Один на льдине

Невероятно. Но — факт. Невероятно даже не то, что забыли, — и не такое бывает. Но то, что, забыв меня, не всполошились, а я, тем не менее, остался жив, и вот теперь, несколько десятилетий спустя, могу поведать читателям журнала «Вокруг света» об этой истории.

Апрель 1955 года.

 

 

Ледокол «Георгий Седов», капитаном которого был в то время известный полярный мореплаватель Кочарава, работал в богатом промысловом районе Горло-Воронка Белого моря. Ежедневно, с рассветом на лед высаживалась группа поморов-промысловиков в белых маскхалатах и с трехлинейными винтовками за плечами. Эти молодые, крепкие ребята, обутые в добротные, рыбацкие сапоги с отворотами выше колен, быстро удалялись от судна, с разбега перепрыгивая с одной, начинающей тонуть под тяжестью их тел льдины, на другую... С ними было условлено, что к исходу светлого времени суток «Седов» вернется в этот же квадрат, чтобы принять на борт охотников и их добычу — туши отстрелянных тюленей.

А вот со мной — научным работником, прикомандированным к судну для попутного изучения приливо-отливных сжатий и разрежений льдов в этом районе моря, никакого особого уговора не было, когда я, одновременно с поморами, покинул борт судна, чтобы неподалеку от него провести ледовые измерения. Тем более, что на протяжении рейса эту, ставшую уже рутинной, работу я выполнял неоднократно и без каких-либо происшествий.

Но в тот день...
Погода тогда выдалась неустойчивая: то ясно, то туман. Когда рассеялась плотная туманная завеса, довольно долго закрывавшая горизонт, я с удивлением обнаружил, что «Седова» нет.
Он успел отойти далеко — за пределы видимости.

Четко помню, что страха у меня не было — ни в этот момент, ни позднее: не потому, что я очень отважный человек (признаюсь, что особой отвагой никогда не отличался). Наверное, я был просто очень увлечен своей работой. Помню, как с ледомерной рейкой в одной руке, книжкой для записей — в другой, я продолжал перепрыгивать с льдины на льдину точно так же, как тогда, когда за моей спиной стоял «Седов», куда я мог вернуться в любой момент. Отчаянная мысль, что сейчас я уже не смог бы этого сделать, не могла овладеть моим сознанием хотя бы потому, что вся моя воля была направлена на поиски среди окружающих меня льдов площадки, на которой я мог бы хоть несколько минут работать, не опасаясь, что сама площадка за время наблюдений расколется. Опасения же эти были весьма обоснованны. Льды все время перемещались: только и слышно было шуршание трущихся друг о друга краев льдин. Не раз край льдины, на которую я вспрыгивал, обламывался, и ноги мои сразу же погружались в воду. Тогда, ложась плашмя на остальную — сравнительно прочную часть льдины, я выползал на нее, вставал и начинал выливать воду из сапог и выжимать портянки: ведь температура воздуха была, как всегда в это время на Белом море, — всего несколько градусов плюс, а воды — и того ниже. На мне была телогрейка, вроде холода не чувствовал, а вот ноги от непрерывной сырости помню, сильно озябли...

И вот тут-то произошло чудо моего спасения, вероятность которого была ничтожно мала, но, как видите, оно все же свершилось!..
Другое судно нашей группы (а «зверобойка» в ту весну, как всегда, велась целой группой судов) могло ведь, в тумане, пройти совсем рядом со мной и меня не заметить. Однако когда оно проходило невдалеке от места моих злополучных работ, туман, как по заказу, приподнялся над морем, горизонт на некоторое время стал исключительно четким. Как мне потом говорили, с этого судна (а то был ледокол «Ленин») заметили на белом пространстве льда какой-то непонятный суетящийся предмет темного цвета: тюлень — не тюлень, совершенно непонятно что. А то, что на непрерывно меняющихся от приливо-отливных движений ледяных просторах мог оказаться одинокий человек, никому из них и в голову прийти не могло!.. Но все же, на мое счастье, столь странным явлением заинтересовались, решили подойти поближе. Подойдя же — только руками развели от изумления.

Помню, с мостика уже совсем близко подошедшего судна, в мегафон (по нашему морскому просторечью — «матюгальник»), обращаясь ко мне, прокричал вахтенный помощник:
— Кто вы такой и что здесь делаете?
— Из экипажа «Седова», провожу океанологические исследования, — бодро ответствовал я.
Там молча переглянулись и кто-то даже покрутил у виска пальцем — «не иначе, как сумасшедший».

Но, видимо, неловко было и сумасшедшего оставлять на корм рыбам, отчего и подошли совсем близко, спустили на лед трап, по которому я и взобрался на спасительный для меня борт.
«Ленин» связался по рации с «Седовым», узнал, где тот находится, и сообщил, что «готов сблизиться для передачи вашего члена экипажа, подобранного нами на льду в открытом море».
На «Седове», как мне потом рассказывали, от такой новости начался «легкий мандраж»...

Ведь всем без слов было понятно, какой крупной неприятности чудом избежали — старпом, стоявший на вахте во время моего схода с судна, да и сам Кочарава. При возвращении судна в порт, при повторной проверке обнаружилось бы, что на ледоколе нет одного человека, в «судовой роли» прописанного!.. ЧП!
Вот почему на «Седове», на котором я к вечеру все же оказался, старпом встретил меня яростной атакой, видимо, по принципу — «лучший способ защиты — это нападение»...

Но я в тот вечер был настроен весьма миролюбиво, дал понять старпому, что никаких претензий к нему не имею, и он успокоился.
Для моего миролюбивого настроения тогда были по меньшей мере две причины. О первой вы уже знаете. А вторая...
В тот же вечер судовой радист «Седова» вручил мне радиограмму, в которой моя жена сообщала из Москвы, что нашей семье из пяти человек (мы с ней да еще трое детей), дали, наконец, комнату в коммуналке. Это было сказочной удачей, поскольку тогда я, участник Великой Отечественной войны, будучи отправлен на фронт из Москвы, демобилизовавшись, ютился с семьей по углам...
Говорят, что беда не приходит одна. Но, как видим, и счастье тоже не приходит в одиночку.