Гай Юлий Цезарь. Политическая борьба и интриги

В 66 г. Цезарь избирается эдилом (на следующий, т. е. на 65 г.). Его коллегой по этой должности оказался М.

 

 

Кальпурний Бибул, типичный представитель сенатских кругов. Он входил во враждебную Цезарю группировку (factio) вместе с Катоном, на дочери которого был женат, и с Л. Домицием Агенобарбом, который в свою очередь был женат на сестре Катона. Они трое возглавляли сенатскую factio — столь характерное для римских обычаев объединение, основой которого можно считать в равной мере как «обязательственные связи», так и общность политических интересов.
Поскольку Помпей находился на Востоке, а с сенатскими кругами Цезарь не хотел и не мог иметь контакта, то, естественно, его взоры обратились к единственной в то время крупной политической фигуре, стоящей вне олигархических группировок, — к Марку Крассу, тем более что он был избран на 65 г. цензором. Происходит столь важное по своим дальнейшим результатам сближение этих двух политических деятелей.
Само собой разумеется, что должностные обязанности эдила, т. е. наблюдение за порядком и благоустройством города, организация хлебных раздач и в особенности организация общественных игр, требовавшие огромных расходов, как правило за счет личных средств, не могли служить для Цезаря серьезным препятствием.
Наоборот, верный своим принципам проявлять самую широкую щедрость за счет своих кредиторов, Цезарь стремился лишь к одному — превзойти пышностью игр и зрелищ своих предшественников. Он украсил форум и Капитолий новыми сооружениями; организовав игры в честь сво?го покойного отца, он вывел 320 пар гладиаторов, все вооружение и доспехи которых были из чистого серебра. Хотя многие зрелища и игры он проводил, конечно, совместно со своим коллегой Бибулом, но как-то получалось так, что вся слава и признательность населения выпадали на долю одного Цезаря. Недаром Бибул говорил, что его постигла участь Поллукса: в Риме, на форуме, находился храм, воздвигнутый в честь божественных близнецов Кастора и Поллукса, — в народе его всегда называли не иначе как храмом Кастора.
Однако за время эдилитета Цезарь отнюдь не ограничивался выполнением своих прямых обязанностей. Сближение с Крассом выводило его на путь политических интриг и комбинаций, путь, правда, окольный, но весьма соблазнительный, ибо, избрав его, можно было при удаче достигнуть цели значительно быстрее, чем идя по прямой и открытой дороге. Но только при удаче! Фортуна же пока вовсе не баловала своим вниманием ни того, ни другого политического деятеля. Если они чего-нибудь и достигли, то только благодаря личным усилиям, энергии, но отнюдь не в силу счастливого стечения обстоятельств.
Первый вопрос, который следует выяснить, если речь заходит о совместных действиях Цезаря и Красса, (кстати, чрезвычайно сложный и неясный) — это вопрос о возможном участии их обоих в так называемом первом заговоре Катилины. Да и самый «заговор» вызывает множество сомнений.
Традиционная версия сводится к следующему. Заговор был организован якобы Л. Сергием Катилиной, промотавшимся патрицием, который в свое время принимал деятельное участие в сулланских проскрипциях, а затем привлекался к суду по обвинению в инцесте с весталкой Фабией (кстати говоря, сестрой жены Цицерона Теренции). Однако благодаря поддержке некоторых видных сенаторов исход процесса оказался благоприятным. В 68 г. Катилина был избран претором, а затем получил в управление провинцию Африка. Он выдвинул свою кандидатуру на консульских выборах на 65 г., но был исключен из списков, так как з результате жалобы специальных делегатов из его бывшей провинции встал вопрос о привлечении его к суду за лихоимство и вымогательства. Это обстоятельство, как полагают некоторые историки, и послужило главной причиной организации заговора.
