Как в Тунисе нечаянно ходят в гости

— Ну что, едете в берберскую деревню? — спросил, приветливо щурясь, Хабиб. — А как же! — ответили мы с Олей, забираясь на ослика и верблюда. Но приехали совсем не туда...

 

 

И в «карете».

«Не ждали»

Хабиб был скромен, улыбался застенчиво и — что самое удивительное — никого никуда не зазывал и ничего навязывал. Он просто сидел под картинкой с верблюдом в расслабленной позе путника на привале, погруженного в мысли о чем-то ему одному известном. Только что с трудом отбившиеся от стаи напористо жестикулирующих и без умолку тараторящих на смеси языков продавцов-всего-на-свете, мы, две русские женщины, пройти мимо молчаливого, неподвижного Хабиба, конечно, ну никак не могли — поразил контраст в их поведении. Но как только мы остановились, он тут же встрепенулся, ожил, и что за слова зазвучали тогда из его уст! «Уникальное путешествие», «берберская свадьба», «хлеб прямо из печи», — напевал он нам и демонстрировал соответствующие цветные фотографии.

«Как здорово! Спасибо Хабибу!» — говорили мы друг другу, забираясь — я на ослика, а моя спутница, Ольга Печкова, менеджер московского турагентства «Эвиста-турс», — на верблюда.

Прежде ни близко общаться с ослами, ни тем более ездить на них, мне никогда не приходилось, и представление мое о характере этих животных основывалось в основном на расхожем «упрям, как осел», да еще спасительном варианте с морковкой, которую следует держать перед носом осла на удочке, если ему вдруг взбредет в голову стать посреди пути, но почему-то я сразу решила, что к моему ослику эта нелестные для него сведения не имеют никакого отношения. Он же, с достоинством повернув голову и оглядев меня сливового цвета глазом... рванул с места, как беговая лошадка. Почему я с него в этот момент не свалилась, до сих пор не понимаю. Наверное, потому, что зажмурилась. А когда открыла глаза, оказалось, что мы с моим новым ушастым знакомым возглавили караван. Лидер, значит, мне достался, решила я. Только я это с гордостью осознала, как лидер призадумался и замедлил свой шаг. «Нет уж, дудки! — отбросив всякую дипломатию, сказала ему я. — Взялся быть первым, так давай — жми!» Вспомнив, что выкрикивал погонщик-тунисец, когда караван трогался в путь, закричала то же самое: «Ир-р-ра! Ир-р-р-а!» Подействовало.

И все. Мы стали приятелями на всю оставшуюся дорогу, весело, смею думать, было нам обоим. Погонщик только жестами показывал, куда заворачивать, а все остальные проблемы с поворотами мы решали самостоятельно и полюбовно. Только один раз мне чуть не изменили — когда за поворотом возле одной из олив показалась привязанное к стволу прелестное томное существо женского пола ослиного рода с бархатистой серой шкуркой. Пришлось объяснить товарищу, каковы приоритеты в столь сложной ситуации. «Понял», — кивнул он мне и со вздохом тронулся дальше.

Уже нисколько не боясь свалиться, я оглянулась по сторонам.
Скрылся из виду берег моря с его курортной жизнью, вокруг был совсем другой мир: поля, плантации, сады. Под мощными оливами стояли высокие лестницы, а с них на расстеленный на земле брезент дождем сыпались из-под быстро обирающих ветки рук сборщиков овальные агатово-черные плоды — маслины. Гранатовые деревья были увешаны маленькими, уже засохшими бурыми абажурами взорвавшихся изнутри переспевших плодов. За живой оградой из огромных агав тянулись грядки с картошкой, ну совершенно такие же, как у моих трудолюбивых соседей по даче. Ага, вот и горка урожая с одного такого поля. Ну-ка, ну-ка, посмотрим: картошка — она и в Африке картошка или нечто особенное? Нет, совершенно такая же, разве что покрупнее будет. «Интересно, эта крупность — от нитратов или просто сорт такой? А, ты слышишь меня?» — обратилась я к приятелю. Ничего не ответил сын ослицы.

Показался глухой глиняный забор — ага, ну вот и она, обещанная берберская деревня. Правда, я представляла ее несколько иначе: гурби — хижины или палатки — в настоящей тунисской деревне должны располагаться по кругу на расстоянии примерно метров двести друг от друга. Если в таком поселении домов хотя бы десять, оно уже получает право именоваться деревней, или «дуаром» (это слово означает круг).

