Остановка у заката солнца

В этот солнечный день на крышах бийских домов искрился голубоватый снег. Но Крыжановский, начальник Управления дороги Чуйского тракта, решил напоследок справиться о прогнозе по телефону.
— Так... Ожидается буранчик... — обронил Станислав Иванович, возвращая телефонную трубку на место.

 

 

— А может, проскочим? — тихо спросил Гоша, шофер.

Сегодня утром прямо с аэродрома я попал в кабинет Крыжановского, именно в тот час, когда он собирался выезжать на тракт с очередной проверкой.

Дел перед отъездом у начальника было много. Я сидел и слушал его разговоры с дорожниками, наставления по телефону... Крыжановский, жалея мое время, вынул из сейфа планшеты и протянул мне. Разглядывая их, я снова окунулся в историю Чуйского тракта, о котором уже кое-что знал.

...Путь по Алтаю еще во времена Тамерлана слыл хоженым, торговым. Из России в Китай, Монголию и обратно, в Россию, текли товары. Большое значение имела Бикатунская крепость, основанная казаками в 1709 году, и строительство первых заводов на Алтае. Уже в 1825 году за Бийской казачьей линией насчитывалось 54 русских селения. Первый торговый пункт в горах Алтая — заимка Шебалино, названная по фамилии купца Шебалина, который держал здесь свои склады. К началу семидесятых годов XIX века весь Горный Алтай был втянут в орбиту малых и больших торговых операций. Первые сведения о Чуйском торговом пути (горной тропе) встречаются в русских письменных источниках начиная с 1788 года. Русские купцы ездили сначала только до горы Красной. Там передавали товары местным торговцам, а те, в свою очередь, везли их дальше, в монгольские стойбища, в Китай.

Первыми прошли в Чуйскую степь братья Хабаровы и Токарев. И все же монгольскую границу деловые люди, которых к тому времени метко прозвали «чуйскими обиралами», перешли только во второй половине XIX века. Постепенно горная тропа улучшалась, превращалась в колесную дорогу, хотя, как и прежде, на многих участках путь оставался все тем же «гиблым»...

В мае 1913 года будущую магистраль от Бийска до границы с Монголией начала проектировать «Чуйская экспедиция» во главе с Вячеславом Яковлевичем Шишковым. Да, да, тем самым — автором «Угрюм-реки». Два года работал Вячеслав Шишков на Чуйском. Результаты его экспедиции сохранились по сей день. Именно эти планшеты с профилями дороги и показал мне Крыжановский. На папках надпись: «Материалы по исследованию Чуйского тракта в 1913-1914 гг., под заведованием техника путей сообщения В. Шишкова». Сделаны они изумительно. «Так бы сейчас работали, — говорил Крыжановский, раскладывая листы на столе. — Какие краски, а?!».

Экспедиция Шишкова провела огромную работу по трассировке будущей дороги и составлению карты местности. Дальнейшие изыскания прервала война...

ВЦИК РСФСР в мае 1922 года признал Чуйский трактом государственного значения. Снова закипела работа в краю вьючных троп.
В прошлом году тракт отметил свое шестидесятилетие...

Сегодня по этой дороге ежедневно проходит несколько тысяч различных машин. Сотни тысяч тонн грузов перебрасываются из одного конца края в другой: тракт связывает Горный Алтай с железными дорогами и водными путями Сибири. Именно по нему идут караваны машин в Монголию... В 1961 году он вошел в систему дороги Новосибирск — Бийск — Ташанта, казалось бы, потерял некоторую самостоятельность, но остался по старинке Чуйским и, что самое важное, — «дорогой жизни».

...По сторонам проплывают холмы, покрытые простынями снега. Замелькали плантации хмеля, растянувшиеся вдоль дороги на десятки километров. В это время года они выглядят странно: сотни столбов в пустой, продуваемой ветром долине. Потемневшие от долгих дождей, они вызывают чувство немого ожидания... И вот за поворотом открывается Катунь, бурная, не замерзающая даже зимой, с перекатами и валунами. Запорошенные снегом елки на крутых берегах рядом с темной, зеленой водой реки кажутся хрупкими, почти стеклянными. Будто не растут, а дрожат над землей, как застывшие дымы.