Консулами на 65 г, были избраны П. Автроний Пет и П. Корнелий Сулла, родственник диктатора. Однако вступить в должность им не пришлось: они были обвинены а подкупе избирателей и осуждены. На их место на вновь организованных выборах прошли те кандидаты, которые вначале не выдержали с ними соревнования, — Л. Аврелий Котта и Л. Манлий Торкват.
Тогда к готовящемуся заговору примкнули Автроний и Сулла. Был привлечен, как об этом сообщает Саллюстий, и некий Гней Пизон, «молодой человек знатного происхождения, отчаянной отваги, бедняк, развратник, непременный участник всех политических интриг». И наконец, в заговоре якобы приняли участие Красс и Цезарь, причем первому была обещана диктатура, второму — должность начальника конницы, т. е. помощника диктатора.
Заговорщики намеревались 1 января 65 г., в день вступления консулов в должность, убить их на Капитолии во время торжественной процессии. Но Красс в назначенный день не явился, и потому Цезарь не подал условного знака — не спустил тогу с плеча. Саллюстий к этому добавляет, что, поскольку намерения заговорщиков получили огласку, покушение пришлось перенести на 5 февраля, но и в этот день оно не состоялось, на сей раз якобы из-за чрезмерной торопливости Катилины. Против заговорщиков как будто готовилось сенатское постановление, но оно было опротестовано трибунами. Более того, Гней Пизон, один из участников заговора, избранный уже квестором, получил назначение в Испанию даже с повышением: он был направлен туда на правах претора, в частности по рекомендации Красса. В этой связи Светоний сообщает совершенно невероятную, на наш взгляд, подробность о существовавшей якобы между Пизоном и Цезарем договоренности относительно того, что они одновременно поднимут мятеж: Цезарь — в Риме, Пизон — в провинции.
Мы так подробно остановились на рассказе об этом первом заговоре Катилины потому, что он менее известен, а также потому, что очень многие детали рассказа вызывают недоумение и даже ставят под вопрос его достоверность в целом.
Прежде всего нет достаточно серьезных оснований признавать участие в этом заговоре — если он вообще существовал — Цезаря и Красса. Об их участии ничего не говорят такие историки, как Саллюстий и Дион Кассий, хотя они знают о самом заговоре. Скорее всего это были лишь слухи и подозрения, возможно основанные на том, что существовала известная близость между Пизоном, с одной стороны, Цезарем и Крассом — с другой.
Что касается заговора в целом, то, очевидно, его опасность, его значение крайне преувеличены Саллюстием и Светонием. Ни Плутарх, ни Аппиан о нем не упоминают вовсе. Самое удивительное, что Цицерон фактически не использует этого дополнительного орудия в своей борьбе против Катилины. Его упоминания об этом первом заговоре весьма неопределенны, смутны, а один раз он прямо говорит, что, кроме молвы и подозрений, ему ничего более определенного относительно заговора не известно. Если считать, что намерения заговорщиков были именно таковы, как о них сообщают Саллюстий и Светоний, и заговор получил достаточно широкую огласку, то совершенно непонятны позиция сената, а также явно почетное назначение Пизона. Сенат, в котором ведущее положение тогда занимали такие деятели, как Катул, Катон, Бибул и другие, вовсе не был столь беззащитен и столь либерально настроен. И наконец, совершенно нелепа роль самого Катилины в этом заговоре: все те историки, которые про заговор рассказывают, совершенно не объясняют, что ему сулил успех предприятия, тогда как из их же сообщений известно, что именно было обещано Крассу, Цезарю, даже неудачливым консулам Автронию и Сулле. Получается, что роль Катилины, инициатора заговора, сводилась лишь к тому — как об этом упоминает один Саллюстий, да и то вскользь, — чтобы подать 5 февраля сигнал заговорщикам, чего он, кстати говоря, тоже не сумел сделать как полагалось и вовремя!
