Два берега Балаклавы

«Черная дыра» Балаклавы... Здесь, в единственной в мире секретной подземной гавани, где укрывались советские субмарины, побывал наш специальный корреспондент.

Кто назвал Балаклаву заштатным провинциальным городком? А «маленький Лондон» — не хотите ли? Ведь именно так величали Балаклаву полтора столетия назад.

 

 

А полтора тысячелетия — и того загадочней: гавань Симболон, гавань Предзнаменований. Сейчас уже никто не скажет, что предзнаменовалось древнегреческим мореплавателям в узкой гористой бухте с необыкновенно прозрачной водой, но и Плиний Старший, и Птолемей, и Флавий не раз поминали город-гавань в своих ученых трудах. А великий Гомер описал балаклавскую бухту (так считают некоторые знатоки античной литературы) в десятой песне «Одиссеи»:

В сланную пристань вошли мы; ее образуют утесы,
Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подле
Устья великими, друг против друга из темные бездны
Моря торчащими камнями, вход и исход заграждая...

Всякий, кто входил сюда или выходил отсюда морем, сразу же подтвердит: «Да, это Балаклава». Именно она расколота утесами на два берега одной гавани.

Все улочки Балаклавы круто сбегают к набережной. Сиротски-серый шифер крыш редко-редко где расцветится красно-черепичной кровлей. Взгляд жадно ищет эти клочки той довоенной, дореволюционной, допотопной Балаклавы. Балаклавы Куприна и Грина. Увы, война смела с домов керамические черепицы-«марсельки», и палитра города лишилась своей главной краски. Многого из того, что составляло прелесть и обаяние этого неповторимого приморского городка, лишилась Балаклава и за полвека своего недавнего статуса –«закрытый город». Где они, эти маленькие уютные кофейни и таверны, из которых почти сплошь состояла главная набережная? Нет, не общепитовские кафе с растворимым, а именно греческие кофейни, где настоящий молотый мокко варился в медных турках, зарытых в раскаленный песок, и притом помешивался палочками из камфарного лавра или древовидного можжевельника. И исчезнувшие таверны тоже не имели ничего общего с нынешними столовыми-«едальнями».

Но ведь где-то здесь, если верить Грину, должен быть трактир «Заверни к нам»? И его нет. Не остался и запах этого растаявшего мира — ароматы жареной камбалы, сбежавшего на раскаленный песок кофе, печеных баклажанов... Правда, современные рестораторы пытаются работать под старую Балаклаву, и даже торт «Черный принц» придумали, и пеньковые канаты развесили, и дубовые бочки вместо столов поставили. Но ведь никакие декорации не возродят дух утраченного времени.

Александр Куприн, намеревавшийся навсегда поселиться в этом благодатном месте, назвал городок «оригинальнейшим уголком пестрой русской империи» и ни в чем не ошибся: ни в своем выборе, ни в изреченном определении. Все здесь было и пестро, и оригинально — что люди, что природа, что история...

...Оказавшись нынче в Лондоне, первое, что я увидел, это монумент в память Крымской войны. На чугунном щите было выбито «BALAKLAVA. 1854». В тот год английские войска вышли на подступы к Балаклаве и были встречены дружным огнем местного греческого батальона и мортирной батареи поручика Маркова. Бойцы засели в руинах древней генуэзской крепости, чьи изветренные и изрешеченные башни и по сей день царят над городом. Эскадра из двадцати кораблей вынуждена была учинить бешеную пальбу, прежде чем замолчали четыре медные полупудовые мортирки.

Британский экспедиционный корпус избрал Балаклаву своей главной опорной базой в Крыму. Англичане обосновались здесь надолго и со всем своим удовольствием. Саперы построили удобную набережную — она и сейчас главный променад города, соорудили магазины, пабы, отели, увеселительные заведения. Именно тогда и стали называть древнюю гавань Предзнаменований «Маленьким Лондоном». Однако ничего хорошего эта гавань пришельцам не сулила. Через три года им пришлось отсюда убираться, оставив после себя набережную с вмурованными вместо палов орудийными стволами, — к ним и сейчас еще балаклавские рыбаки привязывают свои мотоботы, несколько хороших дорог, проложенных к Севастополю, да военное кладбище, на котором похоронен родственник Уильяма Черчилля, представитель семьи герцога Мальборо, погибший в балаклавском сражении.