Гоша чуть касается руля и, откинувшись на сиденье, насвистывает какую-то свою песню. А Крыжановский, не проронивший до сих пор ни слова, раскрыл вдруг портфель и выложил под ветровое стекло синий блокнот с позолоченной надписью на обложке «Дневник». Раскрыл его, перелистнул и снова положил на место.
— Смотри — Бабырган,— сказал начальник дороги.

Я не сразу уловил, о чем он, но тут же проследил за его рукой.
— У горизонта... Первая гора со стороны Бийска. Она и называется Бабырган. Говорят, если зацепилась тучка за ее вершину — жди ненастья. Кстати, Гоша, — он тронул Юдина за плечо,— а тучка-то сидит...

Проехали и село Березовку, и Быстрянку, известную на весь Алтай своими сырами, а солнце все светило нам. Проехали и Суртайку. Вдоль дороги три десятка крепких приземистых изб с дымками над покатыми крышами. Из загонов выглядывают рыжие коровы, кинулась вдогонку лохматая дворняга, но тут же отстала... Сел таких лежало на нашем пути множество. Они темные, похожие друг на друга основательностью, словно вырастали из самой земли. А названия у них веселые. Характерная, кстати, особенность для этих мест. Еще со времен первых переселенцев давались названия селам звонкие, привольные и не хмурые: Образцовка, Быстрянка или же Суртайка...

Обкатывая нас грохотом, проносятся машины. В кузовах — кирпич, бетонные плиты, щебенка, лес. Они идут вереницей — одна за другой, как бы караваном.

Иногда Гоша резко сигналит встречному транспорту — здоровается со знакомыми шоферами. Егору Петровичу, или, как зовут его водители, попросту Гоше, лет под пятьдесят. Он перехватывает мой взгляд:
— Гоша грузовички по Чуйскому гонял, — в растяжку, по-сибирски говорит о самом себе. — Туда, сюда... Путевой лист — распишитесь, пожалуйста... А Сибирь нынче не та. Морозов, как раньше, не бывает. Когда-то тулупчик, валенки в дорогу давали, а сейчас... — Гоша подумал, и в голосе его появились ворчливые нотки. — Говорят, печка есть...

Крыжановский удивленно вскинул брови:
— Ты бы лучше рассказал, какие ребята здесь работают.
— А что ребята?! Я ж говорю, огонь ребята! Не свалить, не испугать, нетто-брутто... Шофера классные. Шестьсот туда, шестьсот обратно с песней проскакивают! — Гоша вдруг резко вырулил машину. Мы въехали на небольшой деревянный мост. Крыжановский раскрыл блокнот, что-то записал.

К Усть-Семинскому перевалу подъехали уже в сумерках. За ним, я знал, должен быть Онгудай, место нашего ночлега. Теперь все чаще и чаще нас слепил свет встречного транспорта. А мы лезем все выше и выше... Потом долго ехали совершенно одни. И тут началось...
— Эх, — досадливо проворчал Крыжановский, — осталось-то вздохнуть и выдохнуть...

Вмиг мы очутились в сплошном снегопаде. Белые хлопья в стремительном кружении неслись отовсюду — сверху, снизу, с боков...
Гоша остановил машину, выключил фары. Крыжановский закурил, затянулся и спокойно сказал:
— Это еще не приключение...

Я глянул в окно, потом в лицо начальника дороги. Он, похоже, понял, улыбнулся:
— Небольшой буранчик. Придется подождать...