Ослик мой остановился теперь уже всерьез, с выражением превосходства на морде кинув взгляд на приближающихся верблюдов.

А за забором нам открылась картина под названием «Не ждали» в тунисско-туристском варианте. Из печки — один к одному узбекский тандыр — сиротливо торчит несколько смятых в комки старых газет, ветер хлопает растянутым на деревянных кольях покрывалом, символизирующим, очевидно, берберский шатер, единственный здесь, верблюд с обреченным видом ходит туда-сюда, качая из колодца никому не нужную сейчас воду, льющуюся по кожаному рукаву в небольшой бассейн, да гончар под навесом сосредоточенно-хмуро, не обращая внимания на обступивших его туристов, крутит-вьет из глины разные сосуды на продажу. Эх, Хабиб, Хабиб! Безбородый ты обманщик, а вдруг не впрок пойдут тебе наши денежки — об этом ты подумал?

Честь бурнуса

С одной стороны, хотелось произнести вслух что-нибудь возмущенное, с другой — было ясно, что это уже ничего не изменит. Но Оля, как профессионал туристского бизнеса, решила все-таки отстоять наши права и обратилась строгим тоном к «патрону каравана», то ли главному погонщику, то ли хозяину всего этого предприятия. Невысокий, коренастый, в широком и длинном, до земли, коричневом бурнусе, с головой, закутанной в платок, который у нас зовут «арафаткой», и больших черных очках на обветренном лице, он, по первому впечатлению, казался отнюдь не тем человеком, с которым конфликты решаются мирным путем. Но Оля была уже неудержима. Рашед — так его звали — свободно изъяснялся на четырех европейских языках — французском, немецком, английском и итальянском, выяснив наши возможности, перешел на французский и немецкий, и начиная фразу на французском, заканчивал ее по-немецки, пересыпая при этом разговор идиоматическими уличными выражениями на обоих языках, но в восточной интерпретации. Воспользовавшись адекватными русскими идиомами, то, что он сказал, перевести можно было бы примерно так:

— Ничего не знаю. Хабиб вам лапши на уши навешал, а я должен отвечать? Ну да, летом тут выступают фольклорные ансамбли, хлеб пекут, а сейчас, в декабре, на этом бабки не сделаешь. Что ж им тут мерзнуть зазря? Я понятно излагаю? Так-то вот, дорогуши.

От этих аргументов ощутимо веяло родным ненавязчивым сервисом, что только подогрело Олин боевой дух. Но тут уже мне, во избежание более серьезного конфликта, пришлось взять ситуацию в свои руки и развести стороны.

Обратный путь мы с Олей посвятили в основном приведению своих эмоций к нулевой температуре философского спокойствия. Рашед пребывал в задумчивости.

— Послушайте! — как только караван прибыл на конечную станцию, обратился вдруг к нам он. — Я в конце концов не хочу, чтобы из-за этого вруна пострадала честь моего мундира, пардон, бурнуса. А хочу, чтобы вы знали, что если я что-то обещал, то все так и будет — в точности. Короче, я приглашаю вас к себе домой, в мою деревню, познакомлю с женой и детьми, накормлю, напою. Ну что, едем? Я отвезу вас в карете. — И он показал рукой на крытый фаэтон, запряженной парой стройных лошадок и украшенный трогательно-наивными бумажными розочками и елочной мишурой, — самое шикарное и дорогостоящее средство передвижения в курортном городе Сусе.

Мы задумались. Посмотреть, как живет тунисская семья, конечно, хотелось — во-первых, это просто любопытно, и другой такой возможности у нас в этой поездке уже не будет, а во-вторых, человека незнакомого, тем более чужестранца, лучше всего узнаешь не по словам, а по тому, как проявляются его привычки, манеры в родной, привычной ему среде, — этого не подделаешь, не сыграешь, это сидит в человеке на уровне безусловного рефлекса. Но, с другой стороны, мы же этого Рашеда первый раз в жизни видим, и куда он нас повезет на самом деле — кто знает. Страшновато... Но мрачные предположения победила интуиция и некоторое знание человеческой психологии: Рашед сделал свое приглашение с непосредственностью, какая отличает людей истинно добродушных и гостеприимных. К тому же компьютер собственной памяти подбросил информацию: Тунис, как известно во всем мире, — страна очень спокойная в смысле криминогенных показателей. И мы решились: едем!

