Хатшепсут - первая великая женщина, известная в истории

Когда наступила тридцатая годовщина назначения Тутмоса I наследником престола, бывшая в то же время тридцатой годовщиной его коронации, он отправил своего верного архитектора Инени в гранитные каменоломни у первых порогов за двумя обелисками для предстоящих торжеств Хебсед, или тридцатилетнего юбилея. В барке длиной более 200 футов и шириной в одну треть длины Инени спустил огромные обелиски вниз по реке до Фив и поставил их перед пилонами Карнакского храма, им же построенными для царя. На одном из них, стоящем и сейчас у храмовых врат, он начертал царские имена и титулы, но, прежде чем он начал надпись на втором, произошли неожиданные перемены, вследствие чего обелиск так и остался без имени Тутмоса I. Фараон был теперь стариком, и его притязания на престол, успешно поддерживаемые им до того времени, вероятно, потерпели ущерб вследствие смерти его жены, царицы Яхмос, которая одна давала ему серьезное право на корону. Она была преемницей и представительницей древних фиванских князей, сражавшихся с гиксосами и изгнавших их, и существовала сильная партия, считавшая, что одна только эта линия имела право на царские почести.

 

 

Яхмос родила Тутмосу I четверых детей — двух сыновей и двух дочерей, но оба сына и одна из дочерей умерли в юности или в детстве. Оставшаяся в живых Дочь Хатшепсут была, таким образом, единственным отпрыском древней линии, и настолько сильна была легитимная партия, что она заставила царя за много лет перед тем, приблизительно в середине его царствования, назначить ее своей преемницей, несмотря на национальное нерасположение подчиняться правлению царицы, проявлявшееся в течение всей египетской истории. В числе других детей Тутмос I имел двух сыновей от других жен: один, ставший позднее Тутмосом II, был сыном принцессы Мутнофрет, а другой, позднее Тутмос III, родился от неизвестной наложницы царя по имени Исида. Конец царствования Тутмоса окутан глубоким мраком, и восстановление его не лишено трудности. Следы семейных раздоров, сохранившиеся в письменах на стенах храмов, недостаточны для того, чтобы мы могли спустя 3500 лет проследить запутанную борьбу. Смутный период, последовавший за царствованием Тутмоса I, вероятно, обнимает все царствование Тутмоса II и начало царствования Тутмоса III. Когда горизонт, наконец, проясняется, мы находим Тутмоса III уже давно занимающим престол, если не считать того, что его царствование было прервано вначале на короткое время эфемерным правлением Тутмоса II. Таким образом, хотя царствование Тутмоса III в действительности началось ранее правления Тутмоса II, семь восьмых его протекают после смерти этого последнего, и поэтому обычное счисление лет царствования обоих царей наиболее удобно. Среди смутной борьбы, усеянной романтическими и драматическими эпизодами, проходит жизнь красивой и одаренной принцессы древней линии, Хатшепсут, дочери Тутмоса I. Возможно, что после смерти ее братьев ее повенчали со сводным братом, сыном наложницы, которого мы должны называть Тутмосом III. Когда он был молодым принцем без всякой будущности, не имевшим ни по отцу, ни по матери никаких прав на престол, он был помещен в Карнакский храм как жрец со степенью пророка. С тех пор он успел давно заручиться поддержкой жрецов, ибо после смерти старой царицы Яхмос Тутмос III имел те же права на престол, что и некогда его отец, другими словами, через свою жену. К этому законному праву поддерживавшее его жречество Амона согласилось присоединить божественную санкцию. Было ли то следствие предварительного соглашения с Тутмосом I, или же то был совсем для него неожиданный переворот, но только восшествие на престол Тутмоса III было провозглашено внезапно в храме Амона. В праздничный день, когда среди возгласов толпы выносили из святая святых во двор храма изображение бога, жрец Тутмос III стоял с другими священнослужителями посреди северной колоннады в храмовом зале Тутмоса I. Жрецы обнесли бога с обеих сторон колоннады, как если бы он искал кого-то, и наконец, бог остановился перед молодым принцем, который простерся перед ним на полу. Бог поднял его и в знак своей воли поставил немедленно на «царское место», где мог стоять только фараон в торжественных случаях во время храмовых служб; Тутмос I, лишь за минуту перед тем возжигавший перед богом фимиам и приносивший ему великую жертву, был, таким образом, смещен с трона его же волей, всенародно и ясно выраженной. Пятикратное имя и титулатура Тутмоса III были немедленно опубликованы, и 3 мая 1501 г. до н. э. он внезапно перешел от обязанностей незаметного пророка Амона во дворец фараонов. Спустя годы, по случаю открытия нескольких новых залов в карнакском храме Амона, он возобновил этот эпизоде памяти собравшихся придворных, причем присовокупил, что вместо того, чтобы ему идти в Гелиополь, он был восхищен на небо, где видел солнечного бога во всей его неизреченной славе и был им надлежащим образом повенчан на царство и одарен царскими именами. Это сообщение о несравненных почестях со стороны бога он велел затем начертать на стене храма, дабы оно всем было ведомо навеки.