Снег продолжал лепить машину. Гоша уже спал. А Крыжановский неожиданно для меня разговорился:
— Сам я на Чуйском с 1963 года, родился на Украине, в деревне. Уж не помню, кто и посоветовал: «Иди дорожником. Дело почетное». Пошел. Был и нормировщиком, и десятником, инженером стал, экономистом, главным инженером, кажется, ни одной производственной ступени не миновал. Меня бросало в разные края. Наверное, и позавидовать-то мне нельзя... Не знаю... Сюда-то попал по твердому обещанию, что буду работать в Бийске. В город хотелось: семья, дети маленькие, надо было налаживать оседлую жизнь. Поселочков в моей биографии хватало! Это я к тому, что был момент, когда я чуть отсюда не уехал. И вещи уже запаковал. Заскочил с товарищами проститься. И остался...

Лицо Станислава Ивановича в глубоких морщинах, внимательный быстрый взгляд, как у человека много повидавшего и почти разучившегося удивляться. Говорит он сдержанно, сначала посмотрит на тебя, словно думает, а стоит ли говорить вообще?

И снова усмехнулся:
— Когда мы с женой приехали в Бийск, то полгода жили на сцене красного уголка Управления дороги. За занавесом кровать поставили, стол, стулья, шкаф. Так в декорации и жили.

Гоша Юдин уже несколько раз открывал глаза, глядел в нашу сторону, но ни разу не решился прервать своего начальника. А мы не заметили, когда кончился буран: как налетел неожиданно, так и стих...

Лучи фар, не останавливаясь, ломались, спотыкались на скальных выступах, выхватывали деревья и пятна снега. Мы почти поднялись к перевалу, на высоту 2000 метров — к одной из высоких точек Чуйского тракта.
— Тормози,— чуть ли не шепотом произнес вдруг Крыжановский.

Впереди, на ровном снежном плато, на самом краю его стоял желтый рожок месяца. Казалось, если мы поедем дальше, то обязательно сшибем его, опрокинем.
— Пошли потрогаем? — шутливо предложил Гоша.
— Ладно, ладно,— послышался голос Крыжановского.— Пора ехать.

Вскоре мы спустились в Онгудай. К десяти богам — так переводится с алтайского название поселка. Когда вылезли из машины, Крыжановский показал на проступающие из темноты громады гор:
— Считай. Вон первая. Там десятая... — Он пошел за ключом от комнаты, в которой можно было отдохнуть.

Мы с Гошей поднялись на крыльцо двухэтажного дома, и только теперь, привыкнув к темноте, я увидел на площадке бульдозеры, автогрейдеры, грузовики... Мороз колол лицо. А в небе — яркие, граненые звезды.
— Здесь наше крупное хозяйство, — пояснил подошедший Крыжановский. — Дом этот контора. Построили дорожникам поселок, больше двухсот человек здесь живет... Есть детский сад, магазин и столовая есть. Благоустраиваемся как можем.— Он толкнул дверь, и мы очутились в тепле.

Когда я проснулся, за окнами стояла непроглядная темень. Где-то истошно завопил петух. Крыжановский сидел на соседней койке и, склонившись над тумбочкой, что-то писал в своем дневнике. Распахнулась дверь, вошел Гоша.
— Чай стынет! — чуть не заорал он...

И снова дорога привычно разматывается навстречу. Мы едем смотреть «редкость», как сказал Крыжановский. А горы вокруг так же, как и вчера, громоздятся тяжелыми веерами, и так же по их склонам взбегают деревья, редеют у вершин, замирают... Кромка склона подобна застывшей молнии. Поворот — и опять скопление скал.
— Тут, — вяло обронил Крыжановский. — Останови...
— Могли бы вы подумать, что, путешествуя шоферским, Чуйским трактом, — говорил Крыжановский, вылезая из машины,— сможете увидеть «Каракольскую писаницу» — памятник творчества безвестных художников древности?

Свет дополуденных зимних часов мягко ложится на изображения охотничьих сцен на скале: фигурки людей, оленей. Четко прорисованные ветви рогов, испуг в глазах настигнутых охотниками животных.