«Если ты сделал что-то хорошее...»

Минут через сорок пути смутным белесым пятном промелькнула табличка с надписью «Акуда» по-арабски и по-французски (вспоминаю, что по карте это примерно на полпути между Сусом и Монастиром) — кажется, прибыли. К дому Рашеда мы подъехали, когда уже совсем стемнело и с нешуточной силой расходился пронзительный холодный ветер. Акуда — скорее городок, чем деревня, дома все больше солидные, видно, что отстроены не так уж давно. Недалеко шуршит шоссе, а на рю Фархад, где живет Рашед, безлюдно, только шелково шелестят высоко в темном небе пальмы... Рашед нажал кнопку звонка у калитки. Из дома вышли девочка лет тринадцати и мальчик лет десяти-одиннадцати. Улыбаясь, они подошли к нам и поцеловали, каждый — троекратно. Поцелуи были по-детски свежими. Звали детей Сония и Имен. Мы приостановились на пороге, а дети уже несли откуда-то с галереи, опоясывавшей дом по периметру, металлический сосуд-треногу, в котором тлели древесные угли, — вхам. Бог мой, ведь что-то следует непременно произнести в ответ на такой прием, что-то нами уже почти забытое, не употребляемое... Да, ну конечно же: «Мир вашему дому!» — это пожелание вписывается в обычаи всех народов.

Дом у Рашеда, по местным меркам, не большой, но и не маленький. Из центра его — холла, или скифа, ведут двери в альковы — спальни для всех членов семьи, во двор можно пройти через изгибающийся коленом коридор, а опоясывает дом галерея, на нее выходят окна из комнат, ставни наглухо закрыты — сейчас от проникновения ветра, а летом, в зной они сберегают прохладу в доме. Стены и пол облицованы кафельной плиткой с национальным орнаментом — все во имя той же прохлады. В общем, это дом типичной для Туниса архитектуры и интерьера, с добавлением технических достижений цивилизации в виде телевизоров, кондиционера, электрической плиты и сантехники.

И вот мы уже усажены на широкой, но жесткой деревянной скамье поближе к вхаму в скифе, укрыты двумя домоткаными широкими и длинными покрывалами — темно-коричневым и белым, натуральных цветов верблюжьей шерсти. Рашед, после того, как побывал в недрах кухни, вернулся и объяснил:
— Все маслины убирают. Алия, жена моя — тоже. Так что я сейчас сам что-нибудь приготовлю.

Действовал он ловко, быстро, можно даже сказать артистично, и через несколько минут на столе образовался красочный натюрморт из овощей, мандаринов, фиников и бутылки с красным вином, на этикетке которого была изображена какая-то легендарная местная гора. А тут и Алия вернулась, вместе со старшей дочерью Фатум, и молодой родственницей, и мы снова были расцелованы. Вскоре из глубины дома потянуло запахом жареной рыбы. Рашед принес блюдо с хлебом.
— Хббис табуна, — объявил он и добавил со значением: — Алия сама пекла.

Хобис табуна был весь пропитан незнакомым чудесным ароматом, внутри белый-белый, с вкраплениями черных крючочков тмина. В его сочетании с легким вином было даже что-то изысканное. Тут и рыба подоспела, а следом и очень острый и пряный суп шорба, тоже с рыбой — тунцом, мелко-мелко порезанным.