Но если участие Цезаря и Красса в этом странном заговоре скорее всего исключено, это еще не значит, что они не имели отношения к другим политическим авантюрам. Какая-то связь между ними и Пизоном, а также его миссией, безусловно, существовала. Транспадаиская клиентела Цезаря и его испанские связи тоже имели определенное значение. Недаром Красс как цензор пытался добиться распространения на транспаданцев гражданских прав. Однако его коллега Катул решительно этому воспротивился. Авантюра, связанная с Пизоном, остается для нас неясной: она слишком быстро завершилась неудачей — Пизон был убит. Неудачей окончилось и другое предприятие Цезаря, окончилось, строго говоря, даже не успев начаться. После смерти египетского царя Птолемея XI Александра, завещавшего якобы свое царство Риму, Цезарь пытался через трибунов и через комиции добиться посылки войск в Египет, а для себя — командования этими войсками. Проект не был осуществлен из-за противодействия сената, причем оппозицию проекту возглавил снова Катул.
Вскоре после этого, а как считает Светоний, даже в ответ на это Цезарь организовал новую демонстрацию в честь Мария. Он восстановил на Капитолии статую Мария и его трофеи, связанные с победами как над Югуртой, так и над кимврами и тевтонами. Поскольку трофеи в свое время были удалены по решению сената и комиции, то в сенате состоялось специальное обсуждение этого инцидента. Все тот же Катул, отец которого, кстати говоря, был убит по распоряжению Мария, заявил, что «Цезарь покушается теперь на государство уже не путем подкопа, но с осадными машинами».
Восстановление трофеев было произведено Цезарем, видимо, после его эдилитета. Тогда (т. е. в 64 г.), председательствуя в суде по делам об убийствах, — поручение, которое обычно считалось промежуточным звеном между эдилитетом и претурой, — Цезарь добился обвинения двух сулланцев; Луция Лусция. и Луция Беллиена, нажившихся на казнях во время сулланских проскрипций. Последний был дядей Катилины. Между прочим, под этим судом оказался и сам Катилина: была сделана попытка привлечь его по обвинению в убийствах и за участие в проскрипциях. Однако он был оправдан, что дало основание опять, подозревать Цезаря, да и Красса в новой интриге — поддержке кандидатуры Катилины на ближайших консульских выборах.
Эти выборы окончились не совсем тем результатом, какого ожидали. Соревновалось семь кандидатов, из них наибольшими шансами располагали двое: Катилина и Гай Антоний. Неожиданный результат заключался в том, что Катилнна в связи со слухами о новом, подготовляемом им заговоре не прошел, а вместо него был избран отнюдь не представитель нобилитета, даже не уроженец Рима, т. е. «новичок», «выскочка» (homo novus) адвокат Марк Туллий Цицерон.
Если Цезарь и Красс действительно поддерживали кандидатуру Катилины, то здесь они потерпели поражение. Им определенно не везло: вскоре их ожидала еще одна неудача. В конце 64 г. народный трибун (и бывший марианец) П. Сервилий Рулл выступил с чрезвычайно широко задуманным проектом аграрного закона. Считалось, что за кулисами этой акции стоят опять-таки Цезарь и Красс. Во всяком случае на это весьма прозрачно намекал в одной из своих речей ярый противник закона новый консул Цицерон.
Законопроект Рулла предполагал наделение землей малоимущего населения, видимо, главным образом и в первую очередь городского люмпен-пролетариата. Речь шла о выведении колоний на территории самой Италии, но так как здесь неразделенных государственных земель (ager publicus) почти не оставалось, то Рулл не только хотел пустить под раздел еще уцелевшие земли в Кампании, но и предусматривал массовые закупки земли у италийских владельцев с их согласия и за полную стоимость. Огромные средства, которые были необходимы для этих закупок, предполагалось образовать путем распродажи земель в провинциях, а также за счет военной добычи Помпея.
Проведение закона в жизнь поручалось особой комиссии децемвиров. Этих децемвиров должны были избирать в трибутных комициях, причем не совсем обычным путем, а именно не во всех 35 трибах, но лишь в 17, назначенных по жребию. Таким образом, для избрания комиссии было достаточно большинства в 9 триб. Децемвиры избирались на пять лет, они пользовались большими правами и могли по своему усмотрению либо отчуждать земли, признанные ими государственными, либо оставлять их владельцам, назначив арендную плату.
