.

Вождь шавантов Журуна сообщил журналистам, что пятнадцать лет назад в его племени было три тысячи человек, а сейчас не осталось и тысячи. А кроме того, если правительство не в состоянии решить социальные проблемы городов, как же оно может решить проблемы индейцев в лесу? «Девяносто процентов населения Бразилии не получают от прогресса никаких благ. Пройдитесь то любому городу, и вы убедитесь в этом. Индеец не сможет добиться лучшей доли, чем большинство бразильцев». Эти слова видного работника фонда индейцев Франсиско Мейрелеса исчерпывающе раскрывают безысходность положения коренного населения Бразилии.

Еще в начале текущего века индейское население Бразилии составляло около миллиона человек. И хотя сейчас, по мнению профессора Дарси Рибейро, в лесах Амазонии скрываются примерно пятьдесят тысяч краснокожих бразильцев, которые поддерживают лишь эпизодические контакты с «караиба», судьба их должна решиться в самое ближайшее время.

Три бума

За последнее столетие Бразилия пережила три амазонских «бума». Первый, самый продолжительный, когда Амазония удерживала всемирную монополию на поставки натурального каучука, нанес сельве сравнительно небольшой урон. Она выдержала проникновение в чащу многочисленных, но одиноких сборщиков каучука и истощение миллионов гевей.

В 1928 году, когда Бразилия давала лишь два процента мирового производства каучука, Генри Форд решил покончить с опасной зависимостью от английских плантаций на Цейлоне и голландских на Яве. Форд исходил из элементарного здравого смысла: если вывезенные контрабандой бразильские саженцы гевеи прекрасно прижились в Азии, у себя дома они должны расти по меньшей мере не хуже. Форд получил даром два с половиной миллиона гектаров я нижнем течении Амазонки. На нищем Северо-Востоке были наняты тысячи безземельных крестьян, чтобы свести лес, и на его месте посадить миллионы семян гевеи.

Поначалу семена дали дружные всходы. Но излишек солнца и недостаток влаги на обезлесенных пространствах «Фордландии» погубили насаждения. Восемнадцать лет продолжались попытки заменить смешанную сельву, где на одном гектаре соседствуют десятки и сотни видов деревьев, плантациями гевеи. В конце концов Форд признал себя побежденным, но из этого эксперимента был сделан положительный вывод: нужна величайшая осторожность в обращении с сельвой, никакая агрономия и техника не спасут от последствий ее бездумного уничтожения.

Нынешнее наступление на сельву идет в основном с двоякой целью: извлечь ее подземные богатства и освободить земли для пастбищ. Железо, олово, уран, титан, алюминий, золото, серебро, алмазы, Каолин, крупнейшее в мире месторождение каменной соли... Хищники со всего света слетелись в Амазонию и буквально растаскивают ее. Десятки лет вывозит американская компания «Бетлем стил» марганцевую руду из территории Амапна в низовьях Амазонки, выплачивая бразильскому правительству лишь пять процентов стоимости руды. «Посетите Амапа, пока ее не вывезли всю!» — мрачно шутит бразильский сатирик Миллиор Фернандес. Вскоре то же самое можно будет сказать обо всей Амазонии.

И в той ее части, которую иностранный капитал использует на месте, он оставляет не менее тлетворные следы своей деятельности, выжигая лес и превращая сельву в пустыню. Не так давно был открыт новый метод быстрого обогащения в Амазонии: вырастающая на гарях трава в течение года-двух может служить прекрасным кормом для крупного рогатого скота. Правда, потом быки вытаптывают траву, оставляя бесплодные кремнистые почвы, но при обилии и сказочной дешевизне амазонских земель ничего не стоит подготовить новые пастбища. Американские хлад обойные компании «Армор», «Свифт», «Кинг ранч», «Джорджия Пасифик», голландская «Брунзеел», западногерманская автомобильная монополия «Фольксваген», частные предприниматели Роберт Макглон, Амос Селвиг, Дэниэл Кейт Ладвиг и десятки других владельцев поместий в сотни тысяч гектаров безжалостно сводят амазонский лес, чтобы пускать по молодым пастбищам быков. Клубы дыма стоят над сельвой. А ведь Амазонию до сих пор ученые называют «зелеными легкими планеты». Сейчас иностранным владельцам принадлежит в Амазонии пятьсот тысяч квадратных километров, территория, почти равная Франции, и бойкая торговля землей продолжается.

