Чуть ближе к концу, все дальше от начала…
…Я люблю Киев осенью. Люблю пройтись тихим центром его, чувствуя на себе легкие прикосновения мягкого осеннего солнца, уже не жаркого до изнеможения, но еще и не номинально-ярко-холодно-слепящего, как зимой. Люблю вечерние огни витрин магазинов, люблю умиротворение парков, приготовившихся ко сну и постепенно замирающих перед приходом первых заморозков. Осень пробуждает воспоминания, и желтый саван ее становится иногда слишком прозрачен, прозрачен настолько, что сквозь него можно увидеть события, происходившие несколько лет назад, с такой точностью, до последней мелочи, как будто это было только вчера. И вспоминается то, что было, и думается о том, что могло бы быть, если бы…
…Я сидел в баре на Красноармейской и пил свою непроходящую тоску вперемешку с бренди. Тоску навевало все – дубовый стол, окно, за которым накрапывал дождь, унылые лица официантов, веселые лица завсегдатаев питейного заведения. Все вызывало тоску. Такую, которую принято называть зеленой. Я взглянул на экран огромного телевизора, висящего над головой и бубнящего невесть что о голах, пасах и дриблингах. Футбол. Наши. С кем? Ого! Счет? Понятно… Тоска. Когда мои молчаливые друзья-сигареты подошли к концу и я приподнялся, сделав знак официанту, со скучающим видом осматривающему свою вотчину, я увидел ее. Лицо ее было поразительно похоже на лицо Джулии Робертс, только укоротите нос последней, сделайте всю ее чуть миниатюрней - и готово.
Я видел ее здесь не раз. Но все время она была не одна. Все предыдущие разы, когда она скрашивала своим присутствием до боли знакомый и надоевший своей неизменностью зал этого кабака, у меня не было ни малейшей возможности каким-нибудь, пускай даже самым нелепейшим образом познакомиться, узнать хотя бы, как зовут ее, просто поговорить. Да и хотел ли я с ней поговорить тогда, в предыдущие разы, когда заносило меня сюда? А вот сегодня хотелось. До боли – просто поговорить. Перекинуться парой слов. Есть бармен, конечно. О, бармены – великие врачеватели душ! Но лекарства у них зачастую просроченные. Чувствуешь фальшь. Знаешь, видишь, что слова уже затерты, бывшие в употреблении фразы не помогают, когда по-настоящему плохо… Я засмотрелся. Не любитель таких вещей – останавливать взгляд на лице, тем самым смущая девушку, заставляя отводить глаза. Взгляд у меня тот еще. Да плюс тоска вперемешку с бренди… Она глаз не отвела. Улыбнулась почему-то. Я ответил улыбкой…
…Я сидел за столиком рядом с нею, слегка обалдевший от того, что это реальность. Подобное чувство испытываешь, когда садишься за руль машины, о которой долгое время мечтал. Неужели свершилось? Я за рулем этой тачки!? Не может быть! Ну, ты, допустим, еще и не за рулем. Ты только рукой аккуратно по капоту провел…
- Ты, как я вижу, здесь частый гость.
Она улыбается. Я стараюсь не смотреть в ее огромные темные блюдца глаз. Они не просто большие. Они огромны. В них можно утонуть, можно забыть слова, что собирался сказать, можно поперхнуться фразой.
- Захожу, бывает, - соглашаюсь я, - ничего так. Не сильно громко, не слишком широко.
- Не поняла?
- Не люблю больших залов.
- Да, в больших залах ощущаешь себя гостем.
- Это то, что называется уют. Здесь можно забыть о существовании таких вещей, как спешка и необходимость.
Она внимательно посмотрела на меня.
- Меня зовут Олеся.
Я тоже представился. Мы не произнесли казенного «очень приятно». Создавалось впечатление, что мы знакомы тысячу лет, просто нам до этой минуты отчего-то были неинтересны имена друг друга. Мы обратили внимание на парочку за соседним столиком. Парень ел с таким первобытным остервенением, как будто не видел пищи лет десять. Девушка смотрела на него, и, когда он поднимал глаза, взгляд ее наполнялся нежностью. Стоило же ему вновь погрузиться в тарелку с овощным салатом и продолжить с утроенной самозабвенной энергией уплетать ужин, как его спутница тут же зевала, прикрывая рот, или взгляд ее начинал блуждать по залу в надежде зацепиться за что-то.
