Генрих IV Французский. Король Франции

По форме и традиции, Генрих IV после убийства своего предшественника являлся королем Франции. Однако с каких пор он действительно им стал? До перехода в католическую веру (1593) он оставался тем, кем был до этого: протестантским вождем и «главой партии». Столица открылась ему только в 1594 г. Управлять усмиренной страной он смог, победив последнего сторонника Лиги из высшей аристократии герцога де Меркера и после окончания войны с Испанией в 1589 г.

 

 

Пока же столица отказалась впустить своего короля. Париж был полностью в руках Лиги, ее радикальнейших священников и мелкобуржуазной свиты. За короля, кроме протестантов, были только те буржуазные и чиновничье-дворянские слои, которым опротивел радикализм парижского духовенства, ортодоксальность Сорбонны и явная готовность к насилию парижского населения.
Четыре года Генрих IV пытался овладеть положением с помощью военной силы. Важнейшая цель — взятие Парижа, который с 1590 г. защищал испанский гарнизон, не была достигнута. И даже там, где Генрих IV одерживал победы над войсками преданного Лиге дворянства, например, при Арке в 1589 г. и Иври в 1590 г. — обе битвы были выиграны не в последнюю очередь благодаря личному сколь мужественному, столь и дерзкому участию короля — даже там политический успех не пришел. Здесь проявилась примечательная черта личности этого короля, которой до сих пор уделялось мало внимания в исследованиях. Ее убедительно подчеркнул Бабелон: Генрих IV был блестящим дипломатом, королем с верным чутьем политически необходимого и возможного, он был выдающимся тактиком, умевшим изменить ход сражения неординарным решением; он был превосходным кавалеристом и полководцем, но он не был стратегом, умеющим превратить военный успех в политический. Между 1590 и 1592 г. мы видим короля, который производит впечатление легко внушаемого, медленно думающего, нерешительного человека, а не нового Цезаря, идущего напрямик к важнейшей политической цели и использующего все возможности в этом направлении.
Итак, не удивительно, что король в эти годы все сильнее проигрывал из-за своего религиозного мировоззрения. Его католические сторонники требовали от него сделать «смертельный прыжок», вернуться в лоно старой церкви, чтобы создать предпосылки для признания его королевской власти. Уже давно готовый к этому шагу, беарнец медлил, считаясь со своими единоверцами, все время выдвигал свой основной аргумент, будто бы хочет, чтобы свободный Собор просветил его касательно его заблуждений. Лишь немногие здравомыслящие протестанты знали, что «прыжка» не избежать. Его способнейший политический советчик, Филипп дю Плесси-Морней, понимал необходимость этого, но до самого конца думал с помощью Собора и переговоров достичь большего. Для Морнея национальный Собор все еще таил шанс общего примирения, национально-церковного единения по вопросу содержания веры и тем самым основания новой галликанской церкви по английскому типу.
Генрих IV после 1589 г. очень долго прислушивался к своим преданным боевым соратникам. Однако когда в 1593 г. возникла опасность, что верные королю католики отойдут от него и объединятся с умеренными сторонниками Лиги, чтобы образовать третью партию и выдвинуть королем другого, католического представителя дома Бурбонов, когда испанский король начал все более открыто выступать за испанское решение этого вопроса, 25.07 в Сен-Дени Генрих IV отрекся от новой религии.
Смена религии сама по себе не открыла перед Генрихом IV ворота столицы; знаменитые слова «Париж стоит мессы», которые ему позже приписали протестанты, не отражали ситуации. Ясно было только то, что он лишил важнейшего аргумента своих противников, готовых пойти на соглашение. Теперь шаг за шагом он решал дальнейшие важные задачи дипломатическим путем. В начале 1594 г. в Шартре его миропомазали королем — традиционное место для этой церемонии Реймс был в руках Лиги. В марте он вошел в Париж и в результате переговоров добился вывода испанского гарнизона. В 1595 г. после долгих усилий его дипломаты получили у папы отпущение грехов. Тем самым они уничтожили последнее препятствие для доброжелательных католиков открыто и безоговорочно признать Генриха IV. То, что папство опасалось чересчур большого влияния Испании в Западной Европе, было основной политической причиной этого внушительного успеха французской дипломатии.