Видимо, я очень долго разглядывал эти наскальные рисунки. Крыжановский деликатно кашлянул.
— Пора ехать... В будущее... — улыбнулся.

Будущее для Станислава Ивановича — это Чике — Таманский перевал, где идет реконструкция дороги. Тракт станет шире, удобнее для движения.

Мы несемся по отвесному карнизу. Вниз смотреть не хочется — дна не видно.
— Чуйский ухарей не любит, — комментирует Гоша. — Иной знает только газ выжимать, мол, машина мощная — выдюжит. А нет тебе! Вмиг неприятность! Либо на спуске, либо на повороте...

Крыжановский держится за поручень над боковой дверцей и с каким-то, пожалуй, неодобрением смотрит по сторонам.
— Ничего-о, — бубнит себе под нос. — Никуда от нас не денешься... Смотрите, наши работают.— Крыжановский показал вперед. Там, среди навороченных камней, чернели фигуры людей с рейками и нивелиром. На подступах к вершине Чике-Тамана мы остановились.

Крыжановский подошел к одному из ребят, молодому, темноглазому парню в изящном пальто, недолго поговорил с ним и познакомил нас.

Лаврентий Нам из барнаульского филиала ГипродорНИИ рассказывал, что уже в этом году реконструкция будет закончена. Лаврентий приехал проверять, нет ли отклонений от норм.
— Как идут дела?! — Крыжановский с блокнотом в руках наклонился к Наму. Свистел ветер. Чтобы услышать друг друга, приходилось кричать.
— Все хорошо, говорю! — отвечает Лаврентий. И Станислав Иванович захлопывает свой блокнот, так ничего и не записав.

Из нашего разговора с Намом я понял, что закончил он Сибирский автодорожный институт имени Валериана Куйбышева в Омске. В этих местах проходил производственную практику. Тогда и запал в душу Чуйский.
— Я доволен, — говорил Лаврентий, — всю Западную Сибирь прошел-проехал. Сидячее состояние не для меня. Ты только представь! — Он замахал руками. — Идешь первым... Вокруг топи. Ты проектируешь дорогу. Будущее замысливаешь, можно сказать! А через несколько лет, по случаю, попадешь в те же места, и на тебе — лежит магистраль. И она твоя.

На самую вершину Чике-Тамана мы поднимались пешком. Ветер свистит пуще прежнего, пробирает до костей. Белые, черные, в рыжих пятнах горы покрыты низкими кедрами и соснами. Облака стекают по вершинам вязкими, мутными комьями. Дыхание срывается и учащается вместе с постукиванием сердца. Сказывается разреженный горный воздух. Высоко-высоко зависли над нами два орла. И тут я услышал глухой рокот. Это был бульдозер рядом с нами. Чуть выше нас. Яркое оранжевое пятно над кручей. Чтобы добраться до него, осталось преодолеть крутой склон. Крыжановский остановился и, переведя дыхание, махнул рукой в сторону:
— Там пролегала первая, дореволюционная дорога. Шли по ней когда-то таратайки. Вознице приходилось частенько спрыгивать на землю, идти к началу узкого места и класть на дорогу шапку, чтобы встречный заметил и пропустил, иначе не разъехаться...

Из бульдозера вылез коренастый человек в просаленном ватнике нараспашку и меховых унтах. Лицо его пылало от здоровья и морозного воздуха.
— Станиславу Ивановичу! — приветствовал он Крыжановского.— Маленько осталось, а?! Растолкаем камушки, а?!
— Ветеран наш, — отрекомендовал его Крыжановский. — Работает как танк. Верно говорю, Майманов?
— Привыкшие мы, Станислав Иванович! Однако пойду я. — Майманов выплюнул тлевшую в зубах «беломорину». — Задубеешь тут за разговорами... — Он с треском захлопнул дверцу.

Бульдозер вздрогнул, напрягся и поволок, выталкивая перед собой, груду камней к обрыву. Рывок — и глыбы с шумом покатились вниз. Бульдозер медленно попятился назад, разворачиваясь на новый заход.