Кладбище пострадало в минувшую войну и было снесено в хрущевские годы. Да простится нелепая игра слов, но английское кладбище воскресло в перестроечные годы, когда севастопольский предприниматель-патриот Валерий Иванов восстановил каменную ограду с вмонтированными в нее чугунными плитами. На них выбиты названия королевских полков, бригад и кораблей, понесших немалые потери в боях за Севастополь и Балаклаву. Осенью 1995 года восстановленный воинский мемориал посетил принц Чарлз. Вряд ли его обрадовало сообщение, что в окрестностях Балаклавы расположен языческий храм в честь богини Дианы, а у мыса Айя лежит на дне остов английского парохода «Принц». Семейный корабль принца Уэльского стремительно погружался в пучины житейского моря, и все эти достопримечательности вызывали у него только мрачные ассоциации. Кстати, один из родственников принцессы Дианы также упокоен на крымской земле. Он погиб в сражении на реке Альма, в память него французы назовут в Париже тот самый, роковой для леди Ди, мост, в чьем тоннеле ее подстерегла смерть. Все смешалось в этом самом мистическом уголке Таврии. Но в хитросплетениях исторический мозаики есть свои незыблемые константы. Одна из них — тот героический факт, что в Великой Отечественной войне Балаклава была самой крайней точкой левого фланга огромного фронта, опоясавшего страну от моря до моря. И снова древние генуэзские башни встретили огнем незваных пришельцев. Комендантом «генуэзской крепости» был младший лейтенант Григорий Орлов. Его пулеметчики несколько месяцев отбивали атаки штурмовых рот. А Григорий Орлов, полный тезка екатерининского графа-фаворита, бывший московский метростроевец, вошел в ратную историю Балаклавы вместе с поручиком Марковым.

Балаклава... Еще совсем недавно, лет пять назад, она была такой: из-за белой каменной стенки Морзавода торчали мачты и решетки антенн, тарелки локаторов и штыри волноводов, стрельбовые радары, похожие на глухо запаянные котлы, перископы и сигнальные мостики. Все это скопище военно-морского железа походило на фантастический «Остров погибших кораблей». И это было почти так. Корабли Черноморского флота медленно погибали в затянувшемся на немыслимые сроки ремонте.

Вместо тротуара у набережной — причал. Прямо против кофейных столиков громоздилась ржавая сигара карликовой подводной лодки, чью хвостовину прикрывали от чужих глаз рваным брезентом. Мангалы с дымящимися шашлыками стояли здесь чуть ли не у самых корабельных сходен. А вахтенные, у трапов, в нарушение всех уставов, любезничали с фланирующими по набережной девицами в белых просвечивающих нарядах.

Вода стояла и стоит здесь почти вровень с набережной. В непогоду волны захлестывают прямо в двери баров, заставляя посетителей поджимать ноги.

Мне всегда казалось, что балаклавская бухта заполнена не совсем обычной морской водой, а святой. Какую дрянь сюда только не сливали, какой хлам в ней только не топили, а она всегда оставалась хрустально-прозрачной, открывая стоявшие в ней корабли не просто до киля — до якорей, вцепившихся в грунт. В ее изумрудном зеркале дрожали и волновались отражения лепных фасадиков бывших дач, темно-зеленых кипарисов, белесых круч с камнепадными руслами, стрелы кранов и черные рубки подводных лодок...

Теперь российский флот из бухты вывели, украинский — не ввели (небольшая часть морской пограничной охраны не в счет), а вода в гавани та же и чайки — белые.

В Балаклаве бывшую гавань секретных объектов зовут «Трубой» или «Черной дырой». В ее провале исчезают люди. До недавнего времени там укрывались подводные лодки... Наша группа из трех человек снаряжает мощные фонари и фотоаппаратуру. Ранним ненастным утром мы уходим под бетонные своды некогда сверхсекретного лабиринта...

Сколько бы я ни бывал в Балаклаве, столько и видел в ее узкой, ломанной в три колена бухте змеевидные черные тела подводных лодок. Они тихо дремали в зеленовато-лазурной воде, время от времени незаметно исчезали и столь же таинственным образом появлялись снова — то у причальных стенок, то на якорных бочках.