- По-моему, он надоел ей до смерти, - предположила Олеся.
- Мне кажется, они оба друг другу надоели. Если бы он питал к ней чувства, разве мог бы он так жрать, не обращая на нее ни малейшего внимания?
- Время. Время – первый убийца чувств.
Олеся сказала это с такой болью, что я невольно вздрогнул. Да, пожалуй, у девчонки то же, что и у меня.
- Тебе не тоскливо? – я не спросил бы этого, если бы не был уверен в ее ответе.
- Тоскливо. Причем, все вызывает тоску, даже это окно. Даже эта аляповатая люстра. Все тоску наводит… Кроме тебя.
- Ну, это дело времени… Хочешь выпить? – предложил я.
- Ты думаешь, повеселею? Тебе помогает? – она усмехнулась.
- Не всегда. Даже не так. Всегда не. Не помогает никогда, но я думаю, это оттого, что я не беру планку, за которой наступает веселье. И умирает тоска.
- Хуже всего, тоска неопределенная. Вот отличная грусть – когда хочешь купить сапоги, например, и нет денег. Просто – супер-грусть! Берешь деньги на следующий день – и покупаешь. Хоп! Нет тоски, здравствуй, радость.
- Да. Я тоже такую тоску люблю. Она победима. Так что по поводу бренди? Или мартини?
- Нет, я за рулем… Поедем кататься?
- Не боишься? Ты ведь меня не знаешь.
- Я знаю тебя сто пятьдесят лет. Едешь?
…Я вышел вслед за Олесей на улицу. Уже совсем стемнело. Дождь все еще моросил, небо, казалось, задумалось и забыло отключить эту надоедливую сырость. С утра до утра дождь! Да еще был бы дождь, а-то полутуман какой-то. Осенью все у меня почему-то «полу» - полутона, получувства, полунедосказанность. Даже пуловер на рубашке – и тот почти «полу»…
- Твоя? – я присвистнул от удивления. Новенький Мерседес, зализанный, сверкающий. Очень дорогая машина, из тех, в чьих салонах присутствует невыветриваемый запах денег.
- Моя, - спокойно подтвердила Олеся…
В салоне пахло кожей и чем-то терпким.
- Куда едем? - Олеся прогревала машину, смотрела на стекло, по которому катились неторопливо капли.
- Мне, в общем-то, все равно.
- Мне тоже, как ни странно.
И мы поехали.
Подол, Крещатик, Сырец. Мы просто ехали и разговаривали. О часах, о театре, о футболе, о самбуке. Все смешалось в нашей беседе, но она не умирала, не возникали тягучие паузы, не пытались мы заполнить эти паузы искусственными словами, пахнущими пластмассой конвейера, не напрягали мы друг друга нелепостями, потому что в тот вечер ничто не казалось нам нелепым. Если Олеся вдруг говорила, что ее голос ничем не хуже голоса Монсеррат Кабалье, и при этом начинала напевать какую-то арию, я не смеялся, а прислушивался и с серьезным лицом подтверждал, что Кабалье следовало бы подучиться у Олеси вокалу. Потом я заявлял, что могу продержаться без воды шестьдесят дней. Олеся выражала недоверие, а я предлагал ей все время находиться рядом со мной, чтобы проверить, что я не лгу.
- Но есть-то ты будешь?
- Буду, - соглашался я.
- Ага! Понятно! Ты хочешь получать воду из продуктов! Захочешь себе огурцов, а они ведь – вода чистая… Так не считается…
Если бы кто-то разместил в салоне автомобиля микрофон, дабы подслушать, о чем это мы беседуем, то этот кто-то посчитал бы нас не вполне адекватными. Но нам просто было хорошо друг с другом. Я не пытался сделать что-то, на что мне не было дано разрешение. Она не старалась играть, пытаясь показаться лучше, чем была. Мы не пытались, мы просто жили. Я помню, как тогда подумал вдруг – ведь это и есть жизнь! Все эти разговоры ни о чем и обо всем одновременно, эта дорога, катящаяся из-под колес не потому, что надо, а потому что хочется. Даже дождь за окном не казался уже мне бессмысленным. Все было взаимосвязано, все имело глубокий смысл, все было неспроста…
У Олеси зазвонил телефон. Она мельком взглянула на экран, нажала «отбой». Опять раздался звонок. Олеся отключила телефон.
