«Синяя птица» живет за облаками

После затяжных морозов и метельных дней пришла оттепель. Словно закрыли в доме все двери и затопили печь... Быстрая Теберда взлохматилась пенными гребнями на перекатах; распахивая снежные воротники, закачались на пригреве сосновые ветки, да в полдень густо, подземно стал раскатываться гул первых лавин.

Олег Анатольевич глядел на сплетение вершин, остро подпирающих горизонт, прислушивался к сходу лавин и в который раз обдумывал этапы предстоящей, уже знакомой работы: поиски токовищ — сначала на Малой, а потом на Большой Хатипаре, когда приходится день за днем осматривать горные склоны; транспортировка оборудования в горы, установка его и создание хотя бы минимальных удобств для работы, после чего и начнутся собственно наблюдения, которые, как финишным взмахом флажка, должны завершиться научным отчетом. Отчет — этап самый трудный, но не менее интересный, чем наблюдение.

 

 

Сотни собранных фактов рассказывают о том, что происходило там, наверху, у скал и ледников, и надо оценить, осмыслить, сопоставить их друг с другом и с тем, что уже известно науке, чтобы сделать свои выводы. И в этом для Олега Анатольевича Витовича, старшего научного сотрудника Тебердинского заповедника, было свое непреходящее очарование, которое испытывает открыватель и первопроходец, нарекающий своей волей и властью только что открытые земли.

Долгие годы посвятил Витович изучению обитателя горных высот — кавказского тетерева. Многое из прошлого стерлось, поизгладилось в памяти, но самое важное, яркое осталось, устояв против времени, как и эти отточенные солнцем и ветром пики. Он хорошо помнил, как произошла его первая встреча с этой птицей...

Тогда он был еще мальчишкой, ушел с отцом-зоотехником в горы. Пока отец сидел с чабанами и внимательно слушал старшего — пожилого черноусого пастуха-черкеса, Олег решил побродить один... Тропа тихо лилась вниз, почти неразличимая среди белых стволов в свете затихающего майского дня. Потом пошли поляны, за ними глухим забором встал с обеих сторон ельник и пихтач, лишь кое-где прошитый березовой светлиной. Солнце быстро, как всегда в горах, село, ушло за лес. Последний луч уперся в острый гранитный клык на восточном краю неба, и такая вдруг наступила, состоялась тишина!

Неожиданно из-под нависшей рыжей глыбы выскочил кабан. Мгновение смотрел он на подростка тяжелым упрятанным в щетину глазом, и Олег с напряженной отчетливостью увидел жесткую шерсть на крутом хребте с приставшими к ней сухими иголками хвои. Он попятился, ожидая, что сейчас секач бросится и ударит желтоватым, надколотым у основания клыком. Но кабан только шумно дохнул и, пробив куст орешника, ушел вверх по склону.

То и дело оглядываясь, Олег повернул назад. Выйдя на опушку, он растерянно остановился. Из-за перевала белым водопадом хлестал туман. Он шел по ущелью, накрывая высоким валом лес, луга, путая тропы. Еще немного — и несколько рябин, стоявших недалеко на взгорье, пропали, растворились в зыбком мареве. Олег нерешительно потоптался на месте, не зная, как быть. Он подумал об отце, который, наверное, уже поднимал чабанов на поиски, и прислушался. Где-то далеко ухнул филин, под соседним деревом испуганно и тонко пропищала мышь — начиналась ночь. В темноте что-то быстро перебегало, таилось, шуршало, ползло, и

Олегу становилось не по себе от этих звуков ночной жизни.

Наконец он решился. Выломал сук потяжелее, бросил отцовскую плащ-палатку на сухую траву под каменным выступом, сел и настороженно осмотрелся. Со всех сторон из-за деревьев на него бесшумно надвигались зеленоватые огни. Они двигались по прямой, то фосфорно вспыхивая, то пропадая...

Олег не успел вскочить, как пульсирующая зеленая струя ударила ему в грудь. Он вскрикнул и хотел подняться, но запутался в плащ-палатке. Потом снова увидел подрагивающий огонь у себя на груди, и до него вдруг дошло: светляк!