Западный берег бухты, под высокой и обрывистой горой, всегда был сплошной запретной зоной. Попасть туда можно было по спецпропускам, минуя многочисленные КПП, шлагбаумы, посты. Но далеко не всякий, кто появлялся там по долгу службы, имел доступ под широкий шиферный козырек-навес, затянутый со стороны бухты пятнистой маскировочной сетью, которая прикрывала вход в тайное тайных... Стальная же сеть на поплавках-бонах преграждала устье подземного канала до самого дна, дабы ни один подводный диверсант-аквалангист, ни один дельфин-подрывник не могли проникнуть в «Трубу». Два прожекторных луча со специальных площадок пронзали по ночам темень морской воды...

На том, на восточном берегу, в кофейнях и ресторанчиках набережной, воспетой еще Куприным, говорили об этой тайне вполголоса и совершенно непонятно для стороннего уха: ПУПЛ — Подскальное Укрытие Подводных Лодок. Более посвященные называли его «объект № 825 ГТС».

В мае 1994 года из Балаклавы, под прощальные гудки и клаксоны, была выведена последняя российская подводная лодка. И город, и порт, и подземная гавань субмарин полностью перешли под юрисдикцию Украины. Какое-то время наисекретнейший объект Крыма находился под охраной национальной гвардии. Но потом караул сняли и массивные противоатомные гермодвери гостеприимно распахнулись навстречу добытчикам лома цветных и черных металлов. Первым делом из подземелья похитили все чугунные крышки, закрывавшие всевозможные коммуникационные колодцы, смотровые люки и технологические шахты, отчего тоннели, потерны и прочие переходы Укрытия превратились в опасные тропы с коварными «ловчими ямами» на каждом неосторожном шагу. В них — затопленных морской водой и с торчащими острыми штырями, уже не раз проваливались беспечные экскурсанты. Три человека погибло, но это лишь первые и, надо полагать, увы, не последние при существующем порядке дел жертвы «Черной дыры». Она действительно черная, потому что осветительная сеть в цехах, хранилищах и тоннелях давно раскурочена, провода и кабели, с выдранными медными жилами, торчат из вскрытых трасс, электроагрегаты демонтированы. Опасно и то, что повсюду разбиты мощные ртутные лампы, и в некоторых отсеках концентрация ртутных паров превышает жизнеопасные дозы.

Под ногами мерзко хрустит битое стекло. Лучи фонарей прыгают от одной дыры в асфальте к другой. Чтобы не угодить в распахнутые колодцы, мы идем точно посередке высокосводного тоннеля-шоссе между рельсов узкоколейки. Мы — это президент севастопольского Морского собрания бывший офицер-подводник Владимир Стефановский, инженер-проектировщик Ирина Карачинцева и я.

Сначала мы въехали в «Черную дыру» на «Волге» через главный портал. Фары высвечивали асфальтовую дорогу, заключенную в предлинную бетонную трубу — потерну. Здесь запросто мог бы пройти метропоезд, будь колея узкоколейки пошире. Из темноты возникали огромные залы-перекрестки, где на поворотных крестовинах вагонеточные составы направлялись в боковые штреки-коридоры.

Это была самая настоящая Зона — загадочная, мрачная, коварная... Здесь разыгрывались полуфантастические мистерии «холодной войны». Легко представить, как под эти своды тихо — на электромоторах — вплывает при свете прожекторов подводная лодка, как закрывается за ней батопорт и мощные насосы откачивают воду, обнажая корабль глубин до киля... Подводные лодки загонялись сюда, как снаряды в канал орудия, даром что бетонного, а потом бесшумно «выстреливались» в море.

Проехав по подземному шоссе-потерне с полкилометра, Стефановский угодил передним левым колесом в распахнутый люк. Застряли. Пришлось выбираться из машины и идти пешком. Фары оставили включенными, чтобы потом можно было отыскать в этом лабиринте покинутое авто.

Мои спутники бывали здесь в лучшие времена, когда подземный судоремонтный завод был залит ярким светом, а вокруг кипела работа: сновали автомашины и вагонетки, спешили корабелы, гремели цепи подъемников, визжали сверла и фрезы станков... Ирине Карачинцевой довелось побывать здесь лишь однажды, когда шла наладка распредщитов, но дальше подземной электростанции ее не пустили. Стефановский же несколько лет прослужил в Балаклаве главным инженером судоремонтного завода и теперь с горечью вглядывался в изуродованные стены, в останки исковерканного оборудования.

