Оправданные убийцы

Репутация у косаток такая же черно-белая, как и шкура: их считают беспощадными убийцами со склонностью к людоедству, но в то же время они — признанные шоу-звезды, вызывающие неизменный восторг публики в океанариумах. И только после долгого наблюдения за живущими на воле косатками удается понять, что они не только самые ловкие и удачливые хищники Мирового океана, но и высокоинтеллектуальные существа с удивительными взаимоотношениями.

Когда Герман Зюльберг, независимый репортер и частный сотрудник журнала «Гео», сидя в надувной лодке, увидел первых плывущих к нему косаток, то заметно изменился в лице. А уже три недели спустя он без колебаний прыгал в воду и плавал среди «убийц».

Ветер стих, море — как темное зеркало.

 

 

Медленно всплывают и приближаются черные треугольники. Они растут, и видно, как вода вокруг них бурлит и пенится. А в двух-трех метрах впереди каждого поверхность моря ровная и слегка выпуклая, как пленка, распираемая изнутри неведомой силой. Вхххуууффф! Вхххуууффф! Напряжение нарастает, водная гладь лопается, и вот из глянцевито-черных, идеально обтекаемых голов кипящими гейзерами взлетают фонтаны.

Писать и читать «вхххуууффф» смешно. На самом деле это удивительный и какой-то нездешний звук, полный мощи и свежести. Техник мог бы сравнить его со взрывом, поэт — с далеким раскатом грома, а китобои называют этот звук «продувкой». Но существа, которые его издают, всегда и всюду носили имена океанских волков или тигров, дьяволов или повелителей морей, безжалостных убийц. Впрочем, уже Герман Мелвилл, когда писал свой знаменитый роман «Моби Дик», отметил незаслуженность таких названий: «Имя, которым называют этого кита, основано на недоразумении и вполне могло бы кого-нибудь оскорбить, поскольку оно подходит каждому. Потому что все мы, сколько нас есть, на суше и на море — убийцы, не исключая бонапартов и акул». Столетием позже Бернгард Гржимек в своей «Жизни животных» со школьным прилежанием перечисляет: «...В основном ее добычу составляют пингвины, различные виды дельфинов, белухи, нарвалы, тюлени и морские львы... Разумеется, охота на родственные виды не имеет ничего общего с каннибализмом, точно так же, как не является каннибализмом употребление в пищу обезьян многими племенами Африки, Юго-Восточной Азии и Южной Америки». Поэтому следует без лишних эмоций называть «кита-убийцу» косаткой или употреблять латинское название — орка...

Тесный кабинет загроможден до потолка — шкафы с книгами и картотеками, экраны компьютеров и микроскопы. Посреди всего этого сидит доктор Майкл Бигг. Он рассказывает о предмете своих исследований, продолжающихся уже полтора десятилетия.
— В начале 70-х годов министерство рыбного хозяйства Канады очень заинтересовалось косатками. Забота об их судьбе объяснялась просто — их стали целыми дюжинами отлавливать для океанариумов. Там «океанские бестии» ведут себя вполне дружелюбно и привлекают множество состоятельных посетителей — шоу приносит тысячные доходы.

Майкл Бигг — руководитель научной программы «Морские млекопитающие». Исследования в рамках этой программы ведутся здесь, на тихоокеанской биологической станции в Нанаймо, на восточном побережье острова Ванкувер. Биггу было поручено выяснить действительное положение дел с косатками; сам он в то время знал о них немногим больше того, Что Мог прочесть в зоологическом справочнике: «Orcinus оrса», кит-убийца, самый свирепый и опаснейший из океанских хищников, нападает даже на больших китов, вырывая у них из тела куски мяса».
— Собственно говоря, — продолжает Бигг, — нам было известно лишь одно: район острова Ванкувер — чуть ли не единственное место на Земле, где косатки довольно часто встречаются вблизи от берега, по крайней мере летом.

Майкл Бигг. летал на небольшом гидроплане и регулярно осматривал участок моря шириной 4 и около 90 километров длиной. Это патрулирование было, в общем, почти бесцельным и к тому же оказалось малоэффективным, так как сверху разглядеть черные спины очень трудно. С лодки он вместе со своим помощником Гремом Эллисом фотографировал косаток, вернее, ту их часть, которую обычно удается заметить — спинные плавники и ничего кроме них.

