Имя Софьи

Об этой загадочной земле толковали в России и царь, и псарь.
Ее миражные отроги маячили сквозь летние туманы и зимние бураны за краем глухоманных необитаемых островов Восточно-Сибирского моря. Впервые же эту марь увидел сибирский купец-промышленник Яков Санников еще в 1809 году. Именно с той поры эта неведомая и недоступная земля лишила покоя многих сильных духом и трезвых разумом людей.

И в Москве, и в Питере не праздные мечтатели, а серьезные люди — штурманы, геологи, гидрографы — ломали головы над тем, как достичь заветных берегов.

 

 

В бытность свою сам император Александр III не то в шутку, не то всерьез обронил как-то на очередном выпуске Морского корпуса: «Кто откроет эту землю-невидимку, тому и принадлежать будет. Дерзайте, мичмана!»

Но пока досужая публика недоумевала — чего ради? Да, впрочем, не только досужая... Мореплаватель Фердинанд Петрович Врангель также не скрывал своего удивления: «Разве нет задач более неотложных, более близких, требующих меньше затраты сил нравственных и физических, чем исследования безлюдных мертвых неприглядных областей вечного снега? Нужно ли оправдывать личные жертвы, приносимые людьми ради идеи: расширить круг человеческих знаний, стать властелином Земли...»

Впрочем, по крайней мере один резон в планируемой экспедиции все-таки был, хотя в него не посвящали ни репортеров, ни широкую публику. Это — уголь. Еще американский полярный исследователь Джордж Де-Лонг обнаружил на острове Беннетта залежи бурого угля. Русский геолог барон Эдуард Васильевич Толль предполагал, что третичные угленосные пласты острова Новая Сибирь простираются от острова Беннетта и дальше — до Земли Санникова, если, конечно, таковая существует. Хотя зачем было искать уголь так далеко, не возить же это черное топливо из Арктики? А делать этого было и не нужно. Суть заключалась в том, чтобы там его найти. Тогда суда, идущие из Архангельска во Владивосток Северным Морским путем, смогли бы пополнять запасы топлива как раз на середине великой трассы, идущей с Крайнего Севера на Дальний Восток, тем более что плавание паровых судов во льдах — это прежде всего двойной расход топлива. А если бы устроить на острове Беннетта или на Земле Санникова угольную станцию, то и броненосцы смогли бы попадать во Владивосток не вокруг Африки или по Цусимскому проливу, а кратчайшим и к тому же практически внутренним российским путем. Первым серьезным шагом в эту сторону и должна была стать Русская полярная экспедиция (РПЭ).

По высочайшему распоряжению императора Николая II Министерство финансов выделило на Полярную экспедицию 240 тысяч рублей — сумму по тому времени внушительную. Но денег никогда много не бывает, тем более что только за покупку и переоборудование шхуны в Норвегии надо было уплатить 60 тысяч рублей. Однако предприятие Толля вызвало в России такую волну энтузиазма, что многие ведомства, учреждения, да и просто состоятельные люди помогали экспедиционерам всем чем могли.

Что же касается государя императора, то ему Земля Санникова «досталась по наследству» — от отца, Александра III, крайне благоволившего господам изыскателям и жившего c постоянной думой о том, как сделать так, чтобы на этой, еще не открытой земле не взвился первым иностранный флаг. Об этом же болела душа и у патриарха отечественной географии Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского: «Недалеко уже то время, когда честь исследования... Земли Санникова будет предвосхищена скандинавами или американцами, тогда как исследование этой земли есть прямая обязанность России». Ему вторил Великий князь Константин Константинович, президент Академии наук и председатель Комиссии по подготовке Полярного похода: «Экспедиция на Санникову Землю была бы теперь особенно своевременна...»

...Первый серьезный удар судьбы молодому Колчаку пришлось пережить после того, как он обратился с просьбой к вице-адмиралу Степану Осиповичу Макарову. В военной гавани Кронштадта тогда уже стояли под парами готовые к отплытию на Шпицберген ледокол «Ермак» и военный транспорт «Бакан». На «Ермаке» уже развевался вице-адмиральский флаг Макарова. Именно он должен был вести экспедицию в Арктику, и именно к нему и явился объятый нетерпением лейтенант.

Степан Осипович смотрел на Колчака почти что ласково, очевидно, видя в этом лейтенанте с горящими глазами самого себя лет двадцать назад. Тем не менее ответ его был отрицательным. И тому было свое объяснение — не в его власти было сорвать военного офицера с боевого корабля, ведь пока будут оформляться все необходимые бумаги, «Ермак» уже давно снимется с якоря. С тем и вернулся лейтенант в отцовский дом в Петровском переулке. Василий Иванович как мог утешал сына, ссылаясь на то, что и так уж, несмотря на молодость, наплавался он вдосталь, а в числе прочего намекал на то, что давно пришла пора и своей семьей обзаводиться.

Колчак-старший, уйдя сначала в отставку, а затем и на пенсию, давно уже по земляческим каналам высмотрел для сына невесту. Софья Омирова — статная, красивая и не в меру серьезная выпускница Смольненского института благородных девиц, была дочерью покойного начальника каменец-подольской Казенной палаты, а в последние годы — круглой сиротой, зарабатывавшей на жизнь учительством.