Между тостами и угощением постепенно пробился ручеек разговора. Как мы и предполагали, Рашед оказался действительно владельцем каравана, а точнее сказать транспортно-сервисной фирмы. Языков специально никогда не учил — от туристов по слуху иностранных слов набирался — сначала самых необходимых, только чтобы объясняться, но постепенно увлекся, стал запоминать всякие интересные обороты речи, сейчас уже по хорошему словарю каждого языка в голове носит, а вот писать и читать умеет только по-французски, да и то, честно говоря, с большим трудом. Что касается бизнеса, то тут тоже до всего доходил самостоятельно, насчет конкретной специфики своей фирмы имеет ясное понятие:
— Если занимаешься сервисом, самая лучшая реклама для твоей фирмы — то, что люди передают друг другу из уст в уста. Хочу, чтоб каждый, кто проехал в моем караване, уходил с хорошим настроением.
—Тогда Хабиб вряд ли хороший помощник...
Рашед усмехнулся:
— Как бы вам это объяснить... Мы, тунисцы, вообще такие — не любим конфликтов, не любим огорчать людей, вот как-то нечаянно порой и скажешь неправду. Так и быть, секрет вам открою: в Тунисе, о чем бы вы человека ни попросили, вам никогда не откажут, хотя далеко не всегда имеют не то что желание, а возможность выполнить вашу просьбу, поэтому и выполнят ее процентов примерно на... — Рашед наклонил голову, лукаво глянул исподлобья и добавил: — Да не все ли равно? Разве в процентах дело? Главное ведь, что не откажут. А там уж все зависит от вашего умения понять человека. Так что не сердитесь на Хабиба. Тем более, что если бы он немножко не приукрасил то, что есть на самом деле, это наше чудесное неожиданное знакомство не состоялось бы.

Что верно то верно. Хоть и не слышал никогда Рашед любимого в России афоризма «Восток — дело тонкое», а его-то как раз нам и растолковал доходчиво.

Алия принесла чай — о, это был тот самый волшебный напиток, о котором мы много слышали, но не смогли найти ни в одном кафе или баре: густой, черный, с листьями мяты и еще какими-то пряностями, очень пахучий и оттого, наверное, по-особому жаркий: уже после первого глотка невольно широко раскрываешь глаза от неожиданного прилива бодрости. Хорошо еще, что стаканчики с чаем — маленькие...

— Что такое семья для вас? — задали мы вопрос.
— Посмотрите на меня, и вы все поймете. Сам я уже не мальчик, — со смехом сказал Рашед, погладив себя по солидному животу, — а дети еще маленькие, и это типично. Женятся в Тунисе мужчины только тогда, когда уже имеют дом или хорошую квартиру, могут обеспечить семью, помочь родителям.

А уж как они любят своих детей, добавлю от себя, — это надо видеть. В тунисской семье отец традиционно ласкает детей больше, чем мать, он снисходительнее, он НИКОГДА их не отчитывает. У каждого мужчины на его рабочем месте — будь это стол в офисе или кабина грузовика — стоят или висят фотографии детей, и это делается вовсе не напоказ, просто у людей есть такая необходимость, вот и все. И у Рашеда в доме рядом с мудрым изречением «Если ты сделал что-то хорошее, сделай это еще раз», увековеченным на керамической плитке, висят большие портреты Фатум, Сонии, Имена.

— А как женятся в Тунисе? — спросили мы.
— Эх, не чересчур ли много я вам сегодня секретов открыл? А ладно, открою еще один, — заговорщическим тоном произносит Рашед и переходит на почти шепот: —сначала влюбляются... Слышали про такой тунисский обычай?
Мы дружно, всей компанией, включая дочерей Рашеда, поддерживаем эту веселую игру:
— Потом назначают свидания!
— Дарят подарки!
— Поют!
— Танцуют!
—Объясняются в любви!
— Крадут невесту!
— Стоп! — понизив голос до густого баса, прерывает женский гомон Рашед. — Не крадут — мы же цивилизованные люди — а знакомятся с родителями, потом знакомят родителей между собой. С того дня, как мужчина стал официальным женихом, невеста переходит на его полное иждивение.
— То есть переезжает к нему?
— Ни в коем случае. Живет у родителей. Да и во время свадьбы дожидается суженого в своем родном доме. А жених празднует свое вступление в брак с друзьями в кафе или ресторане. Потом едет к невесте, друзья остаются где-нибудь поблизости от ее дома, с ружьями наготове.
— А ружья-то зачем?
— Для салюта. Когда через некоторое время тетушки и другие пожилые родственницы извещают все округу о том, что брак состоялся, друзья начинают палить в воздух. Но так бывает у людей не очень богатых. У тех, кто имеет много денег, большое влияние, — свои обычаи: шикарные наряды, банкеты, все на европейский или американский лад, но я этого не знаю...
Вот те на, а мы-то думали, что Рашед — богатый человек, оказалось, по тунисским меркам, еще нет.