— Мы снимали плавники большие и маленькие, изогнутые сильно и чуть-чуть, с шрамами и зазубрина ми — словом, всевозможные плавники, но никаких соображений по этому поводу у нас не возникало. Но рассматривая снимки под микроскопом, зоолог заметил, что серый седловидный участок позади плавника различается у разных особей — и по форме и по величине. Это была просто счастливая случайность, но так мы открыли нечто вроде отпечатка пальца, по которому теперь можем надежно идентифицировать каждое животное.

После обработки 20 тысяч снимков картина оказалась следующая: в водах Тихоокеанского побережья Канады обитает около 300 Косаток, собранных примерно в 30 стай. Из них 23 процента — самцы, 34 — Самки и 43 — детеныши и подростки; их пол, особенно сверху, с самолета, определить невозможно. Стая содержит в среднем Десяток Косаток и составляет одну семью. Каждое животное обозначили буквой и порядковым Номером, в соответствии с очередностью знакомства. Так задача, поставленная перед Майклом, была выполнена.

...Звонит телефон. Миссис Брутон, жена смотрителя маяка на Шерингхем-Пойнт, сообщает, что появились косатки, их много, держатся вместе.

Крикнув: «Я иду!» — Бигг бросает трубку, срывается со стула и вытаскивает из шкафа серый непромокаемый футляр с фотоаппаратурой.
— Ты умеешь плавать? — спрашивает он Германа Зюльберга. — Это наверняка самая крупная стая. В этом году я их еще не видел...

Они цепляют прицеп с лодкой к старому «доджу» и спешат к южному концу острова — туда не меньше полутора часов езды.
— Эти ребята от нечего делать проплывают по сотне миль в день, а если нужно, косатки развивают скорость до 50 километров в час, — сообщает по дороге Майкл.

В заливе Пэддер-Бей они спускают лодку на воду и полным ходом мчатся мимо перепуганных тюленей. Через десять минут встреча: вокруг плавают две дюжины косаток. Майкл выключает двигатель.
— Ищут лососей, — говорит он, — Это часть стаи. Для охоты они иногда растягиваются на несколько миль и тщательно прочесывают такой коридор.

Киты пока плавают зигзагами, иногда хлопая по воде грудными плавниками или хвостом, ныряют в пугающей близости от лодки и, к сожалению, слишком близко для телеобъектива. Майкл дотошно представляет оператору каждого из них. Вот могучий плавник в человеческий рост — это L-10, за ним L-42, ему сегодня как раз исполнилось двенадцать лет. Дальше детеныш L-69, родившийся в прошлом году. У взрослых косаток снежно-белые пятна вокруг глаз, а у него они слабо окрашены в мраморно-желтый цвет. Неизвестно, кто его отец — не исключено, что один из старших братьев.

— Но у косаток, — кричит Майкл сквозь свист ветра, — вообще все по-своему, не как у прочих тварей; главное — постараться поскорее забыть всю ту чепуху, которая написана об этих удивительных существах в учебниках зоологии.

Человеку довольно много известно о мертвых, то есть убитых китах; кое-что о пойманных и живущих в неволе дельфинах. Но о свободноживущих диких китообразных мало что известно. К тому же имеющиеся скудные сведения часто противоречат друг другу.

— Все это чушь, — сердится Майкл Бигг.— Конечно, изучать живых китов труднее, чем анатомировать мертвых. Их жизнь на 95 процентов проходит под водой, и к тому же они слишком быстры и подвижны для нас. Мы установили, что к северу от Ванкувера в летние месяцы «прописаны» 17 стай, включающих 151 животное. На юге, в направлении Сиэтла, мы обнаружили 5 стай, всего в них 77 косаток. Мы назвали их Южным союзом; насколько можно судить, со стаями Северного союза они не встречаются. Неизвестно, чуют ли они друг друга или придерживаются каких-то заметных для них границ. Кроме того, есть еще третий союз стай — эти не обращают внимания на границы и плавают всюду, где хотят. Их мы назвали «кочевниками». Охоту на тюленей и дельфинов мы до сих пор наблюдали только у них. Правда, неизвестно, чем пробавляются оседлые косатки в зимние месяцы. В конце сентября они бесследно исчезают и появляются только через полгода, в начале лета. Очень может быть, что с уходом лососей они также начинают охоту на теплокровную добычу.