Александр, как и большинство молодых людей, не любил, когда родители активно вмешиваются в личную жизнь, навязывая своих кандидаток в созидательниц семейного счастья. И тем не менее знакомство состоялось. Вопреки скептическим ожиданиям потенциального жениха Софья оказалась отнюдь не кисейной барышней, она была начисто лишена манерности столичных девиц, а собственный заработок придавал ей в жизни ту уверенность, которую Александр ценил как в себе, так и в других. Они на равных вели беседу, вольно или невольно экзаменуя друг друга на остроту ума, эрудицию, пристрастия. Софья приятно удивила его своей начитанностью и здравостью суждений, она в совершенстве владела английским, французским, немецким и чуть хуже итальянским, польским языками, превосходно музицировала, а также небезуспешно пробовала свои силы в живописи. Александр живо и с юмором рассказывал ей о морях и странах, в которых ему довелось побывать, о забавных случаях из корабельной жизни. Софье открывался совершенно неведомый мир, она слушала его с нескрываемым интересом и более того — с увлечением расспрашивала о том, что интересовало не всякого сослуживца. О Земле Санникова, о Южном полюсе, о пропавшей экспедиции лейтенанта Де-Лонга.

...Тем временем молодой лейтенант исправно нес службу на броненосце «Петропавловск», который в то время шел через Гибралтар и Суэц — в Порт-Артур. «Во время моего первого плавания, — вспоминал Колчак, — главная задача была чисто строевая на корабле, но, кроме того, я специально работал по океанографии и гидрологии. С этого времени я начал заниматься научными работами. Я готовился к южнополярной экспедиции, но занимался этим в свободное время; писал записки, изучал южнополярные страны. У меня была мечта найти Южный полюс...». Кстати, эти его записки высоко оценил адмирал Макаров, найдя эти труды замечательными, и даже представив их в 1899 году на рассмотрение Императорской Академии наук.

Во время одной из стоянок в Пирее лейтенанта Колчака разыскал барон Толль, следующий к Земле Санникова. «Совершенно неожиданно для себя, — сообщал Колчак, — я получил предложение барона Толля принять участие в организуемой Академией наук под его командованием северной полярной экспедиции в качестве гидролога. Мне было предложено кроме гидрологии принять на себя еще и должность второго магнитолога».

На все эти предложения Колчак ответил «да». Более того, он воспринял это бесспорно опасное предложение как счастливейший дар судьбы. Еще бы: идти туда, где не побывал еще никто, пробиваться сквозь льды и снега на шхуне, на собаках, на лыжах — да есть ли еще более достойное для мужчины дело!

Для всесторонней подготовки к поиску сибирской Атлантиды лейтенант Колчак был направлен в Главную физическую обсерваторию, где провел три месяца — это было время упорного постижения всевозможных геофизических таинств. Затем последовала стажировка в Норвегии, причем процесс этот проходил под руководством самого Фритьофа Нансена. Наконец, после всех необходимых подготовительных работ и связанных с ними формальностей шхуна «Заря» в июне 1900-го, снявшись с якоря, отправилась в опаснейшее и совершенно неведомое плавание. Никто не мог сказать, сколь долго продлится это путешествие, никто не знал, как в случае непредвиденных ситуаций можно помочь этим отчаянным храбрецам, а главное — где их искать, если понадобится эта помощь. Александра Колчака в то безнадежное плавание провожала невеста — Софья Омирова.

«Колчак — не только лучший офицер, но он также с любовью предан своей гидрологии. Научная работа выполняется им с большой энергией, несмотря на трудности соединить обязанности морского офицера с деятельностью ученого» — так писал о нем руководитель экспедиции барон Толль. И это была сущая правда. «Не жалея живота своего», Колчак делал все, что было в его силах и даже сверх того. И все же, несмотря на все усилия, предпринимаемые каждым из двадцати членов экспедиции, в определенный момент стало ясно, что полярные льды не намерены позволить «Заре» идти дальше на север, к острову Беннетта, откуда барон Толль первоначально планировал совершить бросок на заветную Землю Санникова. Потеряв всякую надежду пробиться к островам на шхуне, Толль принял решение идти туда пешком. Взяв с собой трех спутников и оставив склад продовольствия на Новосибирских островах, он буквально растворился в заснеженной пустыне. Последним распоряжением, ставшим, как выяснилось позже, его последней волей, была просьба увезти «Зарю» в устье Лены, а также доставить в Петербург все собранные за время плавания материалы. Одержимый Толль, даже на краю гибели, пусть и неочевидной для него, думал только об одном — о том, что рано или поздно, но должна была быть подготовлена новая экспедиция...