Подошла Сония, младшая дочка, обняла отца за шею сзади, и он погладил ее по руке.
— А кем дочки-то будут, Рашед?
— А кем захотят, пока еще в школе учатся. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы в медицину пошли, — уважаемая профессия, и самостоятельными будут.
— А что, разве покорность воле мужа — уже не главная добродетель мусульманской женщины?
— Смешные вы, европейцы! У вас всегда стереотип на первом плане. А на самом деле в нашей стране все гораздо сложнее, неужели не видите? Одна женщина ходит закутанная по самые глаза, а другая разъезжает за рулем собственного автомобиля. Многоженство запретили в 1957 году, через год после того, как Тунис перестал быть французской колонией, а потом пошло: и то, оказывается, можно, и это. Наши женщины за какие-то сорок лет так изменились, что теперь ни в чем европейским не уступят, во всяком случае молодые.
С гордостью было сказано это — знай, мол, наших. Ох, наверняка веселый хозяин дома опять про честь бурнуса вспомнил, да и забавно ведь, наверное, поморочить голову европейским женщинам.
— Но неужели мужчины не протестуют против разрушения привычного порядка вещей?
— А кто вам сказал, что он меняется?
— Как? Но вы же сами...
— Это все внешнее, внешнее — и только. Женщина по-прежнему покоряется мужчине во всем, а он принимает все перемены как волю Аллаха.

Да... Вопрос явно требовал более глубокого изучения. Еще сто лет назад русский путешественник Петр Чихачев после своего путешествия по Тунису (именно по Тунису, хотя бывал и в других странах Магриба) сделал такое заключение: «Я мог бы привести тысячи примеров религиозной терпимости, или, вернее, мягкости».

Ливень в сахеле

Однако пора было и честь знать. Прощание, фотографии на память, обмен поцелуями, адресами. Кстати, одна немаловажная деталь: телефона в доме Рашеда нет, то есть он не мог предупредить свою семью о нашем появлении, и все было действительно чистой импровизацией.

Фаэтон берет курс на... не могу сказать на что, потому что Рашед решает доставить нас в отель кратчайшим путем, не по дороге, а прямо через сахель — сухую степь, по-нашему. Небо заволокло тучами. Ни луны, ни звезд. Еле-еле просматриваются агавы и порой они кажутся силуэтами придорожных разбойников с этакими палицами в занесенных над нашими головами руках. Колеса «кареты» едут по твердой, как будто утоптанной земле, в которую вбиты небольшие камни. Самые мелкие из них иногда шрапнелью выбиваются из-под колес. Но теперь мы уже ничего не пугаемся, только смеемся над собственными страхами. А лошадки Рашеда путь знают, он погоняет их по-арабски, потом вдруг спрашивает:
— А как по-русски погоняют лошадей?
— «Пошли, залетные!»
— Пошли, залетные! — моментально подхватывает природный полиглот Рашед.

Родившаяся ассоциация подсказала, что делать дальше. Эх, сахель, не видал ты еще подарка от русских — так получай! И мы запели:
— Степь да степь кругом...
Голоса наши слегка дрожали, но Рашед радовался от души.
Тогда мы ему еще и «Калинку», и «Ты ж мене пидманула», и «По Дону гуляет» исполнили со всем жаром, на какой только были способны.

Тум-тум-тум! — вдруг раздалось в такт. Что это? Боже мой: капли дождя забарабанили по крыше фаэтона. Дождя в Тунисе ждут, как величайшей милости Аллаха: не прольются тучи в декабре — не будет и следующего урожая. Есть в Африке, мы знаем, специалисты — заклинатели дождя, могут вызвать его, а могут и отвести. Уж не наши ли песни помогли ему пролиться? А ведь как льет-то: стеной, что называется.

Назавтра нам предстояло ехать в Карфаген, но то, как говорится, уже совсем другая история, а эта для нас завершилась уже в Москве, когда я услышала по радио сообщение о том, что канун Рождества 1996 года в Тунисе будут помнить еще очень долго: там, на севере, на побережье выпал снег. И случилось это впервые за десятки лет. Уже на следующий день от него остались одни воспоминания, потому что в воздухе было, как обычно здесь зимой, 22 градуса тепла.

Сейчас апрель, и я представляю, как прекрасен Тунис в цвету: и берег Средиземного моря, и сахель. А на юге распустились удивительные эфемеры — цветы, которые живут лишь несколько дней в году весенней Сахаре, куда мы, к сожалению, на этот раз не попали. И всему этому цветению дал жизнь тот, наш, ливень.