Внезапно заглох мотор. Майклу и Герману пришлось долго размахивать веслом, прежде чем сердобольные рыбаки взяли их на буксир и отвели обратно в Пэддер-Бей. Потом, наняв другую лодку и с трудом пробиваясь сквозь усилившиеся волны и ветер, они вернулись и долго курсировали вдоль побережья. Опрашивали всех встречных рыбаков, не видел ли кто-нибудь косаток. Они в ответ только покачивали головами. Но теперь, по крайней мере, никто не грозит кулаком в ответ на подобный вопрос. Еще пару лет назад многие из них стреляли в косаток — одни просто со злости, чтобы отвести душу, другие — из застарелого страха перед «китом-убийцей», а некоторые избавляясь таким образом от соперников по рыбной ловле. У берегов Исландии в 1956 году были задействованы даже ВМС США, когда пошли разговоры о том, что орки вот-вот дочиста объедят всю Северную Атлантику. В то время морская авиация «на законных основаниях» бомбила косаток с воздуха. Но после того, как Майкл Бигг установил, что косаток всего пара сотен и они поедают гораздо меньше рыбы, чем тюлени и морские львы, гнев рыбаков обратился на ластоногих. Конечно же, это они дочиста выловили всю рыбу в прибрежном районе. «Не тронь моих лососей!»

...Прошло два часа безуспешных поисков, ветер и волны усилились, все затянуло густым туманом. Но вдруг прямо перед серой стеной тумана взлетели фонтаны, и в забурлившей воде мелькнули огромные черно-белые тела. Оглушая людей громовым плеском, косатки самозабвенно играли, били по воде хвостами и плавниками, временами даже выпрыгивая из воды и шлепаясь на спину. Наконец-то удалось увидеть не только спинные плавники да фонтаны. Около 50 косаток, вся стая L, водили невообразимые хороводы. Может, у них просто хорошее настроение? Но Майкл сдерживает восторги Германа:

— Не знаю, по-моему, они слегка нервничают. Горбатые киты совершают такие прыжки, чтобы, ударяясь о воду, извести кожных паразитов. Но на коже косаток этих тварей нет. Предполагают, что прыжки служат особым средством общения между стаями или используются при совместной охоте — для загона добычи, хотя убедительных подтверждений пока нет.

Через три минуты грандиозный спектакль был закончен, и киты исчезли в тумане...

В этот год у Шаркй появился малыш. Эта косатка с необычным треугольным. плавником, похожим на спинной плавник акулы, идет в каталоге под прозаическим шифром А-25; 14 лет назад ее зарегистрировали годовалым детенышем.
— Проклятая Шарки совсем замучила нас, — смеется Бигг. — Мы ведь уже несколько лет знали, что это самка — удалось сделать хороший снимок во время одного ее воздушного пируэта. Самки большинства китообразных рожают начиная с 10-летнего возраста, а у горбатых китов уже в 5—6 лет. Я каждое лето надеялся, ждал — вот-вот она нас порадует! А она дотянула до пятнадцатилетия. Ни одно другое дикое животное не начинает размножения в таком солидном возрасте, как орка. Но с появлением А-51, детеныша Шарки, наши наблюдения впервые охватили целое поколение.

Постепенно из многих тысяч отдельных наблюдений и фактов складывается мозаика биологической и социальной жизни косаток. По словам Майкла, стая — сплоченный семейный союз, в котором проходит вся жизнь животного от рождения до смерти. Самцы живут примерно 50 лет, самки почти вдвое больше до 70—80 лет. В стаях косаток царит матриархат. Из крупных млекопитающих такого общественного устройства придерживаются только слоны. Но в отличие от слонов самцы косаток всю жизнь остаются рядом со своей матерью. Все это Майкл рассказывал Зюльбергу уже в машине на обратном пути.

