Альтернативный «дом творчества»

Какое счастье работать на себя и семью от зари, сооружать кров, возделывать землю в заботах о пропитании, создавать свой мир, подражая Творцу в сотворении Вселенной, сколько нового передумаешь, пока руки заняты мускульной, телесной или плотничьей работой; пока ставишь перед собою разумные, физически выполнимые задачи, вознаграждающие радостью и удачей.

Борис Пастернак

Эта ода утолению строительного инстинкта человека, сложенная главным дачником страны, переделкинским отшельником поэтом Пастернаком, для нас наполнена особым смыслом. Из числа немногих инакомыслящих эстетов он, возможно, потому и прожил весь отпущенный срок, что «чуял под собою страну» через землю и дом, а не через власть, подавляющую творческие и природные силы человека. Инстинкт этот неистребим никакой властью, накрепко связан с чувством самосохранения и продолжения рода, хотя и изучен меньше, чем подобные инстинкты пчел, птиц или бобров.

Дача – это то, что дано

Непереводимое русское слово «дача» означает просто то, что дано.

 

 

Как «пиво» – это то, что пьют. И даже неважно, кем это дано, – высшим промыслом, их величеством, профкомом или дачным трестом, потому что ясно зачем – для утоления самых насущных потребностей. На даче каждый может делать именно то, чего ему не хватает в остальной жизни: созерцать, писать этюды, мастерить или совершать подвиги физического труда. Сверяем свой ритм с движением светил, а не с невротическим будильником. Забываем на время о навязанной идее обязательного успеха – это когда надо бежать, чтобы успеть за всеми. И творим или предаемся праздности – кому что нужнее.

Чтобы понять слово «dacha» иноземцу да и нам самим нужно осознать исторически сложившийся русский феномен – сезонной свободы горожан на лоне природы. Как следствие, дачные радости всегда были отблеском текущих притеснений личности. Кроме индивидуальных несвобод – кому правила хорошего тона докучают, кому начальник строг, – случались еще и общие ограничения: частной собственности или духовной свободы. Поэтому загородное жилье всегда связывалось с альтернативной жизнью, часто со значением оппозиции или даже внутренней эмиграции.

Как будто сложились два основных жанра загородного сезонного жилья: покрупнее – для творческого отдыха и помельче – для выживания (это то, что на шести сотках). Впрочем, все давно уже перемешалось.

Тем не менее одна традиция прослеживается от русской усадьбы и через разоренный «Вишневый сад» приводит к академическим и творческим дачам.

Дачи под Петербургом изначально отличались архитектурным щегольством. Подражая царским резиденциям, всякий одаренный землей вельможа норовил соорудить свой парадиз. За городом осваивались все новомодные архитектурные стили, а северный модерн за теснотой городской «сплошной фасады» только в предместьях и мог получить объемные воплощения.

На недельку, до второго…

Когда обветшавшие дачи доставались писателям и ученым, как правило, картину бренности ценили. На больших участках, поросших соснами или березами, было не принято суетиться ради презренной пользы, разве что притоптать лопухи, чтобы установить шезлонг или чайный стол. Чертополох у штакетника отнюдь не побуждал к прополке: в свете заката все и так будет волшебно. Да и зачем? Лучше написать нетленные стихи. «Сквозь каракули мелко дрожащих ресниц от востока на запад, то навзничь, но ниц моя жизнь перекатится мимо» (В. Резник).

Элегическое настроение дачных предместий Петербурга, особенно северных, по другую сторону от Царского Села, повелось издавна, с декадентских времен, когда вслед за Блоком интеллигентское сознание отстранилось от «женского визга» загородных забав. Самым бодрым местом слыли «Пенаты», где творил неутомимый Илья Репин. Грустью наполнили эти места судьбы их обитателей Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, а теперь Комарово и вовсе ассоциируется с некрополем. Залихватская песенка «На недельку, до второго, я уеду в Комарово» в свое время прозвучала диссонансом духу поселка, где доживали свой век престарелые писатели и академики. Все это, конечно, не касается новых владельцев особняков, дай бог им счастья и долгих лет.