Чрезвычайно существенным пунктом закона был тот, который гласил, что в состав комиссии децемвиров нельзя избирать лиц, не находящихся в данный момент в Риме. Этот пункт был явно направлен против Помпея, а вполне вероятное и, видимо, специально задуманное избрание в состав комиссии Цезаря и Красса давало им в руки огромную и реальную власть как раз перед возвращением Помпея с Востока.
Однако закон не прошел. В первый же день своего вступления в должность (т. е. 1 января 63 г.) консул Цицерон, решив, по его собственному выражению, «твердо держаться пути оптиматов», обрушился на проект Рулла. Он произнес в общей сложности четыре речи, направленные против закона, выступая с ними и в сенате, и перед народом, и ему удалось добиться того, что законопроект даже не ставился на голосование, но был взят обратно самим Руллом. Конечно, основной причиной провала этой акции, видимо, следует считать тот факт, что городской плебс, давно оторвавшийся от земли, не проявил достаточной заинтересованности и не оказал необходимой поддержки начинанию Рулла.
Можно только удивляться той энергии и тому упорству, с каким Цезарь, несмотря на неудачи, вмешивается во все новые и новые политические интриги. Он выступает как свидетель обвинения на процессе о вымогательствах против Гая Кальпурния Пизона, бывшего в 67 г. консулом, а ныне только что вернувшегося из Галлии, где, кстати говоря, Пизон незаконно казнил одного транспаданца. Видимо, в это же время он принимает участие в другом процессе аналогичного характера. Правда, здесь он выступает в качестве защитника. Цезарь защищает знатного нумидийского юношу Масинту, которого царь Гиемпсал якобы несправедливо объявил своим данником. По уверению Светония, Цезарь вел защиту с такой горячностью, «что во время спора схватил царского сына Юбу за бороду». Поскольку Светоний считает необходимым специально остановиться на этом инциденте, то, очевидно, он все же несколько выходил за рамки обычных норм римской судебной практики.
Несмотря на такую активность, оба выступления Цезаря — и в качестве обвинителя, и в качестве защитника — не принесли ему успеха. Пизона защищал Цицерон и без особого труда выиграл процесс. Что касается нумидийского юноши, то, поскольку дело было тоже проиграно, Цезарю пришлось его укрывать у себя, а затем тайно вывезти из Рима в своей свите, когда он отправлялся после претуры в Испанию. Но, проиграв в одном, Цезарь выиграл в другом, что, вероятно, ценилось в Риме гораздо более высоко: он показал себя безупречным, образцовым патроном, который горячо защищал своих подопечных и отстаивал их интересы.
Еще более громким, даже скандальным делом был процесс сенатора Гая Рабирия, начатый, вероятно, тоже по инициативе Цезаря. Официальным обвинителем выступил народный трибун Тит Лабиен, связанный с Цезарем со времени их совместного пребывания в Малой Азии в самом начале войны против Митридата. Рабирий обвинялся в убийстве известного трибуна Л. Аппулея Сатурнина.
Это убийство произошло в 100 г. до н. э., т. е., возможно, в год рождения самого Цезаря. Народный трибун Сатурнин и его сторонники были осаждены на Капитолии войсками Мария, который действовал на основании решения сената о чрезвычайном положении. Когда осажденные сдались, Марий гарантировал им жизнь и неприкосновенность. Тем не менее Сатурнин был убит. Тяжесть этого преступления усугублялась тем, что особа народного трибуна считалась священной и неприкосновенной.