Тутмос I, очевидно, не казался опасным, так как ему позволили жить. Тутмос III вскоре сбросил с себя опеку легитимной партии. После тридцати месяцев правления он воздвиг на месте древнего кирпичного храма своего предка Сенусерта III в Семне, у вторых порогов, храм из прекрасного нубийского песчаника, в котором заботливо восстановил древнюю пограничную плиту Среднего царства и возобновил декрет Сенусерта, обеспечивающий приношения храму путем постоянного дохода. При этом он ни одним словом не обмолвился в своей Царской титулатуре, стоящей в начале дарственной записи, о каком-либо соправительстве своей жены Хатшепсут. В действительности он не нашел для нее более почетного титула, чем «великая, или главная, царская жена». Но не так легко было отстранить легитимную партию. Назначение Хатшепсут наследницей около пятнадцати лет перед тем и, что было еще более значительно, ее происхождение от древней фиванской фамилии Секененра и Яхмосов являлись очень серьезными фактами в глазах вельмож этой партии. В результате их стараний Тутмос III был вынужден признать свою жену соправительницей и фактически допустить ее к участию в управлении. Вскоре ее сторонники стали настолько сильны, что царь оказался серьезно урезан в своих правах и даже в конце концов отодвинут на задний план. Таким образом, Хатшепсут стала царем — факт невероятный и вовсе не гармонировавший с государственной легендой о происхождении фараона. Она была названа «женским Гором»! Слово «величество» получило женскую форму (т. к. по-египетски оно согласуется с полом правителя), и обычаи двора были изменены и исковерканы так, чтобы они могли подходить к правлению женщины.
Хатшепсут немедленно предприняла самостоятельные работы и постройку царских памятников, в особенности великолепного храма для посмертной службы по ней в углублении скал, на западной стороне реки, в Фивах. Это храм, известный теперь под именем Дейр-эль-Бахри; в дальнейшем мы будем иметь случай говорить о нем подробнее. Мы не можем установить в настоящее время, ослабили ли себя взаимной борьбой жреческая партия Тутмоса III и партия легитимистов, так что они стали легкой добычей третьей партии, или же счастливый поворот судьбы благоприятствовал партии Тутмоса II. Во всяком случае, приблизительно после пяти лет царствования Тутмоса III и его энергичной жены, Тутмосу II, соединившемуся со старым низложенным царем Тутмосом I, удалось отстранить Тутмоса III и Хатшепсут и завладеть короной. После того Тутмос I и II, отец и сын, начали ожесточенно преследовать память Хатшепсут, стирая ее имя на памятниках и помещая вместо него два своих имени всюду, где только было возможно.