Оставалось решить три большие задачи для окончательного усмирения страны: победить дворянство Лиги, которое в многочисленных губернаторствах заняло командные позиции; завершить войну с Испанией и издать новый указ о религиозной терпимости. Генрих IV с большим энтузиазмом приступил к решению этих трех задач и в первый раз показал, в чем состояло его политическое мастерство. В делах с Лигой он сделал ставку исключительно на переговоры и деньги. Безоглядно опустошая и без того скудную государственную казну и используя все мыслимые источники займов, он между 1595 и 1598 гг. купил преданность всех противников и по одному привлек их на свою сторону, среди них также и Гиза Майенна. И с Испанией король пытался быстро прийти к миру к неудовольствию своих английских и нидерландских союзников. Когда в 1597 г. испанцы взяли Амьен и стали угрожать Парижу, король принял посреднические услуги папы Клемента VIII. 2.05.1598 г. в Вервене был подписан мир. Филипп II из этого мира не мог получить никакой политической или территориальной выгоды. Когда через несколько месяцев он умер, эпоха испанского господства в Европе подошла к концу.
Вне всяких сомнений, издание Нантского эдикта (13.04.1598 г.) было самой крупной акцией Генриха IV по установлению мира в стране. Ни несгибаемые протестанты, ни ортодоксальные католики после смены религии короля не превратились в его сторонников. Короля упрекали в религиозном лицемерии и продолжали более или менее открыто вести публицистические бои против него, отголоски которых раздавались во Франции более тридцати лет. Протестанты, лишившись вождя, делали все, чтобы сохранить свою политическую, военную и синодальную организационную структуру. Таким образом, Генрих IV вскоре после смены религии — теперь с позиции короля — научился оценивать опасность, которую представлял для единства королевства протестантизм с его тенденцией развиваться в «государство в государстве». Тем не менее король решился на честную, не только тактически понятую политику в отношении своих бывших единоверцев. Он был глубоко убежден в том, что только мирное сосуществование обеих конфессий может обеспечить Франции мир, о котором мечтало так много людей. Его жизненный опыт помог ему понять, что не только у протестантов была тенденция к сословному обособлению. Между 1589 и 1598 г. во Франции было много «государств в государстве», и самым упрямым был, конечно, Париж с испанским гарнизоном в своих стенах и идеями Лиги в сердце. И даже с ним в 1594 г. король обошелся с монаршим милосердием. Так почему же тогда не новый эдикт для гугенотов? При таких условиях он с открытым забралом встретил ожидаемое сопротивление и быстро издал эдикт. Этот текст, подписанный в Нанте по поводу примирения с Меркером, в своей основе существенно не выходил за рамки того, что раньше полагалось протестантам: свобода совести по всей стране; свобода культа во всех местах, где проходили богослужения между 1596 и 1597 г., а также, смотря по обстоятельствам, в служебных местах и в замках дворянства; никаких богослужений в Париже и в радиусе пяти миль; зато неограниченная правоспособность, беспрепятственный допуск ко всем должностям и создание следственной палаты со смешанным религиозным представительством в некоторых парламентах. В остальном король особым указом предоставил гугенотам на восемь лет более ста безопасных мест и объяснил таким способом, который резко критиковался католической стороной, как серьезно он относился к безопасности своих бывших единоверцев и боевых соратников. Правда, как позже отметила протестантская сторона, это была временная уступка. Однако она явно выходила за рамки всех прежних уступок в этой области, и в следующие десятилетия оказалась весьма ценной для французского протестантизма. Тем более, что король по истечении срока допустил переговоры о продлении этой уступки.
Настоящим новшеством религиозной политики Генриха IV был даже не этот эдикт, а его отношение к тому, что он издал: в первый раз за время религиозных войн французский король сдержал свое обещание заботиться в последующие годы о претворении эдикта. Снова и снова Генрих IV искал прямых объяснений с членами Парижского и других парламентов, которые упорно сопротивлялись ратификации эдикта. Чтобы доказать им неоправданность их сопротивления и узость взглядов, он ссылался на собственное прошлое и из своего богатого жизненного опыта именно в религиозных вопросах сделал вывод, что нужно пользоваться лучшей политической концепцией, чем узколобые догматики обеих партий: «20 лет я руковожу партией Религии (т.е. гугенотов), это дает мне сведения обо всех. Я знаю, кто там хочет войны, кто — мира. Я знаю тех, кто ведет войну за католическую веру из честолюбия или за испанскую партию, и я знаю таких, кто хочет только воровать. Среди протестантов были люди любого сорта, так же, как и среди католиков...» (16.02.1599 г., речь перед членами Парижского парламента). И если было необходимо, король указывал споим парламентариям путь в будущее, предлагал альтернативу долгой, бесплодной, разрушительной гражданской войне: «Мы не должны делать никакой разницы между католиками и гугенотами, мы все должны быть хорошими французами».
