Костры рыбацких островов

Увеличить продуктивность внутренних водоемов и морских районов, прилегающих к побережью СССР, и усилить охрану рыбных запасов.

«Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года»

Все располагало к размеренному, неторопливому знакомству со здешней жизнью: уютный поселок в сосняке на берегу Братского моря, устойчивый запах вяленой и копченой рыбы, заманчивая пристань с катерами-ботиками. Однако стоило мне встретиться с главным инженером рыбозавода Леонидом Савельевичем Орищенко, как тот сразу же, после недолгой беседы, привел меня на пристань.
— Садитесь на «Юпитер», — предложил он, — и в бригаду вот к этому симпатичному парню. Звать его Владимир Ли.

 

 

В зимовье поживете у него, с семьей познакомитесь — уезжать не захотите.
— Мне бы еще на Усть-Илимское попасть, — подал голос я. — Интересно взглянуть на молодое море.
— Устроим, — пообещал Орищенко. — Там у нас другой ас по лову — Иван Яковлевич Павлов. Целый остров у него. И зимовье тоже есть. Конкурент Володе, хотя они и друзья. В общем, в их лице одно море соревнуется с другим.
— У нас, Савельич, старое море, — заметил Владимир, — а у них молодое.
— Ну не скромничай, — заметил Орищенко, — у тебя в учителях какой рыбак был — родной отец. Всех облавливал!
— Состарился батя... — вздохнул Владимир.
— Братское-то у нас считается устоявшимся,— объяснил мне Орищенко.— А вот Усть-Илимское только вступает в свои права. Молодежь его и осваивает.

Леонид Савельевич и Владимир в чем-то были похожи друг на друга: оба темноволосые, коренастые, сдержанные, собранные. Только у Владимира Сафроновича пошире скулы и глаза светлые. По-видимому, общее занятие накладывает на лица людей сближающий их отпечаток.
Вечером я уже был в зимовье Владимира.

Наговорившись о сложностях рыбацкого дела в Сибири, напившись чаю у летней печки, я улегся в приготовленную постель и сразу же погрузился в сон, как в пучину таежного моря.

Проснулся затемно от негромкого, но властного призыва бригадира:
— Подъем!

Я вскочил, спросонья оделся и вытянулся перед Владимиром. А он чуть помедлил над кроватью с детьми, получше укутал их одеялом и мотнул головой на выход.
— Все уже на боте...
— За мной дело не станет,— пытался отшутиться я.

На ботике помогал бригаде чем мог: сортировал ящики, подавал рыбакам оранжевые непромокаемые робы...

Потом мне выпал свободный час, когда рыбаки стали подрезать ставной невод, то есть поднимать улов из котлов-ловушек. Я видел, какая это непростая, напряженная и захватывающая работа: ловкие движения людей в оранжевых костюмах, покачиванья лодки в зелено-лиловых волнушках, трепет замысловатых сетей, серебристые взблески рыбы, зигзаги чаек... Мне казалось, что улов невелик — так быстро рыбаки сбрасывали рыбу на дно лодки.

Однако, когда они подплыли к боту, все дно лодки было устлано сорогой, окунем, хвостатыми поленьями-щуками и бронзовочешуйчатым лещом.
— Подавай ящики! — весело скомандовал мне бригадир, и я снова включился в работу, успев спросить:
— Как улов, по вашим меркам?
— Добрый...

На Братском море я бывал много раз. Приходилось здесь встречаться и с моряками, и с лесозаготовителями. Так что и мой выход с рыбаками стал как бы продолжением начатого когда-то знакомства с людьми этого обширного края.

Но на этот раз, когда я собирался в поездку, начальник Иркутского рыбокомбината Степан Степанович Козулин посоветовал мне побывать и на новом море — Усть-Илимском. Конечно же, предвкушение новизны торопило меня туда, в места, где я еще не бывал. И вот, когда случилась оказия, я не устоял, вынужден был оборвать свое пребывание в бригаде Владимира Ли. И не без сожаления попрощался с ним...

В автофургоне-рефрижераторе я всю дорогу допытывался у шофера: «Как, по-вашему, разнятся уловы с обоих морей?» — «Когда как, — уклончиво отвечал мне опытный водитель. — Спытаете сами, когда приедемо к Ивану Яковлевичу».