Слухи о распрях в царском доме достигли, вероятно, Нубии, и в день восшествия на престол Тутмоса II он получил известие о серьезном восстании там. Разумеется, фараону было невозможно оставить двор и столицу на произвол врагов в тот момент, когда он едва овладел скипетром. Он был вынужден поэтому отправить армии под начальством своего подчиненного, который быстро дошел до третьих порогов, где подвергался большой опасности скот египтян, живших в долине. Согласно инструкциям, египетский военачальник не только разбил армию, но и убил всех мужчин, которых мог найти. Он взял в плен ребенка мятежного нубийского вождя и несколько других туземцев, которые были затем уведены в Фивы в качестве заложников и прошли перед сидевшим на троне фараоном. После этой кары в Нубии опять наступила тишина, но зато на севере новый фараон должен был идти против азиатских повстанцев вплоть до Нии на Евфрате. По дороге туда или, быть может, на обратном пути ему пришлось предпринять карательную экспедицию в Южную Палестину против хищников-бедуинов. Его сопровождал Яхмос-пен-Не-хебт из Эль-Кабы, взявший столько пленников, что он не считал их. Это был последний поход старого вояки, который, как его родственник и земляк Яхмос, сын Эбаны, удалился затем с почетом на покой в Эль-Каб. Величественный храм Хатшепсут, неоконченный и опустелый, покинутый рабочими, был использован Тутмосом II после его возвращения с севера для увековечения памяти о его азиатском походе. На одной из пустых стен он изобразил получение им дани от побежденных, и можно до сих пор еще разобрать в пояснительной надписи слова: «лошади» и «слоны». Возможно, что наступившая в это время смерть престарелого Тутмоса I настолько ухудшила положение слабого и больного Тутмоса II, что он вступил в соглашение с Тутмосом III, жившим в это время, по-видимому, вдали от дел, но, разумеется, искавшим втайне случая восстановить свое положение. Во всяком случае, мы находим их обоих на краткое время в качестве соправителей, но это положение было прервано смертью Тутмоса II, царствовавшего самое большее три года. Тутмос III, таким образом, вновь владел престолом, но он не мог один бороться против сторонников Хатшепсут и был вынужден к компромиссу, признав царицу своей соправительницей. Этим дело не кончилось; партия Хатшепсут была столь могущественна, что хотя и нельзя было окончательно низложить Тутмоса III, все же он был вновь отодвинут на задний план, и царица стала играть руководящую роль в государстве. Она и Тутмос III считали годы своего совместного царствования с момента первого восшествия на престол Тутмоса III, как если бы оно вовсе не было прервано коротким царствованием Тутмоса II. Царица принялась энергично за работу, как первая великая женщина, известная в истории. Архитектор ее отца Инени следующим образом определяет положение обоих правителей: после короткой заметки о Тутмосе III как «правителе на престоле того, кто породил его» он говорит: «Его сестра, Божественная Супруга Хатшепсут, привела в порядок дела Обеих Стран, согласно своим предначертаниям; Египет должен был, склонив голову, работать для. нее, совершенного семени бога, происшедшего от него. Носовой канат Юга, причал южан, отменный кормовой канат Северной Страны — такова она, повелительница, чьи замыслы совершенны, удовлетворяющая Обе Области, когда она говорит». Таким образом, имея, быть может, впервые перед собой подобный пример государственной ладьи, Инени сравнивает Хатшепсут, следуя живой восточной фантазии, с причальными канатами нильской лодки.