- Это лишнее, - сказала мне и себе одновременно.
- Мужчина, должно быть, - тоже, как будто сам себе, проговорил я.
- Мужчина, - согласилась она.
Некоторое время ехали молча.
- Знаешь, это моя последняя осень.
- Почему? – я испугался вдруг. Вот сейчас она скажет, что больна смертельно, что умрет со дня на день. Мысль об этом вызвала такой страх, что у меня похолодели ладони.
- Я выхожу замуж.
Да… Вот уж не думал, что у замужних женщин нет такой поры года, как осень.
- Это не значит, что осень последняя.
- Значит. Это значит, что я умру, хотя внешне буду весьма привлекательна еще некоторое время. Я привлекательна?
- Ты красива.
Я сказал это спокойно, как будто констатировал наличие дождя за окном или аромат, витающий по кожаному салону авто.
Она прикусила губу совсем по-детски.
- Хочешь ко мне? – спросила тихо, и я едва расслышал ее сквозь тихую музыку, бесконечно, как дождь, льющуюся из динамиков.
- Хочу. Но не поеду, Олеся. Ты представляешь утро?
- Нет…
- Утро убьет все это.
- Да… Пожалуй, ты прав… Как ты думаешь, мы ведь не просто так сейчас едем, не просто встретились, не просто болтаем?
- Мне, по правде сказать, кажется, что и дождь уже имеет какой-то смысл. И он не кажется мне тоскливым больше.
Она согласно кивнула головой, и прядь волос упала на ее лоб.
- Тебе куда?
Я сказал – куда. Она кивнула. Сбавила скорость. Мне стало приятно, что ей так же необходимо общение со мною, как и мне – ее общество.
- Да… Время – это то, что все убивает…
На черепашьей скорости мы доехали наконец до моего дома.
Напоследок она поцеловала меня. Очень мягко, очень нежно, как целует мать новорожденного, наверное. И мы расстались. Не обменялись телефонами, адресами электронной почты. Мы просто сыграли друг для друга роль недостающих узлов программы, которая не желала запускаться в тот осенний вечер. И она уехала…
…Я встретил ее через два года на одном приеме. Она была так же красива, рядом с ней стоял очень известный человек, и я был безмерно удивлен, что этот узнаваемый денежный мешок – ее муж. Мы встретились взглядами. На лице ее отразился процесс узнавания. Она улыбнулась уголками губ и поздоровалась одними глазами. Я вспомнил ее слова о том, что она еще останется красивой некоторое время, но будет мертва. Потом муж увлек ее в один из небольших залов, и она пошла покорно, изобразив на лице светскую отрешенность и безразличие, готовое перерасти в напускную веселость в зависимости от общества, в которое попадет. Я ехал тогда домой на такси, и дождь заглядывал в окна машины, царапал душу, но боль была сладкой, теплой и очень нежной…
…Я люблю осень. Осень – пора воспоминаний, пора чувств, не родившихся когда-то и переживаемых заочно. Что было бы, если бы… Да то же, что и сейчас. Встаньте на углу улицы, прислонитесь к какой-нибудь стене, представьте, что вас нет. Представьте, что мир живет без вас. Видите? Небо не падает на землю, звезды не гаснут. И дождь не перестает идти, и прохожие так же спешат по неотложным своим делам. А вы стоите, слившись со стеной, и ощущаете непостоянство огня той свечи, что зовется вашей жизнью. Пройдет тысяча лет, а осень все будет нести такие теплые спокойные вечера, навевающие грусть, и рождать в головах тех, кто придет после нас, воспоминания о том, что могло бы быть, если бы…
Автор: Анатолий Шарий
Прочтений: 2140
Текущий рейтинг:
Статья о интимных отношениях получена: www.myJane.ru
Противовирусные препараты: за и против
Добро пожаловать в Армению. Знакомство с Арменией
Крыша из сэндвич панелей для индивидуального строительства
Возможно ли отменить договор купли-продажи квартиры, если он был уже подписан
Как выбрать блеск для губ
Чего боятся мужчины
Как побороть страх перед неизвестностью
Газон на участке своими руками
Как правильно стирать шторы
Как просто бросить курить
- 2371 -