Неутомительное северное солнце и участь бывшей столицы сказывались на дачном настроении петербуржцев, которые волей-неволей связывали себя с «бывшими», опоздавшими на «корабль философов». В Подмосковье, напротив, издавна царит нарочито жизнерадостное настроение советского истеблишмента с легкой примесью тональности чеховских пьес. Официальные изображения первого советского дачника в Горках ввели странную моду на зачехленную белым мебель. Потом, по примеру «ближних-дальних» дач отца народов, всем чиновникам верхних рангов было дано и даже предписано отдыхать в специально отведенных местах, снабженных всей необходимой утварью с инвентарными номерами. Это чтобы «черными воронками» удобнее было брать с казенной дачи – прямо на дачу показаний. Меняя кители и фуражки на парусиновые аналоги, обряжая детей в сатиновые трусы и панамы, все московские баловни судьбы дружно отправлялись демонстрировать счастливые души нараспашку и здоровый образ жизни. Психотерапия «утомленных солнцем» распространялась и на других дачников, включая переделкинских, и, вероятно, до сих пор сказывается на нравах обитателей Рублевки.

Другая жизнь

Принято считать, что западный человек отдыхает, чтобы с новой силой работать, а русский – работает, чтобы как следует отдохнуть. Может, это и так, но отдых мы все понимаем по-разному. Кто молодецки наколет поленницу дров или, чертыхаясь, прополет возлюбленную редиску – и отдохнул. А кто весь день в шезлонге проведет в размышлениях о своем месте в истории – и устал.

Собственный загородный дом как альтернативу городскому жилью имели главным образом люди деятельные, домовитые, творческие, не склоняющиеся под ударами судьбы. Имели вопреки всему. Чтобы прокормить семью вопреки вечной бескормице. Чтобы иметь частную жизнь и собственность в стране, где все общее. Наконец, чтобы бездельничать вопреки уголовному преследованию «тунеядцев».

Кроме дач, все-таки считавшихся признаком благополучия, для «другой жизни» годились брошенные, «неперспективные» деревни, которые в советские времена появились как-то вдруг и в великом множестве. Оформить в собственность такой дом было хлопотно, поэтому люди просто обустраивались и проводили там лето за летом. Позже крепкий сруб на Псковщине или Новгородчине обыкновенно покупали художники.

Но абсолютное большинство нынешних дачников – садоводы, и имя этим героям – легион. Привязанность к своим шести соткам, на которых стоит домик для ночлега и инвентаря, это поистине подвижническая «любовь до гроба». Устроить на своей крошечной делянке рай, в нем возвести игрушечный домик и умереть с чувством выполненного долга. Такой мотив читался в глазах целеустремленных навьюченных людей, заполняющих электрички в дачный сезон.

«Шестисоточники» (не путать с первым поколением новых русских, обладателей статусных «мерседесов») отличались особой изобретательностью в домостроении периода всеобщего дефицита. Именно они были основными покупателями магазинов «Юный техник», где за сущие копейки продавались отходы разных производств, вполне пригодные в хозяйстве.

Размеры садоводческого домика были ограничены 36 квадратными метрами, причем бревенчатый считался недопустимой роскошью – дозволялся только щитовой, одноэтажный, с нежилым чердаком. Но и такой дом был не каждому по карману. Да и стоило ли тратиться, если на каждой промышленной свалке можно было найти все необходимое? «Юный техник» помогал только экономить силы в подборе «некондиционных» стеновых материалов. На теплоизоляцию шли старые одеяла и прочая ветошь, на звукоизоляцию, если удавалось выгородить спаленку, – картонные контейнеры для яиц. Самые изобретательные или томимые вечной жаждой, говорят, применяли в качестве стенового материала даже бутылки с песком.

На внутреннюю отделку за отсутствием вагонки шли деревянные ящики из-под бутылок с отечественными напитками, которые обыкновенно горой громоздились у каждого советского лабаза. Эта тара всегда была, как нарочно, «слабой» и легко разбиралась на аккуратные сосновые или березовые плашки, после наждачной обработки выглядевшие вполне прилично. Для оград использовали кружевные обрезки металлопроката, для садовых дорожек – битый кирпич, для отмостки – булыжники. Черепки посуды и обрезки зеркала при дефиците керамической плитки замечательно заменяли ее в отделке кухонь. Правда, до таких изысков на «фазендах» дело доходило редко, поскольку кухни чаще устраивались под навесом. В быту было несметное количество разных «ноу-хау», вроде рукомойника из канистры или корыта для душевого бака.

Домики получались разные, но они не были первой заботой садоводов. Главное – возделать сад своей души, где есть место и петрушке, и японской сакуре неописуемой красоты.