Эта характеристика подтверждается делами царицы. Ее сторонники заняли самые влиятельные должности. Всего ближе к царице стоял Сенмут, заслуживший ее полное благоволение. Он был наставником Тутмоса III, когда тот был ребенком, и ему было теперь доверено воспитание маленькой дочери царицы Нефрура, бывшей в детстве на попечении старого Яхмоса-пен-Нехебт из Эль-Каба. Последний в это время уже не был более способен ни к какому ответственному делу, и поэтому воспитание молодой девушки было поручено Сенмуту. У него был брат по имени Сенмен, также поддерживавший Хатшепсут. Наиболее могущественным из ее сторонников являлся Хапусенеб, бывший одновременно визирем и верховным жрецом Амона. Он был также главой новоорганизованного жречества целой страны, таким образом он соединил в своем лице всю власть административного правительства и всю власть сильной жреческой партии, ставшей на сторону Хатшепсут. Такими новыми силами располагала теперь партия царицы. Престарелый Инени имел своим преемником в качестве хранителя серебряной и золотой сокровищницы вельможу по имени Тутии; некий Нехси был главным казначеем и сотрудником Хапусенеба. Вся государственная машина находилась, таким образом, в руках сторонников царицы. Излишне говорить, что судьба, а также, вероятно, и Жизнь этих людей тесно зависела от успеха и господства Хатшепсут, поэтому они усиленно заботились о поддержании ее положения. Они старались всеми способами доказать, что правление царицы было предрешено самими богами с момента ее рождения. В ее храме в Дейр-эль-Бахри, где работы были вновь деятельно возобновлены, они изваяли на стенах длинный ряд рельефов, представляющих рождение царицы. Здесь была изображена во всех деталях древняя государственная легенда, гласившая, что государь должен быть сыном от плоти солнечного бога. Жена Тутмоса I Яхмос изображена в любовном общении с Амоном (преемником солнечного бога Ра в фиванской теологии), который говорит ей при прощании: «Хатшепсут должно быть имя моей дочери (долженствующей родиться)... Она будет прекрасной царицей надо всей этой страной». Рельефы, следовательно, показывают, как она была с самого начала назначена волею богов править Египтом; они изображают ее рождение, сопровождаемое всеми чудесами, которыми этикет двора и легковерие народа окружали появление на свет наследника солнечного бога. Художник, производивший работу, настолько слепо держался расхожей традиции, что новорожденное дитя изображено им в виде мальчика, откуда видно, до какой степени появление в данном случае женщины противоречило традиционным формам. К этим сценам были добавлены другие, изображающие коронование Хатшепсут богами и признание ее царицей Тутмосом I в присутствии собравшегося двора в день нового года. Пояснительную надпись к этим сценам они списали из древней летописи XII династии о подобном же назначении Аменемхета III его отцом Сенусертом III. Для того чтобы они могли служить надлежащим напоминанием для всех тех, которые оказались бы склонными восстать против правления женщины, эти надписи составлены партией царицы таким образом, что они изображают Тутмоса I якобы говорящим двору: «Вы будете возвещать ее слово, вы будете послушны ее велению. Тот, кто будет воздавать ей поклонение, — будет жить; тот, кто кощунственно будет дурно отзываться о ее величестве, — умрет». На пилоне, построенном Тутмосом I в виде южных врат к Карнакскому храму, он даже был изображен перед фиванскими богами молящимся о благополучном царствовании своей дочери. При помощи таких измышлений старались уничтожить предубеждение против царицы на престоле фараонов.
Первым предприятием Хатшепсут было, как мы уже говорили, продолжение no-стройки ее великолепного храма у подножия западных фиванских скал, где ее отец и брат вырезали свои имена на месте ее собственного. Здание было задумано совсем иначе, чем большие храмы той эпохи. План был составлен по образцу небольшого ступенчатого храма Ментухотепа II в соседнем углублении скал. Он поднимался из долины тремя террасами до уровня возвышенного двора, примыкавшего к высоким желтым скалам, где была высечена святая святых. Перед этими террасами находились чудные колоннады, которые, рассматриваемые издали, обнаруживают и поныне такое исключительное чувство пропорции и соответственного расположения, что совершенно противоречат обычному утверждению, согласно которому впервые греки познали искусство расположения внешних колоннад, а египтяне умели располагать только колонны внутри здания. Архитектором храма был фаворит царицы Сенмут, а преемник Инени Тутии изваял бронзовые двери, покрытые фигурами из сплава золота и серебра, и другие металлические принадлежности. Царицу особенно занимала планировка храма. Она видела в нем рай Амона, и его террасы казались ей «миртовыми террасами Пунта, изначального жилища богов». Она ссылается в одной из своих надписей на тот факт, что Амон пожелал, «чтобы она устроила для него Пунт в его доме». Для полного осуществления замысла следовало далее насадить на террасах миртовые деревья из Пунта. Ее предки часто посылали туда экспедиции, но ни разу, однако, за деревьями, и в течение долгого времени, насколько хватала память, даже и мирра, необходимая для богослужебных воскурений, переходила из рук в руки путем сухопутной торговли, пока не достигала Египта. Иноземная торговля сильно пострадала в период продолжительного владычества гиксосов. Но однажды, когда царица стояла перед наосом бога, «послышалось повеление с великого трона, оракул самого бога, гласивший, что дороги в Пунт должны быть наследованы, что пути к миртовым террасам должны быть преодолены», ибо так говорит бог: «Это достославная область Божественной Страны, это воистину, место моих услад; я сотворил его для себя, для увеселения своего сердца». Царица прибавляет: «Все было сделано согласно повелению величества этого бога».