— Мы видели стаи,— продолжает он,— в которых вообще нет ни одного самца. А если встречается одинокий самец, то это значит, что его мать умерла или поймана. Разумеется, одни стаи со временем вымирают, другие возникают. Мы не знаем точно, как это все происходит, так как такие процессы растягиваются не меньше, чем на десятилетие. Но, вероятно, иногда одна из дочерей вместе со своими детьми, внуками и племянниками покидает старую семью и становится родоначальницей новой. Старейшая самка — обычно это уже не интересующаяся вопросами собственного супружества бабушка — признанный и абсолютный глава стаи. Никаких проблем с авторитетом тут не возникает. За все годы мы ни разу не видели ничего, что можно было бы считать борьбой за доминирование или агрессией — ни внутри отдельной стаи, ни между разными. Или у них действительно не бывает конфликтов, или они их как-то иначе решают, но факт остается фактом — орки никогда не сражаются друг с другом ни за территорию, ни за добычу, ни из-за самок.

Под волнами пролива Джонстон-Стрэйт шумно, как на базаре: монотонный стук корабельных винтов, рев лодочных моторов. И в эту какофонию вплетается особенный, своеобразный звук — сильный, резкий, не то чтобы неприятный, но все же какой-то жутковатый. Как будто оперная певица встретила Дракулу и завопила в полную меру своих способностей. Это косатки. Уже Аристотелю было известно, что киты — млекопитающие и что в воде они издают какие-то звуки. Через 2000 лет, во время второй мировой войны, станции подводного прослушивания ВМС США устраивали переполох из-за каждого шороха, принимая его за шум винтов вражеской подводной лодки. И мифу о безмолвии подводного мира пришел конец.

Джон Форд, акустик, изучающий разговоры «китов-убийц», привык иметь дело с профанами. Он снимает наушники и рассказывает Зюльбергу о трех типах звуков, издаваемых косатками. Тихие, очень быстрые, регулярно повторяющиеся щелчки и потрескивания применяются для ориентации и лоцирования на охоте. Эти звуки почти полностью лежат на ультразвуковом диапазоне, их частота около 35 килогерц. Опыты в океанариумах показали, что своим локатором косатка легко отличает живую рыбу от мертвой, различает металлические шарики одинаковой величины, но сделанные из разных металлов и — что для жизни в воде гораздо существенней — безошибочно отличает лосося от трески того же размера.

Второй тип звуков регистрировался Фордом только во время общения животных — например, когда они без видимой цели описывают круги друг около друга или часами неподвижно лежат у поверхности воды и при этом вздыхают с удивительной синхронностью. Эти звуки находятся в доступной человеческому слуху области от 6 до 12 килогерц и напоминают тихий прерывистый свист.

Звуки третьего типа особенно интересны. Это отрывистый, резкий, далеко разносящийся визг. Частота его около 25 килогерц; он испускается трелями, состоящими из коротких — по 30 в минуту — импульсов. Для человеческого уха этот звук напоминает усиленный скрип ножа по тарелке.

Джон улыбается:
— Очень удобно для биолога, когда он не боясь может вплотную приблизиться к объекту изучения. — И вспоминает: — Начиная работу над диссертацией о «диалектах» косаток, я был очень наивен.

И вот Форд приехал со своей темой в Нанаймо к Майклу Биггу, который уже тогда был признанным авторитетом во всем, что связано с косатками. Тот выслушал, потер лоб и в порядке дружеского совета осторожно заметил, что идея, как ему кажется, имеет очень мало шансов на успех. Среди диких животных неизвестно ни одного примера, чтобы особи одного вида, живущие в одной среде, имели бы разные «диалекты».

Отговорить бородатого парня от его бредовой идеи не удалось. Несмотря на несогласие, он получил у Бигга моторную лодку и отправился проводить свое первое лето в проливе Джонстона. Встречаясь с какой-нибудь стаей, он выключал двигатель, кидал за борт микрофон и вел стереозапись, причем на одной дорожке магнитофонной ленты записывались подводные звуки, а на другой — параллельный «репортаж» Форда: что он видит в данный момент, чем заняты косатки. Одновременно он фотографировал спинные плавники, стараясь снять их как можно больше, чтобы впоследствии определять стаю независимо от Майкла.

В первый же год при прослушивании выявились заметные различия между двумя «союзами» — Северным и Южным. «Кочевники» также говорили по-своему, к тому же заметно меньше, чем «оседлые».