С обстоятельным этим, под стать рыбакам, шофером Дмитрием Лу-пенко мы катили по сизой ленте знаменитой дороги Братск — Усть-Илимск. Мне, бывшему геологу, с трудом верилось, что дорога эта вся заасфальтирована. Казалось, что кончатся сейчас домики окраинного Братска и начнется в лучшем случае гравийное полотно с промоинами, выбоинами, разбитыми лежневками в болотистых распадках.

Но асфальтовая лента струилась и мягко утекала под колеса нашего автофургона, не выказывая никаких изъянов ни на склонах широкозахватных гольцов, ни на их каменистых гребнях, ни в распадках со ржавыми болотами. Незаметно наплыл на нас чистый, уютный леспромхозовский поселок Седаново, а дорога все так же ласково льнула к колесам рыбовоза. Только фиолетовых пятен иван-чая стало больше по сторонам да чаще застучали жучки и мотыльки в лобовое стекло кабины.

Лупенко уставился вдаль посуровевшим взглядом, механически накручивая баранку, пытаясь предугадать — с удачей встречают его рыбаки или нет? Море уже несколько раз било просинью в распадках. А теперь мы все-таки свернули на проселочную дорогу возле Подъеланского таежного опытного многоотраслевого совхоза и скатились к самому берегу Усть-Илимского моря...
— С уловом, парни! — выдохнул мой шофер и ловко развернулся на пятачке у ящиков, полных рыбой.

А обнаженные до пояса парни выгружали из МРБ все новые ящики. Разгрузкой заправлял, как видно, сам бригадир, сухощавый, среднего роста, быстрый, в тельняшке и сапогах-броднях.

— Принимай гостя, Иван Яковлевич, — представил меня Лупенко.
— А-а, слышали по рации, — расплескалась улыбка по подвижному лицу бригадира. — Гость приносит удачу... — И назвался Павловым.

Он широким жестом пригласил меня на бот, и я вскарабкался по крутому трапу на суденышко. Павлов принялся знакомить меня со своими людьми, стал называть каждого поименно.

Степенного, высокого, с курчавыми светлыми волосами и голубыми глазами навыкате звали Сергеем Чеботаревым. Коренастый, с мощным торсом, смешливо-улыбчатый, курносый и белобрысый, в мичманке с «капустой» на околыше был Виктор Беляков. Низкорослый, подвижный, с мелкими чертами лица и деловым взглядом назвался Геннадием Карсовым. Грузный, молчаливый, белокурый парень — Саней Мельником.
— Еще есть у нас повариха Галя Кондратович, — завершил знакомство Иван Яковлевич и подал знак отчаливать...

Зеленый остров, обрамленный каймой сахаристого песка, приближался. Я уже различал дымок из летней печи, девичью фигурку на пороге зимовья и стайку собак на берегу. А Павлов с улыбкой рассказывал, как повстречал на моторке недавно в море, километрах в семи от берега, отважную пловчиху-собаку, которая, видно, плыла за ротозеем-хозяином, забывшим ее в тайге. Рыбак подобрал собаку, доставил ее на остров и нарек Тайгой.

— Добрая будет добытчица. Теперь у меня девять собак на острове, — заключил бригадир, затем окинул таежные берега прицелистым взглядом и добавил: — В охотничий сезон мы переключаемся на пушнину, зверя, травим волков — откуда-то прикочевали серые.

Но меня больше волновал вопрос о рыбных запасах, и, когда я перевел разговор, он сказал:
— Да поживешь, порыбачишь — увидишь своими глазами, что рыба есть, плодится здорово. Только взять ее не так просто в наших подводных чащобах.

Выходит, здесь, как и на Братском море, улов упирался в неподготовленность ложа водохранилища под рыболовство. Щетина усохших деревьев вдоль берегов красноречиво говорила об этом. В пылу грандиозного строительства упустили звено в будущем хозяйствовании на новом море...

— Приходится самим корчевать дно, — продолжил Павлов, зло прикусив сигарету. — Муторно на душе, когда вместо рыбы в неводе — коряги. Правда, парни мои не ноют, настоящие водяные. — Бригадир обменялся взглядом с Мельником, стоявшим за штурвалом, и улыбка расправила жесткие складки на его лице.

На острове собаки встретили нас веселым клубком. Юная, стройная, голенастая повариха Галя призывно махала поварешкой:
— Скорей — остынет все. Два раза подогревала уже!
— Ничего — и третий раз подогреешь, — по-хозяйски заметил Виктор Беляков и окинул девушку ласковым взглядом. — Не изработалась, милая, вон как хорошеешь день ото дня.
— Будешь подковыривать, перейду на сети, — отбрила Галя парня.
— Нет уж, Галочка, — вмешался Павлов, — ты у котла нам нужнее. Давай-ка угощай обедом, дорогая.