Мы выбираемся на подземный причал, к чугунным палам которого швартовались субмарины. Тускло поблескивает вода в канале под высокими бетонными сводами. Плавный изгиб канала-тоннеля уходит далеко в глубь горы, туда, где бетонный гидрозатвор перекрывает выход в открытое море. Шум прибоя доносится сюда, будто из прижатой к уху раковины. И еще ветерок гуляет по гигантской трубе от входа к выходу.

К причалу прибился ржавый понтон. Мы спускаемся на него по вертикальному трапу и, отталкиваясь руками от стенок, медленно плывем навстречу выходу. Направляю луч фонаря в воду. Она чистейшая, но дно канала не просматривается — глубина его около десяти метров. Зато тут же появляется стайка юркой кефали.

Как странно плыть под землей! Разве что спелеологи в пещерных озерах наблюдают такую игру света, темени и водяных бликов. Нечто подобное я испытал, когда плыл на плотике по загнанной в трубы московской речке Неглинке. Но здесь — обширнейшее пространство, оно совершенно не давит и только вводит в азарт: а дальше что, за тем поворотом, в том рукаве, за этой дверью, в тех проемах?

Удивительно, но Александр Грин еще в двадцатые годы умудрился предсказать этот подземный лабиринт, описав его в романе «Золотая цепь»: «Я поторопился достигнуть отдаленного конца коридора, мельком взглядывая на открывающиеся по сторонам ниши, где находил лестницы... Я находился у пересечения конца прохода другим, совершенно подобным первому, под прямым углом. Как влево, так и вправо открывалась новая однообразная перспектива, все так же неправильно помеченная вертикальными чертами боковых ниш...»

Это мрачное и величественное подземелье начали рыть в середине пятидесятых годов, когда США и СССР стали раскручивать витки атомной истерии. Несколько раньше Сталин утвердил комплексный план защиты от ядерного оружия основных промышленных и оборонных объектов страны. Проект балаклавского подземного завода по ремонту подводных лодок вождь Страны Советов рассматривал и визировал лично. Это был единственный в мире (таким он остается по сию пору) подземный завод по ремонту подводных лодок.

Если бы у трансурановых элементов был запах, то можно было бы сказать, что тогда в мире запахло оружейным плутонием. На полигонах Невады и Новой Земли вздымались ядерные грибы. Вызревал Карибский кризис как запал третьей мировой — термоядерной — и потому последней на планете войны. Обе сверхдержавы поспешно наращивали арсеналы атомных бомб, атомных боеголовок для ракет и торпед, угрожая друг другу превентивными ударами и ударами возмездия. В Америке и Советском Союзе, в Швеции и Германии, Франции и Китае развернулось бешеное подземное строительство. Под скалы и в шахты прятали командные пункты и баллистические ракеты, ангары и военные заводы... Целые города уходили в земные недра, ветвясь там, как кротовые норы. Вот тогда-то — летом 1957 года — в Балаклаве и появились маркшейдеры Минспецмонтажа...

Работали круглосуточно, как шахтеры, в четыре смены. Шаг за шагом, кубометр за кубометром, день за днем и год за годом... Общая выработка скального грунта превышала 25 тысяч кубометров. В скальной толще западного утеса возникали рукотворные расщелины и пещеры, которые превращались в подземные дороги, шлюзовые камеры, цеха, арсеналы, хранилища, кабинеты, причалы, в глубоководный канал и сухой док, в который могла войти подводная лодка. Вообще же, в случае ядерной угрозы, в подземной гавани могли укрыться целая бригада субмарин, а также несколько тысяч человек.

— О ходе строительства Хрущеву докладывали особо, — рассказывает Владимир Стефановский. — И конечно же, торопились отрапортовать генсеку о досрочной сдаче объекта. Док решили не удлинять, чтобы не затягивать сроки. Поэтому подземный завод смог принимать только средние подводные лодки, а когда на Черноморский флот стали приходить большие, укрытие стало терять свое оборонное значение. Неразумно было строить такую махину всего лишь под один проект... Говорят, когда Хрущев осмотрел сооружение, махнул рукой и сказал: «Надо отдать все это виноделам!»

— И отдали бы! — продолжает рассказ Стефановского бывший вице-мэр Севастополя Валерий Иванов, когда мы встретились с ним после нашей вылазки. — Шла бурная кампания «Перекуем мечи на орала!», резко сокращались Вооруженные силы, поживому резали флот. Но за судьбу балаклавского Укрытия вступился адмирал Николай Герасимович Кузнецов, который хоть и пребывал в опале, но отчаянно бомбардировал ЦК КПСС своими спецдокладами и письмами. Он и отстоял подземный завод. Строили его пять лет: с 1957 по 1961 год. А эксплуатировали на полную мощность почти треть века, вплоть до 1993 года,, когда его передали Украине.