— Это совершенно естественно, ведь их основная добыча — тюлени, дельфины и другие киты — прекрасно слышат под водой, — поясняет Джон.
Этим пользуются рыболовы на Аляске: в районе промысла включают подводный громкоговоритель и проигрывают запись голосов стаи косаток. Все белухи в радиусе 25 километров сразу же покидают район, и рыбаки избавляются от конкурентов.
— Очень может быть, что и здешние тюлени также прекрасно понимают разницу между «кочевниками» и «оседлыми», — продолжает Джон. — При виде одной из косаток, предпочитающих — хотя бы летом — рыбную диету, они не очень беспокоятся; но когда появляется кто-нибудь из «кочевников» — в панике кидаются к берегу, чтобы поскорее отползти от линии прибоя.

Так прошло пять лет жизни Форда. Летом — в лодке у берегов острова Ванкувер, зимой — в университете, за спектрографом, который делает акустические колебания видимыми и позволяет легко анализировать их, И вот после тысяч расчетов, сравнений и ночных размышлений среди пронзительного визга из динамиков — пришла победа. Джон Форд стал доктором биологии, а наука обогатилась новым интереснейшим результатом: каждая стая имеет свои позывные, свой специфический групповой сигнал, который состоит в среднем из 12 отдельных, легко различимых элементов — «слов». Некоторые из них уникальны, другие входят в позывные двух или более стай. Вероятно, эти стаи родственны друг другу; такие объединения назвали кланами. Северный союз, 17 стай, включает три разных клана. Все пять стай Южного союза принадлежат к одному клану.

Каждое отдельное животное, независимо от возраста и пола, обладает всем «словарным запасом» своей стаи. Это знание не врожденное, а приобретенное, но, научившись родному языку, орка уже не забывает его даже после многолетней изоляции от стаи,— в океанариуме. Джон Форд сумел это доказать, проводя опыты с пойманными косатками. Среди них — Хиак, признанная звезда Ванкуверского аквариума; Джон познакомился с ним еще в студенческие годы и уже тогда записывал его голос на пленку. Хиак — редкий долгожитель, его поймали двухлетним в 1968 году. Тогда удалось аккуратно отловить всю стаю; потом часть животных выпустили на волю. Они и теперь плавают где-то неподалеку. Сравнивая их сегодняшние фотографии со старыми, сразу же установили, что это стая А-5 из клана А. Хиак до сих пор владеет всем репертуаром своей стаи, зовет ее. Но некоторое время он жил вместе со Сканой, самкой из К-стаи — и неожиданно заговорил на ее языке, перенял ее позывные. Когда Скана умерла, он вернулся к своему прежнему диалекту. А вот теперь он в одном бассейне с двумя молодыми орками из Исландии и опять использует их язык, хотя тот очень сильно отличается от здешнего.

Обветренное лицо Грэма Эллиса — в глубоких морщинах. Он из тех людей, которые трижды подумают, прежде чем открыть рот. Уже больше десяти лет он занимается одним и тем же делом — фотографирует плавники, пополняя статистику Майкла, чтобы тот мог судить о всех переменах, происшедших в стае, — умер ли кто, или родился, или повзрослел. Но пока что подопечных не видно. Грэм решает выяснить обстановку с помощью гидрофона.

Вот из динамика доносятся звуки — необычные, глубокие, «каркающие». И появляется долгожданный черный треугольник. Вблизи плавник выглядит достаточно страшным. На самой верхушке недостает куска; бело-розовые края зарубцевавшейся раны резко выделяются на черном фоне.
— Хорошо зажила, — ворчит Грэм. — В прошлом году еще кровоточила. Неизвестно, то ли это его морской лев цапнул, то ли катер винтом зацепил.

Это могучий самец М-1 из М-стаи «кочевников». За выдающуюся вперед нижнюю челюсть получил прозвище Чарли Чин (Chin — подбородок. Англ.). Он входил в легендарную «Пэддер-Бейскую пятерку», группу из пяти животных, пойманную в марте 1970 года у южной оконечности острова Ванкувер. Двух членов этого квинтета, один из которых был альбиносом, сразу же продали; оставшееся трио вошло в историю из-за самой долгой голодовки протеста, когда-либо проводившейся возмущенными косатками. Особенно запомнился Грэму 75-й день. — Поймать косатку довольно легко, — вспоминает он, — неизвестно почему, но они никогда не пытаются перепрыгнуть через сеть. Но вот заставить ее есть — трудно. Эти трое были уже так истощены, что у них можно было пересчитать все ребра. Воду косатки получают только в составе пищи, своей добычи; поэтому, голодая, они еще и мучились от жажды. В тот день одна невезучая косатка, самка, на полной скорости влетела в сеть и запуталась в ней. Прежде чем мы успели ее освободить, она захлебнулась: из пасти пошли пузыри, и она опустилась на дно. Мы уже не могли помочь и только отбуксировали тушу из Пэддер-Бей в пролив, чтобы ее унесло течением. Не хотелось, чтобы наши пленники видели труп.