«Диарио Офисьял», орган конгресса и правительства, периодически публикует сообщения об очередном аукционе с распродажей нескольких миллионов гектаров по цене от полутора до пяти долларов за гектар. К 1974 году из примерно четырех миллионов квадратных километров бразильской Амазонии четвертая часть уже осталась без леса. В 1975 году лес был сведен на площади сто тысяч квадратных километров. Если продолжать уничтожение сельвы такими темпами, ее едва хватит до начала нового тысячелетия. А для Журуны, его шавантов и других племен бразильских индейцев конец настанет еще раньше. Их последним рубежом, рекой Смерти, станет тогда любой поток в бывшей сельве, не исключая и саму великую реку Южной Америки.

Поместье «Удачное»

С воздуха сельва похожа на любой другой дремучий лес. Кудрявая зелень плывет внизу без конца и без края, ее прорезают синие петли рек да просвечивает кое-где под поредевшими деревьями «игапо» — застойная коричневая вода. Конечно, таежник заметил бы некоторые отличия от знакомого пейзажа. Тропический лес не знает весны, и деревья сами выбирают время, когда цвести — бурно и скоротечно. Поэтому круглый год однотонный зеленый ковер украшают редкие цветные пятна. Вот одна крона скрылась под шапкой розовых цветов, вот еще одна — васильковая, а вон фиолетовая или желтая, как одуванчик.

Свежие вырубки тоже напоминают таежные: они заросли зеленой травой, среди которой то тут, то там стоят и лежат тонкие стволы-недомерки. Но пашни и пастбища на гарях покрыты, словно язвами, красными и фиолетовыми пятнами: обнажилась изнанка зеленой шубы. Непосвященному буйство тропического леса кажется верной порукой плодородия почвы, а специалисту говорит об обратном: весь пригодный для живой клетки строительный материал извлекается из земли жадными корнями. Поэтому земля сельвы слаба и беззащитна. С гектара леса ливни смывают за год килограмм твердого вещества, а с гектара вырубки — тридцать четыре тонны! В результате эрозии остается песок высокой кислотности, непригодный для жизни растений.

Тем не менее Амазония была избрана местом расселения безземельных крестьян, которых в Бразилии около десяти миллионов семей. Основанный еще в шестидесятые годы Институт аграрной реформы, так и не успевший оправдать свое название, переименовали в Институт колонизации и аграрной реформы (ИНКРА). С обеих сторон Трансамазоники были выделены полосы шириной в двести километров на сельскохозяйственные нужды. Были выстроены опорные пункты колонизации, окрещенные «рурополисами» и «агрополисами». Были специально отобраны для начала эксперимента сто тысяч претендентов, имевших «опыт ведения хозяйства и кредитных операций».

Надо сказать, что в Амазонии есть отличные почвы, не уступающие самым плодородным землям побережья. Как показала съемка с воздуха, они составляют четыре процента территории Амазонии. Доля невелика, но по площади эти участки равны всем нынешним сельскохозяйственным угодьям Бразилии. Не природные условия преграждают путь в Амазонию миллионам безземельных крестьян, что сражаются с засухой на Северо-Востоке и бьются ради куска хлеба по всей стране...

Добраться до Идо Сампайо было нелегко. Примерно на трехсотом километре Трансамазонской магистрали у обочины к корявому столбику криво прибита деревянная стрелка с надписью: «Поместье «Удачное». Дорога, углубляющаяся в сельву, выглядела совершенно непроезжей, но вот-вот ее развезет еще хуже — с ноября по март дождь в этих местах идет каждый день после обеда, как по часам.

Предупрежденный воем мотора в лесу, хозяин встретил меня возле хижины — глинобитной, крытой пальмовым листом, как мириады других, разбросанных по всей стране. Смуглый, сухощавый и невысокий, Идо не обнаружил ни беспокойства, ни удивления, ни даже особого любопытства, когда узнал, откуда гость. Из его амазонского «поместья» Москва казалась ему, наверное, ненамного дальше, чем Рио-де-Жанейро. Пока мы разговаривали, к нам присоединились его жена, дочь, три сына и зять. Обгорелая почва вокруг хижины и оставшихся стоять крупных деревьеев была расцарапана мотыгой, и из ямок торчали ростки риса и маниоки.

— Это ваша земля? — спросил я.

— Моя. Первая собственная земля в семье Сампайо, — гордо пояснил Идо. — Ни у отца, ни у меня прежде не было ни клочка. А тут целых сто гектаров мои. — И он обвел рукой высокий частокол могучих стволов, с четырех сторон обступивших росчисть.

— Сажаете рис и маниоку?

— Да, для кукурузы земля слаба. А еще лучше было бы пустить тут скотину. Но не на что купить молодняк.

— Урожаи плохи?

— Урожай-то неплох. Первый год гарь родит отменно. Второй год — хуже, а на третий — не получить обратно и семян. Но свободного места пока много, так что на урожай не жалуюсь. Продать его трудно — вот беда.

— Цены низкие или покупателей нет?