Впереди забрезжил слабый свет. Потом дуга подземного канала вспыхнула ярким овалом выхода в море. Мы причалили к массивной железобетонной перемычке, скорее обрушенной, чем опущенной в воду. Взойдя на нее, увидели скопище медуз, кишевших в конце канала. Они прятались тут от надвигающегося шторма. В этом был свой символ: противоатомное укрытие для подводных лодок превратилось в убежище для медуз.

Да, создание этого шедевра военно-морской фортификации — грандиозный человеческий труд и многие миллионы тех рублей, которые вполне соответствовали тогда долларам. Бросить Укрытие на дальнейшее разграбление и запустение или же попытаться извлечь из «Черной дыры» хотя бы часть тех средств, которые она поглотила? Эту проблему решают сегодня отцы города во главе с Александром Кунцевичем. Севастопольское Морское собрание предложило балаклавской мэрии проект создания в противоатомном укрытии подводных лодок историко-заповедную зону «Подземелье «холодной войны». В нее бы вошли тематические экспозиционные залы, размещенные в бывших цехах и арсеналах, подводная лодка, стоящая у подземного причала, туристский центр, кинозал с хроникой времен активного военного противостояния двух политических систем, наконец, подземный мемориал, где была бы увековечена память подводников, погибших на той — без выстрелов — воистину холодной войне в океанских глубинах.

Бывший вице-мэр Севастополя, а еще раньше начальник Штаба гражданской обороны города капитан 1 ранга запаса Валерий Борисович Иванов утверждает со знанием дела:
— Весь подземный комплекс с системой шлюзования, штреками и системами жизнеобеспечения является единственным в СНГ историческим памятником военно-инженерного искусства «холодной войны». Его надо не только сохранить, его можно с толком использовать. «Труба», в которую влетели миллионы рублей, должна вернуть их сторицей. Смотрите, ведь своды и канал Укрытия позволяют крейсерским яхтам заходить в подземную гавань со всем своим стоячим такелажем. Наш культурно-исторический центр «Севастополь» предлагает создать там международную яхтенную марину, спортивно-экскурсионную базу подводного плавания, музейно-туристические маршруты... Правда, есть и более приземленный проект — выращивать в штольне шампиньоны. Но в любом случае необходима полная демилитаризация бухты. Только тогда можно будет надеяться на серьезные инвестиции в проект, в том числе и зарубежные. На конверсионном объекте уже побывали торговые атташе из сорока трех стран мира...

А пока в «Черной дыре» глухо ухает кувалда очередного добытчика...

Куда бы ни шел, не сворачивал, ноги сами приведут тебя на набережную. Немноголюдна она ныне: гостей мало, а обывателям не до прогулок. В глаза настырно лезут киоски с пестрой завозной, преимущественно турецкой, дребеденью. Серый бетонный забор, отгораживающий гавань от прохожих, еще не сломали, и он мрачно высится, напоминая печальной памяти Берлинскую стену. Под его сенью пристроились торговцы: в мешках, коробках, ведрах — кизил, грецкие орехи, ядреные крымские яблоки, красный ялтинский лук...

Каждый местный школьник знает, что имя их города в переводе с тюркского означает «рыбное место». Но где же воспетые Куприным уловы балаклавских рыбаков — кефаль, камбала, семга и севрюга? Ныне их шаланды возвращаются из подтравленного моря разве что с пикшей.

Стриженый паренек из местных байкеров разложил на сиденьях своего мотоцикла планшеты с медными, оловянными, железными мундирными пуговицами. Тут и застежки английских гренадеров, и итальянских берсальеров, и французских гвардейцев, и солдат вермахта, румынской армии. В отдельной кучке орленые пуговицы русских полков... Не спрашиваю, где взял, — сей урожай снят на бывших бранных полях под Севастополем и Балаклавой. Густо засеяны они военным железом...

Балаклава и сама напоминает ныне солдата, отслужившего верой и правдой двадцать пять лет и оставшегося в драной шинельке, со сломанным ружьем и дырявым барабаном.

Обезденеженный город застыл пока в ожидании скорых, как все здесь надеются, перемен.