Мы расселись на лавках за столом под деревьями и принялись за трапезу. Галя подала нам вареную молодую картошку, как мне объяснили,— с артельного огорода. В тазике посреди стола белели нежные куски малосольного сига. Рыбаки великодушно подвинули ко мне тазик с рыбой, а Галя ловко добавляла в мою миску картофеля. Потом повариха поставила перед всеми кружки с чаем цвета сосновой коры. Чай был высокосортный, крепкий, бодрящий, но парни устало сутулились над ним: сказывалась ночь, проведенная на закидном неводе. Выпив чаю, вся команда потянулась в зимовье, аккуратно обходя муравейник у самого стола. В зимовье парни попадали на нары и заснули.
— Теперь до вечера будут спать мертвым сном, — отметил Павлов. — А там новая закидка — до плана еще тянуть и тянуть.

Мы с бригадиром уселись на стулья-пни за стол, взялись за повторные кружки с чаем и завели беседу про рыбацкое житье-бытье на Усть-Илимском море.
— Есть люди, которым мил город с его суетой, — открывал мне свой взгляд на жизнь бригадир, — а я задыхаюсь среди городских теснин, все кажется, что воздуху не хватает. И дела себе найти не могу по душе. Да и как изменить воде, когда с нею связана, можно сказать, вся твоя жизнь...

Иван Яковлевич Павлов родился в 1948 году в таежном районе Красноярского края, и жизнь его, естественно, была связана с таежно-речным промыслом. С возрастом дала себя знать неуемная страсть к водным просторам, к большой рыбе. Так Павлов оказался на искусственных сибирских морях. Кое-что дали курсы мастеров лова, побольше перенял он у своего однофамильца с Байкала Алексея Ивановича Павлова. Алексей Иванович начинал свою рыбацкую жизнь еще в войну, мальчишкой тянул сети в бригаде из одних женщин. На Братском море учил молодое поколение рыбаков, среди которых выделял своего шустрого однофамильца.

— Метод воспитания у Алексея Ивановича был простой, — с почтительной усмешкой вспомнил ученик. — Справился по уму со снастью, он бурчит: «Ничего, можешь». А зазевался, охлестнет: «Тяни, раззява...»

Слушая Павлова, я поймал себя на мысли, что подспудно думаю о нашей беседе с Владимиром Ли у его зимовья. Мы говорили тогда об истории сибирского рыбопромыслового дела, вспоминали и восторженные строчки о байкальских богатствах сосланного в Сибирь протопопа Аввакума.

«Восстановить косяки можно,— говорил тогда Владимир.— Это значит, надо наладить строгий контроль за отловом, поставить на должную высоту рыборазведение, усилить рыбоохрану. Здесь же, кроме того, укрепить рыбацкие бригады, поддерживать всячески нашу привязанность к воде, а ке отталкивать нас от нее...»

Мне понятна была пристрастность Владимира к делам рыбацким во всесибирском масштабе. С первых же шагов в его зимовье становилось ясно, что люди здесь привязаны к своей работе накрепко: может быть, вода притягивает по-особому? И это несмотря на то, что жизнь и работа на воде тяжелая. По полгода рыбаки не видят дома, семьи. И все ради улова, который считается в килограммах. Килограмм же этот добывается по-разному в разное время года, и порой семижильные усилия рыбаков оказываются вне учета.

«Вот было ранней весной, — говорил мне Владимир. — Ставник у нас буквально в полынье, подбираемся к нему по льду, потом по пояс в воде, назад — ящики с рыбой на себе — по три километра до берега, только позвоночник трещит! А плановый отдел перевел наш улов на летние нормы — у них-то под окном, возле города, море уже оттаяло...»

— Все это верно,— подтвердил Павлов, когда я рассказал ему о нашем разговоре с Ли.— Только на нашем море все обстоит острее, от этого и работа азартней, как у первооткрывателей.— Он метнул взгляд на синеющие окна, вскочил и по-старшински рявкнул: — Кончай кемарить!

Парни выскочили из зимовья, словно солдаты, напяливая на ходу робы, и уселись за ужин, который в момент выставила Галя.