...Теперь мы спускаемся вниз, за перевал. Тяжелый бензовоз долго не уступает нам дорогу, но наконец нехотя отваливает в сторону. Гоша хмыкает и нажимает на педаль газа.

Вскоре мы остановились у поселка Иня. Он стоял на высоком берегу как на крепостном валу. Низом текла Катунь, а через нее был перекинут арочный высокий мост — гордость Чуйского тракта. Именно здесь, перед самым мостом, у нашей машины спустило колесо.
— Эх ты, нетто-брутто! — чертыхнулся Юдин.

Пока Гоша возился с домкратом, мы со Станиславом Ивановичем пошли на мост.
— Во-о-он в том, с синими ставнями, я и жил когда-то...

Крыжановский был здесь начальником дорожно-строительного района, коротко — ДСР. Строили, вернее, обновляли, участок тракта. Он рассказывал, что Иня тогда была значительно меньше. Вода под рукой, а попробуй ее достать. В обход приходилось идти три километра, иначе не спуститься — круто. Зимой минус сорок. А в жару теплоотдача от гор такая, что нечем дышать.

— Бухгалтер наш этого пекла не выносила. В погреб спускалась. И там работала. Бумаги на подпись опускали ей туда. А на Новый год комка снега не найти: сухие ветра одолевали. Но, как могли, приспосабливались. Воду нам привозила водовозка — по два ведра на каждый дом. Хорошо, если ты дома, а прозеваешь, жди следующего завоза. Надоело! — Он сбил на затылок шапку.— Ребята у меня молодые, комсомольцев много. Им только успевай идеи подбрасывать. Из-под земли решили воду достать. Начали бурить. До ста пятидесяти метров в землю вгрызались, и... ничего. Нет воды. Тогда сделали водоем. Зацементировали яму, получился отличный колодец. Та же водовозка и наполняла его. Первый праздник у нас тогда был. И еще один — когда привезли мы к каждому дому по нескольку машин хорошей земли. И появились у людей свои огороды...

Я понимал, что сейчас Иня разрослась. И хотя дорожное хозяйство укрупнилось и перекочевало в Онгудай, начало ему было положено именно здесь. Дорога питала жизнь этого поселка, он рос вместе с ней. Так случилось, я знал, и с остальными поселками тракта.
Мы стояли на мосту. Лицом к Ине. За нашими спинами лежал прямой, как игла, Чуйский.

Из Чибита мы выехали затемно. Окрестность вдоль дороги казалась лунным плато, снег — серым вулканическим пеплом. Через два часа небо высветилось. Как умылось. Его светлый купол штурмовали каменные взлеты гор. Природа здесь творила сильно, выписывая пейзаж с размаху, с плеча, не тратя времени на отделку резцом.
— Кошкин бом рядом,— говорит Гоша.— Бом — это крутой подъем,— поясняет он.— А отчего так называется, спросите? Работал на Чуйском шофер по фамилии Кошкин. И умудрился трижды попасть в аварию на одном и том же месте. А в четвертый рейс добрался до злополучного подъема и остановился, дальше ни в какую. Вернулся на базу, подал в «отставку». А сейчас в ремонтных мастерских лудит, чинит разбитые машины.

В устах Гоши вся эта история показалась мне неправдоподобной — он слишком часто улыбался.
И вот наконец началась Курайская степь. Гигантская степь. Опасная степь. Купцы, рисковавшие в прежние годы добираться до Монголии, проходили испытание этой степью. Зимой — пятьдесят с лишним градусов мороза и ревущие бураны...

Крыжановский рассказал, как однажды снежная лавина хлынула на тракт в десятке километров от Курайской. И завалила дорогу. День и ночь работали бульдозеры, пробивая завал, на тросах перетаскивали машины. А потом налетел буран, настигнув тех, кто прорвался. Останавливаться нельзя, это верная гибель: замерзнет вода в радиаторе — заледенеет вся машина. Люди выбивались из сил, но заставляли машины двигаться...