Организация и посылка экспедиции были, естественно, поручены царицей главному казначею Нехси, в чьих сундуках должны были храниться богатства, за которыми отправлялась экспедиция. Принеся умилостивительные жертвы божествам воздуха, дабы обеспечить себе благоприятный ветер, флот в составе пяти судов распустил паруса в начале девятого года правления царицы. Путь лежал вниз по Нилу и далее через канал, шедший из Восточной Дельты через Вади-Тумилат и соединявший Нил с Красным морем.
Этим каналом, как вспомнит читатель, регулярно пользовались уже в эпоху Среднего царства. Не считая множества меновых товаров, флот вез большую каменную статую царицы, которую предполагалось воздвигнуть в Пунте. Если она стоит там еще и поныне, то это самая отдаленная от метрополии статуя, когда-либо воздвигавшаяся египетскими правителями. Суда благополучно достигли Пунта, египетский начальник разбил свою палатку на берегу, где он был дружелюбно принят вождем Пунта Переху, сопровождаемым своей совершенно неестественно сложенной женой и тремя детьми.
Прошло столько времени после последнего посещения Пунта египтянами, что эти последние изобразили туземцев кричащими: «Как вы прибыли сюда, в эту страну, которой народ (египетский) не знает. Спустились ли вы стезею неба, или же вы плыли по воде, по морю Божественной Страны?» После того как пунтийский вождь был ублаготворен подарками, вскоре завязался оживленный обмен. Корабли вытаскиваются на берег, кидаются сходни, и погрузка быстро подвигается вперед, пока суда не наполнены «весьма тяжело чудесами страны Пунта, всяким благовонным деревом Божественной Страны, грудами миртовой смолы и свежих миртовых деревьев, черным деревом и чистой слоновой костью, зеленым золотом из Эму, киннамоновым Деревом, ладаном, притираниями для глаз, павианами, мартышками, собаками, шкурами южных пантер, туземцами и их детьми. Ничего подобного не привозилось ни одному царю, когда-либо жившему на севере». После удачного плавания, без несчастных случаев и потери груза, поскольку это нам известно из источников, флот наконец причалил снова к фиванской пристани. Вероятно, фиванцам никогда еще не выпадало на долю такого зрелища, как то, которое теперь доставляло им столько удовольствия, — когда пестрый ряд пунтийцев и странные продукты их отдаленной страны следовали по улицам во дворец царицы, где египетский начальник передал их ее величеству. Обозрев результаты своей великой экспедиции, царица немедленно принесла часть их в дар Амону, вместе с данью из Нубии, которая всегда ставилась рядом с Пунтом. Она пожертвовала богу тридцать одно живое миртовое дерево, сплава золота и серебра, притирания для глаз, пунтийских метательных палок, черного дерева, слоновых клыков, живую южную пантеру, специально пойманную для ее величества, много пантеровых шкур и 3300 голов мелкого скота. Большие груды мирры, вдвое выше человеческого роста, были взвешены под наблюдением фаворита царицы Тутии, и огромные кольца менового золота были положены на весы, высотой в 10 футов. Затем, формально возвестив Амону об успехе экспедиции, отправленной по повелению его оракула, Хатшепсут собрала двор, причем дала своим фаворитам, Сенмуту и главному казначею Нехси, снарядившим экспедицию, почетные места у своих ног, и сообщила вельможам результаты своего великого предприятия. Она напомнила им оракул Амона, повелевшего ей «устроить для него Пунт в его доме, насадить деревья из Божественной Страны в его саду, у храма, согласно его повелению». Она гордо продолжает: «Это было исполнено... Я устроила для него Пунт в его саду, совершенно так, какой повелел мне... он достаточно велик, чтобы он мог по нему гулять». Tаким образом, великолепный храм был превращен для бога в миртовый сад, расположенный террасами, причем энергичной царице, чтобы осуществить это, пришлось посылать на край известного в то время света. Она записала все инциденты этой замечательной экспедиции в виде рельефов на стене, некогда присвоенной Тутмосом II для записи его азиатской кампании, где они еще и теперь являются одним из первых украшений ее храма. Все ее главные фавориты нашли себе место в этих сценах. Сенмуту было даже позволено изобразить себя на одной из стен молящимся Хатор о царице — честь несравненная!