Колчак выполнил последнюю волю Толля. В декабре 1902 года он, выбравшись, наконец, ценой неимоверных усилий из бескрайних ледяных просторов, сделал в Академии наук экстренный доклад о работе экспедиции, а главное — об отчаянном положении барона Толля. Это означало, что счет жизни, если барон со своими спутниками был еще жив, шел на сутки, в крайнем случае на недели. Сам же он, без всякого сомнения, уповал на лучшее — на то, что вся группа под предводительством барона Толля, добравшись до Земли Беннетта, сумела устроиться там на зимовку. Эту позицию разделял и адмирал Макаров, тут же вызвавшийся идти на поиски отважного барона. Но после того как были сопоставлены стоимость одного только угля с возможными сложностями зимовки большого судна во льдах, решение об отказе от поисковой экспедиции стало однозначным.

И тем не менее Колчак продолжал осаждать Академию наук просьбами о выделении ему минимальных средств для организации спасательной экспедиции и доказывать Ученому совету, что он в состоянии добраться до Земли Беннетта не на шхуне, которая бессильна перед льдами, а по разводьям на легкой шлюпке. Он планировал перетаскивать ее через полыньи между ледовыми полями. Все эти соображения подкреплялись такой верой в успех дела, такой непреклонной волей, сквозившей в каждом его слове, что Ученому совету пришлось сдаться и предоставить Колчаку полную свободу действий.

На следующий день, после того как было получено разрешение, Колчак выехал в Архангельск. Там он подобрал себе шестерых спутников — двух матросов и четырех мезенских добытчиков тюленей и вместе с ними отправился через Якутск и Верхоянск в стойбище, где его уже ожидал с партией в 160 ездовых собак ссыльный студент Московского университета Оленин. После этого они на собаках добрались к устью Лены, где стояла «Заря», сняли с нее вельбот, поставили его на нарты и потащили по льдам по направлению к Новосибирским островам.

Отнюдь не тщеславие двигало этими отважными людьми — они спешили на помощь, идя и днем, и ночью, то на веслах, то под парусом, лавировали между льдинами, невзирая на туман и снежные заносы. Полтора месяца в непросыхающей одежде, без горячей пищи, на одних сухарях и консервах. Не было в истории полярных путешествий такого плавания. 6 августа 1903-го вельбот, ведомый Колчаком, достиг Земли Беннета — безжизненной скалистой суши, считавшейся неприступной с моря. Мыс, на котором высадилась отважная семерка, Колчак назвал Преображенским, ибо 6 августа было днем Преображения Господня.

К несчастью, ничто не выдавало здесь следов присутствия барона Толля. А значит, надо было идти в глубь этой гибельной земли. Вскоре одним из экспедиционеров был замечен так называемый гурий — рукотворная горка камней, придавливавшая медвежью шкуру, потом был найден обломок весла, торчавшего из груды камней, а в камнях — бутылка, в которой находились листок с запиской Толля и план острова с помеченной на нем хижиной.

К ней шли уже не торопясь, спрямляя по возможности путь через лед бухты. В какой-то момент прихваченный летним солнцем ледяной покров разошелся и Колчак неожиданно для всех рухнул в образовавшуюся полынью с головой. Его, к счастью, вытащили, переодели и привели в чувства.

К хижине, сложенной из плавника и камней и крытой медвежьими шкурами, подходили с замиранием сердца, ожидая найти мертвых товарищей, но увидели одну пустоту, забитую лежалым снегом. Разгребли ее как могли, обнаружив лишь ящик с образцами пород, ненужные в дороге вещи и последнее письмо Толля — не жене, а президенту Академии наук. От этого письма и унылой хижины веяло такой безнадежностью, что у всех присутствующих невольно увлажнились глаза.

Но несмотря на это, нужно было узнать абсолютно точно, сумел ли добраться Толль до Новосибирских островов? Для этого и Колчак, и его спутники вынуждены были повторить свой немыслимый путь только в обратном направлении. Склад провизии, к которому пробивался Колчак в надежде отыскать следы пребывания Толля, оказался никем не тронутым. И тут спасатели поняли, что им уже ничего не остается делать, как снять шапки и перекреститься, попросив Господа принять отважные души...

Спустя некоторое время, выждав на острове Котельном, когда замерзнет море, Колчак перешел по льду на материк в Устьянск, не потеряв при этом никого из своих спутников. Так закончились обе полярные экспедиции, на которые лейтенант Колчак положил почти четыре года лучшей поры своей жизни. Лишь спустя несколько лет — уже после Русско-японской войны — он обобщил результаты своих изысканий в ставшей широко известной книге «Льды Карского и сибирских морей». Это гидрологическое исследование и по сию пору считается классическим. В 1928 году оно было переиздано американским Географическим обществом под названием «Проблемы полярных изысканий».

Этот труд никак нельзя назвать досужими записками путешественника или кабинетными изысканиями теоретика, он стал отражением живого опыта полярного морехода, положившего начало освоению пути, пролегавшему вдоль северных земель России. И все те, кто в дальнейшем шел за «Зарей» следом (а таковых было немало), так или иначе обращались именно к этой ледовой лоции лейтенанта Колчака, названного Колчаком-Полярным.

...Колчак назвал открытый им остров в честь своей невесты — Островом Софьи, который и по сей день значится на всех существующих морских картах. Барон Толль один из островов нарек Островом Колчака — в честь своего гидрографа. Но он, по понятным причинам, был переименован в остров Расторгуева. Так не пора вернуть ему первоначальное имя?...