Антикварный клондайк

Профессорские дачи, где веранды с трогательными ромбиками, и приличные двухэтажные дома в дачных кооперативах были местом ссылки престарелых вещей. Сюда перемещался и громоздкий обеденный стол, которому тесно в типовой квартире, и многоуважаемый резной шкаф, и бабушкино любимое кресло. Замечательные коллекции гнутых стульев братьев Тонет собраны именно за городом. Мода зачехлять бязью мягкую мебель пришла и в наши края, но чтобы скрыть ветхость.

Ненужные книги, архивы, собрания парфюмерных флакончиков с запахами нежного воспоминаний, подарки вроде орла «Привет с Кавказа», которого никак нельзя выбросить, помня искренность дарителя, – все это составило домашние дачные музеи и коллекции. Многое годами так и остается в чуланах в ожидании, что потом будет еще одна, совсем другая жизнь, которая свяжет твою с общей цепью времен.

Сейчас только на дачах можно найти первую советскую бытовую технику и даже гардероб послевоенных красавиц «в большом стиле». Поэтому сегодня для кураторов популярных выставок и реквизиторов от кинематографа дачные кладовые словно медом намазаны.

Любовь горожан к пожилым вещам испытала серьезное потрясение в 70-х годах прошлого века, когда на Ленинград обрушился сокрушительный капремонт жилого фонда. Многим дачникам он принес настоящий клондайк строительных материалов и аксессуаров субантикварного уровня. Интеллигенция, конечно, восприняла ковровую реконструкцию исторических кварталов города как культурный армагеддон. Однако на фоне дефицита всего и вся дачникам вдруг явились россыпи сокровищ. Латунные дверные ручки, печные заслонки и фрамуги – минимум, чем мог поживиться охотник за стариной. Смельчаки выносили резные двери, зеркала в роскошных рамах и витражи. Все это, так или иначе, было обречено на уничтожение, но милиционеры почему-то гоняли искателей со стройплощадок. Некоторые растерянные ценители пытались демонтировать витражи и сдавать их в музеи, но брали не всегда. Многие сначала вообще приходили только почитать газеты столетней давности, скрытые под обоями, но потом превращались в коллекционеров, например, изразцов или канделябров.

На дачи в садоводствах сгинули кованые решетки эпохи модерна – ограждения перил и балконов. Наибольшую ценность пред-ставляли камины из натурального камня, но едва ли кому-то, кроме самих строителей, удавалось вывезти их целиком. Поэтому выламывали резные и накладные латунные детали, а иногда «добывали» даже скульптуру. Разбирали и обыкновенные дубовые паркеты.

Правда, пошло ли это впрок дачному строительству, проверить невозможно. Во всяком случае, автору ни разу не попадались подлинные решетки эпохи модерна в инородном окружении.

Искусство и быт

Благотворное влияние дефицита на художественное обустройство жизни впервые отметил эстонский журнал «Kunst ja Kodu» еще в 80-х годах. Например, за отсутствием инструментов, лаков и растворителей невозможно было отреставрировать древнюю дверь. Была только масляная краска, и после десятка умело нанесенных слоев можно было получить вещь в стиле особого «дефицитного пластицизма». В интерьерах на все лады использовались камыш, старая древесина, ржавый металл. Эстеты перестали стыдливо прикрывать скатертью заслуженные дедовские столешницы с кружочками от стаканов и принялись любоваться трещинами старых комодов. Перила у спусков к воде и ограждения участков делались из очищенных от коры тонких стволов. А пни и долбленки толстых стволов во все времена заменяли дачную мебель.

Теперь, когда в магазинах есть все или почти все, те вынужденно-рукодельные вещи стали предметами искусства. Творческие натуры сопротивляются буржуазности и избегают фабричных изделий.

Художники бегут от товарного мира все дальше, на отдаленные хутора или в вологодские деревни, обновляют там почерневшие срубы и возвращают к жизни забытую утварь. Гуманитарной интеллигенции и учительству до сих пор не по средствам сразу построить дом, поэтому они творят его и взращивают. Чаще всего это сруб, постепенно обрастающий верандами.

Замечательная находка – каменная рига XVIII века, типовой проект которой приписывают отцу классической русской усадьбы Николаю Львову. Таких довольно крупных сооружений для сушки снопов и молотьбы теперь немало пустует в средней полосе. Творческие люди покупают эти громадные короба в чистом поле и выгораживают в их каменных полостях помещения по мере необходимости.

Те, кто по старинке или просто из любви к творчеству сам мастерит себе дом, могут только пожалеть состоятельных соотечественников, лишенных радости такого творчества, которую за деньги не купишь.

Статья получена: www.Zagorod.spb.ru