Этот единственный в своем роде храм представлял по своей функции завершение нового течения в расположении и архитектуре царской гробницы и молельни, или храма, при ней. Быть может, вследствие того, что их средства получили иное назначение, или вследствие того, что они признали тщету обширных гробниц, неспособных предохранить от посягательства тело строителя, фараоны, как мы видели, постепенно оставили постройку пирамид. Соединенная с заупокойной молельней, расположенной с восточной стороны, пирамида, вероятно, дожила до царствования Яхмоса I, но она постепенно становилась все меньше по размерам и по значению, в то время как шахта и покой под ней и молельня впереди нее оставались сравнительно больших размеров. Аменхотеп I последний следовал древней традиции; он высек в западных фиванских скалах проходов 200 футов длиной, оканчивавшийся склепом, где должно было находиться царское тело. Перед скалой у входа в шахту он построил скромную заупокойную молельню, увенчанную пирамидальной кровлей, о которой мы уже упоминали выше. Вероятно, в целях безопасности Тутмос I затем радикально отделил гробницу от стоявшей передней молельни. Последняя была по-прежнему расположена в долине у подножья скал, но склеп с ведущим к нему проходом был высечен в западных скалах, ограничивающих дикую и пустынную долину, лежащую приблизительно в двух милях по прямому направленно от реки и доступную лишь по вдвое Длиннейшей обходной дороге, уклоняющейся на север. Ясно, что предполагалось держать в тайне место погребения царя, чтобы предотвратить всякую возможность его расхищения. Архитектор Тутмоса I Инени говорит, что он один наблюдал за высеканием пещерной гробницы его величества, так что «никто не видел и никто не слышал». Новое расположение было таково, что усыпальница находилась по-прежнему позади молельни, или храма, который, таким образом, продолжал оставаться на востоке от гробницы, но то и другое было теперь разделено промежуточными скалами. Долина, известная нам под названием Долины Царей, быстро наполнилась обширными усыпальницами преемников Тутмоса I. Она продолжала оставаться кладбищем XVIII, XIX и XX династий, и в ней было высечено более сорока гробниц фиванских царей. Сорок одна гробница, доступная теперь, является одним из чудес, привлекающих современных туристов в Фивы, и Страбон говорит о сорока, достойных посещения в его время. Расположенное террасами святилище Хатшепсут было, следовательно, ее погребальным храмом, посвященным также ее отцу. С увеличением числа гробниц в задней долине, на равнине перед нею возникли один за другим храмы для заупокойной службы по отошедшим богам, императорам, некогда управлявшим Египтом. Они были посвящены Амону, как государственному богу, и вместе с тем они носили эвфемистические имена, указывавшие на их заупокойную функцию. Так, например, храм Тутмоса III назывался «Даром Жизни». Архитектор Хатшепсут, Хапусенеб, бывший в то же время ее визирем, высек ее гробницу также в пустынной долине. С восточной стороны ее, сейчас же позади расположенного террасами храма, спускается в скалу на несколько сот футов под большим углом проход, оканчивающийся рядом покоев, из которых один заключал саркофаг, как ее, так и ее отца Тутмоса I. Но, вероятно, вследствие семейных распрей последний выстроил себе, как мы уже видели, собственную гробницу скромных размеров, и, без сомнения, он никогда не воспользовался саркофагом, сделанным для него его дочерью. Как бы то ни было, оба саркофага были расхищены в древности и не заключали никаких останков, когда были открыты в новейшее время.