Мелькнула черная ворона за окном, напомнив, что есть еще что-то живое в этом снежном степном безмолвии.
— Ну скучища, нетто-брутто, — мрачно произнес Гоша. — Автопилотом себя чувствую...

Мне уже говорили шоферы, что к Чуйскому с его виражами и скалами быстро привыкаешь, и потом, когда выходишь на ровный отрезок дороги, берет тебя смертельная тоска, дуреешь от прямоты и однообразия. Но вот показались крыши домов Ортолыка.
— Помнишь, Гоша, как мы Газету искали? — оживился Крыжановский.— Горючее у нас кончилось, — это он мне, будто я отлично понимал связь между газетой и горючим. — Как раз перед этим поселком кончилось. Видим, до заправки не дотянем. Тогда решили свернуть в поселок, благо алтайцы — народ запасливый да и машины у многих собственные. Заходим в первый дом, спрашиваем, где достать бензин. «Есть бензин. У Газеты», — говорит нам старая алтайка. Что Газета — имя, мы поняли сразу. Уже приходилось сталкиваться и с Гагариными, и со Спутниками. Алтайцы частенько давали детям имена по предмету или событию, которое, как говорится, особенно их поразило. Ищем Газету. Но ищем женщину. Ведь газета — женского рода. Десяток домов прошли и наконец находим здоровенного мужика. Он и был Газета, — улыбнулся Крыжановский.

Потом у нас была небольшая остановка. Мы решили зайти в один из алтайских домов. Хозяин, Бабык, встретил радушно:
— Как живем, как живем?.. Мал-мала корошо, мал-мала не очень, — тараторил Бабык, приглашая нас во двор дома, где стоял аил. — Цай пить будем...

Аил у алтайцев — маленький дом во дворе большого. Чтобы войти внутрь, пришлось нагибаться. Разбросаны овечьи шкуры. Посередине топится очаг. Мы располагаемся вокруг очага. Жена Бабыка, маленькая верткая женщина, тут же подала «цай». Я пригубил и с трудом глотнул. Чай был отчаянно соленым.
— Много, много машин... Корошо живем, корошо... — рассказывал о жизни поселка Бабык. Я и раньше заметил у многих домов новенькие «Жигули». Бабык рассказал, что в зимнее время в машину сажают новорожденного ягненка, чтобы он быстрее обсох и встал на ноги.
— Ну и удобно! — отозвался Гоша, уставившись в огонь очага.

В эту минуту из-за стены аила донеслись детские голоса. Полог у входа качнулся, и на пороге вырос мальчишка в огромной лисьей шапке. Его узкие блестящие глаза удивленно смотрели на нас, незнакомых людей.
— Чего встал, проходи, — сказал Бабык. Но мальчишка замотал головой, повернулся и в мгновение ока исчез.
— Ваш?
— Мой, мой... Чей же? Их у меня мал-мала восемь... Младшему двенадцать, старшей дочери двадцать семь.
— А где работают старшие?
— На Чуйском работают, где же еще работать?
— Все?!
— Все, кто школу кончил. Все на Чуйском работают... Шофером, механиком, дочь поваром, шоферов кормит. Все на Чуйском...

И снова дорога. Снова остановка, но теперь уже перед самым закатом солнца. Красное, круглое, как колесо, оно скрывается за горами, что поднимаются за поселком Ташанта. Мы стоим на последних метрах тракта... Отсюда он уходит в Монголию.

Крыжановский достает свой синий блокнот, глядит по сторонам и что-то строчит.
— Стихи пишете, Станислав Иванович?
— Да, поэму о Чуйском тракте.
— Взглянуть можно?

Он протянул блокнот. Читаю: «Р-н Ташанта. Нужен гравий, 5 чел. Мосты?!»
— Записываю, чтобы не забыть. Привычка. Хор-рошая поэма получится, когда мне нечего будет записывать в этом блокноте...