Через два дня сторожа предложили Чарли Чину аппетитного полуметрового лосося, еще живого.
— Звучит как выдумка, — Грэм, рассказывая, продолжает фотографировать, — но полумертвый от голода самец взял рыбу, подплыл к такой же полумертвой самке и, держа лосося перед ней, издал громкий, энергичный крик. И она проглотила рыбину. Только третьего лосося он съел сам. В тот день я понял: ловля китов закончилась для меня навсегда.

Грэм Эллис взял расчет и уехал в отпуск. Через несколько дней неизвестный злоумышленник выпустил на свободу Чарли и самку М-2. Сегодня обе косатки плавают перед нами вместе с семилетним сынишкой.
— Знаешь, парень, — обращается Грэм к Герману, наблюдая за косатками, — это чертовски общительные твари. И если тебе удалось как следует узнать их на воле, ты уже не сможешь спокойно смотреть на них в бассейне.

Поэтому отставной ловец косаток был очень рад, узнав, что в Нанаймо Майкл Бигг ищет человека, имеющего опыт работы с косатками.

На острове Хансон, на берегу маленькой бухты, стоит большая ванна, укрепленная между камней. Рядом разложен костер. В теплой воде плещутся две маленькие девочки. Они визжат от удовольствия и стараются обрызгать человека в клетчатой красно-черной рубашке лесоруба. Это Пауль Шпонг, 45-летний доктор нейрофизиологии. Он часто сидит на камне у воды, глядя на гнезда белоголовых морских орлов на прибрежных скалах, на паромы, идущие к Аляске. Или же, весь превратившись в слух, застывает на деревянном чурбаке в своей акустической лаборатории. Три гидрофона, смонтированные на разных островах, через УКВ-передатчики доносят сюда каждый шорох подводного мира. В районе острова Хансон от его внимания не ускользает ничто; все, что удается услышать — а прослушивание ведется круглосуточно, — тут же звучит в динамиках. Их здесь 12 штук, они размещены во всех трех деревянных домиках, которые построил Шпонг.

Нет-нет, от этого не сходят с ума, смеясь, уверяет корреспондента жена Пауля — Елена. Только ночью, в полусне, трудно бывает разобраться, приснилось тебе или вправду был какой-то звук. У Шпонгов уже скопились тысячи магнитофонных пленок — только в этом году 250 часов записи голосов китов с одновременным комментарием: кто это был, где именно и как себя вел. Не хватает только указания — почему и зачем. Для непосвященного это лишь дикая мешанина звуков — свист и щелчки, побулькивание, визг и треск. Но Пауль Шпонг надеется, что ему в конце концов удастся извлечь хоть часть смысла, заключенного в этом невероятном концерте.

Они сидят на камнях у воды. По босым ногам Пауля сразу видно, что он привык карабкаться на острые скалы; руки свидетельствуют о том, что генератор редко заводится с первого раза (для подзарядки батарей в магнитофонах и передатчиках не обойтись без электроэнергии). Сейчас, когда Пауль вспоминает о Скане, он заметно волнуется — перемазанные машинным маслом руки чаще обычного трут высокий лоб, приглаживают светлые волосы.

Свое имя эта полуторатонная косатка-самка получила от индейского названия кита. Когда Пауль увидел ее в первый раз, она неподвижно лежала на поверхности воды. Молодой нейрофизиолог, занимавшийся до тех пор изучением влияния стресса на человеческий мозг, поступил на работу в Ванкуверский океанариум в начале 1969 года. Ему хотелось побольше узнать об этих животных.

— В первую очередь предстояло разобраться в их зрении,— рассказывает Пауль. — Тогда я был обычным, нормальным, консервативным исследователем. Я совершенно не собирался ввязываться в дискуссию о так называемом китовом интеллекте. И к оркам относился примерно как к очень сложной и интересной породе лабораторных крыс.