Внимание энергичной царицы к мирным искусствам, ее деятельная забота о развитии богатств империи стали вскоре приносить свои плоды. Кроме огромных коронных доходов из внутренних источников, Хатшепсут получала также дань со своих обширных владений, простиравшихся от третьих нильских порогов до Евфрата. Она заявляла сама: «Моя южная граница простирается до Пунта... моя восточная граница простирается до болот Азии, и азиаты в моей власти; моя западная граница простирается до горы Ману (заката)... Моя слава постоянно живет среди обитателей песков. Мирра из Пунта была доставлена мне... Все роскошные чудеса этой страны были доставлены в мой дворец за один раз... Мне привезли избранные продукты... кедра, можжевельника и дерева меру... всякое благовонное дерево Божественной Страны. Я получила дань из Техену (Ливии), состоящую из слоновой кости и семисот клыков, имевшихся там, множества пантеровых шкур, пяти футов длины, считая вдоль спины, и четырех футов ширины». Очевидно, в Азии еще не произошло никаких серьезных волнений из-за того, что на престоле фараонов не было уже больше воина. Поэтому энергичная женщина начала употреблять свои новые богатства на восстановление древних храмов, которые, несмотря на то что уже минули два поколения, не были еще поправлены после того пренебрежения, в котором они находились при гиксосах. Она записала свое доброе дело в храме, высеченном в скале в Бени-Хасане, в следующих словах: «Я восстановила то, что лежало в развалинах. Я воздвигла то, что оставалось неоконченным, с тех пор как азиаты были в Аваре, в Северной Стране, и среди них варвары, низвергая то, что было сделано, когда они правили в неведении Ра».
Уже прошло семь или восемь лет с тех пор, как она и Тутмос III вновь овладели престолом, и пятнадцать лет с тех пор, как они впервые захватили его. Тутмос III никогда не был назначен наследником престола, но на долю его жены выпала эта честь; теперь близилась тридцатая годовщина ее назначения, и она могла праздновать свой юбилей. Она должна была поэтому сделать приготовления для постановки двух обелисков, которыми обычно ознаменовывались подобные юбилеи. Об этом сама царица говорит нам: «Я сидела во дворце. Я вспомнила о том, кто создал меня. Мое сердце побудило меня сделать для него два обелиска из сплава золота и серебра, острия которых сливались бы с небом». Ее неизменный фаворит Сенмут был призван во дворец и получил приказание отправиться в гранитные каменоломни у первых порогов за двумя гигантскими продолговатыми глыбами для обелисков. Он набрал принудительным образом нужных рабочих и приступил в начале февраля пятнадцатого года правления царицы к работе. В начале августа, спустя ровно семь месяцев, он извлек из каменоломни огромные глыбы; воспользовавшись быстро прибывавшей в то время водой, он спустил их по реке и доставил в Фивы прежде, чем наводнение начало спадать. Царица выбрала затем необычное место для своих обелисков, а именно тот самый перистильный зал Карнакского храма, воздвигнутый ее отцом, где ее муж Тутмос III был назван царем по повелению Амона, несмотря на то, что для этого потребовалось удалить все кедровые колонны ее отца из южной половины зала и четыре из числа находившихся в северной половине, не говоря, разумеется, о том, что пришлось снять потолок, бывший над залом, и разрушить южную стену для пропуска обелисков. Они были богато покрыты сплавом золота и серебра, над чем потрудился Тутии. Хатшепсут говорит, что она отмеривала драгоценный металл целыми мерами, как мешки зерна, и это странное утверждение поддерживается Тутии, свидетельствующим, что по царскому повелению он насыпал в пиршественном зале дворца не менее двенадцати четвериков сплава золота и серебра. Царица с гордостью описывает их красоту. «Их вершины из наилучшего сплава золота и серебра, какой только можно найти, видимы с обеих сторон реки. Их лучи затопляют Обе Страны, когда солнце восходит между ними, поднимаясь на горизонте неба». Они возвышались так высоко над залом Тутмоса I, с которого была снята крыша, что царица сочла нужным высечь длинную клятву, где зовет всех богов в свидетели того, что каждый обелиск сделан из одного куска. Это были, поистине, величайшие обелиски, когда-либо воздвигавшиеся в Египте до того времени; они имели девяносто семь с половиной футов в высоту и весили каждый около 350 тонн. Один из них стоит еще и поныне, вызывая всеобщее удивление современных посетителей Фив. Хатшепсут в то же время воздвигла два еще больших обелиска в Карнаке, но они теперь погибли. Возможно, что она также поставила два других в своем ступенчатом храме, следовательно, в общем шесть, ибо она повествует в нем о перевозке по реке двух больших продолговатых глыб и изобразила это на рельефе, представляющем обелиски лежащими во всю длину огромной баржи, которую тащат тридцать галер, заключающих в общем около 950 гребцов. Но эта сцена может относиться к двум первым обелискам, когда их спускал по реке Сенмут.