Проснулся Олег уже утром. Небо приметно светлело, обнажая то тут, то там голубые промоины. В одну из них скользнул первый солнечный луч и дымным брусом повис над ущельем. Туман к утру опустился и загустел. Чувствуя, как быстро промокают от росы парусиновые туфли, Олег вышел на опушку и тут... увидел их.

Три краснобровых красавца черныша, взбивая поредевший туман ударами темных, с белым подбивом крыльев, возбужденно кружили среди весенней травы. Четвертый, серый, неуверенно повторял в стороне их движения, то и дело останавливаясь и взглядывая на черных. Вдруг один из них, угрожающе подняв перья, повернулся к серому, и тот, прекратив свои неуверенные взлеты, бросился бежать вниз по склону. А «виновница торжества» стояла за большой кочкой и словно не замечала этого праздника в ее честь.

Но вот поле тумана сместилось, придвинулось — и все исчезло за его белой стеной: и птицы, и луч солнца. Олег завороженно смотрел на поляну, и было у него такое чувство, будто коснулся наяву крыла Синей птицы...

Долго вспоминал, где же он видел этих залитых смоляной чернотой птиц? Уже доносился от коша лай собак и пахло сосновым дымом, когда обожгла догадка: «Кавказский тетерев!» Эту редкую птицу с длинным, разделенным надвое хвостом он приметил у деда в старой, 1895 года издания, книге профессора Московского университета М. А. Мензбира «Птицы России». Только на рисунке там не все было правильно, но Олег об этом еще не знал, как не знал и того, что с этой встречи завяжется узелок, потянется ниточка, которая через десять лет приведет его снова в эти горы, и кавказский тетерев станет предметом его постоянных исследований...

Рабочая биография Олега Анатольевича не раз сворачивала от «генеральной линии» его судьбы. Но когда ему, учителю русского языка и литературы, предложили место препаратора в Тебердинском заповеднике, он, не раздумывая, согласился.

Сложная у него была задача... Сложная не столько по исполнению, сколько по тому внутреннему напряжению, которого она от него требовала.

Ему приходилось и раньше стрелять в животных, но то было в пылу охоты, в азарте погони. А теперь... Он должен был вместе с егерем найти, выследить зверя, хладнокровно оценить, подходящий ли это экземпляр (слово-то какое препарирующее — экземпляр!), и спокойно послать пулю, с тем чтобы потом «оживить» животное, заново создав в навсегда замершем чучеле.

Привыкнуть к этому Олег Анатольевич не мог, и нередко его карабин запаздывал, «терял голос», а раздавался только раскатистый выстрел егерской винтовки.

В 1969 году Олег Анатольевич заочно поступил в сельхозинститут по специальности «охотоведение», а спустя два года был зачислен в том же заповеднике на должность младшего научного сотрудника-орнитолога. С этого-то рубежа, этой межевой, «пограничной» даты и началось, собственно, то главное в его работе, чем он занят, захвачен по сей день... Почему он выбрал орнитологию? Любит он это дело — и все. За что любит птиц? За парение, невесомость, причастность к небу. И охотиться за птицей в горах трудней, чем за зверем: минута полета — и она на другой стороне ущелья; а попал — погибает, как правило, сразу.

Тут все внезапно: и появление и исчезновение. В общем, для Витовича работать с птицей интересно, и особенно с кавказским тетеревом. Другие редкие птицы, как бы сознавая собственную неповторимость, оберегают свою жизнь — от первых заморозков до весенних дней — на далеких теплых берегах. А тетерев, верный горам, мужественно переносит и стужу и ненастье, словно привязанный к этим дымящимся метелями вершинам невидимой нитью.

Позади осталась тропа с цоканьем копыт и шумом реки, сначала громким, близким, а потом все затихающим.