Начиная теперь, в 63 г. (т. е. через тридцать с лишним лет после убийства), процесс против Рабирия, который был совершенно незначительной личностью, Тит Лабиен, а за его спиной Цезарь стремились нанести удар самой сенатской олигархии, скомпрометировав прежде всего право сената принимать решения о введении чрезвычайного положения. При этом была сделана попытка возродить почти отжившую процедуру суда за тягчайшие государственные преступления (perduellio). Поэтому дело Рабирия предварительно рассматривалось дуовирами. Ими были назначены Гай Юлий Цезарь и его родственник Луций Юлий Цезарь (консул 64 г.). Они оба вынесли обвиняемому смертный приговор.
Рабирий апеллировал к народу, и дело поступило в центуриатные комиции. Здесь его защищали самые знаменитые адвокаты — Квинт Гортензий и Цицерон. Но процесс Рабирия, по всей вероятности, не был доведен до конца. Претор Метелл Целер, который одновременно выполнял жреческие обязанности — он был авгуром, — повелел опустить знамя, водружавшееся во время комиций. Это фактически означало роспуск собрания. Процесс Рабирия затем не возобновлялся, и осуждение его, видимо, не состоялось.
Итак, еще одна политическая акция, предпринятая Цезарем, окончилась неудачей. Однако в самом недалеком будущем ему удалось взять реванш. В начале 63 г. умер верховный жрец (pontifex maximus) Квинт Метелл Пий, и в народном собрании должны были состояться выборы на эту почетную и имеющую немалый политический вес должность. Обычно ее занимали заслуженные и уважаемые консуляры. Цезарь выдвинул свою кандидатуру, что, конечно, выглядело явным вызовом, в особенности по отношению к двум другим претендентам. Ими были два авторитетнейших сенатора, два столпа правящей олигархии: уже известный нам Кв. Лутаций Катул и П. Сервилий Ватия Исаврийский.
Понимая, что, поскольку вопрос решается народным голосованием, исход борьбы неясен, и вместе с тем зная, насколько Цезарь опутан долгами, Катул, по слухам, предложил ему крупную взятку, дабы Цезарь добровольно снял свою кандидатуру. Однако тот решительно отказался, заявив, что будет продолжать борьбу даже в тем случае, если для этого придется взять в долг еще большую сумму. В день выборов, по словам его биографов, он, прощаясь со своей матерью, которая, видимо, продолжала сохранять живейший интерес ко всем политическим акциям своего сына, сказал: «Сегодня, мать, ты увидишь меня либо верховным жрецом, либо изгнанником». На выборах Цезарь одержал над своими соперниками блестящую победу: в их собственных трибах он собрал голосов больше, чем они оба во всех остальных трибах, вместе взятых. Сенсационный успех Цезаря внушил серьезные опасения правящим кругам.
Между тем общая ситуация чрезвычайно осложнилась. На консульских выборах на 62 г. Катилина снова выдвинул свою кандидатуру. С этого момента и начинается открытая борьба между Цицероном и Катилийой. Ход этой борьбы и все ее перипетии известны достаточно широко, и в данном случае нет необходимости останавливаться на них слишком подробно.
Перед самыми выборами обстановка оказалась настолько напряженной, что Цицерон получил возможность действовать более решительно. До сих пор, хотя и ходили по городу слухи о каких-то собраниях заговорщиков, на которых Катилина выступал с речами, провозглашая якобы отмену долгов и проскрипции богачей, но ничего явно противозаконного он еще не совершил, и консулу Цицерону было не так легко доказать существование опасного антиправительственного заговора. Но теперь, когда Цицерон рискнул выступить в сенате с открытыми обвинениями, Катилина совершил грубую тактическую ошибку, ответив на это выступление таким образом, что подтвердил худшие подозрения сенаторов. Было принято решение о введении чрезвычайного положения, и на избирательные комиции Цицерон, желая подчеркнуть грозившую лично ему смертельную опасность, явился в панцире и латах.