— И то и другое. Нужна бы сушилка, но главное — везти не на чем. Грузовик нанимать — заплатишь больше, чем дадут за весь этот рис в городе.

В «королевстве» у соседа Идо — американского миллиардера Дэниэла Кейта Ладвига тоже выращивают рис. Но сбыт и снабжение не затрудняют его. И не только потому, что он миллиардер, а потому, что получил землю не возле Трансамазонского шоссе, а на берегах реки Жари — мощного притока Амазонки. В Жари могут свободно заходить океанские корабли. На Ладвига работают четыре тысячи батраков-бразильцев. Об их жизни известно мало — он, сюсюкает реакционная печать, «чудаковат». Чудачество «денежного мешка» заключается в том, что он не любит журналистов, не любит, чтобы к нему ездили представители бразильских властей, а любит делать в своем поместье то, что ему угодно. Когда один из бразильских президентов — Медиси — побывал у Д. К. Ладвига в гостях, сопровождавшие его репортеры и служащие выслушали немало жалоб на произвол надсмотрщиков, нарушения трудового законодательства, вычеты, штрафы, увольнения, а в целом — на рабские условия труда в поместье миллиардера. Однако хозяину позволяют «чудачествовать»: он создает образцовое амазонское поместье, аграрно-промышленный комплекс, где посевы играют второстепенную роль. Главное здесь добыча каолина, бокситов и также, возможно, титана и... — мало ли что можно найти на полутора миллионах гектаров, принадлежащих американцу! Кроме того, владелец на большом пространстве свел сельву и вместо нее посадил африканское дерево гмелину с быстрым приростом древесины, пригодной для выделки бумаги. Бумажную фабрику с энергетической установкой смонтировали в Японии на борту двух специальных кораблей; они были отбуксированы в Жари и поставлены в затоне.

Разумеется, Идо не может ни добывать бокситы, ни выращивать гмелину на месте сельвы, и даже с рисом у него неблагополучно, он нуждается в помощи.

Идо уже несколько лет водит свой семейный отряд в наступление на сельву. Он умело выбрал место — возле хижины не было даже комаров и мошки, хотя от них нет житья и в самом центре Бразилиа. Одними топорами они прорубили несколько километров дорог — иначе его рис вообще невозможно было бы вывезти. Сампайо привыкли к одиночеству, к опасностям дикой сельвы, к тому, что, случись беда, помощи ждать неоткуда. Но одно препятствие семье одолеть не удалось:

— Долги, будь они прокляты. Копятся с каждым днем. Начинать приходится в кредит, а выплачивать его нечем. Чувствую, придет момент, придется отдать все это за долги. — Идо снова обвел рукой границы первого в семье Сампайо собственного участка.

— И куда же вы тогда?

— Опять в батраки. Рядом есть крупные хозяйства, возьмут. Или, может, вернусь домой, на Северо-Восток. У нас, когда бедняк кричит на ярмарке, что его эксплуатируют, хоть толпа народу слышит. А тут кричи не кричи, никому не слышно.

Официальные отчеты ИНКРА показывают, что успеха добиваются лишь те колонисты, которые приехали с хорошими деньгами, обычно это люди, имевшие кое-какую землю на Юге. Безденежные переселенцы неизбежно оказываются в такой же ситуации, как Идо. Из ста тысяч человек, приглашенных заселять Трансамазонику, половина уже вернулась обратно. На крестьянской колонизации власти поставили крест. Теперь освоение Амазонии они решили вести лишь посредством крупных землевладений, таких, как у Дэниэла Ладвига. В Амазонии эксперимент ИНКРА кончился тем, что установил ту самую систему земельных отношений, которую институт должен был ликвидировать на побережье.

...Я напрасно боялся, что машина застрянет в сельве. Сыновья и зять Идо дружными рывками выволакивали ее из самых глубоких ям. На обочине Трансамазоники мы простились. Пока дорога не свернула, они махали мне рукой — среди могучего леса молодые крепкие парни, способные своротить горы.

Город Гумбольдт, даже если бы судьба его сложилась иначе, ничем не помог бы Идо и не спас бы соплеменников Журуны. Как талант Нимайера оказался бессилен перед законом общества, когда складывалась социальная география Бразилиа, так и никакая наука сама по себе не может установить справедливые отношения между жителями — коренными и пришлыми — Амазонии. Но для грядущих поколений бразильцев не безразлично — будет или не будет внесено разумное начало в процесс освоения сельвы. Один бразильский ученый очень точно, хотя и парадоксально назвал Амазонию «пустыней, в которой растет лес».

Если лес уничтожить, останется просто пустыня. Руины Гумбольдта совсем не грандиозны. Однако его изъеденные термитами стены более грозно, чем стены Колизея и Трои, предупреждают о том, к чему приводит неконтролируемое разрушение.