Кроме обелисков, воздвигнутых в шестнадцатом году ее правления, мы узнаем о другом предприятии Хатшепсут того же года из рельефа в Вади-Магхаре, на Синайском полуострове, куда неутомимая царица послала горную экспедицию, которая возобновила там работу, прерванную вторжением гиксосов. Работы на Синайском полуострове продолжались под ее эгидой до двадцатого года ее царствования. В промежутке между этой датой и концом двадцать первого года, когда мы находим Тутмоса III единоличным правителем, великая царица, по-видимому, умерла. Если мы затратили некоторое время на описание ее сооружений и экспедиций, то это потому, что эта женщина жила в эпоху, когда военное дело представлялось невозможным для ее пола и великие дела могли совершаться ею лишь в области мирных искусств и предприятий. Как ни была она велика, ее правление было несомненным несчастьем, ибо падало на то время, когда египетское могущество в Азии еще недостаточно окрепло и Сирия была готова каждую минуту к восстанию.
Тутмос III не отнесся рыцарски к ее памяти. Он слишком много вытерпел. В то время, когда он горел желанием вести свои войска в Азию, он должен был заниматься таким детским делом как курение фимиама перед Амоном по случаю возвращения экспедиции царицы Пунта, или же его неустанной энергии давали выход... в сооружении заупокойного храма царицы в западной фиванской долине. Принимая во внимание время, когда он жил, мы не должны слишком порицать его отношение к умершей царице. Вокруг ее обелисков, в зале ее отца в Карнаке, он велел построить каменную стену, закрывшую ее имя и сведения о том, что она воздвигла их, на их базе. Он всюду стер ее имя, и на всех стенах ступенчатого храма были уничтожены как ее изображения, так и ее имя. Все ее сторойники, без сомнения, бежали. В противном случае с ними скоро бы покончили. На рельефных сценах в том же храме, где Сенмут, Нехси и Тутии считали такой честью для себя фигурировать, их изображения и их имена были безжалостно уничтожены долотом. Царица пожаловала Сенмуту три статуи в фиванских храмах, и на всех их его имя было стерто; в его гробнице и на надгробной плите его имя исчезло. Статуя визиря Хапусенеба подверглась той же участи. Равным образом, побывали в гробнице Тутии и уничтожили там его имя. Не избежала того же и гробница Сенмена, брата Сенмута, а имя одного из их единомышленников, похороненного в соседней гробнице, было стерто настолько хорошо, что мы не знаем, кто это был. По приказанию царя побывали даже в отдаленном Сильсиле, с тем чтобы поступить так же и с гробницей «главного управителя» царицы. И эти поврежденные памятники стоят по наше время мрачными свидетелями великой мести царя. Но в великолепном храме Хатшепсут ее слава все еще живет, и каменное ограждение вокруг карнакских обелисков обрушилось, являя взору гигантские каменные иглы, возвещающие современному миру о величии Хатшепсут.

Статья получена: www.world-history.ru