Тем не менее выборы прошли спокойно, а Катилина был опять забаллотирован. Только после этого нового провала он становится на иной путь. На срочно созванном совещании заговорщиков он сообщает о своем намерении лично возглавить войска, собираемые одним из его сторонников в Этрурии. Два участника заговора заявили, что они готовы завтра же расправиться с Цицероном. Однако покушение не состоялось: предупрежденный своими осведомителями, Цицерон принял меры предосторожности.
После этого Катилина стал подвергаться еще более ожесточенным нападкам, Цицерон громил его в своих знаменитых «катилинариях», и дело кончилось тем, что он был вынужден покинуть Рим. Катилина действительно направился в Этрурию, но, когда в Риме стало известно, что он незаконно присвоил себе знаки коясульского достоинства, сенат объявил его врагом отечества, а консулам поручил набор армии.
Группу заговорщиков, оставшихся в Риме, возглавил теперь Публий Корнелий Лентул; ему якобы было предсказано, что он станет третьим представителем рода Корнелиев, которому суждено, как некогда Сулле, а после него Цинне, обладать «царской властью и империем». Им был составлен обширный и крайне авантюристический план действий: сюда входило и убийство Цицерона, и истребление ряда сенаторов, и даже поджог города в 12 местах одновременно. Заговорщики к тому же оказались крайне неопытными конспираторами. Они были выданы Цицерону послами галльского племени аллоброгов, которых — дабы привлечь это племя на свою сторону — Лентул и некоторые другие заговорщики снабдили собственноручными посланиями, адресованными вождям племени. Когда эти письма попали в руки Цицерона, он получил наконец столь необходимые для него документальные улики.
Главари заговорщиков были арестованы, обвинены, и 5 декабря 63 г. состоялось знаменитое заседание сената, на котором решилась их судьба. Это заседание описано всеми авторами, повествующими о заговоре. Для нас оно представляет особый интерес потому, что в нем принял активное участие Юлий Цезарь.
Первыми при обсуждении вопроса, как это и было принято, получили слово избранные консулами на 62 г. Децим Юний Силан и Луций Лициний Мурена. Они оба высказались за высшую меру наказания, и к ним присоединился ряд сенаторов. Но когда очередь дошла до избранного на предстоящий год претором Юлия Цезаря, то его выступление оказалось и неожиданным и вместе с тем весьма убедительным. Отнюдь не беря под защиту осужденных, он решительно высказался против смертной казни, подчеркнув, что подобное решение было бы противозаконным (без участия в нем комиций) и создавало бы опаснейший прецедент. Цезарь предложил применить пожизненное заключение (распределив арестованных по италийским городам) и конфискацию имущества.
Предложения Цезаря произвели явный перелом в настроении сенаторов. Стремясь выправить положение, выступил с новой речью против Катилины (четвертая «катилинария») сам Цицерон, хотя ему, как председателю, не полагалось оказывать давление на собрание. Но и он ничего не добился. Было внесено предложение отложить окончательное решение о судьбе заговорщиков до победы над войском Катилины. Снова взял слово Децим Силан и разъяснил, что под высшей мерой наказания он подразумевал именно тюремное заключение. Сенаторы явно были готовы принять предложение Цезаря, как вдруг выступил избранный трибуном Марк Порций Катон, который страстно и убежденно обрушился на заговорщиков, на всех колеблющихся, а Цезаря весьма прозрачным намеком обвинил чуть ли не в причастности к заговору. После его речи большинство сенаторов проголосовало за смертную казнь.
Поздно вечером 5 декабря Цицерон лично препроводил Лентула в подземелье Мамертинской тюрьмы, туда же преторами были доставлены еще четыре арестованных. Все они были здесь задушены рукой палача. Город, взволнованный событиями, не спал, и, когда Цицерон в сопровождении наиболее именитых граждан возвращался домой, население Рима торжественно его приветствовало. Вскоре особым решением народного собрания спасителю-консулу было присвоено почетное наименование «отец отечества». И хотя сам Катилина еще был жив и еще существовало его войско, исход движения был предрешен.