Косатке показывали две карточки с разной маркировкой; если она подплывала к одной из них (№ 1), ее награждали увесистой сельдью. Уже через несколько часов Скана безошибочно выбирала нужную карточку. В то же время было установлено, что зрение у нее прекрасное — косатка под водой видит не хуже, чем кошка на земле.

— Но в последний день опытов процент правильного выбора внезапно упал до нуля: она подплывала только к карточке № 2 и совершенно не интересовалась селедкой, — вспоминает Пауль. — Подобного случая еще не бывало в экспериментах на животных, и я подумал — что это может значить? Да просто-напросто она приняла осознанное решение и следовала ему. Конечно, вся наша замечательная статистика в результате пошла к черту, и пришлось отправить протоколы опытов в мусорную корзину.

Следующим объектом опытов, сильно озадачившим Пауля, был юный Хиак. Его поймали в апреле 1968 года совсем малышом: рост меньше трех метров, а вес не достигал и полутонны. Почти все время он неподвижно, как парализованный, лежал в своем небольшом бассейне-лягушатнике. Тогда уже было известно, что китообразные ориентируются с помощью звука, а в бетонном бассейне, разумеется, царила искусственная тишина. Доктор Шпонг решил поэкспериментировать со звуками. Он опустил в бассейн подводный громкоговоритель и для начала подал звук частотой 3 килогерца. Хиак сразу же зашевелился. Чтобы побудить его к активной жизни, пришлось разнообразить репертуар: в воде звучали радиопередачи, сводки новостей, рок-музыка, всевозможные шорохи... Хиак ожил окончательно, стал нормально плавать и принимать пищу.

Однажды Паулю пришла в голову мысль — дать прослушать молодому киту скрипичный концерт Бетховена.
— Это невозможно описать. Хиак, поднимая большие волны, носился по бассейну, бил по воде плавниками, во время пианиссимо приплясывал на хвосте, как дельфин, а при фортиссимо совершал мощные прыжки над водой; он шлепался то на один бок, то на другой, изгибал спину, высовывая из воды одновременно голову и хвост, пускал фонтаны; наконец, встав вертикально вниз головой, он грациозно помахивал хвостом в такт музыке. Короче говоря, он танцевал под Бетховена. Зрелище заставило меня отбросить образ мыслей так называемого «объективного ученого», — признается нейрофизиолог. — Я стал испытывать настоящее уважение к китам. Теперь они для меня — существа с ярко выраженными личностными свойствами: любопытные и изобретательные, непосредственные и полные юмора, ловкие, изящные и шаловливые. И вместе с тем у них исключительное самообладание.

Пауль Шпонг вернулся к диким косаткам, к холодным водам пролива Джонстона. Здесь, на необитаемом острове Хансон, на берегу небольшой бухточки он построил себе дом. Эту бухту местные рыбаки вскоре прозвали Хиппи-Пойнт. Дело в том, что интерес к косаткам превратился в своего рода «китовую лихорадку», и каждое лето на остров съезжалось множество энтузиастов — ученых и просто любителей природы. Выглядели они подчас довольно необычно, а вели себя и вовсе удивительно. Пауль, улыбаясь, вспоминает:
— Некоторые из них старались развлечь и заинтересовать косаток барабанным боем; в качестве барабана использовали борт лодки. Другие показывали оркам кино — брали с собой в море проектор, а экраном служил парус. А я заплывал в стаю на байдарке и играл им на флейте. Теперь я понимаю, что для людей все
это было куда важнее, чем для китов.

Это был удивительно гармоничный, вечер. За столом, освещенным теплым сиянием свечей, супруги Шпонг перелистывали свой «Определитель» — собрание фотографий спинных плавников. Вспоминали приключения и истории, связанные с той или иной фотографией — так же как другие люди вспоминают прошлое, листая старый семейный альбом. Ученые, сидя у костра, тихо напевали меланхолические песни. Стояла светлая лунная ночь. Зюльберг лежал в естественной горячей ванне на камнях; рядом потрескивали поленья.

...И вот опять, через далекие пляжи, донеслось это чудесное непередаваемое на письме: «Вхххуууффф!» Пусть киты спокойно продолжают свой путь.