Первые километры Витович и лаборант Игорь Ткаченко шли вдоль реки Теберды, где цветущие сады стояли по ущелью неподвижным туманом. Но постепенно май возвращался в апрель, а тот сырым ветром и дрожью прошлогодней травы как бы стучался в март. Последний километр шли молча, осторожно ведя в поводу навьюченных лошадей. Дойдя до поляны, где ловили вечернее солнце огромные сосны с отвесными, как ливень, стволами, Витович обернулся к лаборанту:

— Лагерь разобьем здесь.

Спустя два часа, когда палатка уже стояла посреди поляны, а в котелке бугрилась, закипая, вода, Витович вернулся с обхода и, блестя глазами, спрятал бинокль в футляр.

— Токуют!

На следующий день, в полдень, когда тетеревиный ток опустел, поставил Витович с лаборантом еще одну палатку. Палатка была маленькая, на алюминиевом каркасе. В ней можно было только сидеть, и четыре стороны света заглядывали в ее четыре крошечных оконца. Здесь, на южном склоне горы Большая Хатипара, среди бурых кочек прошлогодней травы Олег Анатольевич и провел двадцать суток, выходя из палатки только по ночам или в периоды дневного затишья.

Еще в предутренних сумерках на ощупь проверял он фотоаппарат, открывал дневник, заводил часы, посматривая на светящийся циферблат, и, устроившись поудобнее на ватнике или спальном мешке, начинал терпеливо подстерегать события, испытывая почти охотничий азарт.

Просыпаются тетерева, кормятся, начинают токовать, улетают — каждый раз быстрый взгляд на часы и короткая точная запись в дневнике наблюдений. А увидит Витович что-то новое в поведении тетеревов, когда набирающий силу день пробьет пласты тумана и погонит их вниз, — осторожно глянет в окошко палатки повитый веточками брусники или можжевельника объектив и с тихим щелканьем впустит в себя распахнутое взлетом тело тетерева, которое теперь навечно останется темным силуэтом на глянцевом поле фотопленки. Потом, уже внизу, в заповеднике, при красном свете фонаря снова «воскреснут» этот полет и эти горы. Бели же недостанет остроты глаза, поднимет Витович тяжелый цейсовский бинокль, и расстояние покорно свернется, сложится, выпукло придвинув предмет к самой палатке. И так весь долгий, поднятый к самому небу день будут сменять друг друга, повинуясь человеческим рукам, фотоаппарат, бинокль, блокнот и снова бинокль, чтобы исчез еще один прочерк в биографии тетерева.

Весна тут только началась. В полукилометре от палатки, внизу шумела по дну ущелья Большая Хатипара. Местами она текла под мощными мостами из снега, местами вырывалась на волю, захлестывая, забрасывая пеной каменные глыбы, на которых жались друг к другу кривые низкорослые березы да пластался, свешивая темные ветки над ревущей водой, можжевельник.

Прямо напротив палатки лежал через ущелье северный склон: скалистый, мрачный, сплошь забитый снегом — там еще царила зима. Каждый день после полудня с него сходили снежные лавины, и Витович зачарованно следил, как сначала беззвучно скользит снег по узким желобам, а потом с грохотом рушится вниз с отвесных скал.

Великая тишина стояла вокруг. Только шумела день и ночь река, но постепенно этот звук выключался из сознания.

Изредка прогрохочет лавина, крикнет, пролетая, альпийская галка или наверху, в скалах, свистнет тревожно улар. И опять тишина. Солнце на этих высотах было редким гостем. Неделями ползли, цепляясь за вершины, свинцовые тучи, накрывая землю то дождем, то снегом, то, сминая первые цветы, ледяными залпами града. А то тяжело накатывали с моря громкие грозы. Сотрясая горы, раскатывался гром, и ущелье, словно давясь этим небесным криком, не в силах его вместить, выталкивало эхо обратно. В такие минуты становилось по-настоящему страшно.

Вот в этих-то неприютных местах по соседству с небом и совершалось великое таинство продления скрытного и немногочисленного тетеревиного рода.