Саллюстий в своей монографии, посвященной заговору Катилины, описывая знаменитое заседание сената 5 декабря и даже приводя текст речей Цезаря и Катона (конечно, в собственной интерпретации), завершает изложение сравнительной характеристикой обоих политических деятелей, которая довольно подробно была нами рассмотрена. Теперь нас интересует другой вопрос — вопрос о степени участия Цезаря в этом новом и уже вполне реальном заговоре Катилины.
Дело в том, что подобные обвинения против Цезаря выдвигались, и даже весьма настойчиво. Тот же Саллюстий рассказывает об усиленных попытках двух видных сенаторов — Квинта Катула и Гая Пизона склонить Цицерона к тому, чтобы Цезарь был привлечен по делу катилинариев, пусть даже в результате ложного доноса. Когда это не удалось, Катул и Пизон начали распространять порочащие Цезаря слухи и добились того, что всадники, охранявшие с оружием в руках храм Согласия, где происходили заседания сената, грозили Цезарю мечами.
Насколько все же эти слухи были обоснованы? Конкретное содержание обвинений, выдвигавшихся Катулом и Пизоном, причем, видимо, еще до заседания сената 5 декабря, нам неизвестно. Едва ли они оба располагали какими-то убедительными фактами, поскольку они так и не смогли повлиять на Цицерона, и вообще их усилия не привели ни к чему серьезному. Саллюстий объясняет поведение Катула и Пизона личными счетами. Уже говорилось, что во время судебного процесса, возбужденного против Пизона, Цезарь выступал в качестве одного из обвинителей. Само собой разумеется, что этот факт вполне определял характер отношения Пизона к Цезарю. Что же касается Катула, тот ненавидел Цезаря и не мог ему простить своего провала, когда между ними шло соревнование из-за должности верховного жреца.
Пожалуй, единственным реальным поводом к подозрениям и слухам могло послужить известное нам выступление Цезаря в сенате. Но оно состоялось несколько позже, и его, как уже говорилось, попытался использовать Катон. В том варианте речи Катона, который вложен ему в уста Саллюстием, содержатся лишь весьма неопределенные и туманные намеки, но прямо ничего не сказано. Зато Плутарх в биографии Катона говорит, что последний открыто обвинил Цезаря в попытке выгородить, спасти врагов государства, в то время как он сам должен трепетать и быть счастлив, если для него все окончится благополучно и он сумеет избежать наказания. Интересно отметить, что, пересказывая эту речь Катона, Плутарх ссылается на то, что она была застенографирована специально обученными писцами Цицерона.
Справедливость требует отметить, что в 62 г. Цезарь был еще раз обвинен как соучастник Катилины. Светоний сообщает, что от некоего Луция Веттия поступил соответствующий донос следователю Новию Нигру; с аналогичным заявлением выступил в сенате Квинт Курий, тот самый, кто первым раскрыл замыслы заговорщиков и даже должен был получить за это государственную награду. Курий утверждал, что об участии Цезаря в заговоре он слышал от самого Катилины, а Веттий даже обещал представить собственноручное письмо Цезаря, адресованное Катилине.
Однако все эти доносы и наговоры не подтвердились; Цицерон якобы заявил по просьбе самого Цезаря, что тот в свое время сообщил ему некоторые сведения о заговоре, и в результате дело кончилось для доносчиков довольно постыдным образом: Курия лишили обещанной награды, а Веттий и Новий, неправильно принявшие жалобу на старшего по званию, были заключены в тюрьму. Таким образом, от всех этих обвинений ни карьера, ни репутация Цезаря не пострадали.