Во время таких споров он последовательно формировал свой образ как независимого от партийных ссор и частных интересов, стоящего выше сиюминутных конфликтов монарха, которому жизненный опыт позволял почти все знать лучше, чем его подданные. Это не было еще аргументацией Людовика XIV, который один знал больше, чем все его подданные только потому, что он был король. Но и у Генриха IV после 1598 г. отчетливо проявилась черта авторитарного высокомерия в отношении политиков всех мастей. Видные представители партий прошлых десятилетий, как католики, так и гугеноты, и среди них дю Плесси-Морней, постоянно вынуждены были покорно сносить высокомерие короля, которое при случае выражалось в шутке: «Я благодарю вас, — выговаривал король делегации Парижского парламента, резко возражавшей против возвращения иезуитов, — за заботу, которую вы проявляете к моей персоне и моему государству. Все ваши замечания хранятся в моей памяти, мои же в вашей — нет. Вы указали мне на трудности, которые кажутся вам большими и достойными внимания, и вы не подумали о том, что все, что вы мне сказали, я обдумал и взвесил восемь или девять лет назад; лучшие решения на будущее восходят к размышлениям о прошлых событиях, и здесь я обладаю большими познаниями, чем кто-либо другой». Это говорил уже абсолютный монарх 17 века, и Генрих IV не только привел достаточно аргументов, но и показал, что он не шутит.
Генриха IV в новых исследованиях по праву называют основателем абсолютной монархии во Франции. Это не значит, что система и техника управления при нем выглядела так же, как при Людовике XIV. И это не значит также, что он во многом не обращался к предшественникам, таким как Людовик XI, Франциск I или Генрих III. Именно сравнение с ними показывает, в чем заключалась его самобытность. Он не изобрел новых средств и путей для усиления монархической власти, прошлое дало ему достаточно примеров и инициатив, особенно правление Генриха III. Однако он их переработал и в форме интенсивного «личного правления» заботился, чтобы надзор и контроль осуществлялись королем.
Сутью этого личного правления была эффективная организация процесса подачи советов. Генрих IV в принципе не изменил королевского Совета. Однако он отобрал у этого большого традиционного совещательного органа компетенции по всем вопросам «большой политики», как внутренней, так и внешней, и передал их небольшому кругу доверенных лиц. Это также не было изобретением короля, но по свидетельствам современников, он использовал этот инструмент столь нетрадиционно и эффективно, что это бросалось в глаза и казалось новшеством. Для назначений в этот маленький орган, разделенный к тому же на ведомства, Генрих в основном использовал персонал Валуа, и это тоже было примечательной чертой политических действий этого здравомыслящего политика. Бесспорно, он нашел в них лучших и опытнейших людей, владевших техникой власти: Шеверни, Белльевр, канцлер Генриха IV, Вилльруа, один из четырех государственных секретарей и «лучший человек» короля, кроме Сюлли; наряду с ними Силлери, Жан-нен, де Ту, Арлей и другие, происходившие из судейского сословия. Генрих IV не особенно жаловал этих людей и любил иронизировать по поводу их канцелярских манер; однако он хорошо знал, что обойтись без них он не мог, и не давал поводов сомневаться, что их верность будет вознаграждена. К тому же они представляли лишь половину его политической мудрости в выборе персонала; вторую же половину представлял один-единственный человек — Максимильен де Бетюн, герцог де Сюлли, который носил этот высокий титул только с 1607 г., но еще во время Варфоломеевской ночи как гугенотский воин-дворянин примкнул к Генриху Наваррскому и с тех пор верно служил королю.
Карьера Сюлли была единственной в своем роде по сравнению со всеми остальными в 16 веке. Сюлли носил множество звучных и доходных титулов, среди них с 1598 г. звание «суперинтенданта финансов», которое он превратил в доминирующую функцию во всей королевской финансовой администрации; но за всю жизнь он не освоил роли первого министра, как это сделал Ришелье при Людовике XIII. Он был и остался преданным и близким соратником короля, и никогда не возникало опасности, что Сюлли поступит иначе, чем того хотел король. Поскольку мы можем предположить, что реорганизация финансовой администрации, а с ней и всей государственной администрации в направлении создания централизованной бюрократической системы, которая прошла при Сюлли, соответствовала желанию короля и была проявлением и результатом его личного правления.