Пока я переодевался в предложенную мне рабочую одежду, рыбаки поужинали. Без суеты разобрали теплые куртки, припасы и направились к боту.

Через десять минут наш чистенький, ухоженный МРБ уже рассекал ночную тьму. По берегам замигали яркие точки рыбачьих костров. Не доходя до берега, мы пришвартовали судно к сухостоинке, сели в лодку и поплыли к вязкой косе.

Утопая в зыбучей грязи, пошли на костер, вокруг которого колыхались людские тени.
— Наши помощники из совхоза, — объяснил Павлов, кивнув на большой костер. — Приезжают помогать из Седанова, даже из самого Братска. Улов-то надежный.
— И точно знают, что будете здесь забрасывать невод?
— Это у нас почти что единственная тонь на всем море. И то сколько очищать пришлось, корячиться, за лесозаготовителей отдуваться. А чистую запаску иметь необходимо. С этой стороны, к примеру, ветер, как сегодня, поехали заводить с другой...

Ветер действительно становился все ощутимей. Волны хлестко накатывались на отлогий берег, раскачивая лунную дорожку, и пламя костра бросалось то на одного, то на другого. Парни уклонялись, защищали свою одежду, но от костра никто не отходил — огонь согревал, сближал, настраивал на добрый лад.

Наша команда потеснила помощников, но разместились все, и сразу вместе с пачкой папирос по кругу пошли шутки по поводу погоды, и вида на улов, и разных примет на этот счет. Со стороны можно было подумать, что этим парням даже по душе отдыхать у костра. Но нет-нет кто-нибудь поднимал голову и устремлял взгляд на плоскую лунную дорожку, подставлял лицо ветру.

Наконец сам бригадир встал, швырнул в костер папиросу и объявил:
— Стихает. Пора заводить.

У костра началось оживление, недалеко зафырчали колесные трактора и вспыхнули фары. Натыкаясь на плавник, мы потянулись к берегу. Сергей Чеботарев и Геннадий Кар-сов как самые опытные сели в лодку с неводом, еще двое устроились рядом в другой — для заводки правого крыла, и обе пары тихо ушли на веслах в ночь.

Оставшиеся во главе с бригадиром разделились на две группы, зашли в самую грязь у уреза воды и стали ждать сигнала. Скоро лодка подтянула правое крыло, фалы подцепили к тракторам, и все уставились во тьму на рейде. Вдруг там вспыхнула спичка, Павлов взмахнул рукой, и оба трактора потащили невод.

Наша группа под руководством Сани Мельника дожидалась своей минуты, и Саня от нетерпения пошел в воду.
— Есть!

Тракторы замерли. Мы подхватили ослабшие мокрые фалы и по знаку бригадира стали сводить крылья, одновременно выбирая их на себя. Ноги уходили в грязь. Топь не выпускала сапог. От напряжения что-то похрустывало в спине. Пот щекотал веки. Крики рыбаков подхлестывали, но сил не прибавлялось, и невод, кажется, стоял на месте. Однако Павлов дирижировал, и крылья потянулись по песку. В них засеребрилась рыбешка. Главная же добыча должна быть на мотне. И мотню надо выводить с предельной осторожностью, без перекоса, подхватисто — это я помнил с детства. Рыбаки знали все тонкости своего дела и сейчас дружно-сноровисто вытаскивали огромный сетчатый куль.

А Павлов чувствовал ход невода, кажется, всем своим существом. Он перестал дирижировать только тогда, когда потянулась на отмель, сужаясь, сама ловушка-мотня. Здесь рыбаки ухватили поддон, вытянули его и образовали гамак, в котором кишела рыба. Мотню держали теперь все, кроме лодочной команды. Те, кто был в ближней лодке, подошли к переполненному сачку и стали выгребать из него рыбу в лодку сетчатым черпаком.
— Подвинули план, подвинули, — подмигнул мне Павлов, проскальзывая мимо. — Постояла бы погода еще с полмесяца, все было бы в ажуре.

По лицам рыбаков, попадающим в лунный подсвет, по веселой их перебранке было видно, что сегодняшний улов состоялся. Оставалось молить небо о хорошей погоде.

Не успели мы перегрузить рыбу в ящики, как на чуткой поверхности моря заиграли сполохи зари. Ботик взял направление к зимовью, и рыбаки повалились в кубрике на тулупы и куртки, стараясь не упустить свободной минуты для сна.