К моменту своего выступления на знаменитом заседании сената Цезарь был praetor designatus, т. е. уже избранным, но пока еще не исполняющим своих обязанностей претором. Это была новая ступень в его политической карьере. Поэтому, пожалуй, можно без преувеличения утверждать, что он пользовался в эти годы определенной известностью: широким слоям населения Рима импонировала его щедрость и «обходительность»; в политических же кругах имя Цезаря становится не только известным, но и внушающим довольно серьезные опасения после его сенсационной победы над Катулом и Ватией. Конечно, в крайне отрицательном к нему отношении сенатской олигархии, «принцепсов» сената, не приходится даже сомневаться. С другой стороны. Цезарь едва ли мог в те годы опереться на какую-либо сплоченную и более или менее крупную группировку антисенатской ориентации, поскольку разоблачение заговора Катилины и расправа с заговорщиками в Риме внесли разброд и дезорганизацию в и без того довольно аморфную массу так называемой демократической, а точнее, сенатской оппозиции. Таким образом, выступать в качестве какого-то вождя у Цезаря не было ни малейшей возможности, а претендовать на весьма двусмысленную и даже жалкую роль вождя без масс у него не было никакого желания. Он обладал, несомненно, вполне достаточным политическим чутьем и тактом, дабы избегать таких нежелательных ситуаций.
Во всяком случае за эти годы Цезарь знал и успехи, и неудачи. Совершенно справедливо, на наш взгляд, возражает в одной из своих работ Штрасбургер тем, кто утверждает, что Цезарь в 60-х годах не только добился успеха в своей личной политической карьере, но и вступил на путь, уже непосредственно ведущий к захвату власти. На самом же деле, считает Штрасбургер, все предприятия Цезаря до организации триумвирата (и если отвлечься от его продвижения по лестнице государственных должностей) представляют собой почти непрерывный ряд неудач и промахов. Кроме того, важнейшие из этих акций плохо засвидетельствованы. К ним Штрасбургер относит «подстрекательские» действия Цезаря по отношению к транспаданцам, участие в первом «заговоре» Катилины, египетскую авантюру и т. п. Инициатива Цезаря в деле Рабирия, в поддержке сыновей проскрибированных при Сулле и еще в некоторых политических процессах этих лет представляется Штрасбургеру тоже сомнительной. Не разделяя всех сомнений этого исследователя, мы тем не менее считаем в основном вполне приемлемой его оценку большинства политических акций Цезаря в 60-х годах.
И все же было бы абсолютно несправедливо говорить только о неудачах Цезаря. Многого ему уже удалось достичь, еще благоприятнее казались открывающиеся перспективы. Конечно, по сравнению с Помпеем и даже Крассом Цезарь пока еще фигура третьестепенная. Но мало-помалу он «набирает силы». Этому содействует гладкое, без помех восхождение по лестнице очередных магистратур, репутация надежного патрона, благоприобретенный опыт политических интриг и борьбы, сочетание энергии, иногда даже азартности с осмотрительностью, с умением вовремя остановиться у последней грани.
Все сказанное более или менее укладывается в рамки той характеристики героя-деятеля, которая вышла из-под пера Саллюстия. Но самое главное Саллюстий сказал еще в «Письмах». Самое главное и самое органическое качество Цезаря, уже не раз к тому времени себя обнаружившее, состояло в том, что он в высшей степени обладал умением или, лучше сказать, редкой и замечательной способностью не падать духом от неудач. Его карьера, которую мы пока проследили лишь на начальных этапах, уже тогда, как, впрочем, и в дальнейшем, отнюдь не выглядела цепью непрерывных успехов, эффектных побед. Цезарь вовсе не тот счастливец, баловень судьбы, каким, скажем, был до поры до времени Помпей, которому все шло само в руки и которого в двадцать с чем-то лет Сулла наименовал Великим и разрешил вне очереди отпраздновать триумф. Цезарь вовсе не шествовал от одной легкой победы к другой, нет, каждый свой успех, каждую победу он вырывал с огромным усилием и достаточно часто испытывал горечь поражений. Но как знать, быть может, умение не падать духом от неудач и есть высшая доблесть государственного деятеля, ибо история учит тому — если только ее задача состоит в подобного рода прагматических уроках и наставлениях, — что прочная, истинная, полноценная победа лишь та, которая вырастает из преодоленного поражения.

Статья получена: www.world-history.ru