... Едва только слабый росток света шевельнется на востоке и отделит пробуждающееся небо от спящей земли, на току, где ночуют тетерева, начинается своя жизнь. Здесь, как в феодальном государстве, есть избранные, «первое сословие» — взрослые, в расцвете сил петухи-трехлетки. Их удельные владения в самом центре токовища, где высокая кочка или ровная площадка.

Тетерева рангом ниже — двухлетки в темных, с серым крапом нарядах, — как непокорные вассалы, окружают их, охраняя свои наделы как от «первого сословия», так и от «третьего» — самых молодых токовиков, встречающих свою первую весну. У последних мундир серого пера и самые дальние участки на краю токовища.

Но избранником станет лишь «жених», чье владение в центре токовища, и потому нет-нет, да и поднимет годовик знамя мятежа и вторгнется на землю более «знатного» соседа. Только недолго владеть ему участком, праздновать победу. Подоспеет хозяин в черных доспехах, грозно надвинется, ударит крылом и погонит прочь. И снова начнет годовик поход вдоль чужих границ, ожидая своего часа или счастливого случая.

Но и тут бывают исключения.

Долго шла тяжба за часть надела между черным хозяином и незваным серым гостем. Много раз серый без боя бежал за пределы владений черного, но снова и снова возвращался и однажды принял бой. Хозяин теснил грудью, бил клювом, яростно поднимал перья, становясь больше, страшнее, непобедимее, но одолеть серого так и не сумел. Отвоевал пришелец большую кочку с несколькими метрами земли вокруг и, основав тут свое «удельное княжество», уже как равный начал ток.

На призывный всплеск тетеревиных крыльев снизу, из-за рассветного леса, поднимаются тетерки. Далеко вокруг огласив ущелье своим протяжным «ке-ке-ки-ии», выйдут они к токовищу, и с новой силой грянет тогда ток! А когда солнечные лучи малиновым огнем запалят склон, конец току.

Часа полтора покормятся тут же тетерева и тетерки и расстанутся. Тетерева полетят за хребет на северные склоны, где в зарослях рододендрона и березового густого криволесья готово им убежище и защита, а их подруги, поднявшись на крыло, направятся снова в лес.

Перед заходом солнца первыми возвращаются на токовище тетерева. Несколько минут они сидят неподвижно, как бы решая, все ли благополучно перевалили хребет и сели на ток. Потом вдруг заспешат, «потекут» вверх по склону, один за другим останавливаясь и занимая свои участки. И опять трапеза часа полтора, когда снижается бдительность и один сосед безнаказанно вторгается во владения другого.

А когда ущелье накроет тень и только на противоположном склоне еще не погаснут, не остынут закатные сполохи, снова выйдут из леса тетерки, но теперь уже осторожно, молча поднимутся к токовищу, и до самых сумерек будет длиться весенний праздник.

Лишь подступившая ночь умерит, утишит тетеревов, темными пятнами рассадит на ночь по токовищу, а их подруг вернет в лес до следующего утра.

День за днем наблюдал Витович за тетеревами в крошечные оконца своей палатки, и все гуще, все плотнее заполнялись страницы дневника...

«В пасмурную, а тем более дождливую погоду ритм нарушается. Утренний ток продолжается не до восхода, а дольше. Кормежка тоже затягивается. Дневной отдых не имеет четких временных границ. В одно и то же время одни кормятся, другие отдыхают, третьи совершают токовые взлеты.

... Сплошная низкая облачность закрывала верхнюю треть горных хребтов, временами моросил дождь, петухи на день остались на токовище, почти весь день были активными, дневной отдых выражен нечетко, тетерки задержались на току до 8 часов. Отдыхать отошли к нижней границе токовища. Вернулись на 1,5 часа раньше».

Кавказский тетерев в отличие от своего равнинного сородича молчун. Чтобы привлечь внимание подруги, он токует — совершает короткие взлеты, типы которых рождены и выверены на крутизне горных склонов.

Кое-что из замеченного случалось наблюдать и другим исследователям, но все чаще Олег Анатольевич видел такое, что никому еще не доводилось видеть.