Я ощутил прямо свинцовую тяжесть в коленях и тоже рухнул рядом с кем-то на заманчивую подстилку.

С этого недолгого сна началась для меня неделя рыбацкого режима. Кажется, не успевал я свалиться на постель в зимовье, или на чей-то тулуп в кубрике бота, или просто на песок у костра, как тут же кто-нибудь из рыбаков трепал меня за плечо: «Вставай, друг, пора за дело!»

Неделя выдалась напряженная, и под конец парни просто валились с ног. Павлов остался встречать жену с ребятишками, которые приезжали на субботу и воскресенье на остров из Братска, и мы пошли на дальний ставник без него. Не успели отойти от причала в предрассветную зыбь, как парни, кроме Сани Мельника, полезли в кубрик и затихли там. Голова у Мельника клонилась к рожкам штурвала, веки тяжело наплывали на глаза, но рулевой пытался улыбнуться, потряхивая гривой русых волос.
— Давай я постою, а ты отдохни, — сказал я. — У меня впереди отдых.

Мельник благодарно кивнул, передал мне штурвал и показал на раздвоенную вершину гольца в синем заморском хребте.
— Держи на двуглавый, сушняк на пути обходи...

Он уселся на табурет, приткнулся в угол и заснул, как намаявшийся ребенок.

А мне сразу сбил сон утренний хиуз, бьющий через смотровое окно с выбитым стеклом. Еще взбодрило до лихости ощущение кормчего. По-видимому, это внутреннее повеление живет в каждом мужчине — в ответственный момент стать за кормило и повести ладью с командой к нужному берегу.

Я вел ботик в указанном направлении, благо ходить по азимуту научила геологическая служба и у малого штурвала был не новичок. Двигатель работал чисто, сухостоины обозначались все четче на светлеющем водном зеркале, и большую часть своей вахты я любовался сиреневыми заливами, острыми песчаными косами, грядами внушительных гольцов и разветвленной водной долиной между ними. Можно было, кажется, плыть очарованно так до вечера, но Мельник и во сне точно почувствовал время подхода к ставнику. Как только стали различимы окрылки ставника над водой, вахтенный затянул, перекрывая шум дизеля:
— Свистать всех наверх!

Команда затопала по палубе. И в какой уже раз я поразился слаженности действий рыбаков, точности их реакции.

Бот в один момент был привязан, как конь, к сухой лиственнице. Мы спрыгнули в лодку, подгребли к ставнику и зашли в проход... Под энергичные выкрики Геннадия Карсова потянули в лодку поддон, выдергивая на ходу рыбу из ячеек.

Я никак не мог привыкнуть резко выдергивать трепещущую рыбу из нитяной петли, деликатничал, поэтому тормозил общий потяг котла. И не удивился окрику Гены.
— Чего телишься, тезка!
— Он же не спал, штурвалил, — поспешил мне на помощь Мельник, незаметно прихватывая часть моей полосы.
— Я ради общего интереса, — пробурчал Гена, — чтоб к бане поспеть. Опять же гости с материковыми гостинцами, поди, ждут.

Скоро мы по колено в рыбьем плеске подбились к ботику, быстро рассортировали улов по ящикам и взяли направление на остров. Он уже отделялся от волнистого сплошняка, словно цветущая куртина, остров Павлова и его парней. Сегодня на этот клочок суши должны были прибыть гости с посылками, и сейчас разговоры перешли на эту желанную тему. И бинокль пошел по рукам команды, выдавая понятное нетерпение молодых рыбаков.

Кто-то ткнул мне в руку бинокль, и я машинально поднес его к глазам.

Остров приблизился настолько, что я различил двух новых женщин на берегу, самого Павлова с вихрастым малышом на руках и еще одного мальчишку лет десяти, который старательно дергал пусковой шнур лодочного мотора.

— Приехала вся семья к нашему бригадиру, — объяснил Мельник с ласковым вздохом. — Жена Любовь Ивановна, Андрейка, который на руках, Вадик — вон заводит мотор, бредит рыбалкой, оголец...
— У Павлова двое да у Володи Ли двое, — стал перечислять я. — Вот уже подрастает новая бригада.
— К тому времени новое море подоспеет, — подхватил Мельник. — Богучанская стройка вовсю разворачивается. Скоро оно там разольется, родимое!

«Разлиться-то разольется, — заключил я про себя, — да сколько надо вложить в него труда и души, чтобы стало оно родимым?»

Братское море — Усть-Илимское море