С помощью финансового совета, подразделения королевского Совета, Сюлли удалось за несколько лет получить представление о финансовых ресурсах королевства. Он сделал это совершенно независимо от местных и провинциальных чиновников, к замене которых незамедлительно приступил, в чем, однако, так же мало преуспел, как и все другие режимы 17 и 18 веков. Одновременно, где только мог, он потеснил провинциальные сословные собрания, поскольку они имели право участия в финансовой администрации провинций. Парижская и провинциальные счетные палаты, ответственные за контроль и спорные дела финансовой администрации, Сюлли тоже подверг сомнению; четыре раза он создавал так называемые судебные палаты, чрезвычайные трибуналы, где должности занимали верные чиновники, которые, по крайней мере, на ограниченный срок лишали счетные палаты существенных полномочий. Генрих IV и Сюлли посылали в провинции чиновников короны на определенный срок и тем самым отменяли полномочия соответствующих инстанций. Такие «комиссии» были предшественниками интендантов, и в отдельных провинциях, прежде всего в Лионе, где не было парламента и провинциальных штатов, мы видим во времена Генриха IV (и его предшественника) такого интенданта, хотя он тогда еще так не назывался. Ни Сюлли, ни его господин не испытывали большого почтения к правам остальных высших судебных палат и пытались их ограничить или нейтрализовать. О чем бы ни шла речь, складывается следующая картина: за открытым, дружелюбным, веселым лицом первого Бурбона скрывается другое, суровое лицо сознающего свою власть абсолютного монарха.
Именно в своей последней фазе религиозные войны нанесли стране тяжелый экономический ущерб. Из расчетных книг крупных землевладельцев и церковных десятинных актов мы знаем, как сильно в эти годы снизилось производство зерна, сердцевины французской экономики. Повсюду увеличивались площади необработанных земель. Производство полотна и шелка сократилось наполовину. Мародерствующие войска, местные и иностранные, принесли голод и эпидемии — к концу века еще раз во Франции угрожающе распространилась чума. Шла не только религиозная война между большими партиями, но и малая война между крестьянскими общинами и странствующими солдатами и разбойничьими бандами. На Юге, в Лимузене и Перигоре, в 1594 и 1595 гг. произошли крупные крестьянские восстания. Крестьяне боролись против тройного налогового бремени, которое наложили на них землевладельцы, церковь и король.
То, как Генрих IV отреагировал на эту ситуацию, было типичным для времени его правления и его манеры поведения. С помощью своего изобретательного суперинтенданта Сюлли он между 1599 и 1602 г. поднял и без того высокие прямые налоги на землю, тогда как талью, преимущественно «крестьянский налог», существенно сократил. Это принесло ощутимое облегчение, но обнаружилась оборотная сторона медали — значительно возросли непрямые налоги, особенно налог на соль (габель). Конечно, многим французским крестьянам стало легче уже потому, что миновало время войны и внутренних беспорядков. Однако у крестьян появились новые враги: с одной стороны, оправившаяся церковь привела в порядок свое десятинное управление, с другой — старое и новое поместное дворянство, которое алчно зарилось на собственность задолжавших или разоренных крестьян. Именно в эти годы восстановления в почти всех провинциях доля собственности самостоятельного крестьянства упала ниже 50%. Золотой век Франциска I фактически миновал.
Весьма важными были достижения Генриха IV в области развития ремесел и торговой политики. Он поощрял инициативы в этой сфере и проявил себя первым «меркантилистом» Франции, которому многим были обязаны Ришелье и Кольбер. Промышленность по производству массовой и роскошной одежды сильно окрепла, производство шелка было поддержано стимулированием выращивания тутовых деревьев и разведения шелковичных червей. Консультируемый компетентными хозяйственниками (Оливье де Серр, Бартелеми де Лаффема и др.), король нацелился на политику активного торгового баланса и поощрял французских купцов к продвижению в североамериканские колонии.
Хотя бы коротко, следует сказать о Генрихе IV — покровителе искусств. Генрих IV вошел в историю французского королевства как один из великих зодчих. В Лувре, по его личной инициативе, была построена «большая галерея», в Фонтенбло — «овальный двор». В обоих случаях король был скорее продолжателем. Однако в Париже он действовал совершенно самостоятельно, там он был градостроителем: Королевская площадь в Маре, известная с первых дней Революции как площадь Вогез, является его творением, как и площадь Дофине на западной оконечности острова Сите.

Статья получена: www.world-history.ru