... Только что отгорела, отполыхала заря. Витович едва успел зарядить фотоаппарат и достать планшет, как словно черным громом распахнуло рассветные небеса: прямо перед палаткой сел на луг взрослый тетерев. Вот он выпрямился, застыл, как бы слушая чистую тишину горного утра, и вдруг, привстав, ударил, прянул отвесно вверх, сшибая круглым обрезом крыльев рубиновые, с молочным налетом изморози ягоды брусники. На гребне взлета раздался щелчок, словно ударились друг о друга две костяные пластины.

Странный это был взлет, и непонятно его назначение. Плохо виден, плохо слышен и не зависел от крутизны склона. Да и чем все-таки издается звук, тоже было неизвестно. Что-то давнее, древнее, проступившее из глубины эпох, знавших пещерного льва и саблезубого тигра, было в этом звуке и этом взлете.

«Зачем он, от каких видов пришел, какое движение тетеревиной души должен выразить?» — думал Олег Анатольевич, торопливо ловя взлетевшего тетерева в прицел видоискателя. Дотом записывал: «Кавказский тетерев отличается от других тетеревиных птиц большим своеобразием токовых элементов, которые несут в себе ярко выраженные черты примитивизма, что указывает на близость этого вида к предковой форме. Токовые взлеты тетеревов имеют чисто демонстративное значение. По ним ориентируются тетерки, приходящие на ток всегда от его нижней границы. При любых типах токовых взлетов петухи демонстрируют вниз по склону белое оперение подкрыльев, и тетерки без затруднения находят и выбирают себе самцов».

Иногда Витович надолго задумывался, хмурился, вспоминая уже сделанную запись: «На хозяйственно используемых территориях токовища тетеревов и их гнездовые станции совпадают с местами интенсивного выпаса скота.

Под влиянием выпаса меняется видовой состав растительности на лугах, ухудшаются защитные условия, появляется фактор беспокойства. Все это значительно ухудшает комплекс условий, необходимый для нормального размножения».

Природа, словно покоренная настойчивостью и терпением исследователя, открывала ему одну тайну за другой.

... Над крутым скатом горного луга гудел солнечный ветер, сотрясая зацветающий тмин, белую ветреницу, а в небе, совсем рядом, торжественно перемещались белые облачные громады, словно там начинался праздник. Начинался он и на земле.

Обломком черного мрамора в радужной насечке фиолетовых бликов замер среди бессмертника тетерев. Замедленно ступая по языку зеленой травы, к нему приближалась тетерка. На мгновение замерла, выверяя, сличая обостренным инстинктом своего избранника, и снова двинулась. В ту же минуту, словно переполненный звонкой молодой силой, он напрягся, шагнул к ней... Потом она улетела вниз, к лесу, растворилась между сосновых стволов, а он еще долго сидел, плотно прижавшись к земле, среди желтых цветов бессмертника.

Наконец настал день, когда Витович услышал голос кавказского тетерева.

... Ветер уже смахнул с розовых соцветий тмина ночную росу, и облака белым неподвижным полем легли на полкилометра ниже тока, когда прямо на палатку села тетерка. Ближайший тетерев подбежал, затоптался, поднял разделенный надвое хвост и, не в силах утишить страстью охваченное сердце, вытянул шею параллельно земле и выдавил с великой мукой, закашлялся, прохрипел «кхыр-кх-хыр!». Потом снова и снова открывал клюв и, обморочно закатывая глаза, все издавал эти хриплые, каркающие звуки. Оказалось, что есть, хотя и скупо отмеренный, голос и у этой птицы...

Май кончался. Тетерева улетали с этих склонов, чтобы через год снова вернуться и выполнить вечный закон жизни.

Собирался в обратный путь вниз, в долину, и Олег Анатольевич, чтобы в строчках научного отчета воскресить то волнение, ту счастливую потрясенность, которые он испытал здесь, на высоте 2800 метров в урочище Большая Хатипара. Эта весна